Помоги проекту - поделись книгой:
Макс Далин
Запах разума
Игла
Испытатель № 23
Салон автобуса мог бы вместить человек сто — громадный автобус, я бы сказал, просто автобусный монстр какой-то — но пассажиров в нём оказалось только трое.
Вместе со мной.
Ну, или, считая лейтенанта, может быть, четверо. Хотя он, по-моему, не считался.
Оттудашний лейтенант вошёл в переднюю дверь и сел на высокое сиденье за стеклянной перегородкой, для экскурсовода, наверное, а не в салон. Не собирался он с нами знакомиться, да не его дело это и было — знакомиться с нами; он нас сопровождал до места — и всё. Поэтому для нас его всё равно что не было. Он нам пока что был чужой, а мы ему — и подавно.
Мы все — мы как-то не ожидали, что это будет автобус, да ещё такой здоровенный и шикарный. Наверное, поэтому при посадке каждый выбрал себе место поудобнее, как на гражданке сделал бы. Белёсый парень, плотный, квадратный, скуластый, курносый, как бульдог, уселся посредине, напротив панорамного окна. Второй, худой и жёсткий, загорелый, но по-славянски такой загорелый, не как тропические южане, устроился впереди, прямо-таки коленями уткнувшись в стенку кабины. А меня отчего-то понесло в самый конец салона, где широченный диван, и я на нём только что не улёгся.
И минут пятнадцать, или даже двадцать, нам всем было очень хорошо.
Автобус летел по шоссе стремительно и плавно; за чуточку затемнёнными стёклами плыли рыжие октябрьские леса — и, кажется, мы все отдыхали и почти поверили, что это экскурсия такая… и веры хватило на четверть часа.
А потом загорелый обернулся и ещё раз обернулся. Он был здорово загорелый, а серые глаза на тёмной физиономии выглядели совсем бесцветными. Смотрел он одновременно тревожно и как-то насмешливо, что ли. Бульдог посмотрел на него, посмотрел на меня — и пересел ко мне поближе, даже кресло откинул, чтобы было удобнее оборачиваться. И сказал:
— Кресла, как в самолёте.
Загорелый услышал, что мы начали разговор, встал и подошёл по салону. И сел с другой стороны от прохода, в ближайшее кресло. Всё равно мы оказались совсем не вплотную. Нам всем хватило вплотную в казарме за этот месяц.
— Ага, — сказал я. — Как в самолёте.
И загорелый усмехнулся, будто он сто раз летал в самолёте и как-то догадался, что мы с бульдогом самолёта в глаза не видели, разве только по телевизору.
— Ещё налетаемся, — сказал бульдог. И посмотрел на загорелого, щурясь. — Спецура, сто пудов. Горячая точка. Как выбирали — ты понял, да? С подготовкой, понял? — «понял» он выговаривал, как «поэл».
— Да! — протянул загорелый, и «да» он говорил, как «до-о». Звучало это почти глумливо. — До-о, спецура, а как же.
— С подготовкой, говорю, — фыркнул бульдог. — Кандидат в мастера по боксу, поэл? И самбо — пять лет занимался.
— До-о, — кивнул загорелый. — Вот и я тоже… с семи лет… областные соревнования… призовые места брал…
На физии бульдога появилась тень уважения.
— Чего у тебя? — спросил он с любопытством. — Борьба? Не похоже на бокс — борьба?
— Вольная, — с деланно серьёзной миной сказал загорелый. — Латиноамериканские танцы.
У бульдога отвисла челюсть.
— Че-го?! — спросил он то ли злобно, то ли обиженно.
Загорелый щёлкнул пальцами, как кастаньетами.
— Ну танцы, танцы, знаешь? Самба, пасодобль! — и расхохотался. У него оказались шикарные белые зубы, улыбка, как у киногероя.
— Урод, — сказал бульдог тоскливо и повернулся ко мне. — Ты-то хоть нормальный? — спросил он с надеждой. — Или тоже… попадобли какие-нибудь?
Загорелый снова расхохотался, беззлобно и весело. А мне вдруг стало стыдно до невозможности, хотя стыдиться было решительно нечего.
— Я ничем таким не занимался, — сказал я небрежно, надеясь, что эти типы не заметят, как у меня горят уши. Уши, кажется, занимали невероятно много места, светились, как стоп-сигналы — а волосы остригли, и спрятать уши было негде. — Только плаваньем немного… в школе…
Бульдог шмыгнул курносым носом. Он весь был — сплошное воплощение досады.
— Спецура, хм… — задумчиво проговорил загорелый. — Наши боевые качества интересовали этого серого штатского джентльмена с военной выправкой очень и очень условно, если интересовали вообще… Его занимали наши организмы, господа. Здоровье. Лёгкие, видимо. Предположу, что вы тоже не курите, господа?
— Удод тебе господин, — огрызнулся бульдог.
— Я не курю, — сказал я. Загорелый владел логикой: про курение у меня спросили в первую очередь. Наверное, и у него тоже.
— Так вот, — продолжал загорелый, будто по телевизору выступал. — Здоровые молодые люди, некурящие, мало пьющие, более или менее владеющие собственным телом. Которые принесли присягу. Хочется надеяться, господа, что на нас не будут испытывать какое-нибудь новое оружие.
— Охренел совсем?! — вытаращился бульдог.
— Времена такие, — ответил загорелый с коротким смешком. — Последние лет триста-пятьсот — такие уж времена. А последние лет сто — в особенности. Были прецеденты.
— А почему ты согласился? — спросил я. — Они же спрашивали согласие…
Загорелый улыбнулся то ли мечтательно, то ли зло.
— Я любопытный, — сказал он. — И любопытство иногда заставляет меня делать глупости. Вот он, — загорелый указал на бульдога, — надо думать, согласился, потому что хотел повоевать. Героем стать хотел, наверное. Или просто ощутить, каково это — убить живого человека. Или — полы ему драить надоело. А я подумал, что «горячие точки» тут, скорее всего, ни при чём — и пропал. Чуть не подох от любопытства — особенно заполняя все эти формы по особой секретности.
— Ну и козёл, — буркнул бульдог и стал делать вид, что не слушает. Но слушал — я чувствовал.
Бульдогу загорелый не нравился. А мне нравился. Мне почему-то казалось, что вздумай он драться с бульдогом — неизвестно, кто кому накостыляет по шее, несмотря на бульдогово кандидатство в мастера по боксу.
— Я — Денис, — сказал я. И руку протянул. — Денис Багров, из Луги.
Загорелый мне руку пожал. У него была сильная и тёплая ладонь, а у меня руки вспотели от волнения, но я больше не смущался.
— А я — Артём Разумовский из Питера, — сказал загорелый. — Что совсем рядом с Лугой, можно сказать.
— А так тебя зовут — Тёма? — спросил я.
Он задумался на секунду.
— Нет. Чаще — Артик. С давних времён.
— Чё за фигня? — спросил бульдог надменно. — Какой ещё Артик?
— Ну да, лучше бы Интель или Перш. Мне нужен для дыхания другой газ, — непонятно сказал Артик. Бульдогу, как и мне, это ничего не объяснило, он только посмотрел хмуро и неодобрительно. А Артик ему улыбнулся. — Может, тоже назовёшься, боец?
Некоторое время бульдог думал, достойны мы с Артиком того, чтобы он назвал нам своё имя, или нет. Потом решил, что всё равно мы его узнаем рано или поздно, и сказал мрачно и отрывисто:
— Серёга. Калюжный, — а откуда, не сказал. А руки наши стиснул так, будто хотел кости переломать. У него была громадная квадратная лапища в мозолях. Я подумал, что он откуда-нибудь из деревни, наверное, а когда Артик сказал, что он из Питера, Серёге про деревню стало не выговорить. Он, может, вообразил, что Артик закинется ещё больше.
По-моему, Серёга ошибался. Но разубеждать его я не стал.
После того, как мы друг другу представились, говорить получалось чуть полегче. Но всё равно напряжённо. Серёга и Артик аккуратно разговаривали — держали нейтралитет. Чувствовалось, что стоит кому-нибудь сказать что-то попросту, не обдумывая тщательно — и впору будет только драться.
Я видел, что Серёга в армию пошёл очень идейно, а Артик — потому что так пришлось. Видел, что Серёге страшно хочется думать о «горячих точках», о войне и о подвигах, что Серёга думает, как он крут и как будет Родину защищать. А Артик, по-моему, на всё это глядел скептически: и на армию, и на войну, и при слове «подвиг» у него делалась скептическая мина. Ещё я видел, что Серёгу этот Артиков настрой бесит страшно, а Артика Серёгин энтузиазм смешит.
Я тут был не с Артиком и не с Серёгой — где-то между. Я на подвиги не рвался, воевать мне совсем не хотелось — то есть, западло было бы косить, но рваться в бой, как Серёга, я не стал бы ни за что. Мой отец считал, что армия делает человека мужиком — и я не мог с ним спорить, и обмануть его ожидания тоже не мог. Вот и всё… хотя за эти первые недели я пока что начал чувствовать себя не мужиком, а роботом.
Наверное, в какой-то степени это все чувствовали. Серёга с Артиком не выглядели, как загнанные до полусмерти, но они тоже устали. И мне было понятно, что Серёга хотел смысла в том, что мы все делаем… любопытство Артика мне тоже было понятно. Когда этот, в штатском, в кабинете у полковника сказал, что от меня ждут серьёзных поступков и героизма — у меня тоже дыхание спёрло. Я знал, конечно, что вовсе не лучший — но меня отметили, мне захотелось соответствовать.
Наверное, где-то в самой глубине души мне всё-таки тоже хотелось совершить подвиг.
Артик делал вид, что ему вся эта героическая суета совершенно безразлична. Серёга сказал, что «дисциплина — это всё», Артик согласился, что «дисциплина — это немало», но прибавил, что игры в дисциплину по армейским правилам — это дико старые игры, уходящие корнями в эпохи фаланг и кордебаталий. И что установка «Град» превращает шагистику в фикцию, а ковровые бомбометания вообще всё это ставят под вопрос, не говоря уже об атомной бомбе. Серёга сжал кулаки, но не нашёл, что возразить, только буркнул, что Артик «ни фига не понимает», а Артик с неожиданной мечтательностью сказал:
— А вдруг нас и вправду собираются превратить в суперсолдат? В киборгов, а? Напичкают электроникой — суперсила, суперреакция, ночное видение, предположим, ещё какие-то девайсы… Для этого им нужны главным образом здоровые организмы, а пользоваться всем этим нас всё равно придётся учить с нуля. Такие испытания я лично приветствовал бы.
И тут Серёга впервые с момента нашего знакомства посмотрел на Артика восхищённо, а до меня вдруг дошло, что и Артик мечтает о подвигах на свой лад. Просто — у него фантазия богатая.
А автобус свернул с междугородной трассы на просёлок, но просёлок был тщательно заасфальтирован. По просёлку мы ехали ещё очень долго, и по сторонам дороги сплошной полосой стоял лес, то чёрный от елей, то жёлтый от берёз. Серёга сказал, что поспит пока, откинул спинку кресла ещё дальше и вправду заснул. Я передвинулся на другую сторону дивана и спросил у Артика, что такое «кордебаталия». Он начал вполголоса рассказывать про кордебаталию, потом — про Крымскую войну, а потом перешёл на политический сыск. Я слушал и тихо поражался, что человек может говорить, как по радио, всякие интересные вещи, не запинаясь и без гугла. У Артика в голове, похоже, был целый интернет, вдобавок ему хотелось поболтать о чём-то отвлечённом, а я офигевал от его памяти.
Я, попросту говоря, увлёкся. И вдруг автобус затормозил.
Около шлагбаума. За шлагбаумом был КПП, сержант спрашивал какие-то особые документы у нашего водителя, за его спиной маячили двое с автоматами, а на шлагбауме висел «кирпич» с табличкой под ним «Проезд только для спецтранспорта».
Артик перегнулся через проход и тряхнул Серёгу за плечо. Серёга секундочку смотрел ошалело — и вздёрнулся к окну. Отследил взглядом, как шлагбаум поднимается и автобус отчаливает от поста.
Мимо знака «Стой! Опасная зона!»
Серёга пробормотал:
— Радиация, что ли?
Артик отрицательно мотнул головой.
— Не думаю. Радиацию обычно обозначают специальным значком.
А мне вдруг стало очень холодно. Картины у меня в голове понеслись смазанные и мутные, но ужасные. Артик смотрел на дорогу. Серёга встал.
— Ты куда? — спросил я.
— У лейтенанта спросить, — сказал Серёга. — Выяснить, куда нас волокут, ёлки.
— Молодец! — сказал Артик. — Возможно, тебе он что-то объяснит.
Серёга ушёл вперёд, придерживаясь за спинки кресел. Мы с Артиком видели, как он заглядывает за стеклянную перегородку, как лейтенант говорит что-то — но, как мы ни прислушивались, из-за ровного гула мотора было ничего не разобрать.
Но говорили они недолго. Совсем.
— Он сказал: «Нуль Тэ-Пэ», — сообщил Серёга, когда вернулся. — Сказал: «Испытания Нуль Тэ-Пэ, вам всё объяснят подробно, когда прибудете на место».
Артик присвистнул.
— А чё это за хрень-то? — спросил Серёга, и в его голосе появилась какая-то детская нотка. Удивлённая и испуганная.
— Или я вообще не понимаю, о чём речь, — сказал Артик медленно, — или речь идёт о нуль-транспортировке. О телепортах, другими словами. На нас, ребята, будут испытывать сверхсекретное оружие. До такой степени сверхсекретное… я даже объяснить не могу, до какой.
Он больше не выпендривался и никакого питерца-пижона-танцора из себя не строил. А Серёга вдруг совсем расслабился и улыбнулся, показав крупные передние зубы:
— Слушай, круто! Это как червяки в игрушке, да? Вормс? «Смотри сю-да!» — и бррыть!
— Хороший ты парень, Сергей, — сказал Артик и вздохнул. — Ты всё правильно понял. Сядь, мы, наверное, скоро приедем на место.
Но оказалось, что не скоро.
Мы ехали, и вокруг был лес, лес, лес.
Пару раз мне показалось, что я вижу над деревьями острые металлические штыри, типа трансляционных башен для мобильной связи. Потом мы проехали мимо вырубки, по которой проходила линия электропередач. И мне всё это время было так нервно, что разболелся живот.
Мы больше не разговаривали. Сидели, молчали и пырились в окна. Потом Серёга вспомнил про сухой паёк, о котором больше никто не думал, и некоторое время жевал. Я раньше был всё время голодный, но сейчас кусок не шёл мне в горло; кажется, Артику тоже. Мы только выпили воду из бутылок.
Уже начинало темнеть, когда лес вдруг сменился забором. Это был всем заборам забор: из каких-то больших белых блоков, высоченный и с колючей проволокой сверху. Через равные промежутки на заборе торчали какие-то штуки, про которые я подумал, что это видеокамеры, Артик сказал, что прожектора, а Серёга — что пулемёты с детекторами движения, но, по-моему, перегнул палку.
Забор тянулся, наверное, километр. И когда мы увидели ворота, это было даже как-то удивительно, будто уже и не ожидалось, что приедем когда-нибудь.
С двух сторон от ворот возвышались две башенки, явно с прожекторами, камерами, а может, даже и с пулемётами. А сами ворота оказались автоматическими. Сперва открылись одни, автобус въехал внутрь, где был какой-то предбанник, — прямоугольное пространство и стеклянные зеркальные стены с двух сторон, — а потом открылись вторые. И мы попали на территорию части.
Про которую сразу было понятно, что это — совсем не часть. Здания из тех самых больших белых блоков и зеркального стекла выглядели модерново, как в фантастическом кино. Они стояли широким полукругом, между ними на полукруглой клумбе цвели пёстрые осенние цветочки с зеленью, как на укропе, а посреди клумбы штырём торчала высоченная тонкая мачта. На самом верху её, метрах в восьми — десяти от земли, каждую пару секунд вспыхивала очень яркая бледно-сиреневая искра.
А всего похожего на воинскую часть тут был пост с автоматчиком около ворот. И я вдруг сообразил, что нам на этом посту никогда не стоять.
После автобуса воздух показался свежим-свежим, какой бывает только в лесу, но, вроде бы, чем-то пахло… даже не скажешь, чем. Как синтетической дыней от жевательной резинки, но этот запах был похож на дынный не больше, чем слабый запах ацетона похож на леденцовый.
А ждал нас немолодой мужик в очевидной униформе, но не военной. На нём был белый комбинезон и белая обувь, вроде кроссовок, с липучками вместо шнурков. На нагрудном кармашке его комбинезона, на бейджике, я прочёл, что мужика звать П. Н. Ростовцев, а на рукаве у него красовалась эмблема, которая мне не понравилась.
Красная то ли стрела, то ли молния, как в фильме «Мгла». И больше никаких знаков отличия.
Лейтенант, который нас сопровождал, козырнул Ростовцеву и сказал:
— Пётр Николаевич, новенькие из N-ской учебки. Их выбрал Кнуров, — и отдал наши личные дела в папке.
А Ростовцев нам сказал:
— Пойдёмте, ребята, — совершенно неуставно, как на гражданке.
Поделиться книгой: