Ступая по шёлку

— Во-он тот, продолговатый, — она поморщилась, вспоминая красное лицо рабыни, потом, испугавшись своей реакции, смотрела на вышивку на шёлке и ждала расплаты. Горотеон какое-то время смотрел на фрукт, потом на Царицу, пока глаза его не расширились, и он не сказал что-то на своём наречии.

— О фруктах мы поговорим позже, Царица, — он приблизился вплотную к Айоле, — скажите, вы знаете, что такое поцелуй? Целовать? Не женщину, мать или сестру в щеку, а мужа в губы.

— Нет, я не слышала о таком, — она растерянно смотрела на губы своего Царя и господина.

— Вы же не станете противиться своему господину, Царица? Не посмеете?

— Нет, мой господин, — она почувствовала сначала его горячее дыхание на своих губах, потом его губы на своих, которые мягко захватывали их — по очереди и обе сразу. Потом она почувствовала язык Царя у себя между губ, и это показалась ей приятным, она слегка приоткрыла рот, и их языки встретились ровно в тот момент, когда простынь, разделяющая их, исчезла, а сама Царица была под телом своего господина, и это не беспокоило её, скорее ей стало мало трения. И она потянулась ещё ближе и потянула Царя за волосы, а он, в свою очередь, долго целовал свою Царицу в губы, и это было неимоверно приятно. Потом он проводил губами, что тоже было похоже на поцелуй, по шее её, плечам и груди, иногда шепча что-то на своём наречии, когда же Айола стала целовать своего Царя и господина так, как он это делал, он сказал:

— Я хочу войти в вас, Царица.

— Да, мой Царь и господин.

И это было больно в первые моменты, потому что её Царь и господин вошёл сильнее, чем в прошлый раз, но и значительно приятнее. Она упёрлась ногами, как показывала ей рабыня, и стала двигаться, прислушиваясь к толчкам Царя, пока не начала задыхаться, свет не стал меркнуть, а низ живота налился кипятком, тогда Айола поняла, каким бывает голод сильнее, чем если не есть несколько дней. Она двигалась и двигалась, и ей казалось, что она никогда не утолит этот голод, как вдруг поняла, что слышит собственный стон, что сладок, словно мёд, и голод её утоляет её Царь и господин.

Оставшиеся дни Царица спала днём, а вечером присутствовала на праздновании в её честь, потом её тщательно готовили, и она отправлялась в покои своего Царя и господина.

Айола опасалась своего Царя, но он ни разу не был груб с ней, не повышал голоса и не наказывал Царицу. При этом сама младшая дочь Короля не перечила и не спорила, когда же слышала: «Царица, вам не следует», тут же запоминала и больше не повторяла свою оплошность.

Старуха перестала настаивать на обучении своей подопечной, сказав, что муж имеет право решать, следует ли обучать жену, и, видимо, юная Царица была совсем никчёмной женой, раз даже сам Царь Дальних Земель отказался от обучения Айолы. На своём веку старуха не помнила, чтобы какую-либо наложницу не обучали до и после её первой ночи, а прекрасную Ириму обучали даже больше года, поэтому она слыла гордой, и Царь до сих пор горюет по своей жене.

Когда же срок семи дней истёк, утром её Царь и господин прислал вслед за ушедшей по шёлку Царицей подарок — целый ларец жемчуга. Жемчужины были разного размера, но все одинакового цвета льна, как волосы Айолы. Главный евнух сказал, что из жемчуга следует сделать украшения для волос и украсить мантилью. Оставшийся жемчуг можно пустить на любые украшения, которые пожелает Царица. И больше она своего Царя и господина не видела. Целые дни она проводила одна, в компании старухи и ручного зверя. Айоле вовремя приносили пищу, и если она желала что-то определённое на ужин или обед — ей всегда доставляли это. Запрет был только на вино, старуха сказала, что жёны не пьют вина, потому что в любой момент могут носить в своём чреве ребёнка, Царице же, чьё прямое предназначение — родить наследника Дальним Землям, — и вовсе нельзя было пригубить вино. Айола никогда раньше не слышала, чтобы вино вредило младенцам во чреве матери, но не спорила. Ей не хотелось вина.

Иногда старуха рассказывала, что Царь уехал по делам, иногда говорила, что ночью он призывал к себе наложницу, и даже называла её имя, но оно мало что говорило младшей дочери Короля. Юной Царице было скучно, она учила новые слова на языке Дальних Земель, стараясь скрасить свой досуг, и вскоре могла составлять предложения и даже иногда разговаривала с мальчиком, который приходил после каждого приёма пищи и спрашивал о пожеланиях Царицы.

Утром она проснулась с тошнотой, никогда ещё Айола не ощущала подобного недомогания, голова её кружилась, низ живота болел, несколько раз пища, принятая младшей дочерью Короля, вышла через рот, ей казалось, что у неё началась лихорадка. К обеду она увидела следы крови на своём нижнем платье, их же увидела старуха и куда-то побежала. Вернулась она не скоро, когда солнечный свет уже почти не попадал на витражи в окнах её покоев, и сделала травяной отвар Царице. Айола не могла пить его, голова её болела, словно в неё налили раскалённую смолу.

— Государь зол, — шипела старуха. — Ты не понесла наследника, дитя моё, не понесла. Надежды всех Дальних Земель пошли прахом, ты разочаровала людей, разочаровала, ты вызвала гнев своего Царя и будешь наказана.

Старуха ходила вокруг кровати, на которой лежала Айола и уже плакала, прячась в высоких подушках, и слушала, как может быть наказана Царица за подобный проступок, и насколько зол её Царь и господин.

Вырвут ли у младшей дочери Короля ногти или язык, старуха сказать не могла, но была уверена, что так и будет, но это было предсказуемо. Ведь бедра Айолы не широки, грудь неразвита, а сама Царица настолько неумела и некрасива, что Царь Дальних Земель даже отказался от обучения своей Царицы, что является невиданным позором для Айолы. И пусть она молится, чтобы наказание её было скорым, и даже лишив её языка или отрезав грудь, Царь оставил бы её в живых, а если ей очень повезёт, то Царь и господин просто прикажет её высечь на площади за позор, принесённый Царю Дальних Земель. Айола уже не могла плакать и молилась своим Богам и духам, чтобы Царь поскорее сделал всё то, о чём говорила старуха, ведь ожидание смерти хуже самой смерти.

Резко открывшаяся дверь подбросила старуху и Царицу к потолку, Горотеон стоял у изножья кровати, лицо его было недвижимо, а взгляд ужасен. Старуха что-то запищала Царю, на что тот оттолкнул её со словами.

— Ты станешь говорить мне, своему Царю, где я могу находиться, а где нет? Вон! — и буквально вышвырнул старуху из покоев Царицы. Айола в ужасе смотрела на своего Царя и господина, но потом вспомнила и поклонилась ему в ноги, как и подобает рабыне, быстро встала — она не рабыня, — и, пошатнувшись, упала прямо в руки Горотеона. Он молча смотрел на неё.

— Я готова понести любое наказание, мой господин, — она покорно опустила голову и ждала его решения.

— В чём твоя вина, Царица?

— Я не понесла наследника для Дальних Земель, мой Царь и господин, вы вправе вырвать мне ногти и язык…

— Кто сказал вам это, Царица?

— Старуха.

— Поэтому вы боитесь меня сейчас?

— Я не боюсь, я виновна, вы вправе наказать меня любым приемлемым для вас способом, мой Царь и господин. — Её голова болела так сильно, что Айоле не хватало сил на страх. — Бёдра мои не широки, и грудь недоразвита, я никогда не смогу понести ребёнка, а если и понесу, то умру в родах, у меня было слишком много крови в первую ночь, люди говорят — это плохой знак.

— Это была кровь свиньи, для свиней, — он выплюнул слова. — У линариумских дев не бывает много крови или не бывает вовсе.

Айола смотрела на лицо своего мужа, с которого впервые слетела маска непроницаемости, но боль отвлекла её, и она закрыла глаза.

— Как же вы поняли, что я девственна, мой господин? — страшное подозрение стало прокрадываться сквозь пелену боли.

— Я мужчина, Царица, а не юноша, мужчина отличит деву от женщины. — Айоле показалось, что он улыбнулся. — Люди всегда ищут плохие знаки и предзнаменования, но много крови — это лучший знак, чем отсутствие её. Ваши бёдра, Царица, не узки, и грудь развита, вы выглядите так, как и должна выглядеть линариумская дева, которой идёт шестнадцатый цвет. Старуха почти всю жизнь прожила тут, девы здесь созревают раньше ваших девушек, иные уже готовы к замужеству на двенадцатый цвет. — Айола не смогла сдержать вздох изумления. — Посмотрите, Царица, каких женщин вы видите вокруг… они грузны телом, с очень широкими бёдрами, короткими ногами и большой грудью. Наши мужчины высоки, а женщины приземисты и полны, но мужчины у нас всегда были воинами, а женщины не выходят за порог дома, пища же обильная и вдоволь. Старуха не видела других женщин… даже наложницы со временем становятся такими же, как наши женщины, потому что много едят и мало двигаются. Законы предков писались не просто так, вам можно вступать в брак и познавать мужа не раньше шестнадцатого цвета, а лучше на восемнадцатом, для вас, Царица, это тоже было бы лучше… но это не значит, что вы не можете выносить и благополучно родить младенца. Вы знали мужа семь дней, не всегда этого достаточно, и вас не за что наказывать и, тем более, вырывать язык или ногти. Если эта старая ведьма ещё будет вас запугивать, скажите мне, и я прикажу вырвать язык ей.

— Хорошо, мой господин. — У Айолы уже не было сил стоять перед своим Царём и господином, но она знала, что не может сесть, пока Царь Дальних Земель стоит пред ней.

— Вы нехорошо себя чувствуете, Царица?

— Да, мой господин, простите меня…

— Вам нужно лежать, — он крикнул, и тут же появились рабыня и старуха, которая снова сказала что-то Царю и господину Айолы, и он очень грозно ответил ей, так, что старуха свернулась и сидела в дальнем углу, закрыв лицо руками.

— Я напомнил ей, что я не только ваш Царь и господин, но и Царь и господин всего, что лежит у неё под ногами, и всего, что видит она своими глазами. Я могу находиться в любом месте своего дворца, в любое время, какое посчитаю удобным для себя, и если ей дорога её ничтожная жизнь, она закроет свой дрянной рот, иначе я перестану помнить, что она единственная женщина, что говорит на наречии Царицы.

Пришедший лекарь осмотрел Царицу и долго что-то говорил Царю и господину Айолы, когда он тихо вышел из дверей, глаза девушки закрывались. Рука мужа под её головой снимала боль и успокаивала, старуха наконец-то молчала, а свечей в покоях стало меньше, они уже не светили так ярко и не чадили так обильно.

— Разве вы можете оставаться тут? — сказала младшая дочь Короля, а сама в это время удобней устраивалась на большой ладони своего Царя и господина. — У меня кровь, женщина не чистая в такие дни.

— Уверен, такой могучий и сильный воин справится с подобным, Царица.

— Что сказал лекарь? Я никогда не чувствовала себя так плохо в женские дни.

— Царица, на вашей родине уже пришло лето, здесь же всё ещё зима, последнее время вы почти не двигались, но познали мужа, ваш лунный цикл сдвинулся, поэтому вам настолько нехорошо. Когда всё закончится, я разрешу вам гулять вне стен дворца, девушке, выросшей на свежести сочных лугов, невыносимо находиться в спёртом воздухе покоев, с вами будет шесть стражников и две рабыни… А теперь я прошу вас — засыпайте, Царица.

— Вы останетесь со мной, мой господин?

— Конечно, Царица. — Но этого Айола уже не слышала, потому что голова её перестала болеть, и она уснула крепким сном, радуясь, что уже скоро она сможет выйти на улицу, и тому, что её Царь и господин остался с ней, несмотря на её вину.

ГЛАВА 5. Быстрее ветра

Уже несколько дней младшей дочери Короля было разрешено выходить на улицу. Ей принесли тёплые платья из шерсти, с вышивками, но без камней, которые надевали поверх нижнего платья и платья из одного слоя шёлка. Мантилью заменили платки, подобные тому, что был на ней на брачной церемонии, и завершала одеяния шуба, чей белый мех, подобный пуху гаги, струился до самого пола. Шуба удивила юную царицу, никогда она не видела, чтобы у неё были рукава, подобные рукавам широкого халата, и большой, но лёгкий шаперон, пришитый к самой шубе, он ниспадал на лоб Айолы и причудливо крепился так, что порыв ветра не мог сорвать его с головы Царицы.

Прогулка во внутреннем дворе не принесла много радости младшей дочери Короля, двор был большой и пустынный, посредине стояла большая чаша с множеством краников, старуха сказала, что это «фонтан», но работает он только в тёплое время, когда деревья покрывает зелень, и множество птиц возвращаются в их края.

К удивлению Айолы, старуха сказала, что ей разрешено выходить за стены дворца и ходить везде, где Царица захочет, запрещено было выходить за стены города и, как пояснила старуха, мало, кто выходит за эти стены. Поначалу Айола обрадовалась такой перспективе, ведь там, где она родилась, ей разрешалось свободно передвигаться по замку, и она даже успела несколько раз выйти за его стены, чтобы посмотреть на бескрайние цветущие поля льна.

Вскоре радость от прогулок стала проходить, впереди Царицы мальчики раскатывали дорогу из шёлка, который скользил на льду, рядом шло шесть стражей, а позади — две рабыни, люди же, завидев издали процессию, замирали в глубоком поклоне, и вокруг стояла тишина. Но Айола была рада и этому, завидев же торговцев, ей захотелось посмотреть на базар.

На родине младшей дочери Короля торговцы на ярмарках были приветливы, расхваливали свои товары и были рады поговорить с Айолой, в свою очередь она обязательно покупала что-нибудь незатейливое — деревянную лошадку, сделанную ремесленником, или резную шкатулку, венки из красных цветов или яркие бусы, — и была рада этому. Она не была уверена, может ли она что-нибудь купить, позволено ли ей, но посмотреть товары младшей дочери Короля хотелось. Стража, ступающая впереди и сзади, расталкивала замешкавшейся люд, который в ужасе кланялся и молча застывал, мальчики расстилали шёлк, торговцы замирали в поклонах, никто ничего не предлагал Царице и не разговаривал с ней. Пару раз она видела, как отец её, великий Король Линариума, заезжал на ярмарку и, спешившись, выбирал товары, после поклона торговцы начинали разговаривать с Королём, беседа могла затянуться, перейти на урожай, на детей торговца или скот. С Королём разговаривали почтительно, как это и подобает, иногда держались насторожено, но никто не отказывал в беседе, все почитали за честь подобную беседу и ещё долго хвастались, что сам Король остановил свой выбор на их товаре.

Здесь же с Айолой не разговаривал никто, и это не беспокоило бы девушку, но увидев маленькую жёлтую птичку, что сидела, нахохлившись, в клетке, подобно бесценному витражу, она захотела узнать про неё. Птичка была очень яркой и казалась замёрзшей и голодной, но, сколько бы она ни спрашивала торговца, ни показывала рукой на птичку, он лишь молчал, замерев в глубочайшем поклоне, не поднимая на Айолу глаз своих.

Запах свежего хлеба был подобен тому, что доносился с кухни по утрам в замке, где родилась Принцесса, но Айола даже не рискнула спросить попробовать, дородная торговка упала в ноги, да так и лежала, распластавшись на студёной земле.

Вздохнув, Царица покинула базарную площадь и дошла до огромных деревянных дверей, откуда доносилось лошадиное ржание. Стражники открыли перед ней двери, мальчики расстелили шёлк, и Царица вошла внутрь. Конюхи, уже привычно для Айолы, упали ниц и не произнесли ни слова, по мере того, как мальчики раскатывали шёлк вглубь конюшни, мимо стойл, конюхи отползали, пока не спрятались в свободных стойлах. Айола догадалась, в чём дело, дорога из шелка занимала весь проход от стойла до стойла, мальчики кое-как умудрялись не ступать в столь тесном пространстве на шёлк, конюхам бы не осталось место.

По шёлку Царицы могли ступать её рабыни, стража, двое из которых шли в паре шагов позади, и сам Царь Дальних Земель. Шёлк на площади создавал немало неудобств, люди не могли пересечь его, замирали и ждали, когда Царица пойдёт обратно, чтобы мальчики собрали скользкую ленту, но это была единственная возможность младшей дочери Короля гулять, и сам Царь Дальних Земель позволил ей.

Кони не отдавали положенные почести Царице, она тихо ржали и тянули свои тёплые головы, чтобы Айола погладила их, она прижималась к ним лицом, перебирала руками гривы, у кого могла достать, и проводила рукой по носу. На следующий день она велела рабыням принести моркови и покормила коней, старуха сказала ей, что это Царские конюшни, на вопрос, можно ли угостить лошадей морковью, лишь пожала плечами. Младшая дочь Короля решила, что прямых запретов на это нет.

Теперь она первый делом шла к жёлтой птичке, которая сидела, так же нахохлившись, и разглядывала её, а так же пыталась заговорить с торговцем, ради этого она выучила слова «птичка» и «смотреть», но торговец только молчал, а лицо его выражало ужас с того момента, когда он только видел мальчиков, раскатывающих шёлк. Айоле хотелось плакать от обиды, всё, что хотела младшая дочь Короля — это узнать название птички и, может, подержать её в руках, и ещё попробовать хлеба, что продавала грузная торговка, но та падала лицом в мёрзлую землю задолго до торговца птицами, и Айола даже не подходила к ней.

Потом она шла на конюшню, где конюхи привычно отползали в свободные стойла, пятясь назад, и кормила лошадей. Ей казалось, что кони стали узнавать её и приветливо ржать при появлении младшей дочери Короля. Они с благодарностью тыкали мордой и мягко брали морковь с маленькой ладошки Царицы, а она была рада, что хоть кто-то не падает перед ней, и можно разговаривать и делиться впечатлениями. Кони были благодарными слушателями, почти такими же, как ручной зверь, но зверь часто убегал и просил поиграть с ним, а кони стояли в стойле смирно и внимательно смотрели на Царицу в белом шубе.

Айола уже почти скормила всю принесённую рабынями морковь, как вдруг ощутила, что кто-то смотрит на неё. Юной Царице стало не по себе, так бывает, как злой дух напускает на человека страх. Кони словно встрепенулись, и Айола повернулась и в удивлении посмотрела на большую дверь, которая оставалась открытой всё то время, пока в конюшне была младшая дочь Короля. Не наступая на шёлк, стояли уже знакомые Царице всадники и смотрели на Царицу. Лица их ничего не выражали, были неприступны и жёстки, лишь один из них, чья стать была выше остальных, тот, что был шире в плечах и более могуч, плавными шагами ступил на шёлк и теперь надвигался на младшую дочь Короля. Его одеяние мало отличались от одеяний остальных всадников, лишь цветом длинной накидки на плечах, внутри которой виднелся мех, когда она колыхалась от плавной, внушающей опасность, как у дикого зверя, походки.

Не сразу младшая дочь Короля, стоявшая в полумраке конюшни, узнала своего Царя и господина. До этого она видела его на брачной церемонии, что длилась семь дней, в ярких одеяниях, украшенных камнями и вышивкой, и в Царских покоях, в длинных шёлковых халатах. Сейчас же её Царь и господин был совсем как один из его всадников, чем смутил Айолу. Быстро вспомнив всё, чему учила её старуха, и что она уже усвоила сама, младшая дочь Короля поклонилась своему Царю и господину в ноги, как подобает рабыне, быстро встала — она не рабыня, — и молча ждала, что будет дальше, не смея поднять глаза на своего Царя и господина. Айола была почти уверена, что не нарушила никакой запрет, но страх всё равно прокрадывался в сердце младшей дочери Короля и сворачивался там холодным клубком из сомнений.

— Вам нравится гулять, Царица? — она услышала голос — бархатный, обволакивающий и окутывающий девушку теплом, подобно шубе из серо-белой лисы.

— Да, мой господин.

— Где вы уже были?

— На базаре.

— О, — Айоле показалось, что сквозь непроницаемую маску на лице Царя проступило удивление. — Что привлекло вас на базаре?

— Птичка, — младшая дочь Короля робела, но ей нельзя было лукавить перед своим Царём и господином.

— Какая птичка, Царица?

— Жёлтая, маленькая, я хотела узнать название этой птицы, но никто не разговаривает со мной, — помимо воли младшей дочери Короля, в голосе её промелькнула обида.

— Вы покажете мне эту птичку, Царица?

Айола робко посмотрела в непроницаемое лицо своего Царя и господина и согласно кивнула.

— Да, мой господин, — принимая руку, которую подал ей её Царь и господин, что очень облегчило путь Царицы, ей не приходилось робко ступать, шёлк не скользил на льду под поступью Царя, а самой младшей дочери Короля не приходилось сохранять равновесие при каждом шаге.

Люди расступались и глубоко кланялись, никто не смел перейти дорогу из шёлка, шесть стражников, что сопровождали Царицу, отошли на несколько шагов назад, Царя же сопровождали несколько спешившихся всадников.

Её Царь и господин молчал, Айола поначалу еле поспевала за широкими шагами своего мужа, но вскоре шаг его стал меньше, но остался столь же плавными.

— Эта птичка. — Айола посмотрела на несчастного торговца, который второй раз за сегодняшний день был в глубоком поклоне, только в этот раз он распластался по земле, подобно торговке хлебом, и плечи его тряслись.

— Птичку эту называют канарейка, у неё красивый голос и оперение, но дурной нрав, она поёт свои песни ранним утром, не давая досмотреть сны юным девам, чей сон особенно сладок в это время.

— Насколько красиво она поёт, мой господин?

— Довольно.

— Я могу послушать её пение?

— Боюсь, что я бессилен, Царица, — Айола показалось, что её Царь и господин улыбнулся. — Я не могу повелевать ей.

Айола вздохнула.

— Я могу прислать вам подобную птицу в ваши покои, Царица, возможно, это заставит спрятаться слезы на ваших глазах.

— Мне бы хотелось услышать, как поёт эта птичка… и ей, наверное, невыносимо холодно. — Младшая дочь Короля тут же осеклась, нельзя отказываться от даров своего Царя и господина и перечить ему.

Царь что-то сказал на своём наречии торговцу, тот, в удивлении, пару мгновений смотрел на Царя Дальних Земель, потом подхватился и, взяв маленькое тельце птички в руку, усадил её в короб с отверстиями — для воздуха, догадалась младшая дочь Короля, — и с поклоном передал в руки одному из всадников.

— Птицы с базара часто больны, Царица, так же тело их и оперение поражают паразиты, которые могут вызвать зуд у человека, особенно у юной девы. Если эта птица здорова, как утверждает торговец, она будет вашей. Есть ещё что-то, что заинтересовало вас, Царица?

— Хлеб.

— Вы голодны? — на этот раз Айоле не показалось, её Царь и господин действительно смотрел в удивлении, и младшая дочь Короля не могла отвести глаз от мужа своего. Солнечный свет, вышедший из-за тучи, падал на лицо Горотеона, и казалось, что он моложе тех лет, что думала о нём Царица. Перед ней стоял её Царь и господин, повелитель Дальних Земель, самый могущественный правитель, известный младшей дочери Короля, но лицо его не было непроницаемым и жёстким. Глаза же, отражающие солнечный свет, не были темны, как у большинства жителей Дальних Земель, а переливались, подобно камню, со странным названием «дымчатый кварц», (http://ledigrez.com/images/kamni/Smoky-quartz-01.jpg) с которым в детстве любила играть Айола. Странник подарил этот камень девочке, сказав, что придёт время, и он станет её судьбой.

— Нет, мой господин, — младшая дочь Царя поспешила с ответом. — Он пахнет, как хлеб Линариума. Хлеба, подающиеся здесь, вкусны, они рассыпчаты и белы, но никогда я не видела такого хлеба, как… — младшая дочь Короля осеклась и замолчала, возможно ли хвалить хлеб своей Земли, или это может вызвать гнев Царя?

— Хлеб в Линариуме действительно другой, Царица, — он спокойно протянул руку и взял небольшой каравай, который в руке её Царя и господина показался ещё меньше, и, отломив кусочек, под удивлённый рокот, съел его, потом протянул такой же прямо к губам Царицы. Она попыталась вкусить угощение так, чтобы не задеть пальцы её Царя и господина, на которых под солнечным светом играли перстни, но у неё не получилось. Царь же не стал убирать руку, а напротив, отломил ещё кусочек, и ещё, и младшей дочери Короля показалось, что Горотеону нравится, что губы её касаются пальцев его.

— Есть ещё что-то, что интересует вас, Царица?

— Нет, мой господин.

— Вы каждый день бываете в конюшне?

— Да, мой господин.

— И вы не боитесь коней, Царица?

— Они почти такие же ручные, как мой зверь, только умнее, незачем бояться их, мой господин.

— Разве вы не видели, какие огромные зубы у коня? Разве не страшно, что он перекусит ваш пальчик, Царица?

Айола в удивлении посмотрела на своего Царя и господина, ей казалось, что он смеётся над ней, как это делают взрослые мужи с детьми, но младшая дочь Короля не была ребёнком, она была Царицей Дальних Земель.

— Конь разумный зверь, мой господин, для чего ему откусывать мне палец, если я кормлю его морковью, ведь в следующий раз он не получит её, — она пожала плечами.

— Вы ездили верхом, Царица?

Юная Царица потупилась, в местах, где она родилась, девам и жёнам не позволяли ездить верхом, это было уделом мужчин.

— Сама нет, мой господин.

— А как же?

— Мой брат Хели брал меня на коня, когда ещё не вошёл в пору десяти цветов, король и отец наш увидел это и наложил строгий запрет, мой господин. Хели наказали, как и полагается мальчику, а меня на три дня заперли в покоях.

— Ваш брат старше вас на пять цветов?