Ложные приговоры, неожиданные оправдания и другие игры в справедливость

Поэтому, несмотря на все благородные принципы, лежащие в основе системы, несмотря на ее международное признание, на ее интеллектуальное мастерство, а также на всю ту кровь, пот и слезы, пролитые в процессе ее совершенствования, те несколько лет, что я провел лицом к лицу с ее мрачными реалиями, позволили мне понять, что наша система уголовного правосудия находится на грани коллапса.

Уголовные дела ежедневно рассыпаются из-за ошибок полиции и прокурорской службы. Обвиняемые и потерпевшие годами ждут начала судебных разбирательств.

Доступность правосудия, главенство закона, беспристрастное отношение к подсудимым, требуемая потерпевшими справедливость – все эти возвышенные символы, которыми мы так сильно дорожим, – день изо дня вырезаются из дерева, вкатываются в залы суда присяжных и мирового суда и ритуально сжигаются.

Тяжелые уголовные дела ежедневно рассыпаются из-за совершенно обыденных ошибок, совершаемых полицией и прокурорской службой, которым вечно недостает ни финансирования, ни персонала. Обвиняемые и потерпевшие годами ждут начала судебных разбирательств. Им во второй, третий, четвертый раз говорят, что их дела «откладываются из-за перегруженности судов», и это несмотря на новенькие залы суда, построенные за большие государственные деньги, которые пустуют из-за порезанного судебного бюджета. Ошибочно обвиненным приходится ждать дня суда – а это может затянуться на целую вечность, – чтобы государство обнародовало доказательства, сводящие на нет доводы обвинения. Интересы подзащитных то и дело представляют измученные адвокаты, способные выделить на их дело лишь часть необходимого времени, ведь из-за сокращения государственного финансирования они должны брать горы всяких мелких дел. Часть обвиняемых и вовсе лишаются права на государственного адвоката и бывают вынуждены опустошать свои банковские счета либо брать ссуды, чтобы оплатить взносы на «бесплатную» юридическую помощь либо услуги частных адвокатов. Если им это не удается, то они представляют свои интересы в суде самостоятельно, что обычно заканчивается тюремным сроком. Как результат, потерпевшим отказывают в справедливости, а невиновные попадают за решетку.

Больше всего меня изумляет то, что большинству людей, казалось бы, на это наплевать. Ну, или же они просто не в курсе.

На следующий день после опубликованного в мае 2016 года (3) парламентского отчета, который начинался с этих самых семи осуждающих слов – «система уголовного правосудия находится на грани коллапса», – ни одна газета в стране не посчитала его более важной новостью, чем бесконечные страшилки про мигрантов, либо же, как это было в одном случае, «скандала» на телешоу «Британия ищет таланты».

Когда парламентарий Карл Тернер вынес на рассмотрение в Парламент проблему недостатка финансирования уголовного суда Великобритании в январе 2017 года, на его выступлении, где он подробно рассказывал о стенающих работниках уголовного суда и разваливающихся судебных процессах – вещах, с которыми мы в суде сталкиваемся ежедневно, – присутствовала жалкая кучка членов Парламента, а почти все СМИ так и вовсе полностью данное событие проигнорировали (4). Когда суды поддержали инициативу государства лишить необоснованно обвиненных людей компенсации судебных издержек (5), не было никаких возмущений и протестов. Лишь полнейшая тишина.

Если бы речь шла не об уголовном суде, а о НСЗ[4], то данная новость не сходила бы с передовиц газет.

Я просто не могу смириться со всеобщим безразличием к происходящему, так как очевидно, что большинству из нас на это совсем не наплевать. Нам это известно по всем тем написанным от руки многословным письмам в редакции газет, выражающим возмущение по поводу полученного педофилом условного срока, отказом полиции проводить расследование по серьезным обвинениям в сексуальном насилии либо же, что еще хуже, по поводу угодившего за решетку невиновного. Мы можем судить по поп-культуре – по различным сериалам про судебные ошибки, по «Создавая убийцу», по независимым организациям, защищающим несправедливо осужденных, – что идеалы правосудия, а в частности, уголовного правосудия, пожалуй, как ничто другое способны нас всех объединить. Вместе с тем что-то где-то явно пошло не так, как надо.

Думаю, корни проблемы можно отыскать в несостоятельности государства, а также нашей неспособности, как работающих в этой системе профессионалов, должным образом объяснить широкой общественности, как все устроено, почему все устроено именно так, а также почему это хорошо или плохо, что именно привело к катастрофическому диссонансу в восприятии происходящего общественностью. Обыватели – каждый из которых в любой момент может быть вызван в качестве присяжного – видят лишь мизерную часть всей системы. Гораздо больше происходит за кулисами, в обстановке удобной анонимности, о многом в зале суда умалчивается, и люди, которым мы служим, об этом даже не догадываются.

Вот почему я решил написать данную книгу. Мне хочется пролить свет на то, что происходит на самом деле. Провести вас в помещения, в которые вы никогда бы в жизни не попали. А в первую очередь объяснить, почему нам следует проявлять к происходящему интерес, а также показать, что случается, когда мы этого не делаем.

Безусловно, я не из тех барристеров, которым обычно поступает предложение написать книгу. Я не могу похвастаться обилием громких дел в своей трудовой биографии. И не претендую на какие-то особые экспертные знания или опыт в своей области. Я не профессор. Я не правовед, философ, историк или ученый. Я настолько же чужд привилегированным высшим эшелонам правовой системы, насколько они чужды мне. Вместе с тем большую часть последних десяти лет я провел, защищая, обвиняя и консультируя своих сограждан. Мне хотелось бы написать эту книгу, пока вся эта извращенная игра мне все еще более-менее в новинку, прежде чем мое шаткое равновесие между идеализмом и цинизмом окончательно не пошатнется. Я пишу ее анонимно, так как это дает мне свободу быть абсолютно искренним, рассказывать о своем собственном опыте, а также об опыте своих коллег, делиться с вами историями из своей практики о правосудии и несправедливости, с которыми людям приходится день изо дня сталкиваться в судах по всей стране.

Структура книги приблизительно повторяет жизненный цикл уголовного дела: начиная с первого появления перед мировым судьей, продолжая разбирательствами в суде присяжных и заканчивая вынесением приговора и подачей апелляции. На каждом этапе в ней подробно объясняются механизмы работы правосудия, а также, что более важно, слишком уж часто случающиеся сбои в них.

Кроме того, я приложу все усилия, чтобы максимально подробно ответить на возникающие по ходу повествования вопросы, в частности – на распространенные озабоченные вопросы общественности, на которые нам всем, работающим в этой системе, следовало бы научиться отвечать получше. С какой стати законопослушный налогоплательщик должен спонсировать государственную защиту преступнику-рецидивисту? Как можно защищать человека, который, как тебе достоверно известно, изнасиловал собственное дитя? Приносит ли наша система состязательного правосудия, в которой государство ведет изматывающую войну с подсудимым, чтобы лишить его всего, больше вреда, чем пользы? Является ли вынесение приговора преступникам лишь грандиозным обманом общественности? Ну и, конечно же, вопрос, который больше всего беспокоит лично меня: как мы, столь сильно ценящие систему уголовного права, допустили, чтобы она деградировала до столь печального состояния?

Мне хочется пролить свет на то, что происходит на самом деле. Провести вас в помещения, в которые вы никогда бы в жизни не попали.

Некоторые детали описанных мной дел были изменены с целью сохранения конфиденциальности участников, однако суть каждого – некомпетентность, ошибки и умышленные махинации – является чистейшей правдой. В приведенных мною примерах нет ничего особо примечательного. Подобные истории не попадают на страницы газет и в сюжеты новостей. Они не из тех ошибок правосудия, что порождают бурю негодования в «Твиттере», разоблачительные статьи в журналах или вдохновляют на создание документальных фильмов. Это совершенно банальные истории о несправедливости, царящей в уголовных судах, мимолетные, из раза в раз повторяющиеся случаи унижения человеческого достоинства, регулярно встречающиеся на пути трудяги-адвоката по уголовным делам.

Знать досконально все, разумеется, мне не под силу, да и роль во всем происходящем я играю лишь второстепенную, однако я все равно надеюсь, что это не лишает мои откровения их ценности.

Работающая система уголовного правосудия с должным финансированием и укомплектованностью преданными своему делу профессионалами, каждый из которых выполняет незаменимые гражданские обязанности по защите и обвинению, служит для защиты невиновных, защиты общественности, а также защиты целостности, достоинства и человечности нашего общества. Это должно быть социальной нормой, а не непозволительной роскошью.

Большинство из вас, читающих эти строки, наверняка рассчитывают никогда в жизни не оказаться в зале уголовного суда – рассчитывают никогда не услышать стук полицейских в свою дверь, никогда не стать жертвой преступления, а также никогда не быть обвиненным в преступлении, которого они не совершали. Вместе с тем система уголовного правосудия, как я это понял за годы работы в ней, не признает различий ни перед кем. Любой может оказаться в нее «впутан». И если подобное случится с вами – будете ли вы давать в суде показания против человека, причинившего вред вашему ребенку, или же божиться перед присяжными, что тот пешеход выскочил перед вашей машиной, даже не посмотрев в вашу сторону, – вы наверняка захотите, чтобы эта система сработала так, как надо.

Когда же она дает сбой, это нередко приводит к самым немыслимым последствиям.

1. Добро пожаловать в зал уголовного суда

«С точки зрения истории весьма справедливо было бы сделать вывод, что гарантии свободы зачастую ковались в противоречиях с участием далеко не самых приятных людей».

Господин судья Франкфуртер, Верховный суд США, 1950 (1)

Для инопланетянина, приземлившего свой корабль рядом со зданием суда присяжных, наша манера разрешать конфликты, основывающиеся на обвинении человека в нарушении главных социальных заповедей, была бы чем-то совершенно непостижимым. Взять двух людей с аристократическим акцентом, нарядить их в черные плащи, натянуть им на головы парики из конского волоса, вооружить их «талмудами» с правилами весом со взрослую свинью, стравить их в словесной перепалке перед стариком за шестьдесят в парике и свободной фиолетовой мантии, в то время как двенадцать выдернутых с улицы людей будут за всем этим наблюдать и пытаться разобраться, кто из двоих прав. Победитель не получает ничего. Проигравшего же запирают в бетонной коробке.

Для жителей Земли, которые не знакомы близко с британской системой уголовного права, подобный спектакль показался бы не менее странным. Таким образом, имеет смысл уже сейчас изучить его пристальнее. Прежде чем узнать о возможных сбоях в работе уголовного правосудия, нам следует сначала разобраться, как именно оно должно работать. Давайте же вернемся к той начальной сцене с участием мистера Таттла с огромными бицепсами и быстренько посмотрим, кто же присутствует в зале суда. Что именно там происходит? Как так получилось, что мы выбрали этот нарочито нелепый процесс в качестве нашего основного механизма наказания за преступления? Начнем с самого обвиняемого, сгорбившегося с каменным лицом на скамье подсудимых.

Обвиняемый

Мистер Таттл ударил своего соседа по лицу, когда у них случилось разногласие о границе между их участками, – подобное происходит повсеместно на протяжении всей человеческой истории, и в рамках текущего британского законодательства классифицируется как «нападение с причинением телесных повреждений». Его арестовали на основании заявления соседа, допросили в полицейском участке в присутствии солиситора, а когда в ходе полицейского расследования набралось достаточно доказательств, чтобы королевская уголовная прокуратура могла выдвинуть обвинения, они были выдвинуты. Так как он отказался признавать вину, его отдали под суд.

Разбирательства по обвинениям в подобных преступлениях проходят либо в мировом суде, либо в суде присяжных. Мы еще вернемся к различию между ними, однако в данном случае важно то, что мистер Таттл воспользовался своим правом предстать перед судом присяжных, состоящим из совершенно не заинтересованных людей, ровным счетом ничего не знавших о его деле до того, как переступили порог суда. Двенадцать присяжных будут наблюдать за процессом, вникать в предоставленные доказательства, вслушиваться в аргументы двух противоборствующих сторон – обвинения и защиты, – после чего удалятся, чтобы вынести свой вердикт по одному-единственному вопросу: могут ли они с уверенностью утверждать, что вина обвиняемого была в полной мере и без каких-либо сомнений доказана? В случае признания вины максимальным наказанием, предусмотренным государством, является определенный срок тюремного заключения, который в данном случае может составлять до пяти лет.

12 присяжных вникают в предоставленные доказательства, вслушиваются в аргументы двух сторон – после чего удаляются, чтобы вынести свой вердикт.

Как уже говорилось, данная процедура судебных разбирательств, хотя и вдолблена в нашем менталитете как сама собой разумеющаяся для уголовных преступлений, далеко не всегда является общепринятой (2). Как бы мы ни старались распространить нашу столь горячо ценимую форму состязательного правосудия, в котором государство выступает против обвиняемого, по всему миру, как правило, это происходило под дулом колониального мушкета, во многих других странах все происходит кардинально по-другому. Наиболее часто упоминаемым различием является грубое разделение на англо-американский состязательный процесс и континентальный, вдохновленный Наполеоном следственный процесс.

Если бы мистера Таттла судили, например, в Бельгии, то он бы оказался участником скорее следствия, чем состязания. Так как обвинения не особо серьезные, он бы попал под юрисдикцию среднего «звена» судебной системы, в которой расследованием зачастую руководит следственный судья, контролирующий сбор показаний полицейскими, он же затем оценивает найденные материалы в ходе главным образом бумажного судебного разбирательства. Роль адвоката мистера Таттла в допросе свидетелей обвинения была бы минимальна, а все вопросы бы задавались через судью. Не было бы никаких присяжных, и ему пришлось бы ждать окончательного решения судьи еще целый месяц после окончания суда (3).

Если бы его судили в Саудовской Аравии, то он оказался бы на закрытом суде, без адвоката, и ему бы предъявили обвинения в преступлении категории кисас (воздаяние равным) в соответствии с Шариатом, за которое судья мог назначить ему весьма неприятную форму физического наказания. Если бы жертве мистера Таттла не посчастливилось в ходе нападения потерять глаз, то суд постановил бы лишить глаза и мистера Таттла (4). С другой стороны, если бы речь шла об убийстве, за которое ему грозила бы смертная казнь, мистер Таттл мог бы избежать подобной участи, заплатив дийю – выкуп за убитого – родным жертвы (5).

В нашем же суде мистер Таттл мог бы избежать всего связанного с судебными разбирательствами стресса, попросту признав свою вину. Даже если бы против него не было никаких других доказательств, его признание в совершении уголовного преступления охотно было бы принято в английском суде. В Японии, однако, в случае отсутствия у суда убедительных подкрепляющих доказательств, статья 38 Конституции не дала бы вынести ему обвинительный приговор, даже если бы он дал полное чистосердечное признание (6).

Проще говоря, чтобы не вдаваться в полномасштабный сравнительный анализ по всем странам, привычная нам система правосудия является далеко не единственным способом разобраться с мистером Таттлом. Да даже в нашей стране в различные исторические эпохи его бы тоже судили несколько по-другому.

Во времена англосаксонской Англии понятия судебных разбирательств по факту уголовных обвинений на основании доказательств попросту не существовало. Вплоть до десятого века судов как таковых не было. Вместо этого потерпевшей стороне предлагалось уладить кровную месть с обвиняемыми путем уплаты виры – денежной компенсации. Начиная с середины шестого века король издавал законы, которые дополнялись местным законодательством. Когда саксонские короли стали проявлять все больше и больше интереса к обеспечению соблюдения закона, урегулирование определенных преступлений, таких как государственная измена, убийство и воровство, перестало проводиться во внесудебном порядке между заинтересованными сторонами и перешло под контроль короля. После наступления десятого века жителя, обвиненного в нарушении королевского закона или местных устоев, обвинитель приводил на собиравшийся ежемесячный общественный суд, и если его клятв оказывалось недостаточно, чтобы признать его невиновным, то степень вины устанавливалась в ходе так называемых судебных ордалий (разновидность Божьего суда, испытание огнем или водой).

Они представляли собой испытания либо горячей водой – мистеру Таттлу пришлось бы опустить свою руку в котел с кипящей водой, чтобы попытаться достать со дна камень, либо холодной водой, в ходе которого обвиняемого связывают и бросают в озеро. Если в первом случае его раны заживали в течение трех дней, либо, во втором, он тонул, то считалось, что Господь признал его невиновным, пускай слегка обожженным или утонувшим человеком. Если же обожженная ладонь спустя три дня по-прежнему выглядела немного окровавленной и облезлой, либо если он всплывал (как это бывало со многими обвиняемыми, так как метод их связывания создавал эффект плавучести), то считалось, будто тем самым Бог выносит обвинительный приговор.

После нормандского завоевания у мистера Таттла была бы возможность выбрать судебный поединок (на который, если судить по его внешнему виду, ему было бы весьма целесообразно соглашаться), устраиваемый между обвиняемым и обвинителем, либо их представителями, однако лишь в тринадцатом веке появилось нечто похожее на суд на основе доказательств, а не просто акт бессмысленного насилия. Вскоре мы к этому перейдем.

Тем временем, прежде чем закончить с обвиняемым, нам следует сказать пару слов о его судьбе в случае признания его (что почти неизбежно) виновным. Заключение на определенный срок в тюрьмах Ее Величества – самое суровое наказание, которое может быть назначено судом. Вместе с тем концепция наказания в виде лишения свободы является относительно современной. В англосаксонский и нормандский периоды приговоры представляли из себя такой ассортимент наказаний, как повешение, выбивание глаз, сдавливание яичек, вырезание носа и ушей (излюбленное наказание короля Кануда женщинам, совершившим супружескую измену), штрафы, компенсации и другие изощренные членовредительства. К моменту расцвета династии Плантагенетов и началу царствования Генриха II (1133–1189) наказания за многие преступления были стандартизированы и сводились к отсечению правой руки и стопы с последующим изгнанием из королевства (7).

В англосаксонский и нормандский периоды приговоры были такими: повешение, выбивание глаз, сдавливание яичек, вырезание носа и ушей, штрафы и другие изощрения.

Телесные увечья всевозможных чудовищных разновидностей сохранялись и во времена Тюдоров, они обычно заканчивались смертью. Публичные унижения, в том числе выставление у позорного столба и публичное бичевание, были распространенным наказанием за мелкие правонарушения вплоть до конца девятнадцатого века. Тем временем тюрьмы, которые начали строить еще в двенадцатом веке, использовались главным образом для содержания ожидающих суда заключенных, а также для ареста должников. С начала шестнадцатого века бродяг стали активно направлять в исправительные дома, где заключение сопровождалось каторжным трудом, однако лишь в начале девятнадцатого века тюремное заключение сменило казнь и ссылку в колонии в качестве предпочтительной меры наказания преступников. Хотя преступление мистера Таттла и не поставило бы его под угрозу оказаться в петле, наказание в виде повешения за убийство и государственную измену сохранялось вплоть до отмены смертной казни в 1965 году. В настоящее время суд вправе налагать всевозможные наказания помимо тюремного заключения, такие как общественные работы и принудительное участие в программе реабилитации алкоголиков, а также выплату денежной компенсации. Что в итоге и было назначено мистеру Таттлу в Англии двадцать первого века нашим, вероятно, лишь наполовину бодрствующим судьей, на которого нам, пожалуй, тоже стоит взглянуть поближе.

Судья

Если повернуть голову от мистера Таттла в сторону приподнятой скамьи позади него, то можно увидеть судью. Первое, что бросается в глаза – это отсутствие у нее молотка. Молотки в судах Англии и Уэльса не использовались никогда. Если вы хотите пробудить зануду в британском адвокате, то просто снабдите статью про судебные разбирательства стоковой фотографией молотка. Что у Ее чести судьи Керриган имеется, так это очаровательная черно-фиолетовая мантия с красным шарфом и коротким кудрявым париком из конского волоса – рабочая форма окружного судьи. Что у нее также есть, так это относительно непоколебимые взгляды на то, что собой представляет закон, руководствуясь которым она дает указания присяжным и выносит приговор, что, как мы с вами увидим, происходило подобным образом не всегда.

Молотки в судах Англии и Уэльса не использовались никогда.

Термин «окружной судья» восходит к делению на шесть административных округов – они же регионы, – на которые традиционно членились Англия и Уэльс: Северная, Северо-Восточная, Западная и Юго-Восточная Англия, Мидленд, а также Уэльс с Честером. Вплоть до 1166 года правосудие главным образом вершилось в Лондоне королем и его советниками, заседающими в Королевском суде в Вестминстере, в то время как в других частях страны этим заведовали более мелкие местные суды под председательством лордов или старост, применявших любые идиотские местечковые правила, какие только могли взбрести им в голову. Таким образом, судьба мистера Таттла могла бы сильно разниться в зависимости от места его проживания. Очевидно, что вследствие всего этого создавалась значительная противоречивость в исполнении правосудия по всей стране, так что во время знаменитой Кларендонской ассизы 1166 года Генрих II попытался ввести «общее право», применимое по всей стране, путем учреждения должности судей, которые должны были объезжать округа и заседать в собиравшихся на месте судах (тех самых «ассизах»), внедряя в них нововведенное общее право. Ключевой особенностью так называемой «традиции общего права» было то, что в случае обнаружения пробелов в законодательстве или возможности его двусмысленного толкования либо в случае необходимости разъяснений со стороны слушающих дело судей решение самого вышестоящего суда (на данный момент таковыми в Англии являются Высокий суд, Апелляционный суд и Верховный суд) имело статус императивного, и нижестоящие суды должны были ему подчиняться. Таким образом, если вы захотите разобраться с законодательством по какой-то отдельно взятой тематике, из самого свода законов вы сможете узнать лишь половину всей истории – вам также придется выяснить, как именно эти законы были истолкованы в ходе различных судебных прецедентов (8). В сфере уголовных дел постепенно выделилось три подразделения суда: наименее серьезные вопросы рассматривались не имевшими юридического образования мировыми судьями или магистратами (к которым мы еще вернемся); дела по преступлениям средней тяжести слушались на квартальных судебных сессиях, в которых магистраты председательствовали на суде присяжных; и, наконец, ассизы с участием профессиональных судей и присяжных предназначались для самых тяжелых правонарушений. В 1971 году был создан Королевский суд – уголовный суд присяжных, взявший на себя работу ассизов и квартальных судебных сессий, в результате чего наша система уголовного судопроизводства стала двухуровневой: уголовный суд присяжных и суд магистратов. На данный момент по всей стране существует порядка девяноста уголовных судов присяжных, самый знаменитый из которых заседает в Центральном уголовном суде в Лондоне. Изначально в качестве судей лично королем назначались рыцари, священнослужители, олдермены и лорды. К тринадцатому веку судебная система начинает приобретать более профессиональный характер, и адвокаты надевают мантии. На сегодняшний день практически все судьи являются бывшими практикующими солиситорами или барристерами, назначенными на свою должность в ходе независимого процесса отбора (Комиссия по назначению на должность судьи).

Когда Генрих II вступил на престол, на целую страну было восемнадцать судей. Сейчас их больше тридцати пяти тысяч (9), включая магистратов, районных судей, окружных судей, судей Высокого суда, судей Апелляционного и Верховного судов, а также всевозможных судей по совместительству и судей, специализирующихся на трибуналах.

Судья не имеет права выражать своего мнения относительно обстоятельств рассматриваемого дела.

Роль судьи в уголовном суде присяжных остается сугубо юридической. Он разъясняет присяжным содержание соответствующего закона, а присяжные применяют этот закон относительно установленных ими фактов. В случае признания обвиняемого виновным окончательный приговор выносит судья, однако все зависит от присяжных. Судья не имеет права выражать своего мнения относительно обстоятельств рассматриваемого дела, даже такого очевидного, как в случае с мистером Таттлом. Мы настолько бережно относимся к разделению функций, что каждый раз, когда адвокат изъявляет желание обсудить правовую норму во время заседания – например, обращается с просьбой спросить свидетелей об их прежних судимостях, – присяжных просят удалиться из зала суда, чтобы сказанное в процессе юридических споров между адвокатом и судьей никоим образом не могло повлиять на их решение.

Присяжные

Если мы повернем наши головы налево от судьи, то увидим две скамьи, на каждой из которых сидят по шесть человек, – это наши канонические присяжные. Присяжные по делу мистера Таттла, как и по любому другому делу, представляют собой разношерстную группу из двенадцати человек, каждый из которых был выбран случайным образом для осуществления правосудия. Как бы мы ни старались прочитать присяжных краешком глаза, однако толку от этого не больше, чем от гадания на кофейной гуще. Единственный верный завет барристера – остерегаться кивающего присяжного, так как именно улыбающийся и одобрительно покачивающий головой во время твоей заключительной речи присяжный и вынесет приговор, который в пух и прах разнесет твою аргументацию.

Для каждого дела, рассматриваемого в Королевском суде[5] (10), приглашаются двенадцать случайным образом отобранных граждан возрастом от восемнадцати до семидесяти пяти лет с целью выслушать все показания и имеющиеся доказательства и единогласно (либо, как это бывает в некоторых обстоятельствах, большинством голосов в соотношении не менее десяти к двум) решить, является ли обвиняемый виновным. Присяжным может стать каждый, у кого нет судимостей и тяжелых психических расстройств (11), и большинство из нас рано или поздно вызовут в суд в роли присяжного. Тем не менее, несмотря на свою бесспорную роль определяющего символа нашей системы правосудия, современный присяжный также является и результатом весьма длительного процесса эволюции.

Присяжным может стать каждый, у кого нет судимостей и тяжелых психических расстройств.

Закладывая фундамент общего права, Генрих II приблизительно в то же время также стал продвигать идею решения земельных споров двенадцатью присяжными, а в 1166 году привлек их и в уголовную сферу в виде «большой» или «представляющей» следственной коллегии присяжных. Несмотря на такое же название, функции этих присяжных значительно расходились с возлагаемыми на современных присяжных: они больше занимались следственной, чем судебной деятельностью. Каждый раз, когда судья заезжал в округ, чтобы стать председателем созванного на месте суда, из местных жителей вызывались двенадцать свободных мужчин, которых обязывали сообщать под присягой о любых правонарушениях (речь шла в первую очередь о таких тяжелых серьезных преступлениях, как убийство, разбой и хищение), про которые им было известно либо по поводу которых у них были подозрения. Ткнув своим пальцем и представив инкриминирующие доказательства, большая коллегия присяжных-стукачей после этого умывала руки, и рукава закатывал сам Бог, чтобы опуститься до тех самых судебных ордалий (ну или Божьего суда). Так продолжалось до 1215 года, когда Папа Римский Иннокентий III вместе с четвертым Латеранским собором с запозданием осознал сомнительную праведность судебных ордалий и запретил священнослужителям их проводить. Вместо этого местных жителей, которым, скорее всего, были известны обстоятельства преступления, привлекали в качестве следственной группы для выявления фактов, которая собиралась на суде, делилась своими знаниями и определяла степень вины. В этой модели «большая» коллегия присяжных, со временем разросшаяся до двадцати трех человек, по-прежнему отвечала за «представление» обвиняемого – они должны были согласиться с тем, что ему действительно нужно отвечать на выдвинутые обвинения, – в то время как показания в суде заслушивала «малая» коллегия присяжных из двенадцати человек. Концепция большой коллегии присяжных, выступающей в роли фильтра, определяющего, должен ли человек представать перед судом или нет, изжила себя в Англии и Уэльсе в 1933 году (12) (хотя в тех же США она все еще сохраняется в уголовном судопроизводстве); однако двенадцать присяжных до сих пор остаются краеугольным камнем нашего права. Изначально привлекаемые и для разрешения гражданских споров, в настоящее время присяжные остались, за очень редкими исключениями, лишь в уголовных судах. Характер коллегии присяжных на протяжении веков трансформировался из гогочущего сборища пуаро местного разлива, которые, как ожидалось, должны были быть лично знакомы с обстоятельствами рассматриваемых ими обвинений, до совершенно незаинтересованной и беспристрастной группы посторонних людей, выслушивающих данные свидетелями под присягой показания. В отличие от порядков тринадцатого века, современным присяжным категорически запрещается проводить какие-либо расследования или заранее что-либо знать про стороны рассматриваемого ими уголовного дела. Никто из этих двенадцати не знал мистера Таттла, равно как они не знали – до начала суда, во всяком случае, – о том, насколько сильно он негодовал по поводу вторжения на его участок соседской плакучей ивы. Будучи присяжным, днями ожидающим своего часа за кулисами, вызываемым в суд спустя несколько часов после своего прихода и снова гонимым прочь каждый раз, когда адвокат встает, чтобы выпалить: «Ваша честь, возник правовой вопрос», – запросто можно почувствовать себя какой-то запасной деталью. Может сложиться впечатление, что присяжные являются наименее важными людьми в зале суда, а не играющими центральную роль во всем судебном процессе, так что, пожалуй, имеет смысл задуматься на мгновение о том, почему мы до сих пор так упорно цепляемся за идеал присяжных.

Присяжным запрещено заранее что-либо узнавать и интересоваться про стороны уголовного дела.

Первым предлагаемым объяснением обычно является независимость присяжных от государства. В качестве заложения основы этому частенько упоминается подписание Великой хартии вольностей в 1215 году. Этот самый известный и ключевой момент в истории права Англии и Уэльса знаменовал собой разрешение давних споров между королем Иоанном I и кучкой мятежных баронов, замышлявших свержение монарха. Чтобы наконец с ними договориться, король был вынужден согласиться отказаться от всевластия монархов и связать себя общим законом. Из шестидесяти трех параграфов, изначально принятых в данном соглашении, современные люди наиболее знакомы с двумя – тридцать девятым и сороковым:

Ни один свободный человек не будет арестован, или заключен в тюрьму, или лишен владения, или объявлен стоящим вне закона, или изгнан, и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору равных его и по закону страны. Никому не будем продавать права и справедливости, никому не будем отказывать в них или замедлять их. (Перевод Д.М. Петрушевского.)

В рассказах про Великую хартию вольностей в популярной литературе обычно умалчивается о том факте, что через три месяца после ее подписания обе стороны отреклись от предписываемых ей обязательств, и король убедил Папу Римского Иннокентия III и вовсе аннулировать соглашение. Лишь на следующий год, после смерти Иоанна I и вступления на престол его наследника Генриха III, Великая хартия вольностей была переиздана в виде истинного признания королевской династией прав народа, и тем самым были посеяны семена демократии, правового государства и свободы слова. Итак, в тридцать девятом и сороковом параграфах мы с вами видим заложение основы для суда присяжных, или «законного приговора равных его». На самом же деле бароны так настаивали на этих пунктах по той простой причине, что внедрение своих людей в судебный процесс могло значительно повысить их шансы в будущих земельных спорах с королем. Тем не менее подобные корыстные намерения не должны преуменьшать их итоговой заслуги: в противостоянии с государством включение в судебный процесс независимых лиц, никак с государством не связанных, было жизненно необходимой защитой от возможной тирании. Что и было доказано последующими уголовными процессами. Насколько бы ни была на первый взгляд убедительной версия обвинения, если присяжным казалось, будто что-то не совсем так – если сторона обвинения вела себя чересчур напористо или требовала несоразмерно жестокого наказания, либо если присяжные не разделяли явную веру судьи в добросовестность свидетелей обвинения, – никто не мог им запретить оправдать обвиняемого. Таков был урок, извлеченный из знаменитого судебного разбирательства 1670 года в Центральном уголовном суде Лондона по делу двух квакеров, Уильяма Пенна и Уильяма Мида, обвиняемых в «незаконном и буйном» проповедовании на улице. Когда мятежная коллегия присяжных под предводительством мужчины по имени Эдвард Бушель отказалась вынести обвинительный приговор вопреки крайне убедительным доводам обвинения, судья отреагировал на это следующими словами:

– Джентльмены, вы не будете отпущены, пока не вынесете вердикт, нужный суду. Вас запрут без еды, питья, огня и табака; ваше поведение является оскорбительным для суда; вы либо, да поможет вам Бог, вынесете приговор, либо будете голодать (13).

Любой современный присяжный, вынужденный часами выслушивать бесконечные скучные показания свидетелей в страдальческом ожидании положенного по закону перекура, вне всякого сомнения, им посочувствует. Когда лишенные огня и табака присяжные были помещены под стражу за неуважение к суду, Бушель обратился к Верховному судье Джону Вону, который постановил, что присяжные не могут быть наказаны за вынесенный по совести оправдательный приговор, тем самым окончательно утвердив священную репутацию присяжных в качестве оплота личных свобод. Хотя присяжные и должны руководствоваться указаниями судьи относительно закона и его истолкования, приговор целиком и полностью находится во власти двенадцати разгневанных мирян (отсылка на «12 разгневанных мужчин»). (14). В восемнадцатом веке многие присяжные боролись с широко распространенной тогда смертной казнью, совершая так называемое «благочестивое лжесвидетельство» и целенаправленно вынося такой вердикт, который бы уберег обвиняемого от смертного приговора (так, например, они занижали ценность похищенного, чтобы кража перестала подходить под категорию преступления, за которое грозит смертная казнь) (15). Цитируя знаменитые слова Лорда Девлина: «Суд присяжных – это больше, чем инструмент правосудия, больше, чем один из столпов конституции: это лампа, своим свечением показывающая, что свобода все еще жива» (16).

Вторым по популярности обоснованием необходимости суда присяжных является воззвание к демократии. Привлечение жизненного опыта и столь горячо любимого «здравого смысла» двенадцати обычных людей с целью установления фактов важно не только для разрешения юридических споров по существу (например, чей свидетель лжет), но также и для ответа на вопросы современной морали. Если уголовное право устанавливает рамки поведения людей по отношению друг к другу, то демократия совершенно уместно требует того, чтобы интерпретация этих рамок получала общественное одобрение. Так, например, ключевым «ингредиентом» доказательства правонарушения в рамках закона о краже является недобросовестность, правовой критерий для которой требует, чтобы поведение обвиняемого было недобросовестным «в соответствии с обычными стандартами здравомыслящих и добросовестных людей», а также чтобы обвиняемый знал, что его действия в соответствии с данными стандартами являются недобросовестными (17). Таким образом, используя свой жизненный опыт и свои жизненные ценности, присяжные первым делом отвечают на вопрос морали – в чем именно тут заключается недобросовестность? – а затем и на вопрос факта – знал ли вор, что поступает недобросовестно? Так, ключевой вопрос одного дела, которое я вел в начале своей карьеры, заключался в том, были ли действия молодого косметолога по имени Шантель, подобравшей оброненный кем-то в супермаркете мобильный телефон, а затем попытавшейся продать его в пабе, недобросовестными. Выпучив глаза, она настаивала на том, что ничего недобросовестного в ее действиях не было: мол, что упало – то пропало. Присяжные с ней не согласились – в соответствии с высокими стандартами жителей Бристоля ее поступок был откровенно недобросовестным, и по ее мало впечатляющим ответам во время перекрестного допроса было понятно, что и сама Шантель это прекрасно знала.

Присяжных запрещено спрашивать про вердикт и их позицию.

Дело мистера Таттла служит еще одним наглядным примером. Он заявляет, будто применил уместную силу в целях самообороны. Если бы присяжные поверили, будто слепой потерпевший действительно напал на огромного мистера Таттла, то им пришлось бы также решить, были ли ответные действия мистера Таттла – два удара в лицо с последующим толчком в грудь – «уместной» реакцией в обстоятельствах дела, каковой ее искренне считал сам мистер Таттл. Решать, что в данном случае можно считать «уместным», целиком и полностью предоставляется присяжным. Вышло так, что присяжные либо и вовсе не поверили его версии событий, либо поверили, однако приняли решение, что он превысил допустимые меры самообороны против слепого соперника. Мы никогда не узнаем, к какому из двух заключений они пришли, – не только запрещается задавать присяжным вопросы про вынесенный вердикт, но и просить их объяснить свою позицию. Когда они заканчивают обсуждение и возвращаются в зал суда, где секретарь спрашивает о вынесенном ими вердикте, обвиняемый слышит из уст старшины присяжных лишь состоящий из одного или двух слов приговор, который решает его судьбу.

Разумеется, присяжные могут вынести свой вердикт, лишь выслушав показания различных людей, ставших свидетелями инкриминируемого преступления.

Свидетели

Напротив присяжных стоит свидетельская трибуна. Каждый свидетель, включая мистера Таттла, если он того сам пожелает, должен встать за трибуну, принять присягу – то есть дать клятву говорить только правду – и предоставить устные показания в виде ответов на задаваемые адвокатами обеих сторон вопросы. Первыми выступают свидетели обвинения. Опрос свидетеля проводится главным образом адвокатом обвинения, который задает ему открытые вопросы с целью получения показаний, после чего защита подвергает свидетеля перекрестному допросу в виде серии коротких закрытых вопросов (то есть подразумевающих только ответ «да» или «нет») с целью разбить аргументацию обвинения и подвести свидетеля к желаемому ответу. Стороне обвинения разрешается задавать краткие повторные уточняющие вопросы. Когда приходит время выступать свидетелям защиты, адвокаты меняются ролями. За эту небольшую деревянную трибуну встают люди всех мастей. Если одни свидетели являются прирожденными ораторами, то другим судье с нарастающим нетерпением в голосе приходится напоминать о том, чтобы говорить достаточно громко, тогда присяжные их услышат. Некоторые так и пленят своей искренностью; один мужчина, которому я устраивал перекрестный допрос, перед ответом на каждый мой вопрос поглядывал на кого-то в зале. Когда, на радость присяжным, я спросил у него, почему он то и дело смотрит налево, прежде чем дать ответ, и не подсказывает ли ему там кто-то, что именно отвечать, он непроизвольно вызвал смех присяжных, машинально скользнув глазами налево, а затем ответив: «Нет». Если не считать исключений, таких как потерпевших по делу о сексуальном насилии, которым судья может дать разрешение давать показания по видеосвязи, находясь при этом за пределами зала суда, все личные показания в суде звучат именно со свидетельской трибуны. Показания свидетелей, не противоречащие каким-либо другим, могут быть записаны полицией и зачитаны в письменной форме перед присяжными, тем самым избавив их от мороки тащиться в суд. Основные же показания обязательно даются лично. Они часто дополняются вещественными доказательствами, такими как документы и фотографии, и стороны могут предоставить список «согласованных обстоятельств дела», на фоне которых оно и будет рассматриваться, однако визитной карточкой уголовных судов является именно традиция устных показаний.

Мы придаем устным показаниям настолько большое значение, что одних только их может быть достаточно для доказательства чьей-то вины.

Считается, что устные свидетельские показания по своей природе перевешивают письменные. Идея в том, что наличие живого, дышащего и потеющего свидетеля, стоящего всего в нескольких метрах от присяжных и своими словами рассказывающего о том, что он лично видел или слышал, позволяет им как можно лучше к этому свидетелю приглядеться. Гораздо проще приукрасить, соврать или допустить ошибку в письменных показаниях; когда же каждое слово, слетающее с твоих губ, разбирается по кирпичикам, то гораздо проще – во всяком случае, в теории – выявить противоречия и недосказанность.

Мы придаем устным показаниям настолько большую значимость, что одних только их может быть достаточно для доказательства чьей-то вины. В отличие от Шотландии, где правило «подкрепления» требует предоставления присяжным двух независимых источников доказательств, достаточных для вынесения обвинительного заключения, слов одного-единственного свидетеля у нас будет достаточно (за исключением, что любопытно, дел по обвинениям в лжесвидетельстве и превышении скорости). Зачастую обвиняемые жалуются на то, что против них «отсутствуют доказательства». На самом же деле они обычно имеют в виду, что отсутствуют доказательства, подкрепляющие слова свидетеля. Отдельный устный рассказ под присягой сам по себе уже является доказательством, и если присяжные поверят в его правдивость и точность, то он способен сыграть решающую роль. Следует подчеркнуть, что все данные под присягой показания, будь то свидетелей обвинения, самого обвиняемого или свидетелей защиты, имеют одинаковую силу: показания подзащитного и его свидетелей не обесцениваются из-за самого факта наличия в его адрес обвинений (хотя они и могут обесцениться после того, как были разнесены в пух и прах во время перекрестного допроса) (18).

Королевская уголовная прокуратура

На длинной скамье прямо передо мной сидит Меган – сотрудник Королевской уголовной прокуратуры, представляющая в суде орган обвинительной власти и наставляющая меня, как их адвоката, засадить мистера Таттла. В былые времена для этого выделялся юрист, однако постоянные сокращения бюджета привели к тому, что теперь один административный работник занимается несколькими залами суда и вынужден постоянно носиться туда-сюда, удовлетворяя потребности многочисленных барристеров и судей.

Уголовная прокуратура появилась относительно недавно. Вплоть до 1880 года должности государственного обвинителя попросту не существовало: пострадавший от уголовного преступления, желая добиться справедливости, был вынужден либо заплатить адвокатам, либо представлять сторону обвинения по своему делу в суде самостоятельно, за исключением самых серьезных случаев, которые уголовный суд брал на себя (19). В период между 1880 и 1986 годами государство взяло обвинение под свой контроль, и практически все решения принимались местной следственной полицией. Тем не менее отсутствие национальных стандартов и череда случаев закрытия судьями слабо выстроенных дел заставили задуматься о том, лучше ли всего подходят офицеры полиции для вынесения справедливых и беспристрастных решений по поводу того, нужно ли столь тщательно расследованные и выстроенные ими дела предавать суду или же лучше их закрыть. Итак, 106 лет и две Королевские комиссии спустя (20) закон о преследовании правонарушений 1985 года подарил нам Королевскую уголовную прокуратуру – самостоятельный орган под руководством генерального прокурора с представительствами по всем географическим регионам, задачей которого было предоставлять полиции квалифицированное юридическое мнение, а также принимать решение по поводу предъявления обвинений по всем уголовным делам, за исключением самых мелких и однозначных правонарушений, которые можно было всецело доверить полиции. В теории это должно было привести к стандартизации процесса принятия решений о предъявлении обвинений, повысить качество принимаемых решений и гарантировать полную и убедительную подготовку дела обвинением к суду. Вскоре мы с вами подробно изучим, чем столь благородные намерения обернулись на практике.

Солиситор

Следом за сотрудником уголовной прокуратуры на той же самой скамье сидит, возвышаясь перед мистером Раллингсом, молодой человек в костюме в тонкую полоску и очках, с легкой щетиной и делает какие-то записи. Это солиситор мистера Таттла. В большинстве дел, рассматриваемых уголовным судом присяжных, у обвиняемого имеется солиситор, ответственный за сопровождение судебного процесса, – если в очень общих чертах, то он отвечает за подготовку к судебным разбирательствам, организационные вопросы и защиту интересов обвиняемого, – в то время как барристер, проинструктированный солиситором, высказывает свое профессиональное мнение и представляет дело в суде. В качестве аналогии, пускай и несколько натянутой, можно привести отношения между терапевтом и хирургом. Солиситоры с радостью бы с такой аналогией согласились, если бы именно терапевт ставил диагноз, руководил всеми действиями хирурга, а потом молча и сдержанно сидел, слушая, как хирург хвастается перед пациентом, что его навыки спасли ему жизнь. Подобное разделение существует еще с четырнадцатого века, когда адвокатов стали разделять на две категории: закулисных «стряпчих» и выступающих в суде адвокатов «ходатаев». Современные барристеры, пользуясь своим полным «правом участия», могут свободно участвовать в любых судах, от магистратского (он же мировой) до Верховного. Солиситорам же разрешается появляться лишь в «нижестоящих судах», как они (не с целью кого-либо унизить) называются – магистратских судах и судах графства, – пока они не пройдут специализированное обучение и не получат квалификацию «солиситоров-адвокатов».

Солиситор отвечает за подготовку к судебным разбирательствам, организационные вопросы и защиту интересов обвиняемого.

Важность роли хорошего солиситора по уголовным делам сложно преувеличить. Не только потому, что их вера в мои скудные способности оплачивает мою ипотеку, но также и потому, что они, в отличие от отстраненного барристера, который редко когда будет разговаривать с вами напрямую, разве что на «совещаниях» в их кабинете, проводимых с целью запугивания, на которых вы будете сидеть за антикварным столом, потягивая ассамский чай из чашек из костяного фарфора, принимают самое активное участие на каждом этапе уголовного процесса. Именно солиситор будет сидеть на корточках в зловонной камере полицейского участка после вашего ареста, рассказывая вам про ваши права, про суть и тяжесть выдвинутых против вас обвинений, а также давая советы по поводу предстоящего допроса полицейскими, во время которого он будет покорно сидеть рядом, отбиваясь от всех их каверзных вопросов. После официального предъявления обвинений именно солиситор чаще всего будет представлять ваши интересы во время вашего первого появления перед магистратами, давая вам советы относительно ваших показаний, подходящего заявления, а также выбора между магистратским судом или судом присяжных. В случае, если дело рассматривается уголовным судом присяжных, они берут на себя тяжелую работу по сбору доказательств в пользу невиновности: записывают показания свидетелей, ведут дознания, запрашивают подлежащие разглашению опровергающие материалы в уголовной прокуратуре. Они указывают эксперту поставить под сомнение неоднозначные результаты судебной ДНК-экспертизы, подготавливают всевозможные административные документы, требуемые судом, а также делают все возможное, чтобы вы не испытывали недостатка в личном общении с ними, будь то в их кабинетах или в одной из целительных следственных тюрем Ее Величества. Они анализируют имеющиеся показания и вещественные доказательства и разрабатывают стратегию и тактику ведения дела с барристером либо, в случае рассмотрения дела магистратским судом, сами полностью выполняют роль адвоката защиты во время разбирательства. В уголовном суде присяжных лучшие солиситоры присутствуют на протяжении всех заседаний, обеспечивая моральное и профессиональное сопровождение обвиняемому и его барристеру. Они помогут вам забрать свои вещи из полицейского участка в случае оправдательного приговора и будут навещать вас в тюрьме, давая советы по поводу подачи апелляции, если вы будете осуждены.

Смысл существования хорошего солиситора – защищать вас от безжалостных ударов косы обвинения.

Хороший солиситор будет первым и последним человеком, с которым вы будете иметь дело, он будет доступен для вас двадцать четыре часа в сутки, ведь сам смысл его существования – это защищать вас от безжалостных ударов косы обвинения.

Барристер

Барристеры – это я и мистер Раллинг, стоящие в зале суда и ведущие чересчур вежливую и формальную беседу с судьей. Наша задача заключается в том, чтобы как можно более убедительно обосновать позицию наших клиентов путем представления доказательств, ведения споров относительно применяемой правовой нормы, опрашивания свидетелей и уверения присяжных в достоверности нашей аргументации громкими речами. Такова суть уголовного процесса в состязательной системе правосудия.

Для многих наша фактическая работа окутана пеленой тайны. Частично из-за того, что для большинства людей знакомство с адвокатами будет ограничено гражданскими, а не уголовными делами. В самых общих чертах гражданское право охватывает широкий спектр юридических услуг, начиная от оформления актов передачи прав собственности при покупке или продаже недвижимости, составления завещаний и их утверждения, и заканчивая различными судебными тяжбами, такими как иски о возмещении личного ущерба, споры по контракту, дела в рамках трудового права, разводы и хозяйственные споры. Если ваше знакомство с системой правосудия ограничивалось только подобными вопросами, то ваше представление об устройстве загадочного мира уголовного правосудия будет неизбежно состряпано из чужих рассказов, телепередач и собственных догадок. Невежество общественности также может объясняться тем, что люди взаимодействуют с барристером не напрямую, а через солиситора – таким образом, большинство контактов осуществляется удаленно (21). Самая большая вина за то, что люди не знают, чем именно мы занимаемся, лежит на нас самих. Мы проскальзываем мимо, уверенные, что наше профессиональное наследие придает нам достаточно очевидную важность, не требующую представления, и, как результат, мало кто из обывателей что-либо про нас знает. Никому не нужно лезть в учебник, чтобы узнать разницу между терапевтом и хирургом. Стоит же попросить среднестатистического присяжного разъяснить обязанности различных должностей, названия которых можно услышать в суде, и большинство неминуемо запутается в водовороте барристеров, солиситоров, адвокатов, правозащитников, уполномоченных, юристов и их помощников, пробормотав в итоге какую-нибудь бессвязную фразу, непременно заканчивающуюся словом «Рампол». (Речь все про тот же сериал «Судья Рампол», о котором уже упоминалось ранее.)

В контексте уголовного права наша система состязательного правосудия натравливает государство на обвиняемого. Финансируемая государством прокуратура (чаще всего – Королевская уголовная прокуратура) дает одному из барристеров указание выступить в качестве обвинителя подозреваемого в уголовном преступлении и убедить присяжных, что на основе имеющихся доказательств вина подсудимого не вызывает каких-либо сомнений. Ведущий дело барристер будет консультировать прокуратуру относительно необходимых доказательств, а также по любым возникающим сложным вопросам юридического характера, после чего представит позицию обвинения в суде. Защищать обвиняемого будет не менее (в теории) компетентный адвокат, получивший указания солиситора защиты, который будет давать обвиняемому рекомендации относительно имеющихся против него доказательств и – в случае, если клиент откажется признать вину – будет бороться за то, чтобы законодательство было применено в пользу его клиента, вести перекрестный допрос свидетелей обвинения и всячески пытаться убедить присяжных в несостоятельности позиции обвинения. В случае признания клиентом вины или его осуждения барристер защиты будет просить у судьи смягчения приговора.

Из 15 000 барристеров в Англии и Уэльсе порядка 4000 занимаются уголовными делами, играя одну из этих двух диаметрально противоположных ролей в уголовном суде присяжных (а иногда и в магистратских судах) по всей стране. Большинство из нас самостоятельно заняты; эдакие наемные убийцы, которых профессиональная этика обязывает следовать «правилу стоянки такси» и браться за первое попавшееся дело, независимо от его значимости или нашего личного отношения к участвующим в нем сторонам или затрагиваемым ими принципам. В уголовном праве это приводит к тому, что большинство барристеров выступают как на стороне защиты, так и на стороне обвинения (разумеется, не одновременно в одном деле). Причем лично я всегда был убежден, что работать поочередно то там, то там полезно и для души. Это усиливает твою независимость. Оттачивает твою объективность и беспристрастность. А еще это помогает в каждом конкретном случае лучше понимать своего противника.

Что касается причин, по которым выпускник юридической школы выбирает красную таблетку с надписью «Барристер», то у каждого из нас есть заранее заготовленные ответы на данный вопрос, без дела собирающие пыль со временем наших собеседований перед началом стажировки. Жажда справедливости. Страсть к адвокатской деятельности. Потребность помогать беззащитным, давать голос его не имеющим, а также улучшать «неулучшаемое» (если вам покажется, что последняя фраза особенно нелепая и отталкивающая, то вы будете правы, однако – хотите верьте, хотите нет – во время моего первого собеседования я действительно полагал, что она звучит впечатляюще). Подобные чувства по своей сути являются одновременно и искренними и необходимыми. Вместе с тем большинство соискателей слишком робкие, чтобы признать основную мотивацию, которая приводит людей в адвокатуру, – жажда внимания, отчаянная потребность занимать центральное место в кульминационных сценах человеческих жизней. Сочетание пресыщенного тщеславия и спрятанного за показным безразличием искреннего стремления помогать людям свойственно большинству работников уголовного права.

Адвокаты – это «наемные убийцы», которые следуют «правилу стоянки такси» и берутся за первое попавшееся дело, независимо от его значимости.

Вплоть до восемнадцатого века, однако, у мистера Таттла не было бы преимущества в лице адвоката, убеждающего в его невиновности присяжных (22). Несмотря на то что эта профессия появилась в правосудии еще в 1275 году (23), вплоть до 1700-х годов попросту не было принято марать нас уголовным процессом, и деятельность всех адвокатов-ходатаев ограничивалась рамками гражданского права. Вместо этого в ходе так называемого «процесса-препирательства», появившегося в шестнадцатом веке, между собой стравливались в словесной перепалке, словно вдохновленной современным телевидением, предполагаемый потерпевший, полностью представлявший сторону обвинения, и обвиняемый, в то время как присяжные выносили свой вердикт, оценивая зачастую неточные ответы обвиняемого на доводы потерпевшего. В подобной словесной потасовке мог участвовать любой – ни о каком доказательном праве и ни о каких адвокатах не было и речи.

Мотивация, которая приводит людей в адвокатуру, – жажда внимания, потребность занимать центральное место в кульминационных сценах человеческих жизней.

Барристеры начали просачиваться в уголовные суды ближе к началу восемнадцатого века, когда Королевский суд, вплоть до этого занимавшийся уголовным преследованием от имени короля, при этом, однако, перекладывая всю грязную работу на потерпевших, решил поручать адвокатам подготовку и представление дел в суде. Вместе с тем судьи долгое время сопротивлялись тому, чтобы и обвиняемого в суде представлял профессиональный адвокат. Аргументировали они это своей обеспокоенностью интересами самого обвиняемого, который, как утверждалось, более твердо отстаивал перед судом свои собственные свидетельские показания, чем какой-то чванливый зануда, выступающий от его имени. Заявлялось, что интересы обвиняемого могут быть в полной мере защищены судьей, являвшимся гарантией честного проведения судебного процесса. «Недостатки» представления интересов обвиняемого казались настолько очевидными, что к началу семнадцатого века – хотя адвокаты защиты то и дело получали разрешение выступать на стороне людей, обвиненных в мелких правонарушениях, – судьи продолжали настаивать, чтобы в случае разбирательств по делам о тяжелых преступлениях, связанных со смертями и увечьями, адвокаты защиты в зал суда не пускались исключительно в интересах самого подсудимого. Циники той эпохи предполагали, что запрет на участие адвокатов защиты был нужен попросту для того, чтобы неуклюжему, беззащитному подсудимому было проще ненароком признать свою вину. Не было попросту никакого смысла позволять адвокатам отвлекать присяжных, когда так просто извлечь «истину» из обвиняемого, не представленного адвокатом.

В 1791 году знаменитый адвокат того времени Уильям Гарроу строго сказал судье, что «каждый человек считается невиновным, пока его вина не будет доказана».

В некоторой степени судьи были действительно правы. После того как в 1696 году был издан закон о государственной измене, гарантировавший обвиняемым в измене лицам защиту в суде адвокатом, дверь приоткрылась, и, поддаваясь мольбам юристов, судьи постепенно все больше расширяли их права выступать на стороне защиты и в других, более серьезных делах, пока наконец к концу восемнадцатого века адвокаты защиты в уголовных судах не стали нормой. Всеобщие опасения сбылись, и они восстали против установившегося порядка осуждения еретиков. Поначалу роль барристера была строго ограничена: он (барристерами исторически работали только мужчины, пока в 1922 году Хелен Нормантон не пробила стеклянный потолок) мог заниматься исключительно правовыми вопросами. А еще у него было право вести перекрестный допрос свидетелей обвинения. Ему было запрещено принимать участие в представлении доказательств защиты, а также не позволялось обращаться напрямую к присяжным. Идея заключалась в том, что подсудимые будут вынуждены и дальше самостоятельно выступать в свою защиту и правда будет неизбежно всплывать. Неизбежно адвокаты начали расширять горизонты своих возможностей. Вопросы факта хитроумно представлялись вопросами права. Во время перекрестного допроса они умудрялись косвенно обращаться к присяжным. Некоторые из них с целью спасти своих подзащитных прибегали к мысленному – а то и самому что ни на есть настоящему – обману. Самым же главным было то, что именно благодаря их изобретательной аргументации суды были вынуждены пойти по пути развития доказательного права – так, например, появился закон против наговоров (прежде слова, сказанные вне суда, могли использоваться в качестве доказательств на суде), призванный защитить подсудимого от приговора на основе неподтвержденных слухов.

В 1791 году в ходе одного судебного разбирательства в Центральном уголовном суде Лондона знаменитый барристер того времени Уильям Гарроу строго сказал судье, что «каждый человек считается невиновным, пока его вина не будет доказана». Это был первый случай официальной формулировки того, что в 1935 году было названо Апелляционным судом «золотой нитью», проходящей по паутине английского уголовного права (24) – презумпции невиновности и бремени доказывания. Применение этих принципов на практике – необходимости доказательства стороной обвинения того, что вина подсудимого не вызывает каких-либо сомнений, – без всякого сомнения, является (о чем вы услышите в каждой заключительной речи адвокатов защиты перед присяжными) величайшей защитой, предлагаемой нашей системой. Никто не может быть лишен свободы на основании догадок и предположений.

Закон о суде за уголовные преступления 1836 года дал право всем подсудимым по уголовным делам на представление их интересов в суде адвокатом защиты, наделив его правом обращаться к присяжным по поводу вопросов факта, которое всегда было у стороны обвинения. Это был последний кусочек пазла. Пускай и с опозданием, но мы все-таки к этому пришли. Препирательства на основании жалоб уступили дорогу состязательному праву под предводительством адвокатов.

Мы не судим. Мы не знаем правды в ситуации наших клиентов. Все, что мы можем – это давать нашим подзащитным советы и покорно излагать суду их позицию.

Стоит сказать, что наша профессиональная этика со времен девятнадцатого века претерпела значительные изменения к лучшему. Многие современные люди могут полагать, будто опубликованное в 1844 году в газете Law Times знаменитое обвинение в том, что «Адвокат Центрального уголовного суда Лондона – это синоним бесчестия», по-прежнему к нам применимо, да и СМИ вместе с поп-культурой всячески потворствуют поддержанию образа адвоката защиты, готового преступить любые моральные или правовые нормы, лишь бы добиться оправдания своего клиента, чья вина ему достоверно известна. На самом же деле наши профессиональные обязательства строго прописаны. Адвокатский кодекс возлагает на барристеров обязанность «бесстрашно отстаивать всеми уместными и законными средствами интересы своего клиента, невзирая на собственные интересы, а также какие-либо последствия для него или любого другого человека»; однако ключевыми словами здесь являются «уместными и законными». Наш первоочередной долг – перед судом. Мы не можем ввести суд в заблуждение, сказав нечто, заведомо являющееся неправдой. Так, например, если мой клиент говорит мне, что украл яблоко с чужого дерева, я не могу встать и сказать присяжным, что он этого не делал либо что заставший его за этим свидетель лжет. Если же он будет настаивать, несмотря на убедительные показания двух сотен свидетелей, находившихся во фруктовом саду, в своей невиновности, то мне придется отмести все свои сомнения в правдивости его истории, надеть свой парик и приготовиться к поединку. Мы не судим. Мы не знаем правды в ситуации наших клиентов, и не нам делать по этому поводу догадки. Все, что мы можем, – это давать нашим подзащитным советы и покорно излагать суду их позицию, даже когда – как в случае с мистером Таттлом – никаких сомнений в виновности нашего клиента, казалось бы, быть не может.

Это всячески благоприятствует основной отличительной особенности адвокатского сословия – нашей независимости. Большинство барристеров уголовного права – самостоятельно занятые специалисты, ведущие свою практику из объединенных офисов – так называемых адвокатских «контор», которые в пятнадцатом веке изначально располагались в Лондонских судебных иннах, однако теперь разбросаны по всей стране. Судебными иннами – Линскольнс-Инн, Иннер-Тэмпл, Миддл-Тэмпл и Грейс-Инн – называются наши профессиональные ассоциации. Каждый барристер должен принадлежать к одной из них, и именно на проводимых в иннах церемониях выпускники юридических школ принимаются в адвокатуру. Расположенные в самом сердце Лондона и простирающиеся вдоль западной границы Лондонского Сити, от улицы Холборн до района Темпл, эти инны непосвященному, пожалуй, лучше всего было бы описать как нечто среднее между Оксфордом с Кембриджем и Хогвартсом. Высокие сводчатые залы в готическом стиле, библиотеки и часовни, занимающие акры чудесно озелененных площадей, из монополистов по обучению и размещению барристеров постепенно превратились в место для повышения квалификации и более мягкого контроля профессиональной дисциплины. Ну и, конечно же, для обеда, который играет немаловажную роль, потому что – хотите верьте, хотите нет, – чтобы получить звание барристера в нашей стране, каждый выпускник, проходящий обучение на практических учебных курсах адвоката (стоимостью по двадцать тысяч фунтов каждый), в соответствии с текущими правилами должен посещать свой судебный Инн и отобедать в нем двенадцать раз. И это не шутка. В соответствии с одним из основополагающих требований для членства в старейшей адвокатской организации в нашей стране человек, вынужденный взять у банка в долг тридцать две тысячи фунтов (с учетом процентов) (25), должен двенадцать раз употребить блюда высокой кухни, на которые государство выделяет щедрые субсидии (26). А люди еще говорят, что мы оторваны от современного мира.

Адвокаты отличаются своей независимостью, большая их часть – самозанятые специалисты.

К каждой конторе может принадлежать от полдюжины до нескольких сотен самостоятельно занятых барристеров, и они призваны помогать отдельным специалистам делиться друг с другом знаниями, опытом, а также издержками, такими как арендная плата и оплата услуг персонала, самыми важными из которого являются клерки. Они наши сутенеры: заполучают для адвокатской конторы работу, заигрывают с солиситорами и назначают клиентам барристеров, следя за тем, чтобы никто не оставался без работы и все дела были покрыты. Такая система адвокатских контор помогает поддерживать нашу независимость. Идея состоит в том, что барристеры никому не обязаны. Рекомендации, которые мы даем нашим клиентам, благодаря этому могут быть объективными и продуманными, и мы при выполнении наших обязанностей не зависим от чьей-либо благосклонности или чьего-то расположения, и уж тем более от государства. Если вас обвинят в каком-то преступлении либо если государство захочет судить кого-то, обвиненного в преступлении, на помощь всегда готовы прийти независимые адвокаты и юристы.

* * *

Но давайте вернемся назад и посмотрим на зал суда сверху, стараясь быть – теперь, когда все составляющие элементы соединены воедино, – настолько же беспристрастным, как и я. Думаю, вы согласитесь, что это нечто особенное. За каждой деталью, за развитием каждой процедуры, за каждым постепенным расширением юридических прав подсудимого лежит то, что, как по мне, является самой сутью правосудия. Я говорю о беспристрастности. Думаю, беспристрастность намертво укоренена в том, что мы называем уголовным правосудием. Беспристрастное отношение к подсудимому. Беспристрастное отношение к потерпевшему. Беспристрастное отношение к свидетелям. Ну и, конечно же, беспристрастность по отношению к общественности. Когда мы вопим о несправедливом результате какого-либо процесса, то, как правило, имеем в виду, что он не был беспристрастным. Неминуемую критику в свой адрес по поводу замены мной одного не поддающегося описанию понятия другим я намереваюсь обойти, воззвав к нашему общему пониманию пересекающихся значений этих терминов.

Правовая норма – вот что такое беспристрастность (27). Беспристрастность заключается в том, что, в соответствии с Великой хартией вольностей, каждый человек, от короля до мелких дворян, от мелких дворян до крестьян, связан буквой закона. Беспристрастность в том, что все эти правила были согласованы избранными демократическим путем представителями, а не наложены монархом-тираном. Беспристрастность заключается в возможности ознакомиться с законами прежде, чем тебя могут наказать за их нарушение. Беспристрастность в том, что в случае обвинения в их нарушении каждого ждет один и тот же беспристрастный процесс, независимый суд, проводимый по тем же самым стандартам, что и для всех остальных. Беспристрастность в том, что у каждого есть право на непредвзятый суд под председательством независимого, высококвалифицированного судьи, являющегося гарантом правильного применения законодательства. Беспристрастность в том, что судить тебя будут рядовые непредвзятые мужчины и женщины, никак не связанные с твоим делом и вольные вынести любой кажущийся им справедливым вердикт.

Мы предполагаем, что все обвиненные люди изначально невиновны – в этом заключается беспристрастность.

Беспристрастность в том, что государственный обвинитель, огороженный от накала недовольства потерпевшего, возбуждает дело тогда, когда это продиктовано законом и общественным порядком, а не просто когда потерпевшая сторона может себе это позволить. Беспристрастность в том, что у подсудимого есть право на получение юридической помощи и защиту своих интересов квалифицированными людьми, в том числе бесстрашным независимым адвокатом, являющимся гарантом того, что его интересы не пострадают от недостатка у подсудимого красноречия, образования или другого социального капитала, а также что, в случае, если подсудимый настаивает на своей невиновности, он будет бороться, используя любые законные способы, пытаясь убедить суд, что вина его подзащитного не доказана.

Беспристрастность в том, что, с учетом высоты ставок, мы предполагаем, что все изначально обвиненные люди невиновны, и осуждаем их, подвергая меняющим судьбы наказаниям, только в случае полной уверенности в совершении ими преступления. Беспристрастность в том, что все осужденные за причинение вреда другим люди надлежащим образом наказываются с последующим восстановлением в своих правах, когда такое оказывается возможно. Беспристрастность в том, что от присяжных требуется вынести свой вердикт, основываясь на убедительных доказательствах, а не на предвзятом отношении, домыслах или слухах. Беспристрастность, наконец, в том, что виновного осуждают, а невиновного оправдывают, а в случае сомнений трактуются они в пользу подсудимого.