Помоги проекту - поделись книгой:
Он зашагал — сначала балансируя руками, потом ровнее, спокойней. Обморочно покачивалась окрестность, кривлялись контуры строений, изгибалось поле… Но реальность была вокруг и в нем, основная, постигаемая рассудком реальность. Вскоре идти стало почти так же легко, как и перед Шаром.
«А что? — сказал себе Валерьян Вениаминович, отирая платком лицо. — Ты полагал, что если прошел войну, сделал научную карьеру и сочинил теорию, то уже познал жизнь? Нет, похоже, это еще впереди».
Вдали на тропинке показался человечек; он шел, быстро-быстро перебирая коротенькими ножками. «Еще исторический момент: встреча с первым сотрудником!» Завидев Пеца, человек остановился, поглядел по сторонам, снова двинулся вперед, ненатурально быстро вырастая в размерах. Его тоже пошатывало на ходу.
Вблизи Первый Встречный Сотрудник оказался приземистым мужчиной в зеленой армейской стеганке, в сапогах и в кубанке с синим верхом; через плечо был перекинут бунт ВЧ-кабеля в голубой хлорвиниловой оболочке. Из-под кубанки выбилась рыжеватая челка. Рыжими были и брови, и короткие щетинистые усы на обветренном докрасна лице. Голубые глазки недобро и настороженно глянули на Валерьяна Вениаминовича. Сотрудник явно был не в восторге от исторической встречи, хотел пройти мимо. Но Пец его остановил:
— Это куда же вы несете?
— А вам что за дело? — сипло сказал сотрудник.
— А то, что материальные ценности надо выносить через проходную. И по пропуску.
— А может, он у меня есть, пропуск. А так мне короче.
— А есть, так покажите, — с нарастающим отвращением к диалогу потребовал Пец.
— Чего-о? — Мужчина взглянул, будто примериваясь. — Да кто ты такой?
— Директор новый. Так как насчет пропуска?
— Директор… — В голубых глазках Сотрудника возникло смятение. Какой-то миг он колебался, не свалить ли ему Пеца ударом кулака и не кинуться ли в бег. Но — понял, что влип, раскис лицом и голосом. — Товарищ директор, так я ж… так мне же разрешили…
— Ну, ясно! — Теперь и у Валерьяна Вениаминовича был такой вид, что сам того и гляди врежет. — Поворачивай. Неси обратно, ну!
Мужчина понуро брел впереди, бормотал: «Вот тебе и на… так ведь я же ж в первый и последний раз!..» Пец шагал за ним молча, только в уме матерился так густо, как не приходилось с военных времен. «Ну, начинается научная работенка, и в бога, и в душу, и в печенку!.. С первым успехом, товарищ член-корреспондент: несуна поймал, распро…! Засужу шельмеца, чтоб другим неповадно было. Ах, не следовало соглашаться на директорство! Завом теоретического отдела или там замом по науке — это пожалуйста. А ведь теперь надо быть и недреманным оком, и погонялой, и пробивным дядькой — кем угодно, только не мыслящим исследователем».
— Иди, не озирайся! — рыкнул он на Сотрудника, который оглянулся, хотел что-то сказать. — Как фамилия, кем работаешь?
— Ястребов я, механик-монтажник. Я ж, не на продажу, товарищ директор! — запричитал тот сипло. — Я ж для себя… И он списанный, этот кабель, еще от авиаторов остался. В конце концов, я мог и иск предъявить, мне советовали: разве для того я отвалил семь сотен за телевизор, чтобы он из-за вашего Шара ничего не показывал? У соседей через два двора показывает, а у меня ничего. Вот и хотел нарастить антенну, отвести ее в сторону…
«Хм, еще один фокус Шара: радионепрозрачность. С чего бы?…»
— Где живешь?
— Да вон там, на Ширме, — обернувшись, указал вдоль тропинки механик. — А телевышка как раз за Шаром.
«Это непонятно. В Шаре пространство как пространство, вышка остается в пределах прямой видимости, радиоволны должны проходить. Ну, в пути до центра Шара они сокращаются — так ведь затем удлиняются, все симметрично. Или там в глубине есть что-то, что отражает?… Непохоже».
Дальше шли молча, все внимание отнимала дорога: путь преграждали многочисленные трубы, выложенные в разных направлениях, выгнутые, сваренные. Так они приблизились к сарайчикам, которые оказались не такими и маленькими: полутораэтажные строения с арочными крышами. «Ремонтные ангары для легких самолетов», — понял Пец. Из ближнего донесся визг циркулярной пилы, из соседнего — стук движка; там вспыхивали голубые блики сварки.
За ангарами находился двухэтажный дом, который издали казался ярко-оранжевым; он был из красного кирпича. Крышу его венчала метеобашенка с флажком и стрелкой ветроуказателя. Флажок висел на нуле, только изредка колебался. Площадка перед домом была заставлена контейнерами, ящиками, снег истоптан.
Пец остановился, огляделся: окрестность отсюда заваливалась равномерно во все стороны. Над головой висела тьма с сумеречно серыми краями.
Механик Ястребов стоял рядом, опустив голову, — переживал. Валерьян Вениаминович задумчиво глядел на него. Тот поднял глаза, криво усмехнулся: мол, что ж, теперь воля ваша.
— Ладно, — молвил Пец, — отнесите кабель на место, и на первый раз все. Не вас пожалел, не хочу с этого начинать. А еще замечу — безусловно, под суд. И это припомню. Ступайте.
— Спасибо, ой, спасибо вам… не знаю, как вас?
— Валерьян Вениаминович.
— Ой, спасибо. Валерьян Вениаминович! Да я ж никогда и ничего!..
Механик радостно направился к ангару. А Пец, смеясь в душе над собой: сибарит, ушел от скандала, нервы свои пожалел… — вошел в здание.
В коридоре первого этажа гуляли сквозняки, пахло маслом и горелой изоляцией; где-то гулко били по железу. На втором этаже было чище, уютней. Обшарпанные дермантиновые двери украшали новенькие таблички: «Бухгалтерия», «Главный энергетик», «ПКТБ», «Директор» (Пец подергал двери: заперты), «Отдел снабжения». Из-за последней двери слышался нестройный гул.
Валерьян Вениаминович вошел — прямо в галдеж, перемешанный с сизым дымом. В обширной, на три окна комнате людей было не так и много, но все они — и сидящие за столами, и стоящие возле — переговаривались.
— Альтер Абрамович, когда же придут ртутные вентили? Ведь разнарядка давно утверждена!
— Мы запрашивали Дубну. Обещают во втором квартале.
— Послушайте, или мне курированием заниматься, или снабжением!..
— Надо ставить вопрос перед Вериванной, а Вериванна…
— Если во втором квартале, так вполне могут и 31 июня отгрузить.
— Да в июне тридцать дней, побойтесь бога!
— При чем здесь бог, о чем вы говорите! Они все могут.
— Э, что Вериванна! Надо ставить вопрос прямо перед товарищем Документгурой. А уж товарищ Документгура…
«Ну, шарага!.. — прислоняясь к косяку, подумал Пец. — Как ни в чем не бывало… А чего ты ждал? Чтобы они обсуждали здесь теорию неоднородных пространств? Снабжение — всюду снабжение, действительно, могут и 31 июня отгрузить».
Троекратно с непривычной размеренностью прозвенел телефон. Грузный мужчина со скульптурным профилем римлянина и скептическими еврейскими глазами взял трубку:
— Давайте, жду… Рига? Алло, Рига!.. Здравствуйте, товарищ Коротков. Почему не отгружаете нам высоковольтные трансформаторы?… Как кому, как куда! В Катагань, в филиал Института электростатики, заказ номер 211… Что? Ничего не понимаю. Тише, товарищи, я с Ригой разговариваю!
В комнате стихли.
— Мы давно вам перечислили все сполна, — упрекал мужчина собеседника в Риге дребезжащим баритоном, — а вы… Что-что?… Бог с вами, товарищ Коротков, какая я девушка? С вами говорит заведующий отделом снабжения. Приятель, мы же не первый раз беседуем. Что?! Вы не Коротков, вы его секретарша? Коротков будет через час?…
Он с отвращением бросил трубку. Кто-то фыркнул. Кто-то сочувственно покачал головой. «Ага, — приободрился Пец, — специфика все-таки себя показывает!»
— Невозможно работать, — сказал Приятель плачущим голосом. — Ну просто совершенно невозможно работать! — Он поднял глаза к двери, увидел кого-то входящего. — Александр Иванович, как хотите, но я в таких условиях бесперебойного обеспечения не гарантирую. Невозможно вести переговоры с поставщиками! Я ему, понимаете, о трансформаторах, а он: «Не щебечите, девушка!» Это я девушка, я щебечу. И в заключение оказывается, что баритон, который я принял за коротковский, принадлежит его секретарше, у которой на самом деле дискант. Как вам это понравится?
Валерьян Вениаминович оглянулся: рядом стоял рослый шатен с веселыми глазами и прямым мужественным носом; слушая снабженца, он обхватил нос пальцами, будто доил, потом отпустил; борт синего пиджака украшала красно-белая колодочка. Вот он какой, Корнев!
— Спасение утопающих, Альтер Абрамович, — сказал шатен, — как известно, дело рук самих утопающих. Доставайте скорее инверторы. Сейчас мы в зоне двухкратной деформации, и то трудно общаться с внешним миром. А проникнем в десятикратные и выше, — там будут диалоги уже не баритона с дискантом, а инфразвука с ультразвуком. Без инвертеров онемеем!
— Инверторы? — поинтересовался Пец. — Это вроде телемониторов, которые моменты забития гола растягивают?
— Да, только эти проще, для телефона. Те тоже привлечем, без телевизионного контроля здесь не обойдешься, — ответил Корнев, внимательно взглянув на Пеца. — А вы, простите, кто и к кому?
— К себе… и к вам, — Валерьян Вениаминович представился.
— О, я вас второй день выглядываю! Вот вы какой!
Рукопожатие. Корнев повернулся к сотрудникам. — Минуту внимания, товарищи! Как вы знаете, с нового года мы больше не филиал ИЭ, а самостоятельный НИИ НПВ, научно-исследовательский институт неоднородного пространства-времени. Позвольте представить вам человека, о котором вы, несомненно, слышали: Валерьян Вениаминович Пец, член-корреспондент Академии наук, теоретический первооткрыватель Шара и — директор нашего института!
Это было сказано звучным торжественным голосом, пожалуй, даже излишне торжественным — потому что все, кто сидел, встали, а те, кто стоял, выпрямились. Пец, обходя снабженцев и пожимая с бормотаньем «Оч-приятно!» их руки, чувствовал себя стесненно.
Глава 7. Толчок в определенном направлении
— Ты чего меня ударил
балалайкой по плечу?
— Я того тебя ударил:
Познакомиться хочу.
На самом деле Корнев был настроен далеко не радушно. Успех развращает даже скромного. Когда же человек сам жаждет погрязнуть в славе, искуситься властью и влиянием, погрузиться в пучину почитания, если он уже слегка вкусил — в самый раз для возбуждения аппетита — этих плодов, то для него оказывается серьезным ударом, когда обстоятельства и люди (главное, люди все эти!) отодвигают его в сторону. «Обошли!» — так воспринял Александр Иванович весть, что директором нового НИИ назначен Пец, а его кандидатура предполагается на должность главного инженера. Нет, вы подумайте: Пеца, не глядя, ставят директором, а он, человек, понявший Шар, захвативший его и доставивший из дебрей к городу, только предполагается на вторую должность! А кто откопал этого, извините, Пеца, как не он? Кто бы его знал по репринтной брошюрке! «Выходит, мавр сделал дело — мавр может удалиться? Ну, люди!.. И ладно, и пожалуйста, могу вообще уйти к чертям, вернусь в ИЭ — посмотрим, как тут управится этот профессор, будет ли себя не жалеть, вникать в каждую неувязку! Конечно, там, наверху, академикам в рот смотрят… Еще пожалеют!»
И хотя сознавал Корнев, что никудашеньки он от Шара не уйдет, за уши не оттянешь, да и быть главным инженером ничем не хуже, чем директором (кто реально окажется хозяином, вопрос больше характеров, чем статуса), но сам факт, что вышло не по его, не как он представлял в мечтах, всколыхнул в нем волну самоутверждения. Так бывало всегда: вернули статью или заявку на изобретение, не повысили в должности, когда ожидал, или — это еще в студенческие годы — отвергла девушка… И всякий раз он разочарованно и зло мечтал, что все равно добьется, возвысится, совершит — и уж тогда!.. О, тогда они (или он, или она — все противоставшее) пожалеют, будут, искать его расположения. А уж он… и так далее. Конечно, эти чувства быстро проходили. И если случалось, что он потом оказывался прав делом и мыслью, достигал, совершал и возвышался (а так случалось не раз), то эти злые мальчишеские мечтания — повыламываться и благородно посчитаться — Александр Иванович никогда не исполнял, ибо глупость их была очевидна. Но и они были стимулом его действий.
(И не знал, кстати, Корнев, что не академики, которым «наверху в рот смотрят», продвинули В. В. Пеца в директора, а сработал все его лучший друг Виктор Пантелеймонович Страшнов. Он сам слетал в Саратов, познакомился с Валерьяном Вениаминовичем, убедился в его авторитете и положительности — и продвинул кандидатуру Пеца через Академию и ЦК).
К моменту прибытия Пеца чувства Александра Ивановича почти пришли в норму. Осталась настороженность, опаска уронить себя; разумеется, было и холодное уважение к теоретической мощи профессора. Но более всего он был озабочен тем, чтобы направить развитие работ в Шаре в то русло, которое наметил и начал прокладывать.
Они разговаривали сначала в кабинете, потом прогуливались по территории; Александр Иванович показывал Валерьяну Вениаминовичу, где что есть, что как делается… У Пеца был свой план освоения Шара, умеренный академический план: сначала изучить возможность жизни и работы людей в НПВ — постепенно, начиная от внешних слоев; исследовать свойства Шара (напряженность электрического поля, градиенты неоднородности, гравитационные искажения…). Для этого следовало организовать небольшой, сотрудников на двести, институт с мощным теоретическим отделом и вспомогательными, преимущественно измерительными лабораториями. После фундаментальных исследований — эдак года через три-четыре — можно дать рекомендации и для практического использования Шара. Но то, что он узнавал от Корнева, сокрушало его планы и портило настроение.
Факт разрушения Таращанска, печальный сам по себе, для развертывания работ в Шаре обернулся несомненным благом: явление следовало принимать всерьез. Были выделены немалые суммы, открыт доступ к лимитированным материалам, изделиям — и это даже в текущем году, не дожидаясь начала нового. Соответственно и Корнев не стал медлить, дал работу проектировщикам и строителям, загрузил заказами заводы, вступил в договорные отношения с серьезными организациями… Александр Иванович не спешил информировать Пеца о договорах, откладывал это напоследок. Но они как раз подошли к участку, огороженному забором с колючей проволокой по верху; за забором слышалась строительная деятельность и лаяли собаки.
— А здесь что — питомник? — недоуменно спросил Пец. — Ускоренное выращивание чистопородных гончих?
— Н-нет, — с заминкой ответил Корнев, — здесь будет лаборатория ускоренных испытаний бортовой аппаратуры. По хоздоговору с предприятием РК-14.
— РК-14… то самое, ракетно-космическое?
— Да.
— И на какую сумму договор, на какой срок?
— На семьдесят пять миллионов, на три года.
Пец только крякнул и не нашелся, что сказать.
— Оказывается, надежностные испытания сильно тормозят их разработки. Многие системы надо годами проверять в тяжелых режимах, прежде чем пускать в серию. Вот они и закупили наше ускоренное время наперед.
Собаки бодро лаяли, оповещая, что здесь секретный объект, на который они, р-р-гаф! — ни одного шпиона не пропустят.
— Собак сами добывали? — хмуро поинтересовался профессор.
— Нет, заказчики привезли. И строят сами, материалы их…
В интонациях Корнева сквозило удивление, что Пец не одобряет сделку. А Валерьян Вениаминович был наслышан об этой фирме, об ее умении накладывать лапу, действуя деньгами — либо через правительство. «Не клевал тебя, парень, жареный петух, — думал он. — Подомнут — и прости-прощай широкие исследования! Ну, это мы посмотрим. И собак надо убрать». У него была застарелая, от времен, когда его ловили после побега, нелюбовь к охранным овчаркам.
Они направились к краю зоны, в сторону кирпичной трубы. Корнев шагал широко и вольно — привык. Валерьян Вениаминович Сделал каждый шаг с опаской, косился на дико искривленные пейзажи «внизу». Раздражение его возрастало: выходит, без него его женили — да еще на такой фирме! Вот и прикидывай: опротестовать договор — хлопотно, исполнять — может выйти еще хлопотнее. Но исполнять — все-таки дело, а отказываться — скандал, склока, испорченные отношения… Черт знает что!
— Хорошо, — Пец решил переменить тему. — Какая здесь закономерность уменьшения кванта h с высотой?
Вопрос был прямой, как на экзамене. И Корнев почувствовал себя студентом на экзамене, студентом не из успешных. Он совсем упустил из виду этот чертов квант.
— Квант h… м-м… ну, чем выше, тем он меньше, — сказал он…
— Какие величины вы измерили? — не отставал профессор.
— Мы измерили… мы, Валерьян Вениаминович, измерили нечто большее, чем величину h, — бодро ответил Корнев. — Мы сняли барометрический закон по высоте, интересный вышел закон. С его помощью промерили изменение темпа времени до километровой высоты. Ну, а темп легко пересчитать и в квант…
Тут он по неуловимым признакам почувствовал, что внимание Пеца стало неодобрительным. «Нет, это не тот человек, которому стоит забивать баки. Надо начистоту».
— Не буду темнить. Валерьян Вениаминович, — вздохнул он, забирая нос в ладонь, — не меряли мы этот квант действия. У нас никто не знает, как его измерить.
— Вот это да! — Пец так и стал, подняв голову. — Нет, это бесподобно! А как же вы давали информацию ТАСС и газетам о соответствии моей теории? А если здесь вообще нет изменений кванта действия, что-то иное?
— Да что может быть иное, все сходится!
— Мало ли — сходится… Природа не очень-то милостива к кабинетным умствованиям. Не измерить за три месяца… ну, знаете! Ладно, — Валерьян Вениаминович снова сдержал себя, — расскажите, что вы измеряли и как.
Корнев рассказал, как они запустили в глубину Шара аэростат с барометрическим самописцем, датчиком сигналов, отсчитывали по длине вытравленного каната высоту, соотносили с ней присылаемые приборами по кабелю импульсы. Давление воздуха здесь распределено не так, как в атмосфере: до тысячи четырехсот физических метров убывает явно быстрее, а далее слабо меняющееся высотное разрежение. Время на высоте в полкилометра ускоряется примерно в сто пятьдесят раз, на восьмистах метрах — в три с лишним тысячи раз…
— Словом, ускоренного времени там завались… — рассказывая, Корнев, присел, вычертил пальцем на снегу кривую барометрического закона в декартовых координатах, кривую ускорения времени. Пец наклонился, смотрел. — Кроме того, мы поднимались на вертолете — до упора, на полтора километра. Выше винт не тянет.
— И что там? — нетерпеливо спросил Пец.
— Пространства тоже хоть отбавляй. Степень неоднородности на всех высотах умеренная, работать можно.
— А еще выше?
— Там — тьма. Сквозь нее, как мы ни глядели, ничего не просматривается: ни сеть над Шаром, ни аэростаты, ни небо.
— То есть, вы полагаете, там есть что-то непрозрачное?
— Вероятно. Какая-то черная муть.
— Муть? Не тело?
— Не похоже на тело. Понимаете… — Александр Иванович в затруднении «подоил» нос, — если присмотреться, замечаешь какие-то мерцания. Искорки, светлячки, блики… они мелькают быстро и едва различимо.
— И летчик видел?
Поделиться книгой: