Помоги проекту - поделись книгой:
Не упрощать
Жизнь очень сложна. А люди стремятся к опрощенству. Например: давай нам царя, и все тогда решится.
У каждого человека есть соблазн слишком просто решать очень сложные вопросы. Сложные вопросы решаются сложно. Комплексные вопросы решаются комплексно. Масштабные вещи требуют масштабных и неоднозначных подходов.
Поэтому от опрощенства нужно отказаться. Нужно признать, что у нас нет христианских политических ответов на политическую реальность. Необходимо заняться поиском этих ответов.
Бесценен вопрос превращения христианской активности в гражданское общество — но бесценен не манифестациями. Манифестации — это крестные ходы без упоминания Господа Иисуса. Как психоанализ — это исповедь без отпущения грехов, так демонстрация — это крестный ход без молитвы Богу.
Все, что есть в современной жизни Западной Европы и Америки, все, что контрабасом перетаскивается к нам — это все есть выветренное христианство, формы христианства, лишившиеся содержания. Как говорил Честертон, это христианские мысли, сошедшие с ума.
Мы, люди, живущие географически головой в Европе, а туловищем в Азии — старообрядцы Европы — это выражение отца Андрея Кураева, и я с ним согласен. У нас сегодня происходит то, что в Европе происходило триста лет назад. Мы проживаем то, что они уже давно прожили. Мы не можем жить тем, чем они сегодня живут, потому что находимся в разных мировоззренческих слоях.
Так вот, нам необходимо разбираться с действительностью, изучать ее, и ту жажду активности, которая в нас есть, направлять на полезные дела.
Право на пафос
Вызывает отвращение человек, который не умеет говорить, не матюкаясь, пересыпает свою речь постоянно срамными словами, от которых на губах незримо кровь запекается — и при этом ратует за благие порывы и идеи.
Не может человек с черным ртом делать ничего хорошего. Древний сказал: кто грешен, тот не оратор.
Человек, бросающий мусор под ноги, не здоровающийся с соседями и не встающий в транспорте перед старшими, не имеет права на гражданский пафос. Все мы его в изрядной доле лишены. Право на гражданский пафос необходимо зарабатывать повседневным мужеством и выработанными принципами. Пафос может быть у того, у кого есть принципы. А принципы — это то, что не меняется от времени и возраста. Эти принципы нужно приобрести, выработать и подтвердить жизнью. И только тогда можно иметь право на то, чтобы говорить: «Я никогда не ворую. Я кровь пролью за эти слова! Я действительно не ворую никогда! А почему воруете вы?»
И поверьте мне, слова эти будут иметь силу и вес в устах такого человека. Иначе это бессильные слова, наполняющие воздух.
То желание справедливости, которое у нас у всех есть, нужно прочитать в точном библейском контексте. Книга Второзакония и предыдущие книги Пятикнижия Моисея много раз говорят: «Правды ищи!» — правды в смысле «справедливости».
Ищи справедливости! Не наказывай дважды за одну вину. Наказание соизмеряй со степенью провинности. Не смотри в суде на лицо молодого и старого, богатого и бедного, красивого и некрасивого — поступай по правде, а не по лицу, на лица не зри.
Там вложены принципиальные, фундаментальные мысли, зерна, которые могут со временем воспитать общество, относящееся к жизни с точки зрения справедливости как Божественного принципа.
И это искание справедливости должно найти свой выход в наших практических делах. Делах милосердия, делах ухода за беспомощными — тех делах, до которых не дотягиваются руки государства.
Это — дела прихода. Если приход сконцентрирует всю свою силу на выявлении беспомощных стариков и посильную помощь им, и у вас не останется времени на демонстрации — то никакого ущерба для общества в этом не будет. Если вы найдете какую-то другую полезную нишу в обществе и будете восполнять недостаток справедливости в этой части жизни своими силами — я думаю, это будет самый лучший способ социальной активности.
Все остальные ее виды, честно говоря, меня пугают.
Меня пугают современные монархисты, потому что по большей части это карикатурное движение. Меня вообще пугают всякие ряженые.
У меня вызывают отвращение националисты и бритоголовые. Всякое выдвижение своего этноса и своего цвета кожи в пику другому этносу вызывает у меня рвотный рефлекс — это совершенно гибельные движения.
У меня вызывает массу отторжений некритичное преклонение перед Западом и попытка моментального перенесения на русскую почву всех культурных и социальных норм, которые есть на Западе. Это невозможно, это педагогическая глупость, это обличение отсутствия мудрости в человеке. Нельзя этого делать, надо вынашивать свои формы социального устройства.
И самой живой ячейкой вынашивания форм социального устройства должен быть приход.
Все, что есть в западном мире хорошего (например, небезразличие, моральный пафос, умение организоваться: повесил хозяин собаку — люди вышли на демонстрацию и требуют от власти привлечь к суду этого варвара, который издевается над животными; случилась у кого-то беда — они строчат письма, протесты устраивают, начинают двигать общественное мнение, чтобы пресечь негативное явление; показали гадость про Христа в кинотеатре — они взяли, собрались, побили витрины, никто ничего не будет им делать, потому что они воодушевлены верой) — внимание! — выросло из приходской деятельности западных общин.
Америка как политическое и государственное явление выросла вокруг маленьких разрозненных общин, в центре которых стоял белый человек с Библией в руках — первый переселенец. Менониты, квакеры, анабаптисты, баптисты, пуритане — готовая религиозная община со своим психологическим складом, со своей привязанностью к Писанию, со своей трудовой этикой — приезжали на новую необжитую землю, строили свою маленькую общину, входили в общение с другими общинами, составляли свои законы, выбирали шерифа, воевали с индейцами, наказывали своих преступников — и разрастались в политическое явление.
Все строилось вокруг общинной — приходской по сути — жизни.
Точно так же было в Европе: Швейцария, Англия, Италия — отдельные города, отдельные приходы, отдельные кантоны, отдельные религиозные движения — все это строилось приходской активностью.
Вся политическая острота и вся успешность Европы — Германии, Франции, Северной Европы: Дании и Швеции — это все трансформированная успешная историческая деятельность христианских общин.
Она разная, но эта пестрота является залогом баланса системы. Система тем устойчивее, чем она пестрее. В одной общине больше думают о милосердии, в другой — о строительстве храмов, жилья или чего-то еще, в третьей — думают о проповеди и образовании, в четвертой — об искусстве, в пятой — об экологии. Это местные традиции приходских видов активности.
Хороший европейский мир
Пока наши приходы не начнут активно осваивать территорию, на которой они живут — в части социальной, экологической, трудовой, воспитательной, образовательной, информативной — ну какого мы хотим в этой монархической вертикали от самого верха до низа наполнения жизни смыслом? Эта система уже не работает.
На доброго царя надеяться — бесполезное занятие. Необходимо самим осваивать те кусочки территории, которые Бог отдал в руки конкретным православным общинам.
Вот тогда наш природный хаос будет преобразовываться в европейский мир в хорошем смысле. Потому что в хорошем смысле европейский мир — это эффективно освоенная земля, преобразившаяся под действием рук молящегося человека. Под действием рук общины молящихся людей.
Антихристианские тенденции — голубые браки, наркомания и прочий бытовой сатанизм — это уже постхристианские явления, полипы на дереве, раковая опухоль на бывшем здоровом теле. А изначально был реализовавшийся принцип христианской деятельности.
Это дело наших приходов. Даже не епархий. Даже не регионов и не больших образований. Это низовое движение. Если мы не будем этим заниматься, а будем всю свою энергию выхлопывать в эти бесноватые беганья по площадям — будет ерунда. Васька слушает да ест. Все эти ваши крики на площадях — коту под хвост. Я бы на месте не имеющей совести власть предержащей персоны плевал с высокой башни на все эти демонстрации. Так, кажется, они и делают — и, между прочим, правильно. Потому что не туда вы выхлопываете энергию.
По-своему заблуждаются православные активисты, по-своему заблуждаются либеральные активисты. Мне же кажется, энергия, которая у нас есть, должна быть направлена на самоорганизацию и оживление наших приходских общин в преображении повседневной жизни. Отсюда может вырасти что-то хорошее. Без этого — ничего не вырастет.
Израиль. Чуть-чуть (5 апреля 2013г.)
XX век многими событиями запомнится. Не загибайте пальцы, их все равно не хватит. Крушение колониальной системы, избирательное равенство полов, две Мировые войны. Полет Гагарина в космос, атомная энергия, сверхзвуковые скорости. Всего много, и всё рядом. И наука, и людоедство. Геном исследуем, концлагеря строим.
XX век ужасен. XX век восхитителен. Гордость, низость, взлеты, крушения, открытия, и все же то там, то здесь — незатихающая? смиренная Богу молитва. Не было б её, как миру устоять при таких переменах?
Но думается мне, что все же главное событие XX века лежит не в плоскости научных открытий, кровопролитий и глобальных преобразований. В XX веке рассеянный по миру со времен Воскресения Христова еврейский народ обрел свое государство на исторической земле Израиля. Это, конечно, не локальное событие. Оно плотно связано со всем, что происходило в мире: в России, Германии, Англии, Штатах. Но если смотреть на мир библейскими глазами, то нельзя не согласиться: возвращение евреев в Эрец Исраэль, — это эпохальный сдвиг, равный Вавилонскому пленению, только наизнанку.
Бен-Гурион был первым премьер-министром Израиля (первый премьер-министр — явное «масло масляное»), а аэропорт его имени — первый в мире по удобству для пассажиров. Так, по крайней мере, говорят международные справочники. Отсюда рукой подать до Лиды или Георгиополя — небольшого города, где был погребен Георгий Победоносец. А можно сразу во Святой Град. Тоже недалеко. Но мы едем в Тель-Авив, чтоб дотемна расположиться на ночлег.
Меховые шапки, бороды, шнурки на поясе (цицит называются), туфли без шнурков, чтоб в шаббат можно было обуться, белые чулки… Все это не древнееврейская одежда. Это одежда евреев Идиш-Ленда, в основном Восточной Польши, откуда была самая массовая миграция для освоения и заселения Земли Обетования. Сложился этот фасон в веках 18-м — 19-м. И звучат имена этих деталей одежды скорее по-немецки, чем по-еврейски. Фликер теллер — черная шляпа с широкими полями, гиртл — пояс, зокн — чулки.
Специалисты быстро определят по особенностям одежды, к какому движению или секте принадлежит человек. А сект, движений и направлений здесь ой, как много! Это для нас при взгляде со стороны (взгляде, добавлю, предвзятом и презрительно-поверхностном) евреи представляются неким монолитом и чуть ли не тайным орденом. Глупости. Так для нас и все китайцы на одно лицо. А между тем есть евреи в шапках из лисьих хвостов, которые ненавидят современное государство Израиль. И есть светские евреи, которые согласятся выдать дочку замуж скорее за христианина или мусульманина, чем за религиозного еврея. Ой, доложу я вам: здесь столько пестроты и неожиданностей, что все привычные схемы должны показаться вам плоскими и безжизненными. Итак, в Тель-Авив.
Человек — это бродяга. Человек — это скиталец. Человек — это беспокойный искатель счастья, Отчего Дома, бессмертия, смысла. Человек постоянно убегает от себя в тайной надежде найти себя же. А христиане? Разве про них не сказано древним апологетом, что для них всякая родина — чужбина, и всякая чужбина — родина? Одним словом: «светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома».
Эта песня Пьехи мне нравилась еще в блаженные годы бессмысленного детства.
Если мне куда-то ехать
Хоть в Калугу, хоть куда
Пусть поет Эдита Пьеха
Остальное ерунда
Там огни аэродрома,
Звезды в небе.
Дело в том, — Мы оторваны от дома
Где поели, там наш дом.
Есть такая мысль у иудеев-скитальцев, что там, где ты поел, твой временный дом. Говорят, эти хитрецы, чтобы умножить длину субботнего пути, прятали в известном месте еду. Потом в субботу они проходили часть пути, доставали и ели спрятанную пищу, и шли себе дальше, как бы с «нуля», из дому, не считая уже пройденного. Но мы субботний путь шагами не меряем, а вот связь еды и дома очевидна. Чужое небо, незнакомые запахи в воздухе, совершенно непонятные надписи на домах и магазинах, а вот поел и — дома.
Русских здесь полно. Или точнее — русскоговорящих. Попробуйте поспорить с тем, что русский язык
— это язык мирового значения. Ни в одной части мира русский человек не может громко заговорить, чтобы никто на его речь не обернулся, и по глазам обернувшихся не было бы понятно, что «всё, что вы скажете, мы прекрасно понимаем».
Мы ели густой и вкусный овощной суп на улице, в теплом воздухе незнакомого города, когда к нам подошла пожилая пара.
— Вы русские?
— Да.
— А о т куда?
— Из Киева.
— О, и мы там жили. Мы — на Русановке, а вы где?
— А мы на Оболони.
— Теперь мы в Нью-Йорке живем. В Бруклине. Там вообще пять районов, знаете? Бронкс, Манхеттен…
— Да-да, Куинс, знаем. Не были, правда, но знаем. А как вам там?
— Да, хорошо, знаете. Вот вам там тяжело, да?
— Почему? Слава Богу. Вообще-то всем и всюду тяжело.
— Ну да, ну да. А вас как зовут?
— Меня Андрей, а жену Рая.
— Рая? Правда? А я — Ада. Представляете, Ада и Рая! И обе из Киева. Прямо из Ада в Рай.
Суп остывал, а мы улыбались и болтали, русские люди на ночной улице Тель-Авива. Бруклин, Киев, Израиль. Из Ада в Рай, без всякого Вергилия и минуя Чистилище. Его не грех миновать, потому что оно — средневековая католическая выдумка.
Но где Рай и где Ад? Весь асфальт под ногами в нашем квартале усеян визитками с предложением пикантных услуг. Адский сервис неподалеку от Рая. Чего-чего, а этого я никак не ожидал. Ненависть ортодоксальных евреев к светским порядкам Израиля мне становится отчасти понятной. Все вообще нам понятно лишь отчасти.
Первые поселенцы прибывали сюда — в Тель-Авив, который так еще не назывался. Вообще это земля колена Данова. Один из отелей-небоскребов так и светится в ночи буквами на иврите «Дан». Это колено, из которого происходил силач Самсон. Иаков, умирая, сказал о Дане: «Дан будет змеем на дороге, аспидом на пути, уязвляющим ногу коня» (Быт. 49:17) В Откровении Иоанна Дан не упоминается, что дало основание отцам предположить рождение Антихриста именно из этого колена. Тема серьезная, но мы не для этого сюда приехали. Нам в город Давида надо, в Иерусалим. В город Давида и Сына его по плоти — Иисуса. Как называет Его в начале своего Евангелия Матфей, сына Давидова, сына Авраамова.
Не ковер-самолет и не бес, связанный именем Спасителя (что совершенно реально бывало в истории хотя бы Иоанна Новгородского), а пузатый автобус зеленого цвета с кондиционером и мягкими креслами донес нас до Святого Града. Вредный водитель отказался реагировать на слова «Храм Гроба Господня», «Храм Воскресения» и даже на словах «Мечеть Омара» сделал вид, что он глухой. Отреагировал только на «Стену плача», туда нас и повез. По дороге размёрз, завез нас в Яффские ворота, содрал двойную цену и дал визитку на случай, если мы захотим воспользоваться его услугами. Мы сказали спасибо, отпустили машину, порвали визитку и поняли, что мы — в сердце мира.
Если у вас есть слезы — плачьте. Если у вас их нет, вздыхайте об их отсутствии. Но только не ведите себя, как турист и покупатель сувениров. Камень, по которому вы ступаете, слышал железный стук обувки крестоносцев, его топтал каблук Британского офицера, на него капали слезы паломников. И все это потому, что однажды по этим камням, изнемогая от боли и усталости, прошли ноги Нового Исаака — Иисуса. Тот шел на гору с вязанкой хвороста, а Этот тащил на израненной спине тяжеленный брус будущего крестообразного Жертвенника. И не спрашивал Он, как Исаак: «Отец мой, вот дрова, и огонь, и нож. А где же агнец?». Не спрашивал, потому Он и был Агнцем и знал об этом. И знала это Агница-Мария, со страхом шедшая за Сыном.
Так что ж вы не плачете, ступая на эти камни? Что ж сердце ваше не выпрыгнет горлом, как рыба на берег? Впрочем, всему своё время. И заплачете вы, и возрыдаете, и сердце ваше, если и не выпрыгнет из груди, то растает, как воск. Все в свое время.
По храму надо ходить медленно, всюду склоняя колени, всюду целуя стены. Ниже армянского алтаря — фигура царицы Елены с Крестом во весь рост. Мое благоговение к этой порфироносной жене растет год от года. Вот — пример царствования, принесенного к ногам Иисуса Христа. Это у ее мощей, ничего специально не искав, мы счастливо оказались недавно в Париже.
Попроси, Елена, Бога, чтоб дал веры и страха Своего сердцам правителей земли. Или эти просьбы уже бесполезны? Или это только в истории остались мозаики, подобные той, что в Софии — «Иустин и Феодора Твоя от Твоих Тебе приносят», — а нынешние владыки уже договорились исполнить слова второго псалма: «Восстают цари земли, и князья совещаются вместе против Господа и против Помазанника Его»? Как бы ни было, Елена, помолись о тех, кто любит Христа и Крест Его, как ты Его любишь!
Русских много. Много туристических групп. Пока стоим ко входу в Живоносный Гроб вынужденно слушаем охрипшего экскурсовода. Я не разочарован. Мужчина внятно, с чувством, ничего не перевирая, рассказывает о Распятии и Воскресении. Боже, лишь бы слушали! Лишь бы сочилась и просачивалась по каплям в сердца людей спасительная вера! А потом вернутся эти многолюдные толпы в Барнаул, в Ростов, в Воронеж, в Новгород, принося с собой не только свечки, крестики и фотографии, но тепло и веру, свет и огонь. Я буду молиться об этом. Вот сяду напротив святого Гроба, будто устал (я еще тот хитрец), и буду мысленно молиться о том, чтобы Бог дал великую веру русским людям.
Господи, дай русским людям великую веру. Именно великую, потому что маленькой веры для них мало. Им только великая вера поможет, вера апостольская, вера, никого не боящаяся. Дай им, Владыко, еще великую любовь, а великое терпение и великая сила у них и так есть. Им только веры и любви не хватает.
Жарко. Очень. На Елеон поехали на такси. Заплатили по пять шекелей арабу за вход и нырнули в полумрак бедного здания, стоящего там, откуда Господь Иисус Христос покинул эту бедную землю. До нас внутри уже были два человека — священник и монахиня. На четвертый глас по-французски они пели, вероятно, тропарь Вознесению. Оказалось, он — православный монах в священном сане и природный француз при этом. Никогда я не привыкну захлебываться радостью оттого, что Жизнь жительствует и повсюду есть люди, которые любят Господа.
От Елеона вниз без пальмовых ветвей, но по той же дороге, по которой Христос торжественно входил в Иерусалим. А за ним, представляю, словно ручьи стекались и умножались, стекались и закипали, как воды, люди. И шли, шли на праздник, на зрелище. Осанна сыну Давидову!
Странно, но католики служат везде, где у них храмы. И служат постоянно. Между Елеонской горой и Гефсиманией — храм Плачущего Господа, Dominus Flavit. Там — служба. В Гефсимании, в храме Всех наций — служба. Завтра мы будем в Яффе, зайдем в храм Петра, и там (заранее скажу) будет служба. Священники — и европейцы, и чернокожие, и филиппинцы. Службы на разных языках, проповеди звучат регулярно. У наших — тишина. Звоним в ворота храма Марии Магдалины, ответ: у нас крещение, войти нельзя. Помню, и на Афоне был поражен. Греки — простота и радушие. Наши же напряжены и колючи. Чего, мол, пришел? Чего хочешь?
А могил кругом! Иерусалим ведь на холмах и горах построен. «Восходят горы и нисходят в поля, в место, еже основал еси им». С точки зрения градостроительства и стратегии расположения Иерусалим — вовсе не лакомый кусок. То ли дело Венеция, Константинополь, Петербург, Нью-Йорк. Те на водах уселись, чтобы торговать, из пушек палить иностранным флагам и обогащаться. А здесь обычный водопровод — вечная проблема. Однако Бог решил, и Давид сделал. Это — пуп земли и сердце мира. Этот пуп и это сердце со всех сторон окружено гробами. На гробах нет цветов, а только камни, как тогда — в пустыне. Среди гробов мерно раскачиваются (молятся) люди в черном. Ну, вы поняли.
Белые камни кладбища. Черные сюртуки Песочного цвета стены града Царя Давида Лазурное небо. Некому дать руки Можно зато улыбаться. Всякому. Так — для вида.
Плиты Господь поднимет. Мертвые выйдут вон.
Будет когда-то это. Будет потом, а ныне Стены песочного цвета и день как сон Камни напоминают о странствии по пустыне.
Армянских святынь, храмов, подворий так много, и занимают они такие важные места (например, Гефсимания и пустой гроб Богородицы), что можно легко абстрагироваться от истории и географии и представить себе армян представителями какой-то всемирной и могучей христианской империи. Подозреваю, что они именно так сами себя себе и представляют.
Возвращаемся в старый город, чтобы надышаться его воздухом. Нежданное открытие — храм Александра Невского, что остался от Русского Палестинского Императорского общества. В нем, — порог Судных врат и, как утверждают, те самые «иглиные уши», то есть ушко, через которое верблюду ни за что не пролезть. Зато путник, если он не ожиревший, пролезет. При храме вериги некоего Петра, паломника из России, пришедшего в 1895 году в Иерусалим и здесь скончавшегося. Общий вес вериг (шапка, «рубашка», пояс, крест нагрудный) пугает воображение.
Храм Александра Невского
Одетый в это всё, он прошел полмира пешком, что-то отмаливая или за кого-то принося себя в жертву, и здесь, поплакав у святынь, умер с протертым от железа до костей мясом. Это и есть Святая Русь на своих прохладных и чистых вершинах, и была она таковой совсем еще недавно. Здесь сестры приветливы и одновременно тихи, не суетны. Сочетание редкое и драгоценное.
Уже вроде вышли из города, а нет. Ноги опять ведут нас обратно. Не хочется пулей выскакивать. Обходим город вдоль стены до Сионских ворот. «Любит Господь врата Сиона паче всех селений Иакова». Рядом еврейский квартал. Умные глаза у стариков. Несколько напряженные лица у молодых мужчин. Странные походки. Странное сочетание черноты одежд с желтизной стен квартала. Дети в шляпах и с пейсиками либо полны, либо бледны. И то, и то говорит о долгом сидении на месте, в помещении, над книгой, что в случае любви покушать даст лишний вес, а в обычном случае — просто анемичную бледность.
Это сколько же надо выстроить переборок в голове и сердце, на сколько запоров и щеколд нужно запереть сотню дверей в кладовых сознания, чтобы жить на расстоянии вытянутой руки от того места, где смерть побеждена и не быть истовым христианином?! Или они веруют, но не признаются? Или Господь специально наслал на них слепоту особого рода ради Своих, Одному Ему известных целей? Сижу и думаю, думаю и понимаю, что ничего я в этом не пойму. Слава Тебе, Господи, что ничего я в этом не пойму. Разве можно понять все, что намешано на этом святом клочке земли, и остаться в живых?
— Excuse me? Where is. — пытаюсь спросить у местного жителя о местоположении автобусной станции.
— Можно и по-русски, — слышу в ответ. А на вид — стопроцентный потомок патриарха Иакова. Прав Высоцкий: «А там на четверть бывший наш народ».
Еще немного, и автобус уже уносит нас прочь от города, который быстро закутывается в мрак, потому что темнеет на Востоке так, словно разом выключают свет.
Вот и перевари теперь, попробуй, всё, что съел. А съел-то много. Бывает, что за час съешь больше, чем за год. Душа устала, ум просит пощады и умоляет не заставлять его думать. Скоро Тель-Авив и временный дом, где мы уже и ели, и спали.
Перед сном — телевизор. Чуть-чуть, потому что глаза слипаются. Главные новости на этот час: избрали нового Папу, звать Франциском, лицо приятное. В Иерусалиме праздник по поводу написания Торы для Третьего Храма. Во как! Ну и совсем неожиданное известие. Издан первый номер журнала Playboy на иврите с фото местных моделей. Вы не поверите, но это именно нарезка топ-новостей из русскоговорящих израильских СМИ.
Я не смеюсь и не плачу. Я понимаю, что все перемешано до полной потери ориентиров. С теплотой в душе оттого, что был сегодня в Иерусалиме, я засыпаю. Перед глазами залитая солнцем долина Судного дня. Желтые стены Города со стороны замурованных ныне ворот, через которые в город въезжал на осленке Спаситель.
Путеводитель в номере отеля говорит, что Яффа получила свое имя от Иафета. Сегодня нам туда. Что я знаю об этом городе? Знаю, что в этот порт с незапамятных времен приплывали корабли с ливанским кедром для строительства Храма Соломонова, потом — крестоносцы, потом паломники со всех стран и России в том числе, потом сюда приехали первые колонисты-евреи. Приехали, но не поселились здесь, и Яффа осталась арабским городом, а евреи основали другой, рядом. Отсюда в Фарсис бежал на корабле Иона. Здесь Петр воскресил Тавифу. Кажется, не так уж мало я знаю, как для старта.
Если дойти вдоль моря до часовой башни и свернуть в крытые галереи магазинов и базарчиков, то никуда уходить не захочешь. Судя по всему, что мне понятно на Востоке, жизнь дается для того, чтобы играть в нарды, пить крепкий чай из пузатых стаканчиков и знать три-четыре фразы на пятишести языках. Есть, конечно, и другие занятия. Но они для молодежи, для женщин, для кого-то еще. А если усы у тебя уже седые, нескольких зубов во рту нет, но из тех, что есть один — золотой, то твоя мера — нарды, чай, наргиле, медленные разговоры, прерываемые громким смехом.
В этот мы жутко стоптали ноги, снуя то между рядами блошиного рынка, то у подножия нелепо выглядящих на Святой земле небоскребов. Потом мы освежали эти же самые наши (других нет) ноги в прохладных волнах Средиземного моря напротив своего отеля. А вечером того же дня опять были в Яффе, но уже не бродили, а сидели. Сидели за столиком в ресторанчике и ели рыбу. Есть много грехов на свете, но один из них — это быть на берегу Средиземного моря и не поесть свежей рыбы, которая и вкусна, и недорога.
А ведь в Тель-Авиве столько музеев! Я люблю музеи. В них сконцентрирована и удобно подана для усвоения обильная умственная пища. Здесь есть музей Библии, музей Армии Израиля, музей искусств, и куча прочего. Но супруга моя — против. Не потому, что не любит музеев. Она говорит: «Смотри на лица, слушай говор людской. Это лучше музеев». Отчасти я соглашаюсь, отчасти просто смиряюсь. Говорил же Бог Аврааму: «Слушайся голоса жены твоей, Сары».
Поделиться книгой: