Помоги проекту - поделись книгой:
Может, не надо об этом думать? Может, это уже то прошлое, которое не стоит ворошить? Не думаю. Если событие это изменило жизнь всего, без исключения, мира, то разве можно, оглядываясь назад, его не заметить? А заметив, разве можно его не рассмотреть пристально? Да и разве, случись всё сегодня, не нашлось бы в нынешнем «человеческом материале» вдоволь горючего вещества для подобного пожарища?
Как только в воздухе запахнет погромами и грабежами, неизвестно из каких щелей в огромном количестве выползают хамы и подонки. Все те, кто обижен на жизнь; все те, кто завидует ближнему; все непризнанные гении, все достойные лучшей доли. Все те, кто давно знал, что во всём виноваты — в зависимости от ситуации — капиталисты, коммунисты, евреи, негры, христиане — кто угодно. Подобного элемента было полно в 17-м году, полно его и сегодня. Причём полно и у нас, и в любой другой стране.
Неужели мне не вглядываться в черты этого дракона? Он издох, но вдруг он отложил яйца? И вдруг эти яйца уже трескаются под напором изнутри?
К кому-то революция пришла из недр его повседневной жизни. Спустилась с чердака, выбежала из его собственной спальни, пьяная, выползла из дворницкой. А к кому-то она пришла в виде экспортного товара (была же такая теория «экспорта революции»). Но не надо винить других, не надо называть других обманщиками или оккупантами. Революция, как сифилис, передаётся только интимным путём. Неважно, кто заболел первым. Если ты тоже болел, значит, ты тоже развратник.
Можно плеваться в революцию латышской слюной, грозить ей немецким кулаком, жаловаться на неё, плача украинскими слезами. Зря. Поздно. Сами во всём виноваты. Все!
Они были лучше нас, те, кто пережил две мировых, одну гражданскую, продразвёрстку, стройки века, лагеря, психушки, скудную жизнь без всякой перспективы. Если бы это легло на наши плечи, история закончилась бы на нас. Мы бы этого не вынесли. Мир и не должен был это вынести. Он должен был кончиться, и революция делалась сознательно, как рукотворный конец истории. Но чудище просто захлебнулось кровью и остановило своё победное продвижение. При этом кровь многих жертв была столь обжигающе чиста, столь не похожа на химический состав обычной грешной крови, что чудище почувствовало дурноту. Оно, привыкшее питаться грязью, грехом и прахом, отравилось съеденной чистотой. Поэтому мир продолжает жить, и дети катаются на каруселях, а мамы, улыбаясь, наблюдают за ними.
Я не могу представить войну. И не хочу представлять. Но я могу представить неожиданный стук в дверь среди ночи. Могу представить, как вскакивают с кроватей и покрываются липким потом жители дома, под утро услышавшие визг тормозов у своего парадного. И разлука с близкими, мучающая до тошноты, и вся страна, поющая блатные песни, потому что полстраны в лагерях. Это и многое другое я могу представить. И не надо мне говорить, что это не повторится. Не надо. Потому что революции, как скользкие гадины, выползают из развратного либерального чрева, а мы влюблены в либерализм. Потому что притуплённые удовольствиями нервы требуют особых наслаждений. И конечный предел наслаждений для грешника — это дикое насилие и невообразимый разврат. А потом — самоубийство. Всё это, собственно, и есть революция, если лишить её шутовского наряда, сшитого из громких фраз.
Из газетных хроник и телевизионных репортажей мне видно, что мир болен именно этим.
Тебя, революция, извиняет только твоя неизбежность и, может, ещё твоя безликая суть. Ведь ты и вправду — «призрак, бродивший по Европе», а теперь уже и по всему миру. Но это не извиняет твоего идейного творца и вдохновителя. Он уже справедливо проклят Богом, и ничто, кроме огненного озера, его не ждёт. И это не извиняет твоих рекрутов, которые готовы лить чужую кровь и чью кровь ты сама прольёшь непременно.
Я помещаю свой чернильно-бумажный крик в пустую бутылку и запечатываю горлышко сургучом. Быть может, носимая волнами, она ударится о борт парохода, плывущего в светлое будущее. Может быть, из любопытства её выловят, распечатают и прочтут содержимое.
Адреса своего я в письме не оставлю. За мной плыть не надо. Надо только прочесть письмо. Пусть не всем. Пусть только в кают-компании. А вдруг капитан заинтересуется содержимым и на следующее утро изменит курс.
Пётр и Павел (20 июля 2009г.)
Единство противоположностей
Кому и когда первому показалось, что церковная жизнь делает людей однообразными, так сказать, равняет по шаблону, — неизвестно. Но мысль эта, как и прочие сорняки, легко укоренилась. Голыми руками её не вырвешь. Мне же, как ни гляну на икону Петра и Павла, хочется и плакать, и смеяться. Радуюсь оттого, что такие разные — и вместе. Печалюсь оттого, что многим это непонятно. К ним — настоящее слово.
Трудно найти в мире людей, столь не похожих друг на друга, как Пётр и Павел. Начнём с семьи. Павел — девственник. Он хотел, чтоб люди подражали ему и, будучи свободными, всецело служили Богу. А Пётр женат. Христос приходит к нему в дом и исцеляет его тёщу. И потом в апостольских трудах супруга была его спутницей и помощницей. Семейный человек и старый холостяк — это люди с разных планет. Отметим для себя эту психологическую разницу, чтобы потом ещё более прославить Бога.
Пётр знает Христа во плоти. Звуки голоса, теплота рук, взгляд, совместные путешествия и молитвы прилепили сердце Петра к Иисусу Христу от начала. «Куда пойдём? У Тебя глаголы вечной жизни». Пётр был очевидцем многих чудес. Иногда с другими — Иаковом и Иоанном — на Фаворе и в доме Иаира,- а иногда и сам, как при ловле рыбы с дидрахмой во рту (подать на храм). Пётр привязался ко Христу особенным образом. Не только благодать влекла его, но и годы, прожитые вместе, сама неотлучность от Учителя. Павел же Христа во плоти не знал и даже этим хвалился. Иоанн Предтеча — это конец пророков и начало апостолов, то есть конец тех, кто говорил, не видя, и начало тех, кто видел и свидетельствует. Точно так же апостол Павел — конец апостолов и начало святых отцов, тех, кто не видел и не знает Христа во плоти, но знает Его сердцем и служит Ему не менее тех, кто вместе с Ним ел пищу.
Пётр прост. Что такое рыбак? Натруженные руки, запах солёной воды и жизнь впроголодь. Это у нас рыба дороже мяса. А если есть её каждый день и её же выменивать на хлеб и другие продукты, то отношение к ней будет другое. Рыбаку не до книг, не до высоких созерцаний. Он суров, и большинство его молитв — о хорошем улове.
Павел — мудрец. Он — знаток Закона. Каждая йота в священных книгах была им обцелована неоднократно. Он не белоручка, нет. В религиозных школах у евреев отроки вместе со святыми книгами изучали ремёсла. Из слов Закона нельзя сделать ни золотой венец, ни лопату. Это и не средство для личной похвальбы и не способ зарабатывать. Павел шьёт палатки. Нуждам его и тех, кто с ним, служат его собственные руки. Но главное в нём — это высокий пафос горящего сердца и широкая образованность. Эллинские поэты ему не чужды. Его послания столь обширны и тайноводственны, что Пётр — рыбак — находит в них нечто «неудобовразумительное».
Они разделили мир. Пётр пошёл к обрезанным. Павел же, отряхнув с ног пыль синагоги, ушёл к язычникам. Те были более благодарные слушатели. Их сердца были более открыты, а у Павла было много слов и образов, чтобы коснуться этих сердец. Каждый из них спешил. Ведь мир велик, а дни человека посчитаны и вздохи его взвешены. Нужно было успеть обойти как можно более городов, чтобы на базарах и в синагогах говорить, убеждать. А потом ночью за городом или в подвалах богатых домов крестить, преломлять хлеб, рукополагать пресвитеров.
У них не было никакого пиетета друг к другу. Они могли не сходиться во мнениях и спорить, могли обличать друг друга наедине и при свидетелях. Слово «великий», которое мы сегодня прилагаем к одному и к другому, они прилагали только к воплотившемуся Богу, Которого один из них знал дольше, другой меньше, но любили они Его одинаково. Собственно, эта любовь ко Христу и ставит их рядом друг с другом. Эта любовь приводит их в столичный город, чтобы пострадать за имя Христово в одно и то же время.
Ещё одно не должно быть умолчано. Пётр и Павел — люди кающиеся. Наибольшую славу в проповеди Евангелия Христос уделил бывшему предателю и бывшему гонителю. Не чистых Ангелов и не незлобивых младенцев Господь поставил у ворот Небесного Иерусалима. Ключи Царства, власть вязать и решить Он дал тем, кто по опыту знает, что такое тяжко согрешить и прогневать Бога. Апостолы не осуждают грешников, но сострадают им. Сами они спасены не «от дел», но по мило ст и. Эт о дел ает их близкими нам и вселяет в нас надежду.
В рай они вошли не теми, какими когда-то были. Нужны были слёзы и труды, угрозы и преследования. Нужно было в корне перемениться. Знаком этой перемены стала перемена имён. Симон стал Петром, то есть «камнем», Савл стал Павлом, то есть «маленьким». Меняйтесь и вы, — говорят нам первоверховные. Тем, кто сможет измениться, Господь наречёт новое имя, которое известно только Богу и тому, кто его носит.
Господи! Ты всё знаешь; Ты знаешь, что я люблю Тебя, — говорил Пётр (Ин. 21, 17). Для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение, — говорил Павел (Флп. 1, 21).
Совершенно разные по всем жизненным обстоятельствам: по воспитанию, по темпераменту, образованию, семейному состоянию, — стоят они рядом друг с другом, объединённые одной верой, одним покаянным порывом, одним желанием послужить Сыну Божию. Такими видим мы их на любой иконе Петра и Павла.
Может, кому-то кажется, что церковная жизнь равняет людей по одному шаблону. Вряд ли это верно. Праздник Петра и Павла не даёт места подобным суждениям.
Перед лицом вечности (3 августа 2009г.)
Слово о Гоголе
Если житейское счастье — ваш идеал, то талант — это синоним «наказания». «Пророк, не устроенный в быту», «великий человек, не умеющий обустроить свою частную жизнь», — таким казался в глазах обывателей персонаж нашей статьи. Николай Васильевич Гоголь, человек, перед которым нам хочется снять шляпу и поклониться. Человек, которого мы несколько побаиваемся.
Писатели не всегда были «инженерами душ». Богословы и политики столетиями сохраняли власть над общественными процессами и претензию на то, чтобы до конца времён влиять на человеческие умы и на социальную жизнь. Николай Васильевич — один из первых вторгшихся в не свойственную до него писателям сферу. Он осмелился учить людей искусству жить. Люди имели право на него за это обидеться. Учить, — думали люди, — имеет право тот, кто сам овладел предметом. Люди были правы, но, как всегда, частично.
Гоголь не мог похвалиться внутренним комфортом, семейным счастьем, личной святостью. Он был безбытен, неприкаян; родная рука не поправляла ему подушку в дни болезни. Но всё же он мог сказать нечто касающееся человека вообще. Из «господина сочинителя» он перешёл в разряд пророков, а это и опасно, и малоприятно одновременно.
Если бы Гоголь женился, он бы не был тем, кем мы знаем его сегодня. Те развёрнутые пелёнки с зелёным и жёлтым, о которых писал Розанов, не дали бы развернуться гоголевскому таланту.
Чтобы говорить для всех, нужно быть не связанным со всеми, отличным от всех, то есть бессемейным. Пророк бессемеен по определению, иначе Ксантиппа замучает Сократа, и огненные глаголы погаснут в солёной влаге споров о насущном.
Если бы Гоголь жил только в России, он не написал бы о ней ни одной пророческой строчки. «Лицом к лицу лица не увидать». Россия (то бишь, и Украина тоже) была бы напрочь ему непонятна, если бы не глядеть на неё из Италии или Швейцарии. Любому человеку для осмысления своей прожитой жизни нужно удаляться хоть на дачу, хоть в ближайшее зарубежье, откуда привычное приобретает мифические, вечные черты. Талант тем более зависим от путешествий. Перемещения в пространстве так же плодотворны для людей искусства, как временное воздержание в браке для крепости семейных уз.
Николай Васильевич несколько юродив в литературе, и значит, несколько свят. Любой юродивый — бомж. Николай Васильевич, по неизбежности, тоже. Может быть, потому он и любил Италию, называл её своей, что бомжевать в Италии легче, чем в России. Спать на лавке, пить воду из фонтана, утолять приступы голода сорванным с чужой ветки немытым фруктом можно только в южных широтах. Наши бомжи гораздо несчастнее и незащищённее. Точно так же наши писатели более зависимы от власти, более склонны рассчитывать на подачки, менее способны выжить в одиночку, в сравнении со свободными певцами тёплых краёв. Те поют для себя обо всём, что видят. Наши поют под заказ. Петь у нас и быть свободным — так же тяжело, как ночевать на лавке холодной осенью. Николай Васильевич умудрился не подчинить свой творческий голос конъюнктуре. Но нельзя сказать, что это ему ничего не стоило.
Его книги обрамлены пожарами. Сгоревший «Ганс Кюхельгартен» в начале творческого пути — это буква «А» гоголевского алфавита. Сгоревший второй том «Мёртвых душ» — это буква «Я» в том же алфавите. А ну-ка найдём ещё хотя бы одного такого писателя, который начинал и заканчивал свой путь творческим аутодафе! Трудно будет. Большинство пишущей братии не так нежны с родными детьми, как с написанными текстами. Дать сотню баксов бабе на аборт — легко. Сжечь свою примитивную рукопись — никогда в жизни! Если литература — это процесс и в ней важна преемственность, то хорошо бы людям, знающим, как писать, но не знающим — о чём, научиться у Гоголя беспощадности к своим бессмысленным творениям.
На смену цивилизации Фауста должна прийти цивилизация Достоевского. Это сказал Освальд Шпенглер. Но Достоевский сам признался, что он, как и многие другие, вырос, вышел из гоголевской «Шинели». Значит, будущая православная цивилизация, востребованная нынче, как никогда, цивилизация, чей призрак маячит на мысленном горизонте, вырастает в том числе и из Гоголя. Ведь он — «христианнейший писатель». Этим высоким именем можно назвать многих, к примеру,
Диккенса. Диккенс много и проникновенно, с огромной степенью внутренней достоверности пишет о кротости, молитве, о силе добра и внутренней слабости зла. Но он ничего не пишет о Литургии. А Гоголь — пишет. Первый из всей писательской братии, Николай Васильевич включает в поле своего внимания литургическую жизнь Церкви. Его интересуют Таинства! Не отдельно мораль, не отдельно текст Нового Завета. Но Таинства как средоточие новозаветной жизни. «Если люди не поедают друг друга ещё, то тайная причина этому — ежедневное служение Божественной литургии», — пишет Гоголь в своих «Заметках» о Божественной службе. Чтобы сказать эти слова, мало быть талантливым. Нужно быть прозорливым или сверхчувствительным.
Говорят, он и сам хотел быть монахом. Какое счастье, что ему этого не благословили. Он бы не смог стоять в строю, он бы не смог до конца слиться с братией. Он так и остался бы «штучным» и уникальным продуктом. А значит, его возможное монашество обернулось бы возможным крахом религиозных идеалов. К мирской жизни он тоже был плохо приспособлен. Оставалось только умереть.
Сорок два года — такое число получается при нехитрых вычислениях, которые мы производим, отнимая от даты смерти дату рождения. Много это или мало? Если брать Моисеевы слова из 89 го псалма, где говорится, что дни лет наших — 70, если в силах — 80, то — мало. Если сравнивать с Пушкиным, умершим в 37, или Лермонтовым, умершим ещё более молодым, то — не так уж мало. Что вообще значит «мало» или «много» перед лицом вечности? А ведь о ней говорил и думал чаще других покойный. Разве не он некоторых живых нарёк мёртвыми душами?
Светское-советское литературоведение избегало разговора о вечности, но кормило читателей ужасами о писателе, переворачивающемся и агонизирующем в гробу а-ля персонаж из «Вечеров на хуторе». На самом деле он умирал с молитвой. В его ногах по его же просьбе была поставлена икона Божией Матери, и, когда в забытьи писатель говорил о лестнице, мы можем смело предполагать, что думал он о Деве Марии. Ведь о Ней говорит церковная служба, знакомая Гоголю с детства: «Радуйся, Лествице небесная, Еюже сниде Бог». И ещё запомнили в доме Толстых, где умирал писатель, последние его слова: «Как сладко умирать».
Мемориальными досками, памятниками и музеями от таких масштабных фигур, как Гоголь, не отмажешься. Без сомнения, он сказал меньше, чем понял, а почувствовал больше, чем сказал. Творчество подобных писателей — это незамолкающий крик и вызов грядущим поколениям. Каждое из них, в том числе и наше, обязано вчитываться в скупые строчки гениальных текстов, хотя бы для того, чтобы избежать многих бед, угрожающих невнимательному потомству гения.
Пастух и пастырь (18 августа 2009г.)
Встреча со святителем Спиридоном Тримифунтским.
То, что святитель Спиридон не похож на остальных святителей, становится понятно даже после первого взгляда на его икону. Древние святители чаще всего изображаются с непокрытой головой. Таков Златоуст, таков Василий Великий и многие другие.
Святители поздних эпох кроме привычного архиерейского облачения имеют на голове митры. Митрой украшен Феодосий Черниговский, Тихон Задонский, Иоасаф Белгородский. Перечислять можно долго. А вот Спиридон, современник Николая Чудотворца, не простоволос, но и не в митре.
У него на голове — шапочка из овечьей шерсти. Пастухом долгие годы был этот удивительный муж, а когда воля Божия привела его на епископскую кафедру, чтобы пасти словесных овец Христовых, то образ жизни Спиридон не поменял. Крестьянская еда, воздержность в быту, доходящая до бедности, пастушеская шапка — всё это так не похоже на признаки святительского сана. Зато внутренние богатства благодати, которые носил в себе Спиридон, заставляли современников вспоминать имена пророков Илии и Елисея.
IV век, век жизни святителя, был тем временем, когда успокоившаяся от внешних гонений Церковь стала терзаться внутренними болезнями. Ложные учения, ереси стали тревожить умы верующих людей. Эпоха требовала богословского подвига и защиты апостольской веры на отточенном языке философских понятий. Спиридон менее всего подходил для этого. Он был молитвенником, подвижником, праведником, но никак не книжником и не оратором. Однако святой пошёл на Никейский Собор, созванный императором Константином по поводу учения александрийского пресвитера Ария.
Ересь Ария поколебала вселенную. Этот священник дерзнул учить, что Христос не Бог, что Он не равен Отцу и было время, когда Сына Божия не было. Те, кто носил Христа в сердце, содрогнулись, услышав такие слова. Но те, кто ещё не победил свою греховность и кто слишком доверял своему разуму и логике, подхватили Ариево кощунство. Таковых было много. Украшенные внешним знанием, кичливые и говорливые, эти философы страстно доказывали свои мнения. И Спиридон решил вступиться за Истину. Отцы Собора знали, что этот епископ в пастушеской шапке свят, но не искусен в слове. Они удерживали его, опасаясь поражения в диспутах. Но Спиридон совершил нечто неожиданное. Он взял в руки кирпич и, сотворив молитву, сжал его в руках. Слава Тебе, Христе Боже! В руках святого старца вспыхнул огонь, потекла вода и осталась мокрая глина. Кирпич, силою Божией, разложился на свои составные части.
«Смотри, философ, — сказал с дерзновением Спиридон защитнику арианства, — плинфа (кирпич) одна, но в ней — три: глина, огонь и вода. Так и Бог наш един, но три Лица в Нём: Отец, Слово и Дух». Против таких доводов должна была умолкнуть земная мудрость.
Это не единственное чудо святителя, и мы не случайно упомянули ранее имена Илии и Елисея. Великие пророки Израиля всем сердцем служили Богу, и Бог совершал через них удивительные чудеса. Мёртвые воскресали, прокажённые очищались, Иордан разделялся надвое, небо заключалось на годы и отказывалось проливать дождь. Казалось, что Свою власть над сотворённым миром Господь временами отдавал Своим избранникам. Третья и четвёртая Книги Царств подробно рассказывают об этих чудотворцах.
Спиридон был подобен им. Киприоты-земледельцы были счастливы, имея такого архиерея, поскольку небо слушалось святого. В случае засухи молитвы Спиридона приклоняли Бога на милость, и долгожданный дождь поил землю.
Подобно Елисею, который проверил наличие на себе духа Илии, разделив воды Иордана (4 Цар. 2, 14), и святитель повелевал водной стихией. Он шёл однажды в город, чтобы вступиться за несправедливо обвинённого знакомого, и разлившийся ручей угрожал преградить ему дорогу. Святой запретил воде именем Божиим и продолжил путь.
Неоднократно смерть отдавала свою добычу, и по молитвам святого воскресали мёртвые.
Нужно заметить, что житие святителя Спиридона известно нам не полностью, но лишь в небольших фрагментах. И даже то малое, что известно, поражает могуществом силы и славы Божией, действовавшей через этого человека.
Знакомство со святыми и со всем тем сверхъестественным, что было в их жизни, является пробным камнем для человеческого сердца. Очевидно, мы не можем повторить жизнь великих угодников. Но радость о том, что такие люди есть, и вера в то, что описанные чудеса действительны, говорит о том, что мы с ними одного духа. Пусть они, эти святые люди, полны, как море, а мы — как напёрсток, но и в нас, и в них одна и та же живая вода. Если же человек скептичен к слышанному, то вряд ли в его сердце живёт вера в Того, для Кого нет ничего невозможного.
Илия и Елисей — великие святые, но не их именем назывались израильтяне. Отец народа и одновременно отец всех верующих — Авраам. Это его непостижимая преданность Богу стала основой всей последующей священной истории. Одной из главных черт, характеризующих Авраама, было милосердие и странноприимство. Когда мы говорим о Спиридоне, мы всегда вспоминаем праотца, поскольку любовью к нищим и странникам святитель вполне ему уподобился.
Любовь к людям выше чудес. Тот, кто может открывать нуждающимся вместе с сердцем и кошелёк, и двери дома, тот — настоящий чудотворец. Больших чудес не надо. А если они и будут, то только при наличии главного чуда — человеколюбия.
Дом Спиридона Тримифунтского не закрывался для странников. Из его кладовой любой бедняк мог взять в долг любое количество пищи. Возвращал долг бедняк когда мог. Никто не стоял рядом и не контролировал количество взятого и возвращённого.
Вместе с тем, жестокие и корыстолюбивые люди в лице Спиридона встречались как бы с Самим Богом, страшным в Своей справедливости. Житие описывает несколько случаев, когда святой наказывал и посрамлял купцов, не стыдившихся наживаться на чужой беде.
Бывает, что человеку нужен не столько Небесный Отец, сколько Небесный «Дедушка», снисходительный к ошибкам и позволяющий порезвиться. Так, современника Спиридона, Николая Чудотворца, с течением веков переодели в Деда Мороза и приспособили к разносу подарков. А ведь Николай не только тайком подарки раздавал. Временами он мог употребить к дерзким грешникам и власть, и силу. Так было при земной жизни. Так продолжается и сейчас, когда души праведных созерцают Христову Славу.
Спиридон добр, как Николай, и как Николай — строг. Одно не бывает без другого. Умеющий любить правду умеет и ненавидеть ложь. Человек неправедно гонимый, человек, чувствующий слабость и беззащитность, в лице Спиридона может найти сильного защитника и скорого помощника. Только пусть сам человек, просящий помощи, не будет несправедлив к ближним, поскольку у святых Божиих нет лицеприятия.
Среди тех радостей, которые дарит человеку христианская вера, есть радость обретения чувства семьи. Верующий никогда не бывает одинок. Вокруг него всегда — облако свидетелей (Евр. 12, 1). Жившие в разные эпохи и в разных местах люди, достигшие Небесного Иерусалима, составляют ныне церковь первенцев, написанных на Небесах (Евр. 12, 23). С любовью наблюдают они за нами, всегда готовые, в ответ на просьбу, прийти на помощь.
Один из них — святитель Спиридон, радость киприотов, керкирская похвала, Вселенской Церкви драгоценное украшение.
«Верую, ибо абсурдно» (24 сентября 2009г.)
Разум нужен для того, чтобы понять, что Бог есть. Чтобы Богу служить, разум нужно преодолеть, превзойти, оставить за спиной логику и войти в сверхлогику.
Море стояло стенами справа и слева от идущих по дну людей.
Верую.
Солнце стояло полдня на одном месте ради победы Израиля над врагами.
Верую.
Странная пища, как иней, по утрам покрывала землю вокруг шатров в течение сорока лет.
Верую. И это только начало.
Бог Сам сошёл на землю — не на вершину горы, не во внутреннее пространство храма. В утробу Девицы сошёл Бог. Куст терновый горел, не сгорая, трое юношей невредимо стояли в бушующем пламени печи. И девическая утроба осталась невредимой, нетронутой после Божественного чревоношения.
Верую.
Человеком стал Господь. Это невозможно, но это истинно! И унизить, и убить Себя позволил Господь. Это недомыслимо, но это так! И воскрес из мёртвых Бог, ставший Человеком! Это невообразимо! Это абсурдно! И, вместе с тем, это — святая правда! Верую, ибо абсурдно. Именно в контексте можно понять слова Тертуллиана, ставшие поговоркой.
Самолёт тяжелее воздуха. Но при помощи винта и крыла он летит. Летит многотонная птица, не имеющая перьев, и мы лишь по косности ума перестали этому удивляться.
Библия тяжелее воздуха. Если быть неосторожным, она может упасть из рук или с края стола. Но то, что в ней, способно сделать человека крылатым и небесным существом.
Погружение в тайны текста зависит от любви к Автору текста. Каждая буковка — это листок. Все вместе — густой виноградник. Голос возлюбленного слышен, но лица Его не видно. Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Потому что голова моя вся покрыта росою, кудри мои — ночною влагою (Песн. 5, 2).
Не общение с Богом философов, но общение с Богом Авраама, Исаака и Иакова.
Любви от нас ждёт и хочет Господь. Любовь — это мука и сладость, боль и недоумение. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением (Песн. 8, 7).
Сверхлогичность неизбежно сталкивается с земным расчётом. Бухгалтер рано или поздно нападёт на метафизика.
Евреи не признают Истинного Мессию. Способ Его Пришествия, слова Его и дела, добровольный позор Креста, смерть и Воскресение не вмещаются в сознание ветхого Израиля. И это притом, что сознание Израиля вскормлено чудесами и, в принципе, должно быть сверхлогичным.
Точно так же, как евреи отвергают Мессию, прочие народы отвергают мессианство самих евреев. Тот факт, что спасение от Иудеев (Ин. 4, 22), ущемляет национальную гордыню и не вмещается во внутреннюю тесноту «языков» так же, как и Сам Мессия ущемляет гордыню иудеев.
Благословен Господь, перепутавший мысли человеческие!
Одни гордятся великим избранничеством и убивают Избравшего!
Другие поклоняются отверженному Праведнику, но хулят землю, из которой Он вырос, землю, за пределами которой Он никогда не смог бы появиться.
Христос никогда не родился бы ни от китаянки, ни от египтянки, ни от славянки, но только от невинной Девы из рода Авраамова. Вся история мира до Пришествия Спасителя вмещается в имя «Богородица». Неужели крещёные люди способны с этим спорить? А если способны, то стоит ли удивляться, что богоизбранность родила богоубийство?
Национальная гордыня. Имя трижды проклятого идола. Из-за неё Израиль распял Начальника Жизни. Из-за неё вчерашние язычники ненавидят тех, кого Живущий во веки избрал первыми.
Как чудно то, что эти первые ослепли. Ведь если бы они не ослепли, если бы они поняли, приняли, полюбили, облобызали Спасителя, то они же не дали бы Ему стать нашим Богом. Из презрения ко всем чуждым Закона, из чувства собственичества, из той же национальной гордости они сказали бы: «Прочь! Это наш Господь, наш Мессия, родившийся от нашей Девы!» Они вряд ли позволили бы нам, как псам, лизать крошки, падающие с их благодатного стола!
Благословен Господь, пришедший ко всем, а не к одним иудеям! Он не согласился стать их «частной собственностью», но из-за этого не стал «частной собственностью» нашей. Он свободен! Свободен в любви и любит нас: слепцов, гордецов, глупцов и негодяев.
Благословлю Господа на всякое время. Благословлю Его, вставая утром и ложась вечером; благословлю, промахнувшись молотком по шляпке гвоздя; благословлю, ложась на операцию. Благословлю Господа в скудости и в изобилии, в юности и в старости для того, чтобы смочь, суметь благословить Его в минуту смерти. Вера, перешедшая в состояние всегдашнего хваления, вера, не боящаяся страдать, вот она — вера апостольская, отеческая, православная, «иже вселенную утверди».
Ты умён и веруешь? Это хорошо, но этого мало. Надо веровать и стать безумным, чтобы быть мудрым (1 Кор. 3, 18). Иначе мир своей бетонной логикой раздавит твою логичную веру, и твой дом рухнет, и разрушение его будет велико (см.: Лк. 6, 49).
Свет из-под земли (12 октября 2009г.)
Обитель преподобных Печерских
Людям не привыкать спускаться за сокровищами под землю. Земля богаче всех, и нужно либо тревожить её недра, либо на время прощаться с солнечным светом и спускаться под землю самому, чтобы завладеть золотом, нефтью, углём, солью, металлами…
Бывает, что опытный человек, держа в руках горящий светильник, говорит своему неопытному товарищу: «Спускайся за мной». «Наверное, это — искатели приключений или драгоценностей», — подумаем мы, услыхав такие слова. И можем ошибиться. Потому что есть на свете места, куда нужно спуститься с горящим в руках светильником, спуститься вслед за опытным проводником, но не в поисках материальных сокровищ. Духовные сокровища, оказывается, тоже иногда хранятся глубоко под землёй.
Киево-Печерская Лавра прекрасна собою. Когда бы ни смотрел на неё, когда бы ни ходил по ней, когда бы ни стоял на её службах, всегда можешь сказать о ней Соломоновыми словами: Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! (Песн. 4, 7).
Но блажен тот, кто знает о корнях этой красоты, блажен тот, чья слеза падала на эти корни.
Если Лавра — дерево, то красота её в ветвях и листьях, а сила — в корнях, то есть в пещерах лаврских. Оттуда начинался монастырь. Туда, в темноту пещерную на заре русского христианства уходили мужественные и цельные люди в поисках Света Господнего, Который просвещает всех (См.: Ин. 1, 9).
Не странно ли то, что за Светом эти люди уходили в пещеры? Конечно, странно, но не для всякого ума. Странно для ума, который годен лишь на то, чтобы лакейски обслуживать земную жизнь. А если же человек может повторить за апостолом: мы имеем ум Христов (1 Кор. 2, 16), — то для него это — продолжение всего удивительного, о чём возвестило Евангелие. Если Бог Един в Существе и троичен в Лицах, если в Иисусе Христе соединился Бог и человек, если в Марии сочеталось девство и материнство, то почему бы не поискать особой благодати, уйдя не только от людей, но и от солнечного света?
Первым был Антоний. Он принёс на нашу недавно крещёную землю монашеский образ жизни, и звали его так же, как звали первого монаха на земле — Антония Великого. Любовь к Иисусу Христу у этого земного Ангела была столь сильна, а общение с Ним столь постоянно, что на людях авва появлялся редко. Но каждое появление среди монашеской братии и богомольцев было подобно выходу солнышка из-за тучи и несло с собой всегда бесценные советы, духовные врачевания, неземную силу. Мы и сейчас не можем приложиться к мощам родоначальника Лавры. По повелению преподобного Антония мощи его погребены в не доступном для монахов и паломников месте.
Поделиться книгой: