Птица-пересмешник. (Новый перевод).

— Я не знаю, есть ли это у нас, — нахмурился капитан при мысли, что его корабль может быть признан в чем-то ущербным. — я думаю, вы спросите кока, а?

…Через час Питер уже упаковал вещи и снова вышел на нос, чтобы понаблюдать, как суденышко пойдет через риф: для всякого, кто не искушен в мореходном деле, проход через риф кажется одновременно волнующим, пугающим и увеселительным мероприятием. Остров теперь казался огромным, купающимся в солнечном свете и в густой зелени, покрывающей сушу от кромки моря до горных вершин. Казалось, вся земля устлана редкостным ковром, где на зеленом фоне мерцают золотые, рубиновые, розовые, голубые, желтые цветы и узоры, — только тропики могут порадовать взор таким многоцветьем.

Приближающиеся и все увеличивающиеся пляжи блестели, словно слоновые бивни, а вода внутри рифа была бледно-голубой и настолько прозрачной, что ясно видно было коралловое дно. Сам риф был от шести  до пятнадцати метров шириною и лежал примерно в полуметре под поверхностью моря. Напарываясь на острые, словно бритвы, кораллы, огромные буруны сначала вздымались, а затем рассыпались шипящей, брызжущей пеной. Качаясь, словно на гигантских качелях, на этой гигантской зыби «Андромеда III» бодро пыхтела параллельно пенящемуся, рычащему  рифу, держась в то же время на почтительном расстоянии от него (где-то не менее двадцати пяти метров, иначе это напоминало бы уже картину кораблекрушения). Да, нужно отдать должное капитану Паппасу: при всех его недостатках проход в зенкалийском рифе он знал как свои пять пальцев. Он вел суденышко вдоль берега, пока они не достигли просвета в длинном волнующемся ковре из пены. Разрыв был не более тридцати метров шириной, через который  с пугающим ревом пробивались огромные валы, а затем, уже внутри рифа, рассыпались пеной и сверкающими брызгами. 

 Капитан резко развернул «Андромеду» и на всем ходу вошел в проем. Там они еще немного покачались на синих мускулах волн и выскользнули на гладкую, сияющую, как алмаз, поверхность лагуны.

— Ну что, понял, какой я классный мореход? — прокричал капитан Паппас с мостика, и лицо его озарила широкая улыбка победителя.

— Еще бы! — крикнул в ответ Питер.

— Все греки — классные мореходы… Самые лучшие мореходы в мире! Ну, еще пять минут — и становимся на якорь, а? — Он помахал Питеру рукой, похожей на окорок, и исчез в крохотной рулевой рубке.

«Андромеда» пересекла прозрачные воды лагуны и вскоре вошла в залив Пересмешник, на берегу которого раскинулись порт и столица Зенкали — Дзамандзар. Судно обогнуло мыс с внушительным зданием из розового камня на вершине (наверное, это и есть дворец, подумал Питер), и взору путешественника открылись залив и каменные бастионы, охраняющие вход в гавань; позади них по плавно изгибающимся холмам рассыпались разноцветные дома города. Дома были из досок, с крышами из пальмовых листьев, кое-где виднелись более прочные сооружения из коралловых блоков. Каждый дом был выкрашен в свой цвет, так что издали казалось, будто между кустами бугенвиллеи[9], сиреневыми деревьями жакаранды[10] и кровавыми «огненными[11]» деревьями в цвету кто-то разбросал детские кубики.

Питер был очарован. Увиденное превзошло все его самые смелые мечты. Да, этот город не просто можно назвать городом — им вполне можно гордиться, он не похож ни на один другой в мире! Еще не сойдя на берег, Питер уже почувствовал сердечную привязанность к столице Зенкали, хотя не вдохнул еще его запахи, а ведь он по собственному опыту знал, сколь важен запах для восприятия любого города, маленького или большого.

Впрочем, зрительное впечатление было столь сильно, что никакой запах не мог бы разочаровать его. Между тем «Андромеда III», со скрежетом и плеском бросив якорь, развернулась и спокойно встала у причала. Теплый ветер донес до Питера запах Зенкали. Это была дурманящая смесь: подобно тому как хитроумный узор персидского ковра соткан из нитей самых восхитительных оттенков, так и аромат Зенкали был соткан из самых замысловатых запахов. Пахло пальмовым и кокосовым маслом, какими-то диковинными цветами, запахом солнца на  сухих табачных листьях, древесным углем, ананасами, папайей, манго, лимонами, морской солью, свежевыловленной рыбой, печеным хлебом, сточными канавами, ослиным пометом, утренней росой и многими другими ароматами, которые он не успел разгадать, потому что перед ним на палубе возник рослый лоснящийся зенкалиец. Очевидно, это был кто-то из здешних чиновников, ибо он был облачен в темно-синюю форменную куртку, украшенную белыми аксельбантами, белые шорты, голубые чулки до колен и коричневые башмаки, отполированные до блеска, как и его лицо, а на голове у него красовалась алая феска. В руке он довольно неуклюже держал длинную полую трость, в щели которой торчала сложенная бумага.

— Приветствую вас, мистер Флокс, добро пожаловать, сахиб, — посыльный, изящно отдал честь.

— Спасибо, — сказал машинально Питер, подняв в ответ руку в знак приветствия. Посыльный протянул ему тот конец трости, из которой торчало письмо.

— Здесь для вас грамота, сахиб, от масса Ганнибала, сахиб, — объяснил гонец.

Питер осторожно извлек послание из трости и развернул его. Это был листок плотной бумаги цвета слоновой кости с текстом, написанным изящным, каллиграфическим почерком.

— «Дорогой Флокс, — прочел он. — Добро пожаловать! Ни о чем не беспокойтесь. Просто следуйте за человеком с тростью. Г.».

Посыльный широко улыбнулся Питеру:

— Масса, ходить, идти за мной, — сказал он. — Мы идти домой к масса Ганнибал, мы ехать в королевской повозке. За нами доставить багаж масса. 

Удивленный до предела, Питер последовал за человеком с тростью. Сойдя на причал, он увидел, что их дожидаются двое рикш — два дюжих зенкалийца. Питер сел в одну коляску, похожую на бамбуковое кресло на колесах, посланник — в другую, и вот они уже катят с ветерком по улицам города.

Достигнув окраины, рикши свернули на широкую, гравийную дорожку  и остановились у длинного двухэтажного дома, приютившегося в роще гигантских баньяновых деревьев[12], стволы которых напоминали массивные свечи, оплавившиеся и слившиеся вместе. Посланник повел Питера вверх по парадной лестнице, затем по широкой веранде, где воздух был напоен ароматами всевозможных цветов, растущих в глиняных горшках каждый размером с ванну, в корзинах, развешанных по всей веранде. У двухстворчатой парадной двери посланник остановился и, вынув из кармана серебряный свисток, сыграл на нем короткий, но сложный сигнал приветствия. Каждая створка двери была выполнена в виде украшенной искусной резьбой яванской ширмы. Пока они ожидали, Питер залюбовался крупными голубыми бабочками, похожими на лоскутки неба, — они то взмывали вверх, то устремлялись вниз, облетая цветы и изредка садясь на них отдохнуть и напиться нектара.

Наконец дверь отворилась, и в проеме показался слуга-зенкалиец в накрахмаленной белой униформе с алым кушаком. Взглянув на Питера, он улыбнулся и слегка поклонился:

— С добрым утром, сахиб, мистер Флокс, ты иди, иди, пожалуйста, сюда…  Маса иди жди тебя.

Он повернулся и повел Питера по длинному коридору, стены которого были украшены длинными  китайскими картинами на шелке. Картины слегка колыхались на ветру, под ними стояли большие китайские вазы с великолепными орхидеями, тончайшие оттенки которых гармонировали с картинами.

Слуга остановился у двери, почтительно постучал и, склонив голову набок, прислушался.

— Ступай прочь, — прорычал изнутри грозный голос. — Ступай прочь, безграмотная бестия… убирайся, нечестивый язычник, подальше от сего обиталища боли и страданий, и что б я больше не видел твою жалкую черную троглодитскую рожу!..

— Это масса Ганнибал, — сказал слуга с видимой гордостью. Очевидно, его не пугали ни грозный голос, ни дикие распоряжения, он приоткрыл дверь и просунул голову внутрь.

— Ступай прочь… СТУПАЙ ПРОЧЬ!!! — прорычал все тот же голос. — Убирайся, сопливый недоносок! Не смей вилять хвостом передо мною, твоя вина неизгладима! Твое счастье, что я добр и благороден, иначе я давно бы упек тебя на двадцать лет на каторгу за покушение на убийство!

— Неужели это Ганнибал Олифант так изощряется? — изумился Питер. 

Слуга терпеливо дождался, пока голос хоть ненадолго смолкнет, и произнес:

— Пожалуйста, сахиб, мистер Флокс, он уже пришел.

Последовала краткая пауза, после чего голос снова заревел:

— Ну не стой же там, ты, смертоносный неграмотный, давай нового массу сейчас же, слышишь?

Слуга распахнул дверь и ввел Питера в просторную великолепную комнату метров восемнадцати в длину и девяти в ширину, с невероятно высокими потолками, под которыми лениво гоняли воздух вентиляторы с лопастями, похожими на мельничные крылья. Полированный паркет был устлан множеством пестрых персидских ковров, очевидно достойных того, чтобы выкупать ими королей из плена. Мебель была по преимуществу кашмирская, из темных пород дерева, покрытая затейливой резьбой; на всех диванах и стульях лежали подушки — разноцветный тайский шелк. Стены были увешаны диковинными масками, великолепными картинами импрессионистов, китайскими шелковыми свитками, тибетскими колесами для молитвы, старинными мушкетонами, копьями и щитами. Вдоль стен стояли застекленные шкафы с резными фигурками из слоновой кости, изящной керамикой и книгами в разноцветных переплетах. Книги также стопками громоздились на полу.

В одном конце комнаты стоял большой письменный стол, заваленный кипами бумаг, журналов и научных публикаций. В одной из стен было пять высоких французских окон, выходивших на веранду, за которой раскинулись зеленые ковры лужаек и красочные гобелены цветущих кустарников, спускавшиеся к овальному, выложенному терракотовыми плитками бассейну. В центре бассейна красовался, отливая на солнце серебром, пятиметровый фонтан, по форме напоминавший королевскую лилию.

У одного из отворенных окон стояло резное кресло-качалка из бледно-янтарного цвета дерева, с подлокотниками в виде павлинов, распустившиеся хвосты которых образовывали большую веерообразную спинку. В этом умопомрачительном кресле, утопая в груде пестрых шелковых подушек, возлежал сам Ганнибал Губерт Гильдебрандт Олифант[13], занимавший высокий пост политического советника короля и правительства Зенкали. Одет он был в белую хлопчатобумажную рубашку с широкими рукавами, подпоясанную блестящей батиковой тканью; на ногах — расшитые красным и золотым яванские туфли с загнутыми кверху носами.  Он был невысок и очень широкоплеч, с массивной головой, увенчанной гривой седых волос. Орлиный нос, большой подвижный, чувственный рот с презрительно опущенными уголками. Из-под кустистых бровей с насмешливым высокомерием смотрят сверкающие черные цыганские  глаза. При встрече с ним вам начинало казаться, будто посреди холодной ночи вас обдало жарким пламенем костра. Рядом с хозяином стоял стол, на котором возвышались бутылки и серебряное ведерко со льдом. Вокруг его кресла лежали — бульдог, далматиннец, ирландский волкодав, два пекинеса, четыре королевских спаниеля и гигантский тибетский мастифф, такого размера, что Питеру показалось, будто это ручной медведь.

Среди собак на большой подушке абрикосового цвета сидела, обняв колени, одна из прекраснейших девушек, каких когда-либо видел Питер. Обладая приятной наружностью и не будучи обделен природным обаянием, Питер в свои двадцать восемь лет не испытывал недостатка в женском внимании, но от взгляда на эту милую стройную красавицу у него перехватило дыхание. Ее нежная, как у персика, кожа была обожжена солнцем до цвета полированной бронзы; темные волосы, заколотые золотой булавкой, ниспадали до пояса, слегка волнуясь, как водовороты в залитой лунным светом реке. У нее был маленький, слегка приплюснутый носик с мелкими крапинками веснушек и смешливый рот. Но больше всего запоминались ее большие миндалевидные глаза: подчеркнутые снизу высокими скулами и окаймленные сверху темными, будто выписанными бровями, глаза были густого дымчато-голубого, почти фиолетового цвета, а крохотные черные зрачки, казалось, еще увеличивали их в размере. «Теперь самое важное, — подумал Питер, — это выяснить, не замужем ли она за каким-нибудь потным мужиком-дебилом, который не стоит ее левого мизинца, и не скрывается ли за ее неземной красотою голос базарной торговки или, не ровен час, дурной запах изо рта». Внезапно насмешливый голос Ганнибала Олифанта вывел его из состояния транса.

— Ну что, так и будешь стоять как умственно неполноценный? Да, мисс Дэмиэн неотразима, я с тобой согласен. Но может, ты и мне соизволишь уделить хоть толику внимания? Чего застыл как вкопанный? Подойди сюда, не стесняйся! Что я, должен рвать себе голосовые связки, чтобы докричаться до тебя?

Питер с усилием взял себя в руки и прошел через комнату туда, где медленно покачивалось кресло-качалка.

— Итак, — сказал Ганнибал Олифант, протягивая левую руку для рукопожатия, поскольку правая была забинтована, — итак, ты Флокс, да? Племянник сэра Ос-бер-та?

То, как Ганнибал врастяжку произнес имя его дядюшки, насторожило Питера. Он вспомнил  презрительные  слова дяди, — «на помощь этой тупице Олифанту», и решил говорить осмотрительно.

— Да, сэр, — сказал он, — но я надеюсь, что вы из-за этого не станете ко мне плохо относиться.

Ганнибал бросил на гостя острый взгляд, затем его глаза блеснули и он сказал приказным тоном:

— Зови меня просто — Ганнибал, — Здесь меня все так зовут.

— Да, сэр, — сказал Питер.

— Сядь, садись. Одри, приготовь парню выпивку, — сказал Ганнибал, устраиваясь поудобнее на своих подушках.

Девушка встала и смешала Питеру ром с кока-колой. Она протянула ему напиток с такой очаровательной  улыбкой, что бедняга чуть не выронил стакан.

Ганнибал, плавно покачиваясь в кресле, смотрел на эту сцену с язвительной улыбкой.

— Ну, — сказал он, потягивая свой напиток, — так за каким же чертом сэр Осберт, благослови его Господь, прислал тебя сюда?

Питер выглядел удивленным..

— Как «зачем»? На помощь вам, — сказал он озадаченно. — Я так понял, что это вы просили прислать вам помощника.

Ганнибал поднял брови, похожие на растрепанные белые флаги.

— Вот как? — возмутился он. — Как вы считаете, Одри, разве я похож на человека, который нуждается в помощи?

— А вы что, уже забыли вам только что нужна была помощь? — уколола его Одри, и Питер с радостью отметил ее легкий ирландский акцент.

— Видишь ли, — Ганнибал махнул забинтованной рукой в сторону Питера, —   у нас тут действует идиотский указ, запрещающий применять любые инсектициды. Вот и ринулись на наш остров тучи вредоносных тварей — чувствуют, что здесь они в безопасности, и не жалеют сил, чтобы завоевать нас. Ей-богу, такому сюжету обрадовался бы сам Герберт Уэллс! Вот только нынче утром сюда ворвался огромный-преогромный шершень — полосатый, точно беглый каторжник в арестантской робе, — и собирался меня убить. Я мигом кликнул слугу, чтобы тот защитил своего господина, и этот дурак с помощью теннисной ракетки сбивает это прожорливое насекомое прямо мне на грудь.! Ну, не пещерный житель, а? Опасаясь, что он вонзится мне в сердце, я стал отрывать его от себя, и в результате он всадил мне в руку жало размером с гарпун! Хорошо, Одри была тут — она немножко умеет оказывать первую помощь. Не будь ее — пришлось бы оттяпать руку по самый локоть!

— Да не обращай внимания на этого Ганнибала, — сказала девушка, взяв на руки одного из пекинесов и так ласково прижала его к груди, что тот заурчал от удовольствия. — Он принадлежит к числу самых несносных людей на всем острове и виртуозно владеет искусством делать из мухи слона.

— Да, этим ирландским мужланкам не откажешь в умении язвить, — произнес Ганнибал, печально глядя на девушку, а затем повернулся к Питеру. 

— Ну, рассказывай все без утайки, — начал он. — Твой надоедливый дядюшка послал тебя шпионить за нами?

— Да что вы, — перебил Питер, — разве я похож на шпиона? Если бы мой дядюшка попросил меня об этом, я наотрез отказался бы ехать.

— Ну ладно, ладно, не обижайся, — примирительно сказал Ганнибал, — просто твой дядюшка посылал мне «в помощники» уже троих. Как только я узнавал, чем они тут занимаются, я тут же приказывал им складывать манатки и убираться с острова!

За этой репликой последовала пауза.

— Это правда, — мягко сказала Одри.

Питер взглянул на нее и вздохнул:

— Да я и сам знаю, что мой дядюшка старый, законченный ублюдок, но, уверяю вас, я не являюсь его человеком и не разделяю его взгляды.

Ганнибал ухмыльнулся в ответ:

— Пойми меня правильно, мальчик. Твой дядюшка ненавидит цветных, а я их уважаю.

Питер вспомнил поток брани, который Ганнибал обрушил на голову своего слуги-зенкалийца и с какой невозмутимостью тот все это проглотил. Очевидно, у Ганнибала действительно были какие-то особые отношения с черномазыми. 

— Ну, — умиротворенно сказал Ганнибал, — считай, что разговора об этом между нами не было. Теперь можем поговорить спокойно. Скажи: почему ты захотел приехать сюда, в эту Богом забытую, дурно управляемую, кишащую черномазыми дыру?

— Мой друг, Гюго Шартри. Он провел здесь месяц и, вернувшись, расписал мне это место как уголок тропического рая. Да я и сам убедился в этом! Если бы я не знал, что все это — правда, я бы думал, что это сон.

— Милый ты мой, — скорбно сказал Ганнибал. — Я тебя понимаю! Я, как и ты, мечтал о райском уголке, всю жизнь провел в поисках земного эдема, а что в итоге? А в итоге заканчиваю свой жизненный путь в этом Богом забытом захолустье, замурованный, как бабочка в куске янтаря; сколько лет я тут, я уж и не припомню.

— Все это фигня, и ты прекрасно знаешь, что все это фигня, — с улыбкой сказала Одри.

— Фигня?! — переспросил Ганнибал. — Да кто тебя… Да где ты научилась таким выражениям?!! И что это такое — фигня?!

— У вас же и научилась, — посмеиваясь, парировала Одри. — А значит это только то, что вы обожаете это место и всех, кто тут живет, и, пока вам платят, никуда отсюда не уедете.

—  А ты уверена, что мне платят. Ведь приходится влачить нищенское существование, отчаянно пытаясь свести концы с концами — сказал Ганнибал, окинув взглядом необъятную комнату.

— Так что же здесь вызывает ваше недовольство? — поинтересовался Питер, готовый принять слова Ганнибала за чистую монету.

— Все, — пространно произнес Ганнибал.

— Вздор! Да не слушай его, — сказала Одри. — Богат, как Крез, да к тому же имеет возможность бить баклуши, вот и сует свой нос во все интриги и козни, что здесь плетутся и затеваются! Да еще жалуется на все на свете! Вот когда перестает жаловаться на все на свете — тут уж пора бить тревогу…

— Видишь, какова благодарность! — сердито сказал Ганнибал. — У тебя волосы дыбом встанут, когда поймешь, с чем я здесь сталкиваюсь. Уверяю, милый мой юноша, если есть где-то девятый круг Дантова ада — да что там круг ада, истинный конец света! — так это Зенкали. Туземцы все, как один, по-прежнему живут в пещерном веке, а самые умные из обитающих здесь европейцев лишь на ступеньку выше форменных кретинов. Умоляю, не пытайся искать здесь какие-либо признаки культуры!

— Что ж, — сказал Питер. — Если мне тут работать, нужно быть готовым к самому худшему. А что я должен сделать в первую очередь?

— Да ничего особенного, — мрачно ответил Ганнибал. Он встал, наполнил стакан и стал расхаживать по комнате, временами останавливаясь, чтобы почесать носком туфли ту или иную дремлющую собаку. — Сейчас я отвезу тебя к Кинги, а затем заскочим в Дом правительства на свидание с Его Превосходительством. Должны же они с тобой познакомиться. Все, что от тебя требуется, — быть с ними повежливей. Все они безобидны. Но ситуация здесь далеко не безобидная.

Он снова сел в качалку и, нахмурившись, принялся раскачиваться. Потом возобновил свой монолог:

— Зенкали собирается получить самоуправление. Другого пути нет — этой идеей загорелось слишком много людей, ничто не остановит их, да это и не нужно. По сути дела, еще несколько месяцев назад у них уже было самоуправление, оставалось только дождаться официального признания. Я же просто сидел, задрав ноги, и давал кое-какие советы, когда меня спрашивали, и ждал, когда наступит этот великий день. И вдруг спокойное течение событий закончилось: какой-то чертов дурак в Уайтхолле  выдвинул идею строительства аэродрома. Ты что-нибудь слышал об этом?

— Только от капитана Паппаса, — сказал Питер. — Он рассказывал, что вся эта затея замешана на мошенничестве.

— Похоже на то, — фыркнул Ганнибал. — Подумать только, столько лет они считали Зенкали абсолютно бесполезным с военной точки зрения, и вдруг на тебе: оказывается, это стратегически важная точка! Хотят соорудить этот чертовски большой аэродром, в запоздалой попытке не пустить русских в Индийский океан.  Я лично считаю, что сама по себе постройка аэродрома и все что с этим связано, нанесет вред острову, тем более, что военные явно запоздали с этой затеей.

— Вы  все время это повторяете, но никогда не объясняете почему, — вмешалась Одри.

— Да как тут объяснишь… Только пикни — сразу причислят к брюзжащим мракобесам, бросающим вызов всякому прогрессу и всяким переменам! Уверяю вас я не такой. По-моему, во всем мире слишком много лицемерят, говорят о «прогрессе», а надо бы, чтобы побольше людей посидело и подумало, не является ли в большинстве случаев «прогресс» самым банальным регрессом. Взять хотя бы наш случай! Пусть весь остальной мир ненадолго отложит свои дела и задумается над уникальным положением Зенкали. Я не ошибся! Зенкали — действительно уникальное место! Скажите мне по совести, где вы еще найдете страну с такими преимуществами? Во-первых, место настолько удаленное от путей-дорог, что до недавнего времени никому до него не было дела. Во-вторых, никаких достойных внимания расовых проблем! А если фангуасы и гинкасы иной раз и возьмутся за копья, так это не всерьез, а понарошку, чтобы потешить мужскую гордость!

В-третьих, у нас, к счастью, нет ни минералов, ни нефти, а значит, мы не представляем интереса ни для одной крупной державы, которая в противном случае прибрала бы нас к рукам.

В-четвертых, у нас полная занятость, не считая, конечно, хронических алкоголиков да стариков, которые не могут работать. В-пятых, у нас нет тяжелой промышленности и почти нет легкой, а потому ничто не отвлекает людей от матушки-земли. В основе нашего общества по-прежнему лежит сельскохозяйственное производство, которое не только полностью обеспечивает нас продуктами (за одним-двумя незначительными исключениями), но и позволяет продавать кое-что на экспорт. В-шестых, и это самое главное, Бог послал нам — и только нам, — дерево амела, из которого проистекает все благополучие острова.

Ганнибал снова встал с кресла-качалки и принялся беспокойно ходить взад-вперед по комнате. Наконец он остановился и сделал большой глоток, поставив одну ногу на могучую спину тибетского мастиффа.

— Так что заруби себе на носу, юноша! Единственная по-настоящему ценная вещь на этом острове — дерево амела! От его экспорта мы получаем большие прибыли, позволяющие Зенкали поддерживать положительное торговое сальдо и обеспечивающие каждому зенкалийцу курицу в супе, как говаривал Людовик XIV. Благодаря этому замечательному дереву мы почти не знаем, что такое подоходный налог, да и пошлины на импорт являются чисто символическими. Из года в год экспорт дерева позволяет поддерживать наш бюджет на чрезвычайно выгодном для островитян уровне. 

— Все это правильно, — сказал Питер, осмелевший после второй порции. — Но так ли уж мудро, чтобы будущее острова зависело от одной-единственной культуры?

— А почему бы и нет? — в свою очередь спросил Ганнибал. — Возьми Маврикий. Он почти полностью зависит от сахарного тростника. Один циклон — и вся экономика острова подорвана. Но здесь другое дело, — здесь не бывает циклонов, а для того чтобы они появились Земля должна начать вращаться в другую сторону. Вот почему я считаю этот остров уникальным. Не лезьте в его дела, и он будет жить припеваючи! Но если мы допустим, что этот идиотский аэродром будет построен, то ничего, кроме всеобщего несчастья, нас не ждет.

— Ну так объясните почему! — настаивала Одри. — Вы так и не сказали нам, почему.

— Дорогая моя, — сказал Ганнибал. — Если ты думаешь, что это будет тихий, мирный аэродром, с которого будет очень удобно гонять по выходным за покупками, в Джакарту, то ты ошибаешься. Это будет крупное военное сооружение. Чтобы вообще построить этот чертов аэродром, для начала нужна довольно мощная гидроэлектростанция. Как только у нас появится мощный источник электроэнергии, сюда тут же потянется промышленность. А куда хищный промышленник запустит свою лапу, там разорение и нужда, ясно тебе? Далее. Аэродром нужно снабжать. Как же они собираются это сделать? Пробив в рифе огромную дыру, чтобы могли проходить крупные суда и становиться здесь на якорь. Так в одночасье  мы становимся укрепрайоном вроде Плимута, с крупным аэродромом, полным истребителей, а значит, случись какой конфликт — и мы немедленно становимся мишенью для врага. Кроме того, представь себе пять-шесть тысяч изнывающих от скуки бравых летчиков и моряков: ты понимаешь, что это значит? Нет, я решительно против этой затеи! Всеми печенками, всеми фибрами души! Но боюсь, меня никто не послушает! А уж теперь, когда этот проходимец Лужа протянул к пирогу свои жирные пальчики, я опасаюсь и думать о последствиях.

— Правда ли, что он прибрал к рукам единственную долину, где можно построить гидроэлектростанцию? — спросил Питер.

— Боюсь, что так, — угрюмо сказал Ганнибал. — Чего теперь говорить, я сам во всем виноват! Я так увлекся, объясняя Кинги, насколько опасна затея со строительством аэродрома, что не позаботился о многих других важных вещах. Я должен был бы убедить Кинги ввести эмбарго на продажу земель, по крайней мере пока мы не придем к определенному решению. Как бы то ни было, этот отъявленный мошенник Лужа успел сделать несколько умных спекуляций и скупил этот район  по дешевке. Никому не нужны были эти проклятые долины, их никак нельзя использовать — хотя бы потому, что до них очень трудно добраться. Так Лужа и скупил эти земли за бесценок. Вот увидишь, это еще приведет к большой склоке!

— Почему? — спросил Питер. — Я имею в виду, что, кроме очевидных причин, есть еще какие-то?

— Видишь ли, Флокс, в чем дело… Как тебе, должно быть, известно, между племенами гинка и фангуа есть некоторые трения. Наш дорогой Лужа из фангуа, а земли он купил у вождя гинка Гоусы Маналовоба. Вполне естественно, когда старина Гоуса — сам порядочный плут, надо отдать ему должное! — обнаружит, что Лужа надул его на несколько сот тысяч фунтов, он с этим не смирится. Конечно, сделай это кто-то другой, он тоже был бы не в восторге, но Лужа — особая статья. Если бы мы провели опрос общественного мнения, кто самая непопулярная фигура на Зенкали, то и фангуасы, и гинкасы единодушно назвали бы имя Лужи. В нем есть что-то отталкивающее, его, наверное, выгнали бы даже из колонии прокаженных. Большинство зенкалийцев — а то и все — согласится со мной, что его надо было задушить подушкой еще в колыбели.