Эйсид-хаус

– Отличное оборудование, – резко ответил я, осматривая свободные веса и поднимая две гантели со сменными грузами.

Слава богу, паренек-тренер заметил даму с избыточным весом в ярко-красном трико, пытавшуюся делать подъемы из положения сидя.

– Нет-нет-нет, мисс Кокстон! Не так! Вы слишком напрягаете спину. Сядьте прямо и согните колени. Под сорок пять градусов. Отлично. И раз… и два…

Взяв пару гантельных дисков, я тайком сунул их в мою спортивную сумку. Я перестал много двигаться, но мне не нужны упражнения. Я достаточно хорошо сложен. Джоан всегда утверждала, что у меня хорошее тело; жилистое, как она говорила. Ничего удивительного – вся жизнь на стройке, вредных привычек нет. Ну да, я слегка раздался, когда позволил себе поблажки, оставшись без Джоан. Все казалось бессмысленным. Выйдя на пенсию, я пил теперь больше, чем когда-либо. А гольф – это совсем не мое.

Вернувшись в каюту, я прилег и погрузился в полузабытье, думая о Джоан. Она была такой прекрасной и порядочной женщиной, лучшей жены и матери не пожелаешь.

Почему, Джоан? Почему, моя дорогая, почему? Это могли быть лучшие годы нашей жизни. Пол в университете, Салли работает медсестрой. Они наконец покинули гнездо, Джоан, мы могли расслабиться. То, как они потом справились с трагедией, – это была твоя заслуга. Наша общая заслуга. А я разве справился? Я умер с тобой, Джоани. Я просто нелепый призрак.

Я не сплю. Я бодрствую, говорю сам с собой и плачу. Десять лет после Джоан.

На обеде я оказался за столом наедине с Марианной Хауэллс. Супруги Кеннеди, Ник и Патси, очень милая и ненавязчивая молодая пара, так и не появились. Это намеренная уловка. У Патси Кеннеди глаза заговорщицы. Марианна и я впервые оказались одни за все время круиза. Марианна не замужем. Отправилась в путешествие, чтобы отойти от ее собственной тяжелой утраты – недавней смерти ее рано овдовевшей матери.

– Вот теперь ты весь в моем распоряжении, Джим, – сказала она слишком шутливо и самоуничижительно для флирта.

Хотя Марианна, конечно, вполне миловидна. Кто-то просто обязан был жениться на такой женщине – чего ей зря пропадать. Нет, так думать ужасно. Старый шовинистичный Джим Бэнкс снова вылез наружу. Наверно, Марианна хотела, чтобы ее таким образом и воспринимали, – наверно, так она получала все лучшее от жизни. Наверно, если бы мы с Джоани не…

Нет. Морепродукты, и только морепродукты.

– Да уж, – улыбнулся я, – этот салат с морепродуктами просто восхитителен. Ну, где ж еще взять хорошие морепродукты, если не в море, верно?

Марианна усмехнулась, и мы немного поболтали. Затем она вдруг сказала:

– Какая все-таки трагедия с Югославией.

Интересно, это она о том, что мы не можем сойти там на берег из-за войны, или о вызванных войной бедствиях. Я решил исходить из сострадательной интерпретации. Марианна казалась чувствительной натурой.

– Да, ужасная трагедия. Дубровник был одной из главных достопримечательностей в том прошлом круизе, с Джоан.

– Ах да, с твоей женой… Что с ней случилось, можно спросить?

– Несчастный случай. Если тебе достаточно такого ответа, я предпочел бы не говорить об этом, – ответил я, отправляя в рот полную вилку салата-латука.

Уверен, его положили на тарелку больше для красоты, чем для еды. Я никогда не разбирался в этикете. Джоан, только ты держала меня в ежовых рукавицах.

– Мне действительно жаль, Джим, – сказала Марианна.

Я улыбнулся. Несчастный случай. На этом борту, на этом круизе. Несчастный случай? Нет.

Она была не в себе какое-то время. В депрессии. Перемена в жизни, или как там сказать по-другому? Не знаю почему. Самое ужасное во всем этом, что я не знаю причины. Я думал, круиз доставит ей массу удовольствия, откроет целый мир. Так даже какое-то время и казалось. Но когда мы достигли выхода из Адриатического моря, на пути обратно в Средиземное, она приняла эти таблетки, а потом взяла и соскользнула с палубы. Упала в море. Я проснулся в одиночестве и оставался в одиночестве с тех пор. Это была моя ошибка, Джоан, все это проклятое мероприятие. Если бы я попытался понять, как ты себя чувствуешь. Если бы не покупал билеты на этот чертов круиз. Этот глупый старый идиот Джим Бэнкс. Пошел по пути наименьшего сопротивления. Я должен был усадить тебя и говорить, говорить и снова говорить. Мы бы со всем разобрались, Джоан.

Я почувствовал, что Марианна тронула мою руку. На глазах у меня слезы, как у пидора какого-нибудь.

– Я расстроила тебя, Джим. Прости, мне очень жаль.

– Нет, вовсе нет, – улыбнулся я.

– Очень хорошо тебя понимаю. Мать… с ней было так трудно, – проговорила она. Теперь и она начала заливаться слезами; ну мы и парочка! – Я делала все, что могла. У меня были возможности устроить себе другую жизнь. Но я не очень понимала, чего хочу. Женщине всегда надо выбирать, Джим. Выбирать между браком и детьми – и карьерой. В какой-то момент – всегда выбирать. Не знаю. Мать постоянно требовала внимания, постоянно в чем-нибудь нуждалась. Она выиграла по умолчанию. А девушка, которая могла сделать карьеру, стала старой девой, понимаешь.

Марианна казалась такой ранимой и расстроенной. Я сжал ее руку. Она уставилась в пол, затем неожиданно вскинула голову, и наши взгляды встретились. Это напомнило мне Джоан.

– Не принижай себя, – сказал я. – Ты исключительно храбрая и очень красивая.

Она улыбнулась, на этот раз более сдержанно:

– Ты настоящий джентльмен, Джим Бэнкс, и тебя приятно слушать.

Все, что я мог сделать, – это улыбнуться в ответ.

Я наслаждался обществом Марианны. Прошло долгое время с тех пор, как я подобным образом вел себя с женщиной. С тех пор, как испытывал такую душевную близость. Мы проболтали весь вечер. У нас не было запретных тем, и я оказался способен говорить о Джоан без того, чтобы казаться сентиментальным и погрузить компанию в беспросветную скуку, что неминуемо случилось бы, окажись тут наши приятели Кеннеди. Людям ни к чему выслушивать все это на отдыхе. Хотя Марианна с ее утратой оказалась восприимчива к моим словам.

Я говорил и говорил, глупости по большей части, но для меня потрясающие, исполненные боли воспоминания. Я никогда не говорил так с кем-нибудь раньше.

– Помню, в том круизе с Джоан я попал в ужасную ситуацию. За соседним столом сидели какие-то голландцы, очаровательные люди. А нашими соседями по столу были довольно высокомерный французский парень и красивая итальянка. Прямо настоящая кинозвезда. Странно, но француз ею не заинтересовался. Думаю, он мог быть, ну, по другой части, если понимаешь, о чем я. Как бы то ни было, получилась настоящая старая Лига Наций. Дело в том, что с нами была престарелая пара из Вустера, сильно недолюбливавшая немцев… они вечно вспоминали годы войны и все такое прочее. А как по мне, эти вещи лучше оставить в прошлом. Так что старый Джим Бэнкс решил выступить миротворцем…

Боже, какую занудную чушь я молол. Сдержанность моих чувств словно растворялась с каждым глотком вина, и вскоре мы принялись за вторую бутылку. Марианна кивнула мне заговорщицки, когда я сделал заказ. После обеда мы направились в бар, где еще немного выпили.

– Спасибо, Джим, за сегодняшний вечер. Мне очень понравилось, – проговорила она, улыбаясь.

– У меня это был один из лучших вечеров… за долгие годы, – отозвался я.

Я чуть не сказал «после Джоани». Но ведь так и было. С этой замечательной дамой я снова почувствовал себя человеком. Она и в самом деле приятная.

Она держала меня за руку, и несколько секунд мы сидели, глядя друг другу в глаза.

Я прочистил горло глотком скотча.

– Что хорошо в старении, так это что постоянная угроза визита старухи с косой как-то концентрирует мысли. Ты мне очень нравишься, Марианна, и, пожалуйста, не восприми мои слова как оскорбление, но я хотел бы провести с тобой эту ночь.

– Я не оскорблена, Джим. Думаю, это будет замечательно, – засияла она.

Ее реакция заставила меня немного смутиться.

– Может быть несколько хуже, чем замечательно. У меня недостаток практики в таких вещах.

– Говорят, это немного похоже на плавание или на езду на велосипеде, – ухмыльнулась она, слегка пьяная.

Ну, если так обстояло дело, старый Джим Бэнкс готов снова прыгнуть в седло после простоя в десять лет. Мы отправились в ее каюту.

Невзирая на алкоголь, у меня не было никаких проблем с эрекцией. Марианна сняла одежду, обнажив тело, которому могли бы позавидовать женщины моложе ее не то что на годы – на десятки лет. Мы немного пообнимались перед тем, как залезть под пуховое одеяло, и занялись любовью сначала медленно и осторожно, затем с возрастающей страстью. Я совершенно перестал себя контролировать. Ее ногти впились в мою спину, и я завопил:

– Господи, Джоани, господи…

Она замерла подо мной, как окоченевший труп, и с досадой ударила кулаком по матрасу, из глаз ее хлынули слезы. Я слез с нее.

– Прости, – выдавил я; это был полустон-полувсхлип.

Марианна села и пожала плечами, уставившись перед собой. Она заговорила приглушенным металлическим тоном, но без горечи, как если бы выводила хладнокровную и бесстрастную эпитафию.

– Я нашла мужчину, который мне небезразличен, и когда он занимается со мной любовью, он воображает, что я кто-то еще.

– Это было не так, Марианна…

Она начала всхлипывать. Я обнял ее. «Ну вот, Джим Бэнкс, – думал я, – опять ты угодил в совершенно идиотскую ситуацию».

– Мне жаль, – сказала она.

Я начал натягивать на себя одежду.

– Лучше я пойду, – сказал я.

Но уже в дверях повернулся:

– Ты замечательная женщина, Марианна. Надеюсь, ты найдешь кого-то, кто даст тебе то, чего ты заслуживаешь. А старый Бэнкси, – печально ткнул я себя пальцем в грудь, – просто дурачил сам себя. Я все-таки однолюб.

Я вышел, оставив ее в слезах. Теперь надо было сделать то, что и собирался. После всего происшедшего не будет никакой отсрочки. Я понимал, что так лучше; понимал это теперь сильнее, чем когда-либо. Дети, Пол и Салли, достаточно сильные. Они поймут.

Вернувшись в мою каюту, я оставил Марианне записку. Оставил для детей письма в корабельной почте и кассету с видеозаписью, объясняющей то, что я намеревался сделать. Записка Марианне не говорила слишком многого. Я просто сказал ей, что находился здесь с определенной целью. Жаль, мол, что мы настолько сошлись, но я должен был встретить свою судьбу – так я выразился.

Согласно картам, с которыми я сверился, мы теперь, несомненно, плыли в Адриатическом море. Я продел веревку в отверстия гантельных дисков, связал их и перекинул через плечи. Было трудно натянуть поверх этого тренировочный костюм и остальную одежду. Я накинул на себя непромокаемый плащ и вышел из каюты, едва способный передвигаться.

Я двинулся по пустой палубе, с усилием стараясь держаться прямо. Море было спокойным, ночь благоухала. Парочка влюбленных, наслаждающихся лунным светом, подозрительно взглянула на меня, когда я прошаркал мимо них к заранее присмотренной точке у правого борта. Десять лет назад, Джоан, почти день в день, ты покинула меня, покинула этот мир, полный боли и обиды. С чудовищным усилием я перекинул ногу через поручень. Отдышался, бросил последний долгий взгляд на багряное небо, затем наклонился всем телом и соскользнул с поручня в Адриатику.

Квартет сексуальной катастрофы

Хороший сын

Он был хорошим сыном и, как все хорошие сыновья, по-настоящему любил свою мать. На самом деле он совершенно боготворил эту женщину.

И все же он не мог заниматься с ней любовью; только не в присутствии отца, который сидел рядом и наблюдал за ними.

Он вылез из постели, набросил халат, чтобы скрыть наготу и неловкость. Миновав отца на выходе из комнаты, он услышал, как старик сказал ему вслед: «Да, Эдип, твой ебаный комплекс налицо».

Как сошлись жестокая стерва и эгоистичный ублюдок

Она была жестокой стервой; а он эгоистичным ублюдком. Они буквально врезались друг в друга однажды вечером в пабе у Грассмаркета[10]. Они смутно припомнили, что их кто-то когда-то знакомил, но не могли восстановить никаких подробностей. По крайней мере, именно это они сказали самим себе и друг другу.

Она за словом в карман не лезла и вела себя крайне оскорбительно, но он не обращал на это внимания, так как был безразличен ко всему, за исключением «восьмидесяти шиллингов»[11], которое опрокидывал пинту за пинтой. Они решили пойти в ее квартиру перепихнуться. У него своей квартиры не было; сидя на полном обеспечении у родителей, он считал бессмысленным обзаводиться ею.

Сидя на кровати, она наблюдала, как он раздевается. Ее лицо помрачнело, когда он снял свои пурпурные боксерские трусы.

– Кого ты рассчитываешь удовлетворить этим? – сердито спросила она, бросив на него презрительный взгляд.

– Себя, – ответил он, ложась на кровать рядом с ней.

После самого процесса она злобно поносила его выступление с таким ядовитым сарказмом, который разорвал бы хрупкое сексуальное эго большинства мужчин в клочки. Он едва ли слышал хотя бы слово из всего, что она сказала. Его последние мысли, когда он проваливался в пьяный сон, были связаны с завтраком. Он надеялся, что у нее довольно много съестного и она приготовит утром хорошее жарево.

Спустя несколько недель они уже жили вместе. Люди говорили, что они прекрасно ладят друг с другом.

Много смеха и секса

Когда мы пустились в это великое приключение, ты сказала, что в наших отношениях обязательно должно быть много смеха.

Я согласился.

Ты также заметила, что много секса столь же значимо в отношениях, как и смех.

И снова я согласился. От всего сердца.

На самом деле я точно помню твои слова: смех и секс – барометры отношений. Вот такое заявление ты сделала, если мне не изменяет память.

Не пойми меня неправильно. Я согласен целиком и полностью. Но нельзя же трахаться и смеяться одновременно, ебаная ты корова.

Роберт К. Лейд: сексуальная история

Рэб ни разу в своей жизни не ебался; бедный мудачок. Но, кажется, его это не больно-то и беспокоило.

Видеосмерть

Телевизионный экран ярко мерцал в темноте, когда в конце фильма пошли титры. «Не так много осталось», – отметил про себя Иэн Смит, потянувшись к своему экземпляру «Кинопутеводителя Хэллиуэлла» с загнутыми уголками страниц. Желтым флюоресцентным фломастером он поставил галочку в напечатанной жирным шрифтом графе: «Славные парни». Маленькими прописными буквами он вывел на полях:

8. БЛЕСТЯЩЕ, ОЧЕРЕДНОЕ ГИПНОТИЧЕСКОЕ ИСПОЛНЕНИЕ ОТ ДЕ НИРО. СКОРСЕЗЕ БЕССПОРНЫЙ МАСТЕР СВОЕГО ЖАНРА.

Затем он вытащил видеокассету и вставил в магнитофон другую, «Безумный Макс под куполом грома». Мотая на ускоренной анонсы кинокартин, он критически изучал серьезное лицо диктора с «Радио-1», который объяснял, что фильм имеет возрастную категорию «15+». Найдя соответствующую графу в самом свежем, но уже сильно потрепанном экземпляре «Хэллиуэлла», Смит испытал сильный позыв поставить галочку заранее. Он сопротивлялся этому импульсу: все-таки сперва надо фильм посмотреть. А то мало ли что может тебя отвлечь. Телефон там или стук в дверь. Или видеомагнитофон зажует пленку. Или вдруг бац – и инфаркт. Такие случайности, как он считал, ему совершенно не грозят, причем в равной степени, и все же оставался суеверен.

В офисе, где он работал, его прозвали Видеомалышом, но называли так только за его спиной. Настоящих друзей у него не было, на контакты он не вдохновлял. И не то чтобы Иэн Смит, Видеомалыш, был неприятен или агрессивен – просто совсем необщителен. Хотя он проработал в Муниципальном отделе планирования четыре года, большинство коллег знали о нем немного. Он почти не общался с ними и ничего о себе не рассказывал. А так как интереса к сослуживцам Смит не проявлял, они отвечали ему взаимностью, не обращая особого внимания на эту скромную персону и не усматривая ничего загадочного в его молчании.

Каждый вечер Смит брал от двух до четырех кассет в видеопрокате, мимо которого проходил по пути домой с работы. Сколько именно кассет – это зависело от того, что шло по телевизору, а выбор был большой, с учетом подписки на спутниковые каналы. Вдобавок он состоял в нескольких видеоклубах, специализировавшихся на старых, редких, иностранных, артхаусных и порнографических фильмах, недоступных в обычном прокате, но указанных в «Хэллиуэлле». Обеденный перерыв он обычно проводил, составляя расписание предстоящих просмотров, и, раз составив такое расписание, никогда от него не отклонялся.

Еще Иэн Смит иногда смотрел футбол по «Скай спорт» или мыльные оперы, но только чтобы убить время, если не удавалось найти ничего стоящего на «Скай муви ченнел», в видеопрокате или среди пришедшего по почте. Он всегда держал при себе самый последний «Кинопутеводитель Хэллиуэлла», неизменно отмечая желтым маркером каждый просмотренный фильм, а также давая картинам свой собственный рейтинг по продвинутой шкале от 0 до 10. Вдобавок он завел записную книжку, чтобы фиксировать самые новые поступления, еще не включенные в его «библию». Каждый раз, как выходило новое издание «Хэллиуэлла», Смит переносил туда свои прежние пометки, а старое издание выбрасывал. Его часто тянуло заняться этим приземленным делом в обеденный перерыв. Теперь уже очень немногие фильмы оставались неоптиченными.

Время как расширенное понятие, за пределами ежедневной рабочей рутины, просмотра фильмов и сна, стало несущественным для Смита. Стремительно летевшие недели и месяцы не могли быть размечены переменами или событиями в его жизни. Он, можно сказать, абсолютно контролировал тот узкий процесс, к которому свел свое существование.

Иногда все же Смит в кои-то веки отвлекался от фильма и был вынужден размышлять о своей жизни. Так случилось во время просмотра «Безумного Макса под куполом грома». Этот фильм стал разочарованием. Первые две картины про Макса были низкобюджетной культовой классикой. Сиквел же являлся попыткой обтесать Макса по-голливудски. Фильм с трудом удерживал внимание Смита, которое ночью всегда слабело, чем позже, тем явственнее. Но нужно было досмотреть до конца; еще одна галочка в его книге, и там не так уж много осталось. Сегодняшний фильм его утомил. Рефлексия была Смиту не свойственна, но когда он уставал, те мысли, которые он обычно подавлял, могли просочиться в область сознательной активности головного мозга.

Жена бросила его почти год назад. Смит сидел в кресле, пытаясь позволить себе ощутить утрату, боль, но этого ему не удавалось. Он ничего не чувствовал, кроме смутной неловкости и вины оттого, что не испытывает никаких чувств. Он думал о ее лице, о сексе с ней и, возбудив себя, занялся минимальным онанизмом и все равно не ощутил ничего, кроме соответствующего спада физического напряжения. Будто жена существовала лишь как мимолетный образ в его сознании, неотличимый от тех образов порнографического кино, которые помогали ему достичь разрядки. Он никогда так просто не достигал оргазма, когда действительно был с ней.

Иэн Смит заставил себя снова сосредоточиться на фильме. Что-то в его сознании словно обрывало цепь размышлений, прежде чем они причинят ему неудобство; своего рода психический контроль качества.

Смит не любил говорить о своем хобби на работе, да и вообще не очень любил говорить. Но как-то раз в офисе Майк Флинн застал его с «Хэллиуэллом» и, видя, как он судорожно работает маркером, сказал что-то, чего Смит толком не разобрал, зато услышал иронический смех своих коллег. Взволнованный, он, к собственному удивлению, начал, нехарактерно и почти безотчетно, лепетать о своей страсти и ее размахе.

– Ты, должно быть, без ума от видео, – сказала Ивонна Ламсден, вопросительно поднимая брови.

– Всегда любил кино, – кивнул Смит.

– Скажи мне, Иэн, – спросил Майк, – что ты будешь делать, когда посмотришь все перечисленные фильмы? Что будет после того, как ты отметишь абсолютно все?