Помоги проекту - поделись книгой:
После этого первый консул и Реаль расстались очень недовольные друг другом.
В Париже была объявлена тревога. Все силы полиции и жандармерии были подняты на ноги. Как в былые времена террора, арестовывали всех подряд — достаточно было хоть малейшего подозрения или доноса. 15 февраля 1804 года был арестован и генерал Моро.
Проведение ареста было поручено майору элитной жандармерии Анри. Он встретил генерала по дороге из Парижа. Тот был в своей карете один. Майор Анри сидел в своем служебном кабриолете. Увидев генерала, он приказал кучеру остановиться, подошел к его карете, открыл дверь и полным уважения голосом сказал: «Извините, генерал, но мне поручена очень неприятная миссия — вот, посмотрите!»
Моро прочитал протянутый ему ордер и вернул его майору, не проронив ни слова. После этого он вышел из кареты, пересел в его кабриолет и позволил отвезти себя в тюрьму Тампль, не привлекая к себе ничьего внимания.
Что ему оставалось делать? С начала 1801 года он жил обособленно, почти никого не принимал, мало (во всяком случае, по внешним проявлениям) интересовался политикой, редко показывался на людях. Денег на жизнь ему вполне хватало, и заботиться о хлебе насущном не было никакой нужды. Единственное, в чем Моро был тверд и непоколебим, так это в нежелании служить первому консулу. Но это отнюдь не преступление. Славы у него было предостаточно, и компрометировать себя сотрудничеством с новым режимом он не желал. Со стороны могло показаться, что Моро превратился в обыкновенного сельского отшельника, индифферентного ко всему, что происходит за пределами его имения.
Когда Фош-Борель первый раз обратился к нему и заговорил о Пишегрю, генерал выслушал его. Да и глупо было бы упираться. В конце концов, почему бы ни узнать новости о бывшем товарище по оружию…
Факт возвращения Пишегрю во Францию Моро дипломатично назвал признанием его очевидных заслуг перед отечеством, и у Фош-Бореля сложилось впечатление, что Моро проявил большую заинтересованность во встрече. А еще ему показалось, что Моро весьма недоволен своим теперешним положением, ненавидит Наполеона и готов на все, чтобы столкнуть его с высоты, на которую тот забрался. После этого к делу подключился генерал Ляжоле, служивший раньше в армии генерала Моро и пользовавшийся его доверием, а уже он организовал встречу Моро с Пишегрю и Кадудалем.
Моро готовился увидеть одного Пишегрю и, увидев рядом с ним незнакомого человека, насторожился. Но Кадудаль не замедлил представиться:
— Я — Жорж Кадудаль, сын мельника из Бретани. Мы с вами равны в чинах, но я стал генералом королевской милостью.
Моро усмехнулся:
— А, Кадудаль — знаменитый вождь вандейских шуанов? Личность, достойная уважения, хотя бы как храбрый противник.
— Здравствуй, Моро, — вступил в разговор Пишегрю. — Знал бы ты, как странно мне видеться с человеком, предавшим меня. Знаешь, дружище, благодаря тебе я совершил увлекательное путешествие в Гвиану. Но мне повезло, я сумел бежать…
Моро решительно перебил его:
— Ты не прав, Пишегрю! Твою переписку с принцем Конде я никому не показывал несколько месяцев. Признай, в те непростые времена это было крайне опасно. Я рисковал жизнью ради тебя. А ты? Давай-ка вспомним, кто кого предал. Это не я — это ты изменил революции ради служения Бурбонам. Говоришь, сумел бежать? Что ж, молодец. Сидеть никому не хочется. А вот мне тогда бежать было некуда. Я был разжалован, оклеветан… Вот она, моя голова! Спроси, как она уцелела?
Пишегрю рассмеялся ему в ответ:
— Твоя голова уцелела, но не для того ли, чтобы проклятый корсиканец уселся тебе на шею? Ну и как тебе твоя новая жизнь? Где же твои былые убеждения?
Кадудаль резко оборвал перебранку двух генералов:
— Прекратите! Мы пришли сюда не для того, чтобы осыпать друг друга претензиями.
— Да уж, не для этого, — согласился Моро. — У вас, как я понял, есть ко мне дело…
Выслушав Кадудаля и Пишегрю, Моро быстро понял, что от него хотят. Понял он и то, что роялисты явно ошиблись адресом. Что за новость? Они что, все сошли с ума там, в Лондоне? Его, республиканского генерала Моро, они хотят сделать знаменем роялизма?
Кадудаль тем временем перечислял фамилии людей, находившихся в Париже и готовых хоть сейчас выступить вместе с ним.
— Я захвачу Бонапарта, а потом за деньги буду показывать его в клетке.
Моро был неприятен этот огромный человек, грубо слепленный из мышц и сухожилий, и он честно признался: да, он противник Наполеона, но у него совсем иные к нему претензии, нежели у роялистов.
— Роялистам важно, кто будет находиться на престоле, меня же волнует судьба народа Франции. Вас ввели в заблуждение относительно моих убеждений. Мы никогда не будем друзьями. Как бы ни презирал я зарвавшегося Бонапарта, я никогда не пойду за вами на его уничтожение, чтобы во Франции снова воцарились преступные Бурбоны.
— Ты всегда был идеалистом, — сказал Пишегрю. — Даже когда твоему отцу рубили голову, ты не пошел за мной в эмиграцию. И чего ты достиг? Ваша хваленая свобода теперь упрятана за решетки тюрем, ваше братство состоит в суетливой толкотне за чинами и наградами, а про ваше равенство я вообще не хочу говорить. Бонапарт уже показал всем, что он понимает под равенством. Ну и кто оказался прав? Ты или я?
— Знаешь, Пишегрю, я тоже не люблю Бонапарта. Вы можете делать с ним, что хотите, но не надо мне говорить о Бурбонах. Я не могу себе позволить встать во главе какого-либо движения, выступающего за их возвращение во Францию. Это глупо. Любая подобная попытка наверняка обернется провалом.
Все складывалось очень плохо. Слушая слова Моро, Кадудаль был оскорблен и возмущен. На героя Гогенлиндена очень серьезно рассчитывали, а он явно не хотел оправдывать этих ожиданий. Слишком уж все хорошо у него складывается. Слишком уж уверенно он себя чувствует. Вот если бы он оказался скомпрометированным в глазах новой власти, у него не было бы другого выхода, кроме как поддержать ее противников.
Генерал Моро был бретонцем, но он никогда не принимал движение шуанов и ненавидел подстрекателей-англичан. В неменьшей степени чужда ему была и аристократия в любых ее проявлениях. Он был сам по себе: гордый, неприступный, надменный.
Жорж Кадудаль тоже был бретонцем, не менее гордым и надменным, чем Моро.
— Довольно слов, Пишегрю! — сказал он. — Моро — честный человек, и он честно сказал нам, что думает. Мы не виноваты, что нас ввели в заблуждение относительно него. Я думаю, что нам лучше всего извиниться за беспокойство и уйти.
Но ушли не они, а Моро. Он повернулся и быстро зашагал прочь. При этом его не оставляло неприятное ощущение, что он оказался втянутым в опасную историю. Внезапно он остановился и сказал, обращаясь к Пишегрю:
— Попомни мои слова: любая попытка вернуть к власти во Франции Бурбонов наверняка обернется провалом.
После того как генерал Моро ушел, Кадудаль презрительно фыркнул:
— Роялист должен оставаться роялистом, и любой из них мне больше по душе, чем этот фанфарон.
Генералу Пишегрю ничего не оставалось, как держать свои эмоции при себе. Ему очень не нравился мужлан Кадудаль — такой же сорвиголова, как и вся его банда. Быть в одной упряжке с ним для бывшего генерала Республиканской армии было занятием не из приятных. Но что делать, так уж сложилась жизнь. После этого он еще несколько раз тайно встретился с Моро. Два заслуженных генерала, два бывших товарища, они подолгу беседовали, пытаясь разъяснить друг другу свои позиции, но 15 февраля переговоры вдруг оборвались: генерал Моро был арестован и препровожден в тюрьму Тампль.
Когда Наполеону доложили об аресте генерала Моро, тот спросил:
— Он оказал сопротивление при аресте?
— Нет, — ответил государственный советник Реаль.
— Он просил дать ему возможность написать мне?
— Нет.
— Просил о встрече со мной?
— Нет.
— Странно… Но этот Моро еще плохо меня знает. Его будут судить по всей строгости закона.
Когда вечером Жозефина поинтересовалась, что ждет несчастного генерала, Наполеон буркнул:
— Смерть или пожизненное заключение.
— Да как ты можешь так говорить! — воскликнула Жозефина. — Ты просто завидуешь Моро! Ведь его слава гремела повсюду, когда о твоем военном гении еще никому толком не было известно! Ты просто хочешь таким образом устранить опасного соперника!
Услышав подобные слова жены, Наполеон взвился:
— Это я завидую Моро! Да побойся бога! Ведь это он обязан мне своей славой! Это я отдал ему лучшие войска, оставив себе в Италии лишь одних новобранцев!
Все больше распаляясь, Наполеон заходил по комнате, заложив руки за спину:
— Запомни, Жозефина, я никому не завидую и никого не боюсь! Нас с Моро давно хотели поссорить, но он, ты сама видишь, оказался слишком слаб и тщеславен. Он поддался на посулы сомнительных политиканов, желающих свалить меня. Он вступил в контакты с заговорщиками — значит, он виновен. А они все еще меня узнают…
На следующий день стены всех домов в Париже были увешаны воззваниями следующего содержания:
Противники Наполеона, в свою очередь, расклеили повсюду свои листовки:
Неаполитанский дипломат маркиз де Галло, находившийся в те дни в Париже, писал:
В ночь с 27 на 28 февраля был арестован и Пишегрю, выданный полиции за 100 000 франков неким Лебланом, хозяином квартиры на улице Шабанэ, дом 39. Французский историк Андре Кастело пишет об этом так:
Потом Леблан как ни в чем не бывало вернулся к Трейлям, а в девять вечера проводил генерала к себе домой. Сам он сказал, что переночует у приятеля. Ночью полицейские при помощи дубликата ключей неслышно проникли в квартиру, где находился Пишегрю, и набросились на него спящего. Комиссар Комменж написал потом в протоколе:
Три человека навалились на Пишегрю. Едва проснувшись, он почувствовал страшное давление чьих-то больших пальцев у себя на подбородке, остальные пальцы железным кольцом сдавили ему гортань.
— Смотри, не сломай ему шею! — крикнул кто-то.
С неимоверной силой, давление которой он все время чувствовал на своей шее, генерал был приподнят и приведен в сидячее положение, что дало ему возможность осмотреться вокруг себя и получше разглядеть нападавших. Очевидно, что это были опытные в подобных делах субъекты. Сопротивляться было невозможно, но Пишегрю все равно минут пятнадцать продолжал бороться. Наконец, совершенно обессиленный и израненный, он прохрипел:
— Все, я сдаюсь, отпустите меня.
Его завернули в одеяло, перетянули веревками, бросили в фиакр и повезли к Реалю на допрос.
— Ваше имя? — спросил государственный советник.
— Вы его знаете так же хорошо, как и я, — с презрением ответил генерал.
— Вы знакомы с Жоржем?
— С каким таким Жоржем?
— Тем самым, что прибыл из Англии, чтобы убить первого консула.
— Уж не думаете ли вы, что я могу быть связан с такими злодеями? — возмутился Пишегрю. — Я не знаю этого человека.
Пишегрю был красив, но тип его красоты нельзя было назвать симпатичным. Тонкие черты его лица были идеально правильны; все дело портил рот, контрастировавший с благородством черт верхней части лица. Это было умное и очень подвижное лицо, на котором выражение каменной решительности порой сменялось полным бессилием и неуверенностью.
— Откуда вы прибыли в Париж? — продолжал Реаль.
— Какая разница!
— С кем вы приехали?
— С самим собой.
— Знаете ли вы генерала Моро?
— Все знают, что раньше он служил под моим начальством.
— Виделись ли вы с ним после вашего приезда в Париж?
— Мы — военные. К тому же враги. В подобных условиях люди видятся друг с другом только со шпагами в руках.
— Знаете ли вы, кто я?
— Кажется, знаю.
— Я всегда отдавал должное вашим военным талантам.
— Рад за вас. Вы закончили?
— Вам сейчас перевяжут раны.
— Не нужно, ведь вы все равно меня расстреляете. Оставьте меня в покое.
По свидетельству личного секретаря Наполеона Бурьенна, Пишегрю отказался подписывать какие-либо бумаги. В своих «Мемуарах…» Бурьенн потом написал:
После этого генерал не ответил ни на один из вопросов, решив принять вид человека, настолько погруженного в мысли о своем бедственном положении, чтобы не замечать ничего вокруг себя. Его отправили в тюрьму Тампль, откуда живым ему уже не суждено было выйти.
В тюрьме допросы следовали один за другим, но Пишегрю решительно отказывался что-либо сообщить полиции. Стендаль в книге «Жизнь Наполеона» рассказывает:
Все было бесполезно. Тот же Стендаль констатирует:
Поделиться книгой: