Грозный змей

Майлз Кэмерон

Грозный змей

Посвящается участникам Compagnia della Rose nel Sole

ПРОЛОГ

По северу Новой и Древней земель катилась весна. Она пришла в Галле, и в Этруссию, и в Арелат, где люди начали снова бояться ночи, и в Иберию, где весна оказалась ранней. Но прежде всего она явилась на поля Окончании, где земледельцы и их жены приступили к своему непростому труду, как только лед в старых бороздах растаял и земля перестала быть твердой, как булыжник. Все, от йоменов, живущих в каменных домах и впрягающих в свои плуги быков или сильных лошадей, до обитателей крошечных хижин на самом краю плодородной земли, которые впрягались в самодельный плуг сами, а править доверяли старшему из своих детей, – все взрезали холодную землю бороздами. С каждым днем эти борозды тянулись все дальше на север, к границам, а иногда – к обгоревшим полям Джарсея и снова на север, к реке Альбин и к Брогату, где было меньше простых крестьян и больше богатых йоменов, но еще больше батраков вообще без земли. Огромные железные лемехи глубоко взрезали почву, готовя ее к теплу. С севера на юг земля, доступная человеку, постепенно преображалась.

То же солнце, которое оживило поля, согрело и ристалища. Во дворах замков, у конюшен, под внешними стенами, в пересохших рвах устраивали марсовы поля – площадки, где юноши, а иногда и девушки учились сражаться. Мужчины постарше растягивали ноющие мышцы, отогревали на солнышке застывшие за зиму суставы и кляли уходящую юность или собственный возраст. Мужчины, которые жили войной, обнаруживали, что за зиму раздались в талии, и работали как можно усерднее, заодно изнуряя себя постом. Чем больше ходило слухов о войне, тем сильнее становились их удары по чучелу и соломенной мишени. С запада Окситании, из Джарсея и Брогата доносились известия о набегах Диких. Голодные люди и нелюди, не обращая внимания на дурную погоду, нападали на одинокие хутора и лесные дома. Некоторым благородным рыцарям к первому воскресенью поста уже довелось обагрить оружие. Дракон, взглянув на эти земли с высоты, увидел бы не только крестьян, занятых пахотой, но и дым от пожарищ вдоль западной границы между владениями людей и Диких.

Там же, куда ирки и боглины дойти не могли, воители готовились к турниру, который король устраивал в Харндоне. Подгоняли броню, чинили кольчуги, полировали и правили старые доспехи и мечтали попасть в свиту лордов, которые будут сражаться пред взором самого короля Альбы. О подготовке к турниру говорили все: жонглеры и трубадуры, певцы и шлюхи, лудильщики и ландскнехты, шерифы и монахи, все мужчины и женщины, месившие ногами раскисшую грязь дорог.

От Окситании до Брогата ходили слухи, что в Морее Красный Рыцарь одержал невероятную победу и стал владыкой целой страны. В Окситании распевали новую песню о нем и его войске. Когда же трубадуры возвестили, что он набирает пополнение, двадцать юношей обняли своих матерей, надели броню и поскакали на север, в далекий край, к гостинице в Дормлинге.

Была весна, и молодежь думала только о войне.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГОСТИНИЦА В ДОРМЛИНГЕ – ВОЙСКО

Изюминка стояла на столе. На ней было алое платье, зашнурованное на левом боку – и шнуровка показывала, что рубахи под платьем нет.

Она пела:

Моя сестричка Сью всегда была тупой: Не бегала туда, куда другие шли толпой. Там танцы, и вино, и табуны парней. Она пришла туда, и стало все нормально с ней. Она не бывала там, Она не бывала там. Ее парнишка подхватил И на колени посадил. Потом пощекотал Ее промеж грудей. Она не бывала там, Теперь бывает каждый день! Я пару лет назад девчонку целовал. Ее жадюга-муж ей ни монеты не давал. Она прикрыла дверь, когда он спать прилег, И запустила руку в его толстый кошелек. Она не бывала там, Она не бывала там. Она взяла чуток деньжат: Пусть лучше у нее лежат. Припрятал капитал? И хрен с тобой, злодей! Она не бывала там, Теперь бывает каждый день![1]

Голос у нее был не слишком-то красивый, скрипучий. Уилфул Убийца даже сказал своим дружкам, что она поет как попугай, а не как соловей. Но пела она громко и пронзительно, а мелодию и припев знали все.

Под «всеми» подразумевались сидевшие в общем зале громадного каменного трактира в Дормлинге, который считался самым большим заведением на всем свете. Там были арки и приделы, как в церкви, и огромные колонны с каменными контрфорсами, и погреба, известные по всей округе. Стены в два человеческих роста были увешаны гобеленами, такими древними и засаленными, насквозь продымленными за шесть сотен лет и измазанными сажей, что никто уже не знал, что на них изображено. Кажется, на самой широкой, задней стене растянулся дракон – прямо за длинной стойкой, которая отделяла слуг и нескольких избранных гостей от целой армии посетителей в зале.

Потому что сегодня, в самую холодную ночь месяца, когда на шатрах лежал снег, войско Красного Рыцаря – точнее, та его часть, которая не торчала в казармах в Ливиаполисе, – заполнило трактир по самые стропила. Еще тут толкались морейцы, горцы и пестрая толпа наемников, шлюх, игроков и глупых юнцов и девиц, которые разыскивали здесь то, что сами они величали «приключениями». В их числе были и двадцать буйных молодых рыцарей из Окситании, приблудившийся к ним трубадур и их оруженосцы, вооруженные до зубов и жаждавшие драки.

Толпа набилась в общий зал так плотно, что самая хрупкая и хорошенькая из дочерей Хранителя никак не могла пробраться в другие, малые залы. В руках у нее был деревянный поднос с кожаными кружками, и люди, топтавшиеся на полу из двухдюймовых дубовых досок, пытались расступиться перед ней, но не могли.

Хранитель развел во дворе четыре гигантских костра и расставил там столы на козлах; эль подавали и в просторном каменном амбаре, но все хотели непременно зайти в сам трактир. Мороз, из-за которого заледенела вода в прудах, а животные в загонах, стойлах и на верхних пастбищах жались ближе друг к другу, тоже способствовал притоку посетителей. Людей в общем зале набралось так много, что хозяин опасался, как бы кого не задавили до смерти – или, что еще хуже, как бы кто не провел у него время, ничего не заказывая.

Хранитель повернулся к парню, который стоял рядом с ним за стойкой. Парень был темноволосый, зеленоглазый и нарядился сегодня – как, впрочем, и всегда – в красное. Он озирал зал с таким же удовлетворением, с каким ангел смотрел бы на дела праведников.

– Твое гребаное войско и все лошади одновременно? А подождать неделю вы не могли? В холмах не хватит фуража на всех. – Хранитель едва не визжал и сам это слышал.

Габриэль Мурьен, Красный Рыцарь, капитан, Мегас Дукас, герцог Фракейский и обладатель еще десятка титулов, дарованных ему благодарным императором, сделал большой глоток черного сладкого зимнего эля и улыбнулся:

– Будет фураж. В Брогате теплее. На Альбине началась весна, – он снова улыбнулся, – и это только крошечная часть моего войска.

Улыбка стала шире, когда он посмотрел на стол вербовщика, стоявший у стены. Там толкались юные авантюристы из шести стран и трех народов.

– И войско растет, – добавил он.

Сорок человек Хранителя (все – его родня, большинство – одетые в ливреи) стояли у длинной стойки, как часовые на посту, и с невероятной скоростью разливали эль. Габриэль наблюдал за ними с удовольствием, с каким профессионал смотрит на работу других. Ему нравилась сноровка жены Хранителя, которая подсчитывала барыши, нравилась скорость, с какой исчезали со стойки монеты и делались зарубки на бирках, нравилось, как ловко вскрывают бочки и разливают эль по кувшинам, как из кувшинов эль перетекает во фляжки, кожаные кружки, захватанные котелки, нравилось, как люди в строгом порядке ходят от стойки к бочкам, громоздящимся у стены, и обратно – так строй арбалетчиков стреляет залпами, меняясь потом местами со вторым рядом.

– А деньжата у них водятся, – нехотя признал Хранитель.

Его старшая дочь Сара, красивая рыжеволосая женщина, уже успевшая выйти замуж, овдоветь и родить ребенка, за которым нынче присматривала двоюродная сестра, – стояла на месте Изюминки и пела старую, очень старую песню. Припева там не было, и горцы только мычали вслед за ней мелодию. Когда один из морейцев попытался подобрать песню на мандолине, тяжелая рука легла ему на плечо, и он немедленно заткнулся.

Хранитель смотрел на дочь так долго, что жена перестала подсчитывать монеты и воззрилась на него самого. Он пожал плечами:

– У них есть деньги. Вы неплохо повеселились на востоке, слыхал я.

Красный Рыцарь прислонился плечом к углу между низкой полкой и тяжелым дубовым буфетом за стойкой.

– А то.

Хранитель посмотрел ему в глаза:

– Я постоянно слышу новости, но ничего в них не понимаю. Расскажи мне правду, будь так любезен.

Габриэль помолчал, допил свой эль и уставился на дно серебряного кубка. Скупо улыбнулся Хранителю.

– Это длинная история.

Хранитель приподнял бровь и окинул взглядом волнующееся море людей. Толпа призывала сэра Алкея, на все лады распевая его имя.

– Я все равно не могу уйти, даже если захочу, – сказал Хранитель, – меня разорвут на части.

– Ладно, – согласился Габриэль. – Откуда мне начинать?

Сара, раскрасневшаяся от пения, нырнула обратно за стойку и забрала у сестры младенца. Улыбнулась Красному Рыцарю:

– Вы будете рассказывать историю? Христос всемогущий! Все хотят вас послушать.

Габриэль кивнул. Кубок как по волшебству наполнился элем. Орудием своим волшебство избрало крепкую молодую бабу в кружевном чепце. Она улыбнулась рыцарю.

– Не так-то просто ее начать, милая, – улыбнулся он подавальщице в ответ.

Сара была слишком юна, чтобы понять его сомнения.

– Так начните с начала! – посоветовала она.

Габриэль странно дернул губой – примерно так кролики дергают носом.

– У этой истории нет начала. Она просто длится и длится и уходит в прошлое бесконечно далеко.

Хранитель закатил глаза.

Габриэль понял, что выпил слишком много.

– Ладно. Помните битву при Лиссен Карак?

Прямо за спиной у Красного Рыцаря расхохотался Том Лаклан. Габриэль Мурьен кивнул, и погонщик Лаклан – семифутовый гигант, одетый в серое и клетчатое, украшенный широким серебряным поясом, вооруженный мечом длиной с пастуший посох, – зашел за стойку.

– Мы все помним битву при Лиссен Карак. Славное было дело.

Габриэль пожал плечами, угрюмо улыбнулся и указал на прикрытую стеклянным колпаком свечу на буфете. Вокруг огонька порхал десяток мотыльков разного размера.

Прямо в толпе Мэг ощутила притяжение силы. Она напряглась.

Он стоял на чистом новом мозаичном полу своего Дворца воспоминаний. Пруденция снова оказалась на своем постаменте, и на этот раз ее статуя была вырезана из теплой слоновой кости, а не из ледяного мрамора. Черты лица выглядели более подвижными, чем были в его юности, а волосы остались такими же – черными с проседью.

В глубине души он понимал, что сейчас это всего лишь симулякр, а не воплощенный дух, но таков был последний дар магистра Гармодия, и ему нравилось на время возвращать ее.

– Immolate tinea consecutio aedificium[2], - сказал он.

Пруденция нахмурилась:

– Слишком… драматично.

Он пожал плечами.

– Я известен своим высокомерием и склонностью к ярким поступкам. А он слеп и, если мне повезет, припишет происходящее как раз моему высокомерию. Представь, что это дымовая завеса для нашего гостя. Если он вообще появится.

Костяные мышцы не шевельнулись, но каким-то образом стало ясно, что она дернула плечом. Возможно, дело было в неодобрительном фырканье.

– Катерина! Фалес! Искандер! – тихо сказал он, и Дворец воспоминаний закружился вокруг него.

Главный зал Дворца был выстроен – или вспомнен – в виде купола, который поддерживали три ряда арок. Между ними в нишах стояли статуи разных важных людей. Последний год практики отточил навыки Габриэля и позволил добавить еще один ряд.

Внизу стояли тринадцать святых, основа его силы: шесть мужчин, шесть женщин и андрогинный Святой Михаил между ними. Выше святых шел ряд философов, которые скрасили дни его юности, – древние мыслители разных времен и школ. Теперь же над ними встали еще тринадцать статуй, родом из нынешних времен: шесть мужчин, шесть женщин и одна неясная фигура в плаще. Их установил Гармодий, и у Габриэля имелись кое-какие соображения по поводу того, кого изображали эти статуи. Он знал святого Аэтия, который убил императорскую семью, знал короля Жана ле Прё, не пустившего ирков в Этруссию после гибели Архаического мира, знал императрицу Ливию и Аргентию, воинственную королеву Иберии.

Когда он называл имена, статуи шевелились. Точнее, шевелился весь ряд, в котором стояла названная статуя. Наконец все три ряда заняли правильное положение над гигантским талисманом, который охранял зеленую дверь в конце зала. Недавно тут появилась вторая дверь, прямо напротив первой, – маленькая, красная, с решеткой. Он знал, что за ней, и предпочитал не приближаться. В пол перед постаментом Пруденции был вделан бронзовый диск с серебряными буквами и небольшим рычагом. Габриэль сам его придумал и надеялся, что использовать его никогда не придется.

– Рыбы, – сказал он.

Под самым нижним рядом статуй тянулся пояс, бронзовый на вид, отделанный рельефами, золотом, серебром и эмалью – украшения изображали тринадцать созвездий зодиака. Пояс тоже повернулся, но в другую сторону.

Солнечный свет прошел через огромный кристалл, встроенный в купол, коснулся созвездия рыб и обратился золотым лучом.

Зеленая дверь отворилась. За ней сияла решетка, будто сделанная из раскаленного добела железа. Из-за решетки разливалось зеленое свечение, которое затопило весь зал, не затмив, впрочем, золотого луча.

Он довольно ухмыльнулся и…

…щелкнул пальцами. Порхавший по залу мотылек рухнул на пол.

– Неплохо, – рассмеялась Сара, – а как насчет мышей?

Ее четырехмесячный сын жадно посмотрел на мать и попытался нашарить ртом сосок.

Габриэль рассмеялся.

– Как я уже говорил, магистр, который нынче зовет себя Шипом, а когда- то звался Ричардом Планжере, вел армию Диких к Лиссен Карак. Он собрал всех своих союзников: западных боглинов, каменных троллей, золотых медведей из горных племен, незамиренных озерных ирков, виверн и Стражей. То бишь всех Диких, которых легко заманить обещаниями. Он даже сумел увлечь за собой сэссагов из Великого дома, которые живут в Стране Тыкв, к северу от Внутреннего моря.

– И они убили Гектора! Да падет на их головы гнев Господень! – Ненависть Сары к убийцам мужа пылала ярче ее волос.

– Не могу с тобой согласиться, милая, – сказал Красный Рыцарь. – Шип – их гость. Они оставили его у себя. И к тому же сэссаги и Хуран могут считать нас убийцами и захватчиками, отобравшими их землю.

– Это было тыщу лет назад! – сплюнул Плохиш Том.

Габриэль пожал плечами. У него за спиной сэр Алкей играл на древней кифаре и исполнял древнюю песню странным бесплотным голосом. Он пел на высокой архаике, и воздух вокруг него светился от потоков силы.

Сэр Майкл пролез под стойкой и нашел себе местечко. Кайтлин, его жена, была на сносях и едва могла ходить вперевалку, поэтому уже спала в одной из лучших кроватей трактира. Изюминка – то есть госпожа Элисон – многозначительно смотрела на горца, пока он не раздвинул людей и не освободил ей местечко у себя под боком.

Когда она проходила мимо, он сделал естественное, но весьма неразумное движение – попытался ее приобнять. В следующее мгновение он увидел прямо перед лицом жесткие дубовые доски. Ее возлюбленный, граф Зак, переступил через поверженного горца и навис над стойкой.

Горец вскочил, закипая гневом, и обнаружил рожу Плохиша Тома на расстоянии вытянутой руки. Он вздрогнул.

Том держал в руках полный кувшин эля.

– Пей давай, – велел он.

Хранитель мрачно оценил вторжение альбанцев, которое начало угрожать бесперебойной подаче эля.

– Я разве не отвел вам отдельный зал? – спросил он у капитана.

– А ты хочешь услышать мою историю? – поинтересовался тот.

Хранитель только крякнул.

– Значит, Шип…

И каждый человек, услышавший его, осознал, что капитан – или герцог, или какой там дурацкий титул он носил в эти дни – только что произнес имя Шипа в третий раз.

В трехстах альбанских лигах к северо-западу Шип замер под поздним зимним снегопадом. Он стоял на самой восточной оконечности острова, который он подчинил себе, сделал своей цитаделью, и огромные волны пресного Внутреннего моря накатывались на скалистое побережье и взлетали в воздух на высоту десяти человеческих ростов, влекомые суровым восточным ветром.

В заливе ломался лед.

Шип пришел сюда, чтобы приготовить заклинание, точнее, целую сеть заклинаний против своего врага – Гауз, жены графа Западной стены. Он почувствовал свое имя – как будто мотылек взмахнул крылышками у самого лица в жаркую летнюю ночь. Многие произносили его вслух, столь многие, что часто он не обращал внимания. Но на этот раз его назвал по имени кто-то достаточно могущественный, чтобы через весь мир Шип ощутил взрыв силы в эфире.

Второй раз был тише. Но всегда надо ждать третьего, и ни один из тех, кто владеет искусством, не забудет произнести его имя трижды, если захочет позвать.

Но третий раз оказался случайным, презрительным. Тощие костлявые руки Шипа вздрогнули.

Темное Солнце не был обычным врагом, и он стоял в месте силы, окруженный друзьями. И он снова ослепил Шипа, как бывало и раньше. Осторожно, вынуждая себя успокоиться – правда, редко кто скрипит при этом зубами, – Шип зарастил маленький разрыв в эфире, который возник при произнесении его имени, и вернулся к своим делам.

Но его терпение кончилось, а гнев – Шип мельком ощутил черную дыру в памяти и не вспомнил, что когда-то он не терпел гнева, – вырвался на свободу. Часть он влил в свои чары против Гауз. Какая месть была бы лучше? Но он по-прежнему ощущал, что Темное Солнце унизил его, и ненавидел своего врага.

И он тут же приступил к делу, не раздумывая. Нападающие были направлены в другую сторону. Караул – перебит. Страж – люди назвали бы его владыкой демонов – подкуплен.

«Как тебе это, смертный?» – подумал Шип и вернулся к своим чарам.