Помоги проекту - поделись книгой:
— Жерар, — сказал он после минутного раздумья. — В руках Наполеона были все книги, журналы и типографские станки Европы. Это как сейчас CNN, TF1 и иже с ними, плюс весь интернет и все социальные сети вместе взятые. Ему ничего не стоило вбить в головы обывателей любые версии событий. Имейте в виду: на сжигание древней столицы империи требовалось высочайшее повеление. А его не было. Фельдмаршал Кутузов также не имел полномочий отдать такой приказ Ростопчину — тогдашнему градоначальнику. Более того, на совете в Филях Ростопчин призывал оставить Москву именно для того, чтобы избежать кровопролития и превращения Москвы в пепел! Такие вот дела, Жерар.
Антон замолчал. Он любил подискутировать на исторические темы, однако сейчас отчего-то больше всего хотел понять, что же в действительности нужно этому французу в Москве. На наивного кладоискателя он точно не похож. Взрослый, рассудительный человек, взгляд хитрый и проницательный. Про войну кое-что знает, да еще столь отдаленную от нас во времени. Для иностранца это огромная редкость.
— Предлагаю пока оставить Наполеона в покое, Жерар, — с улыбкой произнес Антон. — Так вы прибыли в Москву только для того, чтобы клад отыскать?
— Не только. Да и как его отыскать спустя столько лет? — с грустью ответил Жерар.
— Я окончательно запутался, — Антон вздохнул. — Итак, сначала вы утверждаете, что этот ресторан принадлежит вам. Так? Так. Вы рассказываете про клад, спрятанный вашим предком в подвале одного из домов. Разумно предположить, что вы имели намерение его откопать. А еще мы периодически отступаем от темы разговора, чтобы убедиться в том, что мы с вами расходимся в исторических вопросах и причинах пожара Москвы.
— Клад или что там было, мне доподлинно неизвестно, почти два века пролежал в земле. Где-то под этим домом. Может, он все еще здесь. Мне никогда не удавалось обыграть казино или выиграть в лото. А вдруг это все потому, что судьбой мне предназначено когда-нибудь сорвать джекпот?
Антон глядел на француза со смешанными чувствами. С одной стороны, все, что он сейчас услышал, походило на наивный бред. С другой стороны, опыт и привычка разбираться во всем до конца требовали терпения. Он решил выслушать француза, выяснить, вдруг тот не все рассказывает и за банальной историей о спрятанных в землю ценностях скрывается нечто более существенное.
Ждать пришлось довольно долго. Жерар замолчал и увлекся едой. Выглядело это так, будто он выложил Антону все что мог и теперь ждал от него реакции на свои откровения.
— Определенно, Антон, — Жерар наконец оторвался от еды, — вы совершенно нелюбопытны.
— А мне пока не о чем спрашивать, — признался Антон. — Наоборот, я от вас жду объяснений. К примеру, откуда вам известны такие подробности, как точное расположение дома, который давно снесли? Или он сгорел все-таки? И если все это правда, в чем я пока еще сомневаюсь, зачем вы здесь? Чтобы посидеть в заведении, построенном на месте вашей фамильной усадьбы? Или чтобы отобрать кафе у владельца, заявив о своих правах? Реституция в России не работает. Тут концов не найти, кому что принадлежит. А если даже уже что-то принадлежит, то не знаешь, когда и под каким предлогом все в итоге отберут.
— А вы, я смотрю, либерал. Да… Все не так, — отвечал француз. — Конечно, мне никто не поверит.
— Не скажите. Мы народ доверчивый. Поверить могут. Вернуть — никогда. Скидочную карту, впрочем, могут подарить, если докажете, что это когда-то была земля ваших предков. Но не больше десяти процентов.
— Звучит обнадеживающе. Но, помимо материальных ценностей, клад содержал летопись рода моего предка и очень много уникальных книг. Огромная библиотека! Некоторые книги были с дарственными надписями от авторов — современников моего предка! Вас это не увлекает? Ваш друг уверял меня, что в Москве ныне можно доверять только вам… И еще, что вас можно заинтересовать авантюрным проектом. Тем более вам в данном случае ничего не угрожает, нет никакой опасности. Нас не преследуют конкуренты, ибо никому, кроме нас с вами, неизвестна настоящая цель моего визита в Россию.
— Более-менее все логично, — Антон покачал головой. — Мне надо подумать. Как мы с вами будем искать клад? Сделаем подкоп под это здание с другой стороны бульвара?
— Мы что-нибудь придумаем, главное, чтобы вы согласились мне помочь. Уверяю вас, вы не пожалеете. К тому же у этого приключения обязательно будет приятная финансовая составляющая, независимо от конечного результата.
Антон слегка поморщился. Он очень смущался, лишь только речь заходила о материальном вознаграждении за нечто не имеющее отношения к его основной работе. А если в ситуацию вмешивались общечеловеческие нюансы типа поиска следов древнего рода этого странного господина из Лиона, то говорить о стоимости услуг, а тем более торговаться, он не умел и понимал, что уже никогда не научится.
— Ладно, я согласен, — кивнул Антон. — Давайте начнем наши изыскания. Надеюсь, мне не придется из-за этого отменять поездку на Карибы? Давно мечтал посмотреть на тамошние красоты.
— Прекрасно! — воскликнул Жерар. — Как я вам благодарен. А в какое место на Карибах, если не секрет?
— Мартиника. А дальше посмотрим, как пойдет. Мы с Ральфом. У него семейный выезд, а я вроде как с ними.
— У нас будет время повстречаться до вашего отъезда?
— Так я завтра утром улетаю… Жерар, поскольку вы здесь впервые, вам обязательно надо кое на что взглянуть.
Они поднялись по лестнице и оказались в самом роскошном помещении кафе.
— Реально красиво, — прошептал Жерар.
— Да, — улыбнулся Антон. — Вас ничего не удивляет?
— Очень много книг.
— Ваш предок покинул Россию в тысяча восемьсот двенадцатом году? — Антон перешел на шепот.
— Ну да, зимой.
— Значит, все книги, которые он спрятал, были выпущены до тысяча восемьсот двенадцатого года, так?
— Так. Понимаю.
— Конечно, что здесь непонятного? Сейчас мы проведем небольшой эксперимент.
В эту минуту к ним подошел официант и предложил свои услуги.
— Извините, — обратился к нему Антон, — мой гость хочет переместиться с первого этажа сюда, в «Библиотеку». Ему интерьер понравился.
— Конечно, господа, свободные столики пока есть, я сейчас попрошу принести сюда ваши блюда.
Устроившись у окна, они молча дождались официанта.
— Книг тут — море, — произнес Антон словно в пустоту. — Антиквариат или тоже новодел?
— Да что вы, — живо отозвался официант. — У нас очень богатая коллекция. Все сплошь оригиналы.
— Правда? — Антон повернулся к официанту.
— Тут есть прижизненные издания Пушкина. Да и вообще чего здесь только нет.
— Это какая-то единая коллекция, купленная у кого-то, или книги постепенно собирали?
— Не могу знать, — развел руками официант. — В такие вопросы нас не посвящают. Но я в курсе, что коллекция постоянно меняется: что-то добавляется, а что-то хозяин временно забирает.
Антон перевел Жерару все сказанное официантом.
— А какими годами датируются самые старые книги? — поинтересовался Антон.
— Есть кое-что восемнадцатого века, хотя в основном тут собраны издания, вышедшие в девятнадцатом веке, в том числе в самом начале, еще до войны 1812 года.
— Да что вы говорите?!
— Точно так, уверяю вас, господа. Есть и с дарственными надписями. Есть даже книги, в которые вложены письма тех лет. Некоторые никогда не распечатывали. Я сейчас покажу вам…
— Любопытно.
Официант отсутствовал несколько минут и вернулся, держа в руках внушительную стопку книг.
— Вот, глядите: «Графине Лопухиной на память в день ангела от…» Тут неразборчиво. Или вот в этой, смотрите, как интересно: «Вы мужественно сражались в австрийских лесах и заслужили отпуск. Пускай же сей великолепный том послужит Вам развлечением в часы праздности. Князю Знаменскому от сослуживцев по полку». Здорово, правда?
Антон кивнул.
— Что он говорит? — оживился француз.
— Читает дарственные надписи. Перевести вам?
— Нет, не стоит.
Антон заметил, что Жерар помрачнел.
— Я оставлю книги у вас пока, господа, можете полюбопытствовать, — предложил официант и удалился.
Антон открыл том, венчающий стопку.
— «Моему единственному и неповторимому…» — начал он читать, сходу переводя дарственные надписи на английский язык. — Знаете, Жерар, с детства не люблю лезть в чужую личную жизнь. Даже если это личная жизнь давно умерших людей.
— В этом мы с вами схожи. Но сейчас мы вроде как проводим научные исследования. Так что… А вдруг какая-нибудь ниточка?
— «Лейб-гвардии поручику Оренбургского гусарского полка Семену Петровичу Кранке…» — продолжил чтение Антон.
Звание «лейб-гвардии поручик» он перевел как «офицер».
— Кранке — это вроде нерусская фамилия, да? — заметил француз.
— Точно. Кстати, Жерар, а как звали вашего предка?
В ответ собеседник Антона только развел руками.
— Да что вы? — удивился Антон. — Хотите сказать, вам и имя его неизвестно?
— Да, он во Франции жил под вымышленной фамилией — Сибиль. И меня зовут Жерар Сибиль. Но это нам никак не поможет.
— Любопытно, что книги в основном дарили военным людям, — заметил Антон. — Впрочем, военные были тогда элитой общества, самыми образованными людьми. Не знаю, как во Франции, но в России уж точно так обстояли дела. «Капитану Грахову от однополчан…» Так, смотрите, а тут красивое издание какое!
— Что это?
— «История Тридцатилетней войны». И кто же у нас был счастливым обладателем такого чуда? Ага, опять военный: «Ротмистру Михаилу Ивановичу Ушакову, в день именин». В день именин…
Брови француза в изумлении поднялись.
— Что-то не так? — спросил Антон.
— Мне кажется, это у вас надо спросить, все ли так? — произнес Жерар. — Ведь и ваша фамилия тоже Ушаков!
— Правда? — Антон еще раз прочел дарственную надпись. — Верно. Невероятное совпадение. Однако же в нем нет ничего особенного. Ушаков — старинная русская фамилия. Кстати, величайшего адмирала в истории русского флота звали Федор Федорович Ушаков. Удивительный был человек. Его до сих пор почитают образованные люди по всему миру, а на острове Корфу про Ушакова легенды слагают.
— А что такого с ним случилось? Что он сделал? Извините за вопрос, но я вроде бы человек образованный, а фамилию Ушаков впервые услышал, когда ваш друг порекомендовал мне встретиться с вами.
Антон вздохнул с непритворной грустью, в который раз искренне изумляясь невежеству жителей Западной Европы и их беспечному отношению к истории не только других государств, но и собственных стран.
— Если коротко, то в феврале тысяча семьсот девяносто девятого года он спланировал и осуществил операцию по захвату острова Корфу, а именно считавшейся до Ушакова неприступной крепости Керкиры, занятой, извините, французами. Благодаря блокаде и десанту, Ушаков вынудил ваших соотечественников капитулировать, что, на мой взгляд, хорошо: не пришлось кровь проливать…
— Антон, — заметил Жерар, — не находите, что наша беседа носит однобокий характер? В арсенале ваших знаний случайно не нашлось места для рассказа о том, как французская армия победила русских?
— Извините меня за мое невежество, но такого я что-то не припомню, — с улыбкой ответил Антон. — Но история про Корфу очень показательна, ведь победу-то наши одержали не в России, где, как утверждают ваши соплеменники, мы можем побеждать исключительно при помощи воюющего на нашей стороне «генерала Мороза», а в теплом и благодатном краю…
Глава третья
Эту неприветливую страну с ее пыльными, разбитыми дорогами и кривыми, немощеными улицами городов, с ее холодной зимой и промозглой, нагоняющей смертную тоску осенью я невзлюбил сразу. Мне хочется со всех ног бежать при виде любого представителя этого неотесанного и неулыбчивого народа, именующего немцами нас, французов, и вообще всех чужеземцев, скрыться навсегда от этих противных нам, европейцам, понятий о красоте и изяществе! Да и приживутся ли настоящие красота и изящество тут, среди этих бескрайних пустынных лесов, болот и полей? Их поселения сплошь утыканы деревянными и очень редко каменными храмами, купола которых зачастую покрыты чистым золотом, а у ворот при этом целыми днями сидят нищие попрошайки, больные и грязные, тут же питающиеся брошенным из милосердия куском хлеба и здесь же, не отходя далеко, справляющие нужду.
Страшное, навязчивое чувство тоски вызывает у меня сия, с позволения сказать, цивилизация, за которую эти потомки варварских лесных племен и монгольских ханов отчаянно идут на смерть от лучшей армии, когда-либо являвшей этому миру свое великое и грозное лицо.
Здесь не строят, а только перестраивают, достраивают, ремонтируют. Не судят, а казнят, не разбираются, а сразу осуждают. Грязные улицы мостят досками, да так небрежно, что каждой новой весной приходится делать это опять. Злые языки утверждают, будто бы на сем деревянном круговороте наживаются местные купцы и чиновники… Какая неприкрытая подлость!
Забитость и неслыханная нищета низших слоев и тут же — отвратительная, обрамленная в драгоценную оправу дикость и распущенность знати — вот что бросается в глаза любому иностранцу. Справедливости ради, дворянство отличают от черни наличествующие у многих познания в истории и науке и почти повсеместное знание нашего языка. Однако ведь недаром говорят, что и обезьяну при желании можно обучить человеческой речи. Попугаи опять же, бывает, разговаривают даже на китайском языке.
Конечно, нет правил без исключений: знавал и я пару достойных русских, из офицерства, но это, скорее, действительно большая редкость.
Не подумайте, кто вдруг когда-нибудь прочтет эти записки, будто бы я ропщу, ведь мое пребывание здесь есть Промысел Божий… В какой-то момент оно завершится, и я обязательно вернусь в Бретань. В первый же день я отправлюсь на Бель-Иль, поселюсь в лучшем постоялом дворе и сразу же закачу такой пир, какого не видал местный порт с момента строительства цитадели великого маршала Вобана. Ведь именно там, в цитадели, начиналась моя военная служба, там на одной из улиц повстречал я Изабель, там же, недалеко от того места, впервые подрался из-за нее на дуэли и был тяжело ранен в бедро. Меня долго выхаживали местные лекари, и все это время, каждый день, она приходила ко мне в крепостную больницу, а потом уже носила передачи в кордегардию.
Сейчас мне кажется, что целое столетие минуло с тех счастливых дней… Изабель не ждет меня более. Зато портовые девки будут все мои. Вернусь я героем, пережившим страшную русскую экспедицию. А герои никогда не остаются без женской ласки.
Как же я не понимал этого раньше: я счастливый человек, коль скоро у меня есть шанс снова оказаться во Франции, которая в сравнении с Россией являет собой сущий на земле рай?!
Надо только постараться выжить, не попасть под русскую пулю или разрыв гранаты. Да и на крестьянских вилах заканчивать свой век я категорически не согласен!
Эх, война… Невеселое это занятие, особенно если ведется по азиатским канонам, а значит, против всех мыслимых правил. А еще эта Изабель…
Почему она так быстро меня забыла?
Мой лучший друг Жан-Поль Бодекру прислал полгода назад письмо, извещающее меня о том, что моя Изабель вышла замуж за интенданта гусарского полка из Прованса по имени Кристоф Монтегю… В письме Жан-Поль интересовался вскользь, следует ли ему заколоть или застрелить этого подлеца Монтегю на дуэли? Однако я был так сильно опечален известием об измене моей будущей жены, кем я уже привык считать Изабель до прочтения злосчастного письма, что впал в прострацию и на письмо не ответил, чем и спас от гибели этого подлеца.
Я несколько дней беспробудно пил, а потом, как-то на удивление быстро справившись с горем, зачерствел душой и, презирая теперь всех женщин мира, записался добровольцем в корпус славного Мюрата, столь же смелого воина, сколь и блистательного кавалера. За ним хотелось идти, и мы шли в лобовые атаки на неприятельские штыки и пушки без страха и сомнений. За него поднимали заздравные, за него готовы были сложить головы в жестоких схватках с врагом.
Так началась моя служба в кавалерии, изменившая в итоге не только мою собственную жизнь, но и предопределившая судьбу моих потомков.
В начале октября 1812 года я, в числе союзных войск, неспешно покидавших Москву, очутился в небольшой деревушке со странным названием Ouzkoye.
Мы устроили бивуак между прудом и церковью, в которой расположились сам император, месье Коленкур, маршалы Мюрат, Виктор, Даву и еще несколько офицеров, а также их лошади и полроты солдат гвардии.
Лишь только стемнело, на наш лагерь напали казаки.
Казаки… Что за дикое войско, чья тактика и образ мысли непостижимы не только для цивилизованного человека, но и для многих русских. Этим диким всадникам совершенно неизвестны наши подразделения, правильное равнение, сомкнутость строя, которой мы придаем столько значимости… Но они умеют с места мчаться карьером и на карьере круто останавливаться. Лошади кажутся одним телом с ними. Они всегда бдительны, поворотливы, нетребовательны и исполнены воинского честолюбия…
Каждый день казаки появлялись длинными линиями на горизонте, а особо отчаянные подъезжали к самым нашим рядам. Мы строились и шли этим линиям навстречу. В ту минуту, как мы к ним подходили, они пропадали… Но час спустя, когда мы кормили лошадей, нападение возобновлялось и опять появлялись эти черные линии, повторялись те же маневры и с теми же результатами. Таким образом уставала и на глазах таяла храбрейшая конница, причем в бою с теми, коих она презирала.
Мы с другом, одним из денщиков маршала, как раз заканчивали бутылку игристого вина из «царских запасов». Он утверждал, будто это вино, с нашим, но незнакомым мне названием «Вдова Клико», было позаимствовано кавалеристами непосредственно из кремлевских погребов. В ночной тишине гулко прозвучал ружейный выстрел, лагерь зашевелился, отовсюду стали раздаваться крики.
Бросив приятное занятие, мы с адъютантом вскочили на ноги. При нас были пистолеты и сабли — с оружием я не расставался уже несколько месяцев. Тут-то я и увидел эту бородатую рожу, надвинутую на лоб черную шапку и длинную пику. Все это вот-вот должно было смести меня, подобно урагану. Еще секунда, и моя мечта вернуться домой так и осталась бы мечтой тут, в России, вместе с несбывшимися мечтами тысяч моих соотечественников. Однако же адъютант оказался проворным малым. Шашкой своей он отвел от меня удар казака, но тут же мешком осел на землю, видимо, поймав одну из тех самых шальных пуль, которых я так боялся.
Нам стоило немыслимого напряжения сил и воли отбить атаку казаков. Тут же провели ревизию потерь. Несколько человек убито, после схватки осталось много раненых. Один офицер пропал. Я уже не помню, как его звали, но мне было искренне жаль беднягу. Вижу будто наяву его добрые глаза. Такие глаза бывают у молодых священников. И зачем только судьба забросила его на войну? Таким здесь не место. Если они сами не пропадают, то делу от них все равно пользы нет никакой. Только разжигают жалость — ненужное в бою чувство.
Поделиться книгой: