Помоги проекту - поделись книгой:
— затянула Марцелла. Ее глубокий голос потек сквозь залу, следом за дымом свечей и сигар.
Генрих снова принял бокал, уже не считая, какой по счету. Не думая, кто вызовет экипаж и вызовет ли вообще. Аккорды звучали увереннее, плач скрипок сменился удалым напевом:
Марцелла отплясывала, вздымая пену кружевных юбок. Давно скинула туфли и барабанила голыми пятками по гулкой сцене, прихлопывая с каждым словом:
— За любовь! — вскричали гости, перебивая друг друга.
Из бутылок полетели пробки. Игристое хлынуло пенным потоком, обливая визжащих шлюх, сцену, танцующую Марцеллу — она не смотрела ни на кого, только на него, на Генриха. Черные глаза горели как угли.
— Ваше высочество! — кто-то тихонько подкрался и тронул за рукав.
Генрих обернулся.
— Я полагал, — сухо произнес он, — что салон фрау Хаузер одно из немногих мест, где мои приказы хоть что-то значат.
Девица в переднике, глуповато хихикнув, приложила палец к губам.
— Тсс! Вот я глупышка! Не говорите фрау Хаузер, что я опять назвала вас «высочеством», ваше высочество… то есть, герр Спаситель. Ах, я хотела сказать…
— Феликс, — раздраженно оборвал Генрих. — Сегодня только так.
Девица округлила напомаженные губы:
— О-о! Слушаюсь, ваше выс… герр Феликс. Там о вас спрашивают.
И указала алым ноготком на дверь.
Блики огней жемчужными горошинами катились по паркету, от света и дыма щипало глаза, и Генрих сощурился, пытаясь разглядеть темную фигуру в низко надвинутом на лоб картузе. Лица не разглядеть, руки как на шарнирах — то ныряют в карманы пиджака, то прячутся за спину, то безвольно падают вдоль тела и нервно теребят дешевую ткань подвернутых брючек.
Если и шпион, то совсем еще зеленый. Ему ли распутать сложный след, проложенный Генрихом во тьме и грязи Авьенских ночей? От кованых ворот Ротбурга через Карлплац, к ратуше, а оттуда кругом на набережную Данара, и дальше, по Хауптштрассе, меняя экипажи и пальто — прямо в карете, — плутая по закопченным переулкам, заскакивая в каждое питейное заведение, что попадались на пути, и прикладываясь к рюмкам, как к святым мощам, чтобы потом, сделав крюк, выскочить на Шмерценгассе, к маняще-алой двери, где его уже ждали. Как и в прошлую ночь. Как во много ночей до этой.
Но не всегда приходилось таиться, и не всегда стряхивать хвост.
Только если во внутреннем кармане прятались кое-какие бумаги, туго-натуго перемотанные бечевкой.
На миг Генрих перестал дышать, а только слышал раскатистый и дробный перестук босых ног танцовщицы. Потом воркующий голос девицы произнес:
— Говорит, от герра Фехера.
Генрих выдохнул и рассеянно ответил:
— Так что же стоит? Приглашай.
И сам отступил в полумрак приватной кабинки, за алую волну плюшевых портьер.
Полог отрезал его от всего мира, приглушил звуки и цвета. Свечи отбросили на обои дрожащее зарево и подсветили угловатую фигуру незнакомца.
— Вы захватили вина? — спросил Генрих, пытаясь сфокусировать взгляд, но все равно видел лишь прыгающие световые пятна.
— В… вина? — голос молодой, робкий. Вряд ли шпион: люди начальника тайной полиции хорошо обучены, они не станут мяться у дивана, прячась в тени и не зная, куда девать руки.
— Лили, два бокала! — крикнул в темноту Генрих.
Портьера снова качнулась, впорхнула расторопная служанка, будто случайно толкнув незнакомца обнаженным бедром. Незнакомец отпрянул, чем вызвал у Генриха слабую улыбку.
— Садитесь, — он кивком указал на диван и вытряхнул на ладонь сигару. — Чем обязан, герр…
— Зорев, — поспешно представился незнакомец, пытаясь не думать, узнал ли его незнакомец или только подыгрывает, как принято в салоне фрау Хаузер.
— Я от Имре Фехера. Вот…
Он перегнулся через стол и разжал кулак: на ладони лежала косичка, сплетенная из зеленых и красных ниток — цветов княжества Турулского.
— Я понял. Уберите, — Генрих косичку не тронул, наклонился к подсвечнику и прикурил от дрожащего огонька. Снимать перчатки в присутствие незнакомца не хотелось, хотя пальцы все еще зудели, и этот зуд было не унять ни вином, ни развратом, ни морфием.
— Я много слышал о вас, герр Эйзен, — продолжил незнакомец, поспешно запихивая косичку в карман.
— Как много? — перебил Генрих, выпуская дымные кольца.
Незнакомец неуютно заерзал.
— То есть, читал ваши статьи, ваши стихи и фельетоны. Можно сказать, я большой поклонник вашего таланта! Я тоже немного пишу, но это сравнение империи с увядающей розой…
— Дурацкое, не так ли? — подхватил Генрих, щурясь на свет и вслушиваясь в музыку за портьерой: Марцелла давно перестала петь, теперь солировали цимбалы. — Как, говорите, ваше имя?
— Родион Зорев, — повторил незнакомец и стащил картуз, выпустив на волю клубок всклокоченных кудрей, черных, как стая воронят. — Я рад знакомству!
Он с готовностью протянул открытую ладонь, но Генрих лишь мазнул по ней равнодушным взглядом и откинулся на спинку дивана.
— Взаимно, друг мой. Но я не пожимаю рук, — и, затянувшись, добавил: — Ради вашей же безопасности.
— Да… понимаю, — промямлил Родион, и его верхняя губа, покрытая юношеским пушком, обидчиво задрожала. К чести мальчика, он быстро взял себя в руки и заметил: — Вас нелегко было найти. Герр Фехер уверял, что встреча пройдет в уютном ресторанчике в центре города…
— Здесь достаточно уютно, — Генрих широким жестом обвел кабинку. — И Шмерценгассе проходит параллельно набережной, так что из верхних номеров можно видеть Данарские волны. Если, конечно, вы предпочитаете созерцание разврату. Вы тут впервые?
— В этом борделе? — Родион вскинул подбородок, и его глаза вспыхнули отвращением. — О, да! То есть, — быстро поправился он, — я хотел сказать, в салоне…
— В борделе, — отрезал Генрих. — Называйте вещи своими именами. Возможно, были в каком-то другом?
— Нет, никогда!
— Не повезло. Или повезло, как посмотреть. Вам ведь уже есть шестнадцать?
— Будет в октябре…
— Я был на два года младше, когда с позволения отца меня привели на Шмерценгассе, — заметил Генрих, задумчиво покручивая в пальцах бокал. Рубиновая жидкость мягко переливалась, на дне плясали искры. — В то время я увлекался естествознанием, и учитель решил мне показать, как размножаются не только зверушки. Вы ведь студент?
— Первый курс, — испуганно ответил Родион. — И тоже естествознание.
— Тогда вы должны понять меня, как ученый ученого. И как поэт поэта, — Генрих поднял бокал в тосте. — Будем веселиться и пить, пока мы молоды!
Вино плеснуло через край и капнуло на скатерть.
— Я не пью, — Родион боязливо отодвинулся на край. — Простите, герр Эйзен, но я здесь по делу.
— Дело, — повторил Генрих, завороженно наблюдая, как алая клякса, выпуская тонкие ложноножки, расплывается по белизне. — Ко мне приходят всегда и исключительно по делу.
Со стуком поставил бокал обратно, так и не пригубив. По лицу Родиона сновали тени, зрачки испуганно поблескивали — глаза дикого олененка. О чем думал Имре, посылая вместо себя этакого щегла? Чудо, если за ним не следили все шпики Авьена.
Генрих молчал, перекатывая на языке сигару. И Родион по-своему истолковал его молчание.
— Не беспокойтесь, герр Эйзен! — приглушенно, но пылко заговорил он. — Вы можете полностью довериться мне! Не смотрите, что я молод! Помимо естествознания я изучаю историю Авьена, и совершенно согласен с вами: империи необходимы перемены! Я читал вашу программу. И не только читал, но и переписал от руки на весь наш курс! Поверьте, мы, студенты, встанем плечом к плечу рядом с вами! Только дайте знак!
Генрих думал, дым уплывал к потолку, в гостиной по-прежнему хохотали проститутки и рвались струны гитар.
Надо уходить. Передать бумаги и уходить, пока не нагрянула полиция. Фрау Хаузер, конечно, задержит шпиков, а Генрих знает тайные ходы. Да его и не посмеют тронуть. По крайней мере, если не найдут при нем ничего компрометирующего.
— Я доверяю вам, Родион, — наконец, проговорил он. — Вы знаете, что делать с бумагами?
Юнец просветлел лицом.
— Конечно, мне рассказывал герр Фехер! — и, заведя глаза к потолку, принялся заученно повторять: — Забрать бумаги. Выйти через черный ход на Плумфгассе, оттуда свернуть к церкви, где будет ждать человек с опознавательным знаком, — похлопал по карману, — такой же плетенкой, как у меня. Я передам бумаги, а он уже доставит в редакцию.
— Похвально, мой друг, — сказал Генрих и протянул Родиону свернутый рулон.
Мальчишка схватил его обеими руками и принялся лихорадочно запихивать его за пазуху. Генрих улыбался, наблюдая из-под полуприкрытых век. Хотя голову и окутывал алкогольный дурман, он помнил дословно и статью, и стихи, которые — он надеялся! — уже завтра к вечеру будут декламировать на каждом углу, начиная от Авьенских трущоб и заканчивая Карлплацем.
Генрих представлял, что будет с его величеством кайзером, а еще лучше — с епископом Дьюлой, когда они услышат эти декламации.
Зуд в руках постепенно успокаивался. На душе стало почти легко.
— Поспешите же теперь! — сказал он, поднимаясь и так и не притронувшись к вину. — И буду рад встретить вас снова в этом гостеприимном месте!
— Благодарю, лучше в каком-нибудь ином, — осторожно отозвался Родион, нацепляя картуз обратно и опасливо выглядывая за портьеры. Порхнувшая убрать со стола девица игриво подмигнула обоим, и щеки мальчишки залил румянец. Пожалуй, еще свалится в обморок, пока будет протискиваться к выходу мимо полуголых шлюх.
Все еще улыбаясь, Генрих рывком раздвинул портьеры.
И тогда прогремел выстрел.
Генрих не успел испугаться, но ухватил Родиона за плечо, вдохнув полной грудью душный пороховой воздух. Женский визг взлетел и оборвался на икающей ноте. Только был слышен топот каблуков и бряцанье оружия. Хмель схлынул, оставив непроходящий жар.
Не покушение… Никакое это не покушение! Ищейки начальника тайной полиции Штреймайра!
Опомнившись, Генрих убрал руку, намертво вцепившуюся в плечо Родиона, мальчик безвольно обмяк, а рослый полицейский в дверях опустил револьвер.
— Теперь, дамы и господа, — прогрохотал он от порога, — когда я привлек ваше внимание, прошу всех соблюдать спокойствие и оставаться на местах!
По лестнице, волоча зеленый плюшевый шлейф, поспешно спускалась сама фрау Хаузер.
Не прошло и пяти минут, как служанка доложила:
— Клиент изволили удалиться.
— Благодарю, Фрида, — ответила Марго и заперла сейф на ключик, а ключик повесила на шею. — Теперь отдыхай.
Девушка присела в книксене и выпорхнула в коридор.
Марго осторожно взяла лампу — дрогнувший огонек болезненно выжелтил ее руку, — и крадучись прошла к портрету покойного мужа. Хитринка из нарисованных глаз — хищно-янтарных, как у Спасителя, — никуда не исчезла: барон фон Штейгер знал все тайны молодой вдовы. Хотел бы рассказать о них, да нарисованные губы, искривленные в параличе, не размыкались.
Пусть молчит и дальше.
Марго тихонько стукнула в раму — три коротких стука, два длинных, — сказала:
— Выходите, фрау. Можно.
Раздался негромкий щелчок. Рама сдвинулась, обнажив черную рану между стеной и портретом, из тьмы зашуршали, порхнули крылья сатиновой юбки. Марго отпрянула, и лампа в ее руке тревожно замигала, обливая стену ядовитой желтизной. От лампы шел непрекращающийся жар. Марго стало жутко и душно, и она задышала глубоко через нос, стараясь не смотреть на огонь и не думать об огне.
Женщина, выбравшись из тайника, как бабочка из кокона, настороженно оглядела кабинет.
— Он ушел? — с придыханием спросила она.
— Ушел, — подтвердила Марго. — Все слышали?
— Все! — выдохнула фрау Шустер и бросилась целовать ей руку. — Спасительница! Благодетельница!
— Ну-ну! — Марго отступила на шаг, держа лампу в отставленной руке. — Я только выполняю контрактные обязательства.
— Не спорьте! — глаза фрау Шустер упрямо блеснули из-под темной вуали. — Вы ангел для всех несчастных женщин, баронесса! Пусть Спаситель будет милостив к вам!
— Скорее, низвергнет в ад за наши грехи, — мрачно усмехнулась Марго.
— Ах, баронесса! — воскликнула фрау Шустер. — Я уже побывала в аду, он назывался «замужество»!
— Надеюсь, вы не совершите повторных ошибок, — заметила Марго.
— О, нет! Дон Энрикес такой галантный! Верю, что милостью Пресвятой Мадонны обрету в Костальерском королевстве лучшую долю!
Поделиться книгой: