Мой брат [СИ]

— У меня иногда складывается такое чувство, что есть невидимая верёвка, связывающая вас друг с другом: где бы мелкий ни был, ты точно затаился поблизости.

— Скорей не верёвка, а лента, — задумчиво заметил я. — Красная лента крови.

— Кончай философствовать, — отмахнулся от меня Шисуи. — У тебя гипертрофированная забота о брате, Итачи, и это попахивает нервным расстройством.

— Перестань, — попросил я, прекрасно зная, что друг шутит. — Да, я дорожу Саске, что тут такого?

— Однажды это плохо для тебя кончится, — трагично возвестил Шисуи. — Подставишься за него под удар, а мне потом придётся носить цветы на твою могилку.

— Спасибо, что не забудешь, Ши.

— Ну, так на то ж я тебе и лучший друг.

Какое-то время мы молчали. Саске на полянке продолжал играть, не замечая нас.

— Чего не спустишься к нему? — спросил Шисуи, скосив на меня глаза.

— Потому что мне нравится наблюдать за ним со стороны, — спокойно ответил я, возвращаясь к изучению свитка. — Оберегать издалека.

Саске

Лишь выйдя из зала, я позволил себе бросить попытки притвориться спокойным; подозреваю, на лице моём было выражение крайне обиженное и печальное.

Очередное полугодие в Академии закончено на «отлично», и опять от отца никакой реакции, ведь это — всего лишь повторение успехов, уже достигнутых Итачи. Отцу этого однозначно мало; но как, как, скажите на милость, мне переплюнуть брата?! Итачи ведь… он гений, это все говорят, и в деревне, и в клане! Он самый молодой в Конохе АНБУ, он талантливый, у него Шаринган, а я…

— Покажешь табель? — брат подкрался совершенно неслышно — я даже вздрогнул, когда он заговорил.

— Зачем тебе? — буркнул я, насупившись и прижимая книжицу к груди.

Будь это кто-то другой, можно было бы предположить, что хочет позубоскалить. Но только не Итачи.

— Мне интересно, — спокойно сказал брат, словно нечто само собой разумеющееся.

Поколебавшись несколько секунд, я всё же протянул ему требуемое; приняв из моих рук табель, Итачи жестом предложил следовать за ним, и вскоре мы устроились на энгаве у выхода в сад.

Пока он смотрел, я, сам того не заметив, затаил дыхание.

— Ты снова лучший в классе, — наконец, произнёс Итачи, подняв на меня взгляд. — Ты хорошо потрудился, молодец.

Хоть его похвала и польстила, я всё же возразил:

— Но отец недоволен: я ведь всего только повторил результат, которого добился ты…

— Как уже добились его многие до меня и добьются после меня, — сказал брат. — Первое место по успеваемости в Академии не является чем-то уникальным, исключительно по чему можно было бы судить о способностях человека.

— А что является? — я даже подался вперёд — так заинтересовался.

В глазах Итачи блеснул весёлый огонёк.

— Хочешь превзойти меня? — с лёгкой улыбкой спросил он.

— А если и да?! — вызывающе воскликнул я.

И вновь Итачи не выказал ни удивления, ни злости, ни раздражения; впрочем, и улыбка его тоже потухла.

— Соперничество со мной в любом случае поможет тебе развиваться, — произнёс он, возвращая мне табель. — Но сможешь ли ты вырвать первое место, зависит лишь от тебя.

— Я смогу, вот увидишь! — запальчиво пообещал я. — Я буду много-много тренироваться, пробужу Шаринган и докажу отцу, что не хуже тебя!

Итачи ничего не сказал, лишь по привычке щёлкнул меня пальцами по лбу.

Канкуро

Тихий стук в дверь заставил меня оторваться от работы.

— Да? — отозвался я, при этом прекрасно зная, кто пришёл.

— Можно?

— Заходи.

Дверь приоткрылась, и в мастерскую проскользнул Гаара. Не знаю, почему, но в это помещение мой брат не входил, а всегда именно проскальзывал с такой осторожностью, словно проникал в хорошо защищённую цитадель. Хотя, может ему представляется — в мою душу?..

— Ты не возражаешь? — он вопросительно взглянул на кресло, специально для него здесь и стоявшее.

— Располагайся, — мой голос немного охрип от долгого молчания.

Каждый раз одно и то же. Те же действия, те же вопросы. Вот Гаара, благодарно кивнув, устраивается в кресле возле моего рабочего стола, вот поворачивает к себе одну из ламп, открывает на заложенном месте книгу, которую принёс с собой. Мой младший брат любит постоянство: приходит всегда в одно и то же время, повторяет те же слова, молча читает ровно одну главу и уходит.

Почему здесь, в моей мастерской? Как-то раз я попробовал спросить Гаару об этом. А он лишь наградил меня долгим взглядом и вновь уставился на страницу. Подозреваю, он и сам не понимает, по какой причине приходит сюда.

Работа в его присутствии почти не идёт: для кропотливого изготовления мельчайших деталей механизма марионеточнику нужен покой, совершенная концентрация, но присутствие Гаары лишает меня её. Нет, вовсе не потому что я раздражаюсь, боюсь или ещё что-то — просто когда он рядом, не хочется работать, хочется говорить, обсудить какую-нибудь ерунду, ну вот хотя бы книжку, которую он с таким вдохновенным лицом читает…

Однако наш Казекаге остаётся собой: всё той же молчаливой статуей, что и обычно. Только с этим блондинистым дурачком из Конохи мой брат раскрывается. Не знаю, почему, но это бесит.

И вот глава дочитана. Брат аккуратно вложил между страниц закладку, захлопнул томик, не спеша поднялся. Сейчас он молча уйдёт — как всегда.

— Спасибо, — вдруг произнёс Гаара, глядя на меня.

— За что? — отложив инструмент, я откинулся на стуле, чуть запрокинул голову.

— За то, что позволяешь мне бывать здесь, — кажется, или в бледно-зелёных глазах брата действительно промелькнула искра смущения. — Мне здесь очень спокойно.

— Да не за что,— ляпнул первое, что пришло на ум.

Гаара кивнул и направился к двери. Он был уже на пороге, когда я, собравшись, сказал ему вслед:

— Ты вообще можешь приходить, когда хочешь.

Он остановился и обернулся. Легко улыбнулся мне.

— Спасибо, брат.

Гаара

— Так что случилось?

— Говорю же: из-за девчонки мы с Кенджи поссорились. Догадываюсь, ты не видел ту красотку, которая работает сейчас в чайной возле резиденции? Я вчера предложил ей сходить погулять, а тут этот влез, давай пытаться выставить меня дураком у неё на глазах. Ну, я его за угол отвёл, пару раз врезал…

Я смотрел на стоявшего перед моим рабочим столом брата, почти не мигая. Канкуро врёт, но врёт уверенно.

Он не знает, что я, оставаясь незримым, был свидетелем той ссоры.

Драка была вовсе не из-за девушки; тот чунин при Канкуро назвал меня чудовищем, высказался против того, чтобы монстр был Казекаге, за что брат и бросился на него с кулаками. Смешно и глупо, учитывая его статус, — но мне приятно.

— Ну что? — спросил Канкуро, с некоторой опаской поглядывая на меня. — Не отрицаю, я зачинщик. Что будешь со мной делать?

Я посмотрел брату в глаза. Самое главное сейчас — сдержать довольную улыбку.

Сестра

Это непросто — быть старшей сестрой шиноби.

Каждый раз, проводив его на миссию, места себе не находишь. Не спишь ночами, потому что кошмары не отпускают, в страхе замираешь посреди лагеря, стоит в голову закрасться подлому пониманию, что мальчишка будет подвергнут сотням опасностей, несмотря на то, готов он к ним или нет.

С возлюбленным совершенно не так: за него болит сердце, но вот когда на передовой брат, каждая клеточка твоего тела дрожит, болит, страдает. Смешные слова, да? От медика особенно… однако это в самом деле так.

И когда в полевом морге на операционном столе под простынёй лежит твой братишка, твой маленький, наивный мальчик — мир рассыпается.

Когда умирает возлюбленный, словно откалывается кусочек от сердца.

Когда брат — от души.

Это тяжело — знать, что за твоим братом охотятся страшнейшие нукенины нашего времени. Понимать, что многие в деревне до сих пор считают его монстром, хотя он и стал нашим лидером. Видеть эти взгляды, направленные на него из-за угла.

До сих пор не уверена, понимает ли он сам, сколько врагов, опасностей, скрытых и явных угроз окружает его. Мне кажется — нет, хотя он и умный мальчик. Он поглощён решением проблем селения, на заботу же о собственной безопасности почти что плюёт.

Раньше я не знала, чего боюсь больше: его или за него. Теперь, к счастью, знаю.

И порву любого, кто посмеет хоть пальцем тронуть моего брата.

Это нелегко — когда твоему брату пятнадцать, вне зависимости от того, шиноби он или нет. Хотя, если шиноби — особенно.

С ним общаться ужасно непросто: он рычит, скалится, словно его белоснежный пёс, стоит только спросить о чём-то личном. Вот и учишься угадывать, понимать, что творится у него на душе, по мельчайшим изменениям в мимике, жестах, взглядах. Сам-то ведь ни за что не расскажет.

И всё же, когда он изредка приходит, устраивается рядом на веранде, отпустив пса побегать в саду, первым заводит разговор — это прекрасно. При этом совершенно неважно, о чём мы будем беседовать: о тренировках, о миссиях, о погоде или вовсе о предстоящем ужине.

Он жив, он рядом, и это — главное.