Помоги проекту - поделись книгой:
Подобрать термин для определения интеллектуального упадка было несложно. К XVIII–XIX вв. накопилось огромное количество подходящих слов, одно из них — деменция. Так в Древнем Риме называли «безумие», то, что сейчас в русском обиходе обозначают с помощью многогранного слова «неадекватность». Медикализация термина произошла благодаря французским энциклопедистам. В «Энциклопедии» (1765 г.) деменция — это болезнь, одной из причин которой является пожилой возраст. Если деменция вызвана старостью, то она неизлечима, поскольку, как известно, старость не лечится.
«Стариковская имбецильность» (l’imbécillite de vieillard) объяснялась тем, что с возрастом нервные волокна теряют гибкость и вследствие этого старики становятся менее восприимчивы к внешним стимулам, т. е. обрабатывают информацию медленно и с большими погрешностями.
В начале XIX в. о деменции говорят как о состоянии, типичном для стареющего организма, но встречающемся также у молодых людей. Например, описывалась хроническая деменция из-за систематического рукоблудия (один из курьезных артефактов в истории психиатрии).
Клинические проявления старческой деменции были систематизированы еще в первой половине XIX в., до того как появились технологии, помогающие изучать мозг. Единственное, что в то время можно было наблюдать, — это анатомические изъяны, например, уменьшение массы мозга, которое в середине XIX в. считалось типичным для практически всех психических болезней. Также в мозге при деменции находили признаки атрофии, увеличение желудочков, размягчение тканей.
Пока ученые не начали сопоставлять особенности мозга, выявленные с помощью микроскопа, с определенной симптоматикой, деменция понималась как состояние, которым заканчиваются почти все тяжелые болезни, не только психические. На протяжении XIX в. происходил отсев симптомов, нетипичных для деменции, и в результате этой работы главным и определяющим в деменции было признано ослабление умственных способностей, а не сопутствующие в некоторых случаях бред, галлюцинации и расстройства настроения.
В начале XX в. особенности поведения дементных больных сопоставляют с комбинацией трех явлений, наблюдаемых в мозге post mortem: сосудистая дисфункция, накопление каких-то, на тот момент плохо изученных веществ в мозге и клеточные изменения.
Наибольшее внимание привлекали сосудистые проблемы. Атеросклероз долго время считался основной причиной снижения интеллекта у пожилых людей. Из-за нарушения кровоснабжения мозг получает недостаточное питание, и это отражается на памяти, скорости принятия решений и т. д. Сосудистой патологией часто объясняли не только деменцию, но и многие другие психические отклонения.
Для исследований мозга при деменции часто использовался мозг больных прогрессивным параличом, вызванным сифилисом. Из-за сифилиса уменьшается диаметр сосудов. Эта заметная аномалия привлекла внимание ученых и определила направление исследований деменции. Деменцию связали с нарушенным кровообращением.
Решающий поворот в истории деменции связан с именем немецкого психиатра Алоиса Альцгеймера. В 1907 г. он опубликовал описание дефектов в мозге пациентки с симптомами деменции. Симптомы появились до того как ей исполнилось 50 лет. Альцгеймер наблюдал за ее состоянием, а после смерти нашел в ее мозге бляшки и клубки. Амилоидные бляшки — белковые отложения между клетками мозга. Нейрофибриллярные клубки — скопления белка в нейронах.
Альцгеймер не говорил, что открыл новую болезнь. Бляшки и клубки были описаны до него. Он просто хотел указать на то, что старческая деменция может встречаться в среднем возрасте, до того как наступит старость. Название «болезнь Альцгеймера» ввел в оборот Крепелин, чем удивил многих, включая Альцгеймера. Тогда, в 1910-х гг., новый термин виделся избыточным при наличии устоявшегося понятия «старческая деменция».
Есть версия, что Крепелин ввел понятие «болезнь Альцгеймера», чтобы досадить Фрейду и его ученикам. Смотрите, вот психическая болезнь, которая стопроцентно зависит от органических дефектов! Где же ваши «бессознательные конфликты»?
Но это не так. Во-первых, Крепелин и Фрейд, несмотря на единство темы, существовали в разных научно-литературных мирах и не вступали в личную конкурентную борьбу. Во-вторых, Фрейд никогда не отрицал того, что у психических расстройств есть органический субстрат, который когда-нибудь в будущем получит объективное описание.
Деменцию, в самом деле, сложнее психологизировать, чем многие психические расстройства. Теория деменции перестраивалась в течение последних 100–150 лет, но главный тезис оставался тем же — деменция развивается из-за биологических изменений в мозге.
Современное представление о характере этих изменений не во всем совпадает с представлениями времен Алоиса Альцгеймера. Нельзя забывать, что в начале XX в. нейробиология делала только первые шаги. Еще не были решены вопросы о том, что такое нейрон, отделен ли он от других нейронов, двигается ли он по мозгу, поглощая соседние клетки, как изучать нейрон и т. д. С современной точки зрения, Альцгеймер и его коллеги не совсем правильно описывали «болезнь Альцгеймера». К ее специфическим признакам причисляли то, что сейчас не относят к маркерам этой болезни.
Динамичность и непостоянство воззрений в психиатрии наводит некоторых на мысль о научной несостоятельности этой медицинской специальности. Исток подобных сомнений в модели восприятия медицины. Эволюцию нозологии часто описывают как работу ботаника в саду, который придумывает описания новых растений. Карл Линней, автор знаменитой ботанической системы «Species Plantarum», создал также и медицинскую классификацию — «Genera Morborum» (1759 г.). Важная идея Линнея — все описываемые им виды статичны и не подвержены изменениям. Бог создал мир именно в таком порядке, в каком он открывается наблюдателю, заложив в природу принцип иерархичности. Человек способен идентифицировать природный порядок, изучая внешние признаки явлений. Таковы принципы линнеевской классификации: неизменяемость, иерархичность, описание по внешним признакам.
Полностью перенести эти принципы в «Genera Morborum» Линнею не удалось. Но, по крайней мере, третий принцип он считал вполне применимым в медицине: «Симптомы болезни — это листья растения». В психиатрии линнеевский подход сохраняет актуальность до сих пор. Болезни, за редким исключением, классифицируются по клинической картине.
Несмотря на появление альтернатив линнеевской системе, прототипом для нозологий к концу XIX в. все равно оставалась ботаника. Показателен тот факт, что Крепелин в юности увлекался ботаникой и в особенности ему нравилось разбираться в классификации растений.
Ключевой компонент крепелиновской системы — это убежденность в том, что болезнь является природным явлением с границами, которые ученый должен найти и обозначить. Если приглядеться к МКБ и DSM, то можно увидеть их ботанические прототипы. Во-первых, предполагается, что каждая болезнь — это отдельное природное явление. Во-вторых, главным при классификации болезней признаются наблюдаемые свойства. В-третьих, используется иерархическая структура с главами, секциями, кодами и т. д. Ботаническая метафора до сих пор остается самой популярной при составлении классификаций болезней.
В реальности болезни в психиатрии никогда не получали однозначного описания, такого же четкого, как рисунки для ботанической систематики. Описание болезни всегда зависит от исторического момента. Особенности описательного языка отражают конкретные социо-культурные обстоятельства, поэтому окончательного и полного описания болезни в психиатрии быть не может, по крайней мере, с тем научным аппаратом, который используется в XX–XXI вв.
В будущем развитие знаний о деменции будет идти вслед за совершенствованием технологий. Легко проследить, как в прошлом столетии освоение новых методов исследования поднимало нейронауку на более высокую ступень. На начальном этапе основной технологией был гистологический анализ. В 1930–1960-е гг. его возможности выросли вместе с модернизацией микроскопов.
Вторая половина XX в. ознаменовалось разработкой методов нейровизуализации, что позволило создать более точную систематику деменций. Во-первых, стало понятно, что деменция лишь синдром, присущий множеству разнородных заболеваний головного мозга. Во-вторых, диагностика перестала опираться только на клинические симптомы, т. к. появилась возможность изучать происходящее в мозге пациента по снимкам МРТ, а не по его ответам на вопросы, тестирующие когнитивные функции (например, знание исторических дат). Неоспоримое «преимущество» деменций заключается в том, что, в отличие от большинства других психических расстройств, методы нейровизуализации используются врачами на практике и результативно помогают в диагностике и определении тактики лечения. В-третьих, сопоставление данных нейровизуализации с результатами когнитивного тестирования позволило нейропсихологам и психиатрам разработать довольно эффективные шкалы и диагностические инструменты для определения типов деменции[50].
Нейропсихология внесла важнейший концептуальный вклад в развитие науки о деменциях. Вместо термина «интеллект», указывавшего преимущественно на память, специалисты стали использовать более широкое понятие «когнитивные функции», в которое входят, помимо памяти, внимание, исполнительные функции (процессы планирования и контроля), речь, восприятие (гнозис) и целенаправленные двигательные акты (праксис).
Улучшилось понимание того, как работает память. В здоровом мозге память — это процесс, посредством которого информация о мире кодируется, хранится и затем воспроизводится. Память бывает кратковременной и долговременной. Кратковременная память (или рабочая память) функционирует лишь от нескольких секунд до минуты и имеет определенную вместимость. Долговременная память хранит почти неограниченный объем информации в течение всей жизни человека. Долговременную память можно разделить на эксплицитную (сознательную) и имплицитную (бессознательную). Бессознательную память можно разделить на условно-рефлекторную, прайминговую (улучшение узнавания объектов и слов) и процедурную (когнитивные и двигательные навыки). Сознательная память делится на семантическую (факты и общие знания) и эпизодическую (личный опыт). Семантическая память регулируется участком мозга, ответственным за определенное семантическое понятие, например, понятие «инструменты» находится в моторной зоне. Эпизодическая память модулируется энторинальной корой и гиппокампом. При болезни Альцгеймера поражаются оба вида сознательной памяти: семантическая и эпизодическая. По мере прогрессирования заболевания поражаются также и бессознательные виды памяти.
Начиная с 1970-х гг. ученые описывают разные виды деменции, различающиеся степенью ослабления когнитивных функций и типом нарушений структуры мозга: сосудистые деменции, деменцию с тельцами Леви, лобно-височные дегенерации. Выявлено множество факторов, приводящих к сильному когнитивному снижению (опухоли, метаболические нарушения, токсины и др.). Тем не менее, болезнь Альцгеймера по-прежнему остается эталонным примером заболеваний данной группы.
Нейровизуализация выявила характерный признак болезни Альцгеймера — атрофию мозга, в основном в срединных височных структурах (особенно в гиппокампе) и теменных долях. О сосудистой деменции говорит наличие очагов поражения вещества мозга, возникающих из-за нарушения кровотока. При деменции из группы лобно-височных дегенераций нейровизуализация показывает атрофию лобных отделов с вовлечением височных долей. При болезни Альцгеймера значительно снижается активность фермента, синтезирующего нейромедиатор ацетилхолин. На усиление работы этого нейромедиатора направлено действие трёх из четырёх ныне зарегистрированных препаратов для лечения болезни Альцгеймера. Четвёртый препарат (и самый известный — мемантин) нацелен на избыточную активность нейромедиатора глутамата, из-за которой разрушается нервная ткань в зонах мозгах, участвующих в когнитивных процессах. Снижение активности дофаминовой системы наблюдается при деменции с тельцами Леви или деменции из-за болезни Паркинсона.
Ни одно психическое расстройство не получило такого подробного описания и разностороннего объяснения как болезнь Альцгеймера. В последнее время деменциями всё чаще стали заниматься неврологи, а не психиатры. Примерно то же самое произошло с эпилепсией, когда знаменитая «падучая» полностью перешла из области психиатрии в область неврологии. Такой переход стал возможным после освоения методов исследования электрической активности головного мозга (ЭЭГ) и описания симптомов эпилепсии на языке науки о мозге, а не на языке психопатологии.
К сожалению, эффективного лечения деменций сейчас не существует. На финальной стадии болезнь поражает отделы мозга, ответственные за базовые функции организма, такие как ходьба и глотание. Пациенты остаются прикованными к постели и нуждаются в круглосуточном уходе.
Несмотря на многочисленные научные наработки, точных методов диагностики деменций тоже пока не придумали. Ни атрофия гиппокампа, ни недостаток нейромедиатора ацетилхолина, ни описанные Алоисом Альцгеймером бляшки и клубочки — ничто из этого не является надёжным биологическим маркером деменции. В настоящее время достоверный диагноз болезни Альцгеймера можно поставить только после посмертного исследования головного мозга.
Заболевание начинается примерно за 15 лет до клинической манифестации и протекает в продромальной форме[51] (умеренное когнитивное снижение). В первую очередь поражается энторинальная кора, что проявляется снижением эпизодической памяти. По мере прогрессирования заболевания и вовлечения в болезненный процесс остальных зон коры появляются другие формы когнитивного дефицита, что в конечном итоге ведет к деменции.
Последние открытия в области нейробиологии приближают решение проблемы диагностики. Дело в том, что амилоидные бляшки (а точнее белок бета-амилоид, из которого состоят бляшки) не используются в качестве биологического маркера болезни Альцгеймера, потому что они часто «слипаются», формируя конгломераты различных размеров, захватывающие иногда и другие молекулы. Точный подсчет количества бляшек часто представляется затруднительным. Еще больше сложностей возникает из-за того, что уровень бляшек не имеет прямой связи с болезнью Альцгеймера. Многие взрослые люди с повышенным количеством таких бляшек не имеют проблем с умственной деятельностью, в то время как у других болезнь Альцгеймера развивается при небольшом количеств бляшек.
Оказывается, концентрация амилоидных бляшек в крови не столь критична для болезни Альцгеймера. Гораздо важнее то, насколько «липкий» сам амилоид — формирует он мелкие фрагменты или большие конгломераты. Исследуя именно липкость амилоидных бляшек, учёные смогли распознать пациентов, страдающих болезнью Альцгеймера, с точностью более чем 90 %.
Кроме того, ученые обнаружили возможную корреляцию между показателем «слипчивости» и прогрессированием заболевания. У пациентов с более высоким показателем «слипчивости» (что соответствует более крупным конгломератам бета-амилоида), как правило, наблюдается более выраженное снижение когнитивных функций.
Если точность и практическая применимость новой методики подтвердятся в дальнейших, более крупных исследованиях, мы получим инструмент для выявления болезни Альцгеймера и отслеживания развития заболевания. Возможно, это также отразится на создании новой более эффективной терапии.
Вместе с тем на изучении болезни Альцгеймера сосредоточено большинство денежных и, следовательно, научных ресурсов. Другие виды деменций остаются в тени, хотя большинство из них протекают более агрессивно, чем болезнь Альцгеймера. Население развитых стран стремительно стареет, а снижение рождаемости приводит к возрастному дисбалансу. Чиновники ВОЗ называют деменции, наравне с расстройствами настроения, чумой XXI в. Вопрос предотвращения и эффективного лечения деменций — вопрос не только учёных и врачей, а политиков самых высоких рангов.
Глава 9. Будущее психиатрии
Не нужно быть пророком, чтобы предсказать будущее психиатрии. Достаточно просто посмотреть, в каком направлении развивается современная медицина в целом.
Основной упор в психиатрии будущего будет сделан на развитии биомедицинских технологий, нацеленных на изучение материальной основы психических расстройств. В психиатрии будущего главную роль будут играть генетические, нейровизуализационные и лабораторные исследования работы головного мозга в контексте окружающей среды. Сегодня технологии пока не позволяют в полной мере разобраться в сложной природе психических расстройств. Никакие лабораторные анализы или другие биологические маркеры не были признаны достаточно чувствительными и специфичными для того, чтобы эксперты включили их в качестве диагностических критериев для психических расстройств в ведущие психиатрические классификации (МКБ-10/11, DSM-5).
Одна из причин неудач в поиске диагностических биомаркеров — ошибочное предположение о том, что все психические расстройства представляют собой независимые нозологии, а не диагностические конструкции, введённые в оборот на основе договорённости экспертов. Психические расстройства по своей природе биологически и клинически очень разнородны, и, помимо этого, могут пересекаться друг с другом на всех возможных уровнях (от общих генов до общих симптомов). Знаменитый психиатр и генетик Кеннет Кендлер в одной из своих статей отметил, что «наши гены, похоже, не читали психиатрических классификаций», намекая на множественные переплетения сложнейших биологических механизмов психических расстройств.
Для создания будущих классификаций психических расстройств, основанных на генетике, нейробиологии и науках о поведении, потребуются по-новому систематизированные данные. Однако научная литература с такими данными не может появиться до тех пор, пока исследования будут зависеть от ныне существующих психиатрических классификаций. Получается замкнутый порочный круг.
Уже сейчас предпринимаются попытки выбраться из этой ловушки с классификациями и пойти другим путем — не от диагнозов к пониманию биологической природы болезней, а, наоборот, от биологии к психопатологии. В 2008 г. Национальный институт психического здоровья США поставил перед собой стратегическую цель: «Создание новых подходов к классификации психических расстройств для научных исследований на основе нейробиологических показателей». Традиционный подход, используемый Всемирной Организацией Здоровья и Американской Психиатрической Ассоциацией, предполагает такую последовательность: сначала на основе клинических проявлений определяется, что это за болезнь, а затем исследуются биологические механизмы возникновения симптомов. Предлагаемый новый алгоритм выглядит иначе: во-первых, нужно понять, как выглядит работа психики в нормальном состоянии; во-вторых, нужно обнаружить системы мозга, поддерживающие нормальные психические процессы; в-третьих, нужно выяснить причины дисфункций этих систем. С таким подходом в процессе изучения психических расстройств будет задействован больший объем фундаментальных исследований. Проект новой классификации только начали разрабатывать, но уже сейчас понятно, что он станет платформой для исследований психических расстройств с совершенно новых позиций.
Мы ждём от психиатрии будущего объективных критериев психических расстройств, которые будут дополнять и уточнять диагностические критерии, основанные на клинических симптомах. «Комиссия по будущему психиатрии» (и такое тоже существует), созданная авторитетным медицинским журналом Lancet, уверена, что нынешней клинический подход вряд ли будет заменен чисто биологическим и в своей идеальной форме будет основан на интегративной биопсихосоциальной модели.
Когда в прекрасной психиатрии будущего психиатрические клиники, напоминающие в наши дни закрытые города для безумцев, будут постепенно закрываться, а большинство психиатров начнут вести приём в обычных клиниках, IT-технологии помогут сделать работу высококвалифицированных психиатров более доступной. Внедрение телемедицины[52] позволит связаться из своей комнаты любому пациенту в любой точке мира с психиатром, специализирующимся на необходимом направлении (например, психиатром-генетиком или психиатром — специалистом по пищевому поведению). В России и во всём мире такие технологии уже активно внедряются в практику.
Различные методы психотерапии будут продолжать совершенствоваться и укреплять свою методологию, но, заняв нишу «врачевания души», они вряд ли посодействуют выведению психиатрии на новый уровень. Психотерапия останется неотъемлемой частью психиатрической помощи, но основные события будут происходить далеко от неё — в хорошо вентилируемых лабораториях с мощными компьютерами, которые в режиме 24/7 будут анализировать терабайты информации в поиске терапевтической мишени для создания новейших лекарств от какого-нибудь «
Другая важнейшая область психиатрии будущего, для успеха которой потребуется вся мощь мегакомпьютеров, — это анализ генетического риска и генетическое консультирование. Уже сегодня консультирование по вопросам риска психических расстройств постепенно уходит от оценки риска на основе семейного анамнеза (если ваша мама болела, то у вас тоже есть некоторый шанс заболеть) к оценке риска, основанной на результатах генетических тестов. Проведение такой оценки риска пока возможно только у меньшинства пациентов с психическими расстройствами, у которых выявляются редкие генетические варианты (вариации числа копий генов и т. п.). В психиатрии будущего, благодаря анализу больших массивов генетических данных и сложнейшим биостатистическим расчётам, можно будет рассчитать генетический риск любого психического расстройства.
В ходе дальнейшего генетического консультирования могут возникнуть новые этические проблемы, с которыми не знакома современная психиатрия. К ним можно отнести: предимплантационный отбор эмбрионов на основе вероятности развития психического расстройства или аборт после результатов генетического анализа; стигма, спровоцированная генетической информацией, а также право членов семьи на знание генетической информации о кровных родственниках, и, как следствие, конфликты по вопросу о «виновнике» психического расстройства; роль генетических тестов в поиске партнёра для брака и т. п.
Анализ больших данных (Big Data) в психиатрии — это лишь одна из областей применения IT-технологий. В скором будущем мы можем ожидать значительное усиление возможностей искусственного интеллекта, который мог бы оперировать не заложенной сеткой диалогов обычного чат-бота, а целыми категориями смыслов. Искусственному интеллекту, инсталлированному в виде мобильного приложения, можно будет поручить диагностическое интервью — сбор сведений о жизни и истории болезни пациента — а также первую психологическую помощь или непродолжительные сессии когнитивно-поведенческой психотерапии по поводу, например, бессонницы. Конечно, мы понимаем, что такие медицинские области, как психиатрия, требующие особенного сочувствия и эмпатии, скорее всего, не будут безвозвратно сметены на свалку истории технологическими инновациями. Но прорывные технологии с применением искусственного интеллекта точно займут свое место в сфере медицинских услуг, и психиатрия не будет исключением.
Человеческий мозг проделал хорошую работу по созданию рациональной картины мира, но теперь пришло время признать — удержать весь этот грандиозный набор данных не способен ни один мозг на земле. Работу с фактами надо полностью поручить компьютеру.
Все, что содержится в учебниках и лекциях, без каких-либо критических затруднений переносится в компьютерное хранилище знаний. Гайдлайны[53], алгоритмы, протоколы, все эти нормативные документы (кстати сказать, далеко не всегда фактически присутствующие в некоторых медицинских дисциплинах и весьма часто игнорируемые на практике) не должны загромождать память человека. Все, что в медицине претендует на систематичность, может и должно быть перенесено в пространство, где в дело вступает искусственный интеллект.
Что касается образования — не может быть никаких сомнений в том, что знания человека проигрывают знаниям компьютера. У медицинского компьютера не просто количественное преимущество знаний, его знания не только лучше структурированы, но они еще и постоянно (ежедневно) обновляются. Информационная система, которая объединит всех провайдеров медицинских услуг, будет постоянно пополняться новыми сведениями о том, как на практике работает та или иная схема лечения. Это будет самообучающаяся система, в онлайн-режиме корректирующая представление об эффективном лечении.
Прежде чем увольнение рассуждающих таким образом врачей станет массовым и необратимым процессом, имеет смысл обрисовать в общих чертах концепцию беспилотной медицины, к которой человечество придет в ближайшие десятилетия. Правда, придется сразу же сделать оговорку относительно судьбы психиатрии в мире беспилотных медицинских технологий. Психиатрия в том виде, в каком она существует и развивается сейчас, в царство высоких технологий, конечно же, не попадет. То, что именно ей помешает приобщиться к триумфу роботизированного врачевания, описано в конце статьи.
При встрече с особенно масштабной самоуверенностью, затуманивающей клубами пафоса и гонора суть любого вопроса, полезно снизить разговор на уровень приземленных подробностей. Что конкретно в личном клиническом опыте врача есть такого, что невозможно систематизировать в файле формата. xls, т. е. в электронной таблице? Какое такое небывалое многообразие факторов встретилось ему в рамках определенного клинического случая, что оно не способно уместиться в таблице с максимально допустимым количеством строк 1 048 576 и максимально допустимым количеством столбцов 16 384 (Технические характеристики и ограничения Microsoft Excel 2016, сайт support.office.com)?
Опыт врача складывается из сильно отличающихся друг от друга случаев. Но все они могут быть математически проанализированы, а иначе опыт, о котором говорит врач, вероятно, относится к области «интуиции». Если медицина — наука, а не искусство, где действуют одаренные люди, в медицине должны уважаться принципы рационального анализа данных. Научный метод действует там, где есть возможность собрать данные и типологизировать их без остатка, зарезервированного для необъяснимых казусов.
Интуиция? Praecox feeling? Чутье? Со всем этим придется проследовать в ту же культурную нишу, где обретаются целители, экстрасенсы и самородки в пятом поколении.
Беспилотная медицина будет пугать тем же, чем пугают беспилотные автомобили. Страшит не новизна технологии, а то, что из привычного процесса исключается человек, понятное нам существо, на которое мы можем надеяться и которому мы доверяем как себе подобному. Более надежные устройства, доверие к которым статистически более оправданно, чем доверие человеку, видятся нам опасными только потому что они — не люди. Беспилотные автомобили безопаснее, и с их внедрением все, что человеку нужно от транспорта, улучшится, не считая одного нюанса — пропадет человеческий аспект.
Странно, что современному человеку приходится делать такое усилие для того, чтобы привыкнуть к этой картине. Современный авиалайнер почти все время в полете управляется автопилотом и только в момент взлета и посадки контроль над самолетом переходит к человеку.
Гарри Каспаров в книге «Человек и компьютер» приводит пример того, как сильно психологический фактор влияет на историю освоения новых технологий. Оказывается, лифты, которые в начале XX века устанавливались в американских небоскребах, могли функционировать без лифтера. В их конструкции не было ничего, что делало присутствие лифтера обязательным. Для пассажиров использование этого необычного устройства было столь волнительным опытом, что одно только присутствие лифтера, т. е. специалиста по управлению лифтом, ослабляло стресс. Лифтер символизировал контроль человека над механизмом. Когда нью-йоркский профсоюз лифтеров объявил забастовку и люди были вынуждены пользоваться лифтами самостоятельно, мгновенно прояснилось истинное положение вещей — профессия лифтера не нужна.
Когда врача заменит робот, будет та же самая проблема. Людям будет не хватать человеческого участия, в то время как безопасность и превосходная эффективность беспилотной медицины станут очевидными для всех.
Человеческое участие в беспилотной медицине будет заканчиваться на этапе ранжирования данных клинических исследований. Вероятно, на начальном этапе человек будет решать, выводы каких исследований следует считать более ценными при назначении лечения. Предоставляя компьютеру информационное сырье, человек не будет участвовать в принятии решений. На более совершенных этапах врачи-роботы будут обрабатывать данные исследований самостоятельно, ориентируясь на собственные представления о полезности. Собственно процесс инициирования и организации клинических исследований в какой-то момент перейдет в юрисдикцию искусственного интеллекта.
Для многих пациентов решающим труднопреодолимым препятствием станет отсутствие человеческого контакта с врачом. В этой связи полезно вспомнить, что врач в научной медицине не обязан быть источником «человеческой теплоты». Это, скорее, цель младшего медицинского персонала, медсестер, т. е. сестер милосердия — монахинь, послушниц или волонтеров, чья обязанность — не лечить, а утешать. В эпоху роботизированной медицины они никуда не денутся, напротив, человеческие ресурсы будут перераспределены именно в этом направлении, туда, где люди оказывают уход, утешают, сострадают, готовят в последний путь.
Психиатрия придет к беспилотной модели позже других медицинских дисциплин. Главная проблема — отсутствие единообразия в сборе данных о болезни, расплывчатость диагностических определений и недостроенность концепции психического расстройства. Дигитализировать принятие лечебных решений в психиатрии не сложнее, чем в других областях медицины. Сложности возникнут до начала лечения. Проблема — в том, как психиатрия представляет поле своей деятельности.
Представим глобальную систему лечения гипертонии, в которой входными данными являются показатели артериального давления, получаемые в медицинском офисе или пациентом самостоятельно дома, или передаваемые с носимого устройства в медицинский компьютер. Гайдлайн лечения, который назначит робот, будет привязан к этим показателям.
В психиатрии такой ясности, которую обеспечивает лабораторная или аппаратная диагностика, нет. Основным методом диагностики по-прежнему остается сбор информации о феноменальном опыте пациента. Никакого единообразия в интерпретации нарративов, которыми снабжают врачей пациенты, не существует. А значит, нет возможности создать единую информационную систему, которая объединит всех врачей мира, а точнее сказать, все электронные устройства, подключенные к глобальной базе данных о болезнях и лечебных маршрутах.
Психиатрии, опирающейся исключительно на клинические симптомы, нет места в новой реальности беспилотной медицины так же, как там нет места нозологиям, больше похожим на филологические статьи, чем на описание биологической реальности. Новые технологии заставят психиатров, как уже бывало в истории медицины, почувствовать себя отстающими от прогресса. Иногда кажется, что некоторое запоздание в развитии присуще психиатрии как научной дисциплине. Но это не значит, что психиатрия обречена топтаться на месте, наблюдая, как другие медицинские специализации выходят на качественно иной уровень.
Движение вперед возможно уже сейчас. Пока концептуальные основы диагностики остаются в довольно архаичном состоянии, можно, не дожидаясь новой революции в науке, заняться внедрением новых технологий в психиатрию уже сейчас. Из ярко цветущего и довольно хаотичного и запущенного сада разных мнений («сколько врачей, столько и мнений») психиатрию можно перевести в чистую, убранную комнату.
Четкий порядок алгоритмов, основанных на принципах доказательной медицины, не просто желателен, но необходим для современной психиатрии. И если раньше о научно оправданном единстве методик можно было лишь мечтать, то в наши дни информационные технологии делают мечту реальностью.
Уже сейчас можно собрать все значимые данные о применении тех или иных препаратов и систематизировать их в удобной для практического использования базе данных. Информацию о лекарствах, которая требуется для принятия клинически важных решений, современный врач не обязан держать в голове. Всё необходимое может быть организовано в виде программного инструмента, сопоставляющего данные о пациенте с накопленным научной медициной (а не отдельным специалистом) опытом и предлагающего врачу наиболее обоснованный терапевтический маршрут, включая выбор лекарства, дозу, средства для облегчения побочных эффектов, схему лечения и т. д.
Такой инструмент приблизит психиатрию к идеалу беспилотной медицины, базирующейся исключительно на научной достоверности, лишенной «человеческого фактора» и непрерывно совершенствующей собственные стандарты качества.
Библиографический список
Biological Psychiatry: Edited by H. D’haenen, J. A. den Boer and P. Willner. John Wiley & Sons, Ltd, 2002.
Clinical Handbook of Schizophrenia: Edited by K. T. Mueser and D. V. Jeste. The Guilford Press, 2008.
Bipolar Disorder, Vol. 5 (WPA Series in Evidence & Experience in Psychiatry): Edited by M. Maj, H. S. Akiskal, J. J. López — Ibor, N. Sartorius. Wiley-Blackwell, 2002.
Kaplan and Sadock’s Comprehensive Textbook of Psychiatry: Edited by B. J. Sadock, V. A. Sadock, P. Ruiz. LWW; 10th edition, 2017.
Поделиться книгой: