Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Роза Галилеи - Мария Шенбрунн-Амор на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

Мария Шенбрунн-Амор

Роза Галилеи

Рассказы и повесть

Рассказы

Помощница

Смотрите, не презирайте ни одного из малых сих.

Евангелие от Матфея, 18:10

— Простите, вы комнату студентке не сдадите? — толстая тетка в трикотажном платье окликает маму через забор нашего палисадника. Мама перестает качать коляску Данилы и улыбается тетке сквозь цветущие кусты шиповника.

— Почему бы и нет? — отвечает она серебряным голосом и смахивает солнечную прядь, упавшую ей на лицо. — А где ваша дочка учится?

— Ой! — обрадованная тетка наваливается на хлипкий забор. — В Пищевом, у вас тут прямо под боком! Такая хорошая девочка! А сколько возьмете?

Мама озадаченно поднимает тонкие брови, но быстро находится:

— Да что вы! Никаких денег не надо! Места достаточно, пусть немножко поможет по хозяйству и с младенцем, а больше ничего не нужно!

Мама соглашается по трем причинам: во-первых — она добрая, во-вторых — терпеть не может домашнюю работу, а в третьих — потому что студентка будет жить в моей комнате, а не в ее.

Так к нам вселилась Наташка. Да я не против. Я привыкла, что у меня в комнате останавливаются все подряд — дальняя родственница из Челябинска, собака друзей-геологов, отправившихся в экспедицию, дочка родительских приятелей из Новосибирска… Чаще всех вселяется мамина подруга Инга. Инга регулярно уходит от мужа и живет у нас то несколько дней, то несколько недель, пока Эрик ее не хватится. Инга — актриса, она красавица и умница, и мне приятно, что моя комната стала ее убежищем. Обожаю рассматривать альбом ее фотографий — раньше она играла в Вильнюсском театре, и на снимках она в разных ролях, в дивных туалетах, совсем на себя непохожая, изумительно красивая, особенно в образе Джульетты!

Перед сном, уже в темноте, мы с ней болтаем. Инга — лучшая подруга моей мамы, но с мамой такие беседы невозможны. Мама смотрит в пространство, а когда наконец слышит меня, поднимает брови, спрашивает: «Ты уроки сделала?», и склоняется к Даниле. А Инга рассказывает о разных случаях из своей юности — кто как за ней ухаживал, и как один возлюбленный пытался с собой покончить, и сокурсник Руслан от первого мужа на Кавказ увез, а однажды двое поклонников на ножах подрались… Подумать только — на ножах, из-за нашей Инги! Но из всех них она выбрала Эрика. Эрик — красивый, обаятельный, смешной и остроумный, он отлично рисует, без него не обходится ни одно застолье: он и плов, и гуся, и харчо лучше всех готовит, и тосты придумывает замысловатые. Он режиссер, знаком со всеми киношными знаменитостями и рассказывает о них занятные байки. Он талантливый, но его проекты «зарубают» из-за политики и интриг.

— Инга, а я буду нравиться мужчинам, когда вырасту? — Мне уже двенадцать, а я все еще никому по-настоящему не нравилась, потому что выше всех знакомых мальчиков.

— Ой, конечно, Анастасия, да у тебя мужиков будет — полные охапки!

В животе будто газировка шипит: когда же наконец?! Я представляю себя в разноцветном развевающемся сари, гордо шествующую по улице, а Андрей, самый красивый мальчик в нашем классе, и Виталик — из параллельного, оба пораженно наблюдают, как я шуршу мимо них шелками. Я знаю, что это глупые видения, но все равно засыпаю счастливая. И драться будут, и на Кавказ умыкать… Инга про любовные страсти все знает. Раз сказала, то так оно и будет.

Но студентка Наташа — это, конечно, не фам фаталь. Толстая, некрасивая, и, сразу видно, — недалекая простушка. Ей восемнадцать лет, она отличница из Протвина и почитает за великое счастье, что ее приняли в московский институт. Пищевой. Боже ты мой! Причем, для того, чтобы соответствовать, ей даже в этом святилище науки приходится изрядно напрягаться. В нашем доме ей многое непривычно и дико.

— Как же вы без телевизора-то живете?

— Без телевизора же, Наташенька, не без электричества. Телевизор мы не смотрим. Мы книжки читаем. — Я поднимаю и верчу перед ней том Бальзака, показывая деревенской темноте, что это за зверь такой — книга.

Наташа оглядывает мою комнату.

— Насть, а что ж у тебя развал-то такой страшный!

— Во-первых, не Настя, а Анастасия, о’кей? Во-вторых, не развал. А художественный беспорядок.

— А что твоя мама говорит?

— Мать наверх раз в день поднимается, в школу будить, и тогда говорит: «Анастасия, когда же наконец ты уберешь свой бардак!» А отец, я думаю, уже несколько лет мои хоромы не посещал.

Это правда. Родители слишком заняты, чтобы беспокоить себя состоянием моей комнаты. Мама утихомиривает Данилу, а когда он наконец затихает, переводит современную прозу с французского. Или мечтает, глядя в окно и играя обручальным кольцом. Папа дома бывает редко — он то в командировках, то на съемках, то в домах творчества, а возвращаясь, пропадает в Доме кино и на Мосфильме, где «пробивает свои сценарии». Сквозь политику и интриги, по-видимому.

Сначала Наташа сложила свое барахлишко в картонную коробку в ногах своей раскладушки. Поскольку шкаф у меня маленький, меня это вполне устраивало, но мать с несвойственной ей внимательностью все же заметила жалкую стопочку и заставила освободить часть вешалок для Наташки. И конечно, не удержалась, чтобы не добавить:

— Хоть чему-нибудь у Наташи научилась бы!

Теперь платье и обе юбки нашей студентки аккуратненько развешаны, зато, поскольку у меня забрали драгоценное место в шкафу, я с полным правом разбрасываю свои вещи повсюду. Наташа пытается прибирать за мной, ей кажется, что она обязана, раз живет бесплатно. Я прошу ее не тревожиться.

— Не могу я, Анастасия, это же ужас, какая ты неряха! Что же с тобой будет?

Поднимаю взгляд от «Манон Леско» и провозглашаю с деланым пафосом:

— Наталия! Всю свою жизнь я мечтала стать аккуратной! — Прижимаю книжку к груди. — Я знаю, об этом мечтают все девушки, хотя аккуратность — это дар, который дается только избранным! Но я хочу больше всех! Я буду брать пример с тебя и верю, что когда-нибудь тоже научусь собирать за собой трусы и чулки! — Наташа в недоумении таращит на меня глаза, я фыркаю и возвращаюсь к злоключениям кавалера де Грие.

Но если честно, жить с Наташкой интереснее, чем одной. Все же она на пять лет меня старше, она — первая по-настоящему взрослая девушка, с которой я общаюсь, и мне приятно, что она передо мной робеет. И наблюдать за ней любопытно. Вот она меряет свою талию, я опускаю книгу:

— Сколько, Наталья?

— Много. — Она расстроена. — На двенадцать сантиметров больше идеальных пропорций.

Что-то не верится, что от идеала Наталью отделают всего несколько сантиметров. Может, именно потому, что мать углядела в нашей жиличке всякие достоинства, которых во мне недосчитывается, меня обуревает желание поставить провинциальную простоту на место и показать ей, какая я необыкновенная и умная. Обмериваю себя.

— Наташ, где ты надыбала свой идеал? В журнале «Работница»?

— Между прочим, с такой худобой у тебя никогда ни груди, ни зада не будет! Анастасия, мужики таких тощих не любят! — парирует она, потеряв крупицу своего золотого терпения. Моя двухмерная фигура меня саму втайне тревожит, но не стану же я признаваться в этом Наталье, повернувшейся ко мне купеческим задом!

Сажусь на подоконник распахнутого окна. По вечерней летней улице идут прохожие, наверное, где-то среди них и мои будущие возлюбленные. Они еще не знают, не ведают, что здесь, в тиши, вдалеке от них, неведомо для них, я расту и набираю силу, как тайфун в океанских просторах… А потом, потом — «полные охапки», что бы там ни каркала Наташка…

— Наташ, а ты про секс что-нибудь знаешь?

— Конечно!

Поворачиваюсь к ней.

— Расскажи.

— Что первый раз больно!

— Неправда!

— Правда, правда! Ты что, не знаешь, что такое «целка»?

— Знаю, конечно! Ругательство. Что-то вроде наивной дурочки.

— Ну ты даешь, Анастасия! Сама ты наивная дурочка! Это у девушек, которые еще ни разу того… — Наташка загадочно закатывает глаза: — У них есть там такая пленочка. — Я смотрю, обалдев, и ей лестно. — Так вот, когда эта пленка прорывается, то больно!

— А ты откуда знаешь? Ты уже… того… не девушка?

— Не-ет, ты что! Конечно, девушка!..

Я разочарована.

— Ну и не трынди тогда. Фигня какая-то…

— Никакая не фигня. Пойди проверь в своих книжках-то, — торжествующе заявляет Наташка и вновь погружается в пищевые учебники.

Слезаю с подоконника, бреду в отцовский кабинет, весь заставленный по периметру книжными шкафами, вытаскиваю «Медицинскую энциклопедию», волоку ее наверх, и вместе с Наташкой мы обнаруживаем термин «девственная плева». Я сильно и неприятно поражена. Об этом ни Бальзак, ни Мопассан, ни Стендаль, ни Инга, ни одноклассницы — вообще никто — ни словечком. В отместку за этот всемирный заговор спрашиваю у матери громким голосом прилежной ученицы:

— Мать, а что такое «порвать целку»?

Она отряхивается от своих постоянных мечтаний и встревоженно глядит на меня:

— Кто это тебе сказал?

— Никто… — вяло отмахиваюсь я.

Потом она выговаривает Наташке:

— Наташа, я вас очень попрошу, вы с Анастасией не ведите никаких разговоров на тему секса, она еще ребенок…

Но больше со мной никаких разговоров вести не надо. Если о чем-то написано в книгах, я об этом все могу узнать сама, потому что читаю с утра и до вечера, и в туалете, и за столом. Теперь я эту «Медицинскую энциклопедию» проштудировала от корки до корки, даже отвратные статьи про беременность, аборты и роды. А страница с «Гениталиями» в результате моего научного интереса оказалась так заляпана брызгами (я до нее как раз за борщом дошла), что, если кто-то увидит, позора не оберешься, поэтому в дальнейшем я держу эту сокровищницу знаний под кроватью. Это дурацкое чтение, которое я не могу прекратить, оно меня странно тревожит. Одно дело, чтобы Андрей с Виталиком из-за меня на дуэли дрались, и совсем другое — описанные в энциклопедии пакости. От тошнотворных подробностей и картинок колотится сердце, в животе становится приятно и противно одновременно, а в трусах — влажно. Нет, пусть уж лучше они друг друга убьют, чем меня… на Кавказ…

Зашвыриваю книгу поглубже под кровать и спускаюсь вниз. Мама говорит по телефону, и я слышу последние слова:

— Если бы не дети… — Обрывает фразу. Догадываюсь, что это они с Ингой пережевывают свои несчастья.

Отрезаю кусок хлеба и посыпаю солью. Мама кормит Данилу, на меня, вторую половину ее жизненных провалов, даже не глядит. Я не выдерживаю, указывая ломтем на подельника-брата, замечаю тоном бесстрастного наблюдателя:

— Мне кажется, ты меня так не любила.

— Каждый любит то, что ему хорошо. — Как же бесит этот ее всегдашний спокойный тон! — Ты знаешь, каким ты младенцем была? Орала не переставая, ночи напролет спать не давала! Я думала, я с ума сойду от недосыпа. Ты-то дрыхла в колясочке, пока я с тобой гуляла.

— Ага, а еще назло тебе я постоянно болела! — Мне наизусть известны все истории о том, каким неудобством я оказалась в ее жизни.

— Да, я боялась, что ты не выживешь, — возмутительно невозмутимо поддакивает эта женщина, которой я так нагадила своим появлением на свет. — Я с тобой из больниц не вылезала.

— Могла бы бросить, — предлагаю я щедро из безопасного настоящего.

Она только холодно замечает:

— Любовь не в словах выражается, а в делах.

На меня накатывает жгучая волна обиды и жалости к себе. Захватив яблоко, возвращаюсь на свой чердак, валюсь на кровать и рыдаю до упоения, припоминая бесконечные «учись у Наташи, бери пример с Наташи! Вот человек, вызывающий уважение своим трудом и упорством!». Извини, мать, что тебе так не повезло со мной! И слезы уже текут рекой. Хорошо, что трудолюбивой и упорной Наташки нет дома и она не видит, как меня развезло. Ей-то родители не перестают писать и названивать, и ее папа заезжает каждый раз, оказавшись со своим грузовиком в Москве. Гордятся ею и, как ни дико это звучит, ждут от нее Бог весть каких успехов.

С начала учебного года усердная Наташка, не разгибаясь, корпит над учебниками и конспектами. Я пожертвовала трудяге свой письменный стол, все равно сама валяюсь на кровати. Наташа — хорошистка, и как бы мать ее ни захваливала, ей приходится вкалывать, потому что она ничегошеньки не ведает, помимо того, чем была богата школьная программа славного города Протвино. Я потрясена ее усилиями, сама-то я примерно со второй четверти первого класса на домашние уроки забила. По литературе и истории меня, как выражается мама, «вывозит широкий кругозор», а в математике, физике и химии перебиваюсь с двойки на тройку. После очередной двойки у меня возникает особо сильное желание показать Наташке, кто из нас умнее.

— Наталья, а ты знаешь, кто такие «виги» и «тори»? — От французской классики я недавно перешла на английскую.

— Кто?

— Э-эх, — я отмахиваюсь от невежды. Если честно, я и сама их в пяти шагах не различу, но Наташку это мне травить не мешает. — Даже не стоит начинать бороться с твоим невежеством!

Неожиданно моя кроткая приживалка срывается:

— Что ты о себе воображаешь?! Сама ты никогда даже не пыталась ничего добиться! Конечно, зачем тебе? Тебе повезло, у тебя богатые, интеллигентные родители, у тебя в жизни ни хлопот, ни забот, можешь позволить себе не высовывать нос из дурацких романов! Настоящей жизни даже не нюхала! Постеснялась бы, посмотрела, как остальные люди живут!

— Я знаю, как живут! «С легким паром» по сто раз смотрят! — Что это в покладистую Наталью вселилось? — Я же не деньгами горжусь, я горжусь своими знаниями и эрудицией! Горжусь тем, что я — аристократия духа!

Видимо, это определение допекло потомственную пролетарку из Протвина, потому что лицо Наташки пошло красными пятнами, и она напрочь забыла, кто ей совершенно добровольно отдал свой стол и полшкафа:

— Не воображай, никакая ты не аристократия духа, ты злая, ленивая и жестокая девчонка! Маму твою только жалко — сколько у вас живу, ни разу не видела, чтобы ты хоть раз посуду помыла. Знания и эрудиция небось не позволяют!

— Моя мама в твоей жалости не нуждается! — Я демонстративно заслонилась от Наташки книгой.

Тут ее как раз позвала не нуждающаяся в ее жалости, но нуждающаяся в ее помощи мать. Когда она вернулась, я уже выключила свет. Наташа в темноте разделась, легла, но продолжала вертеться на своей скрипучей раскладушке. Мне даже послышался не то всхлип, не то вздох. Благородная душа, я вылезла из-под теплого одеяла, побрела в темноте к ее койке, и попробовала погладить ей волосы. Она молча отодвинула мою руку, и я обиженно прошлепала обратно. Кто же знал, что она такая недотрога! Просто не понимает мой едкий юмор! Уже засыпая, почему-то вспомнила, как в первую смену в летнем лагере от Союза кинематографистов девчонки пытались ночью намазать меня зубной пастой. Сволочи! А вдруг я в самом деле настолько отвратное существо, что правильно было изводить меня всем отрядом? Одно дело, считаться лентяйкой, совсем другое — оказаться всем противной врединой.

Когда классручка в очередной раз зудит, какая я умная и способная, но просто не стараюсь, это не только не обидно, но даже представляется изящным решением. Уж если я не могу заставить себя вникнуть ни в математику, ни в химию, ни в физику и, подозреваю, Лобачевским мне не стать даже при великом старании, то лучше быть небрежным двоечником, чем середнячком, от убогих достижений которого за версту несет потом. Но эта моя поза глубокого наплевательства, она чисто спасительная.

В пионерлагере королевой была Кристина, по ней все мальчики умирали, потому что ее папа был известным режиссером, у нее были классные шмотки и она побывала за границей. На тамошней шкале человеческих совершенств она находилась от меня на парсеки дальше, чем я от Наташки. Войти в компанию и подружиться с остальными девочками мне удалось только тогда, когда я сообразила, что нельзя быть ординарной и простой как валенок. Смирные, послушные тихони без импортных джинсов никому не видны. А стоило обзавестись прикольными странностями, я сразу стала интересной.

Но у мамы и Наташки сложности моей натуры не получили признания. С Наташкой я точно переборщила. Пообещала себе, что в будущем буду проявлять присущее мне благородство: ради Бога — больше не скажу этой мимозе ни единого слова критики, пусть живет как может. Буду выше нее морально. И матери буду помогать. Пусть убедится, что не напрасно родила меня. Потом вспомнила, как обожает меня Данила, как он ковыляет мне навстречу, улыбаясь во весь свой мокрый ротик, тянет ко мне короткие ручки и называет «мама». Не может быть, чтобы я была такой уж гадкой, если меня так любит мой славный медвежонок! Заснула, буквально спасенная Данилкой.

Отец Наташки привозит нам гигантские ящики с яблоками и помидорами, и в гараже всю осень стоит чудесный запах антоновок. Папа с мамой тоже ездят в гости в Протвино. Там Наташкина родня их угощает, поит самогоном, а по возвращении подпивший папа умиленно твердит:

— Вот ведь, зайка, какие чудесные, душевные, простые люди! Ведь это и есть наш народ!

По-моему, Наташкина родня — единственные, кроме автомеханика, представители «народа», с которыми папе пришлось в жизни столкнуться. Но если помощь автомеханика при прохождении техосмотра заставляет папу испытывать по отношению к нему искреннюю и глубокую симпатию, то Наташкина семья сама лебезит перед ним, так что, естественно, они оказываются еще и душевными и чудесными. По-моему, папа относится к ним так же, как и я, только еще и кривит душой.

С Наташкой больше не конфликтую, боюсь опять задеть ее комплексы. Наоборот, стараюсь теперь во всем ей уступать, пусть убедится, как глубоко она ошибалась во мне. Если честно, Наташка добрая. Маму мою просто обожает, меня терпит, страдалица, и даже про мою лучшую подружку, Аню Векслер, доброжелательно заметила:

— А среди них, между прочим, тоже бывают хорошие люди!

В начале зимы у Натальи возник поклонник: пару раз ее кто-то провожал, по вечерам она куда-то выходила. Я к ней пристала как банный лист, и она, конечно, не выдержала:

— Мишка, со второго курса.

— А что вы с ним делаете?

— Ну как что? Гуляем, говорим…



Поделиться книгой:

На главную
Назад