– Оставим встречи до конца церемонии, – заявил Горан. – Но потом можете быть свободны. Мадам, Мортмейн выпишет вам пропуска около выхода из Обители. Есть вопросы?
Вопросов не было, и в это мгновение Горан посмотрел на меня.
– Ли, Энни, останьтесь на пару слов.
Я не помнил, когда в последний раз Горан изъявлял желание поговорить с Энни. Мы остались за столом, другие собрались и ушли, а Горан занял свободное место во главе стола. Я явственно ощутил напряжение, сковывавшее Энни в его присутствии. И хотя много лет прошло с тех пор, как он откровенно издевался над ней, нагружая дополнительной работой, занижая оценки, высмеивая в Орлином Гнезде, Горан так и не перестал считать присутствие Энни в корпусе чрезвычайно оскорбительным. Казалось, что сочетание ее происхождения с полом несло в себе слишком большую степень новомодных порядков, введенных Атреем, чтобы их можно было терпеть в одном человеке.
– Я получил в министерстве записки для вас обоих.
Он протянул мне мою записку, а Энни отдал ее. Как обычно, он избегал смотреть на нее, словно девушка была чем-то неприятным, что не следовало держать в поле зрения.
Моя записка была скреплена печатью Атрея Атанатоса, Первого Защитника.
– Прочтете их позже, – сказал Горан. – Вы свободны.
Мы вышли в коридор и вскрыли конверты. Атрей написал одну-единственную фразу. Я прочитал ее, и впервые за сегодняшний день острый всплеск нервного возбуждения обжег мои внутренности.
Удачи, Ли.
Я поднял глаза. Энни, затаив дыхание, все еще читала свою записку. А затем, расправив плечи, она отвела взгляд от нее.
– Нам надо в арсенал, – сказала она.
Когда мы пришли на склад, наш корпус уже начал спуск в подземные пещеры к гнездам драконов. Мы с Энни отправились вместе с другими наездниками в сторону жилищ аврелианских драконов, все вокруг натягивали на ходу огнеупорные костюмы, закрепляли броню и накидывали на плечи сети, чтобы отнести их в пещеры. Пахло кожей, потом и пеплом: запахи драконьих скачек.
Я почувствовал, как что-то уткнулось в мою ладонь, это Энни сунула мне свою записку и отвернулась. Она предлагала мне прочитать ее, но не хотела смотреть, как я это делаю.
Наши кабинки находились бок о бок, и последние годы я старался смотреть на что угодно в мире, только не на то, как Энни переодевается. И сегодня я остановил взгляд на ее записке. На конверте была печать Министерства Пропаганды, а не Первого Защитника. В ней говорилось:
МИНИСТЕРСТВО ХОТЕЛО БЫ НАПОМНИТЬ АНТИГОНЕ СЮР АЭЛА О ВЫСОЧАЙШИХ ОБЯЗАТЕЛЬСТВАХ НАЕЗДНИКОВ ЧЕТВЕРТОГО ОРДЕНА ПЕРЕД ОБЩЕСТВОМ И НАСТОЯТЕЛЬНО ПРОСИТ ЕЕ КАК СЛЕДУЕТ ПОДУМАТЬ, СМОЖЕТ ЛИ ОНА ВЫПОЛНИТЬ ДАННЫЙ ЕЮ ОБЕТ ДО ПОСЛЕДНЕГО ВЗДОХА СЛУЖИТЬ ИНТЕРЕСАМ ГОСУДАРСТВА.
Они хотели, чтобы она проиграла.
Рядом со мной Энни облачилась в огнеупорный костюм. Черная кожа, устойчивая к жару и огню, плотно облегала ее тело, рыжая копна волос, заплетенная в косички, рассыпалась по ткани. Она не пыталась обсудить со мной записку, пока поблизости были другие, и потому мы закончили подготовку в полном молчании. Пристегнули пластины доспехов, выкованные из драконьей чешуи, поверх огнеупорных костюмов и тщательно закрепили их. Когда последний наездник вышел из арсенала и мы остались наедине, Энни забрала свою записку.
– А что написано в твоей? – поинтересовалась она.
Меньше всего мне хотелось показывать ей записку от Атрея. Я медлил.
– Пожалуйста, – тихо попросила она.
И, не дожидаясь моего ответа, она вытащила мою записку из кабинки. Прочитав ее, она опустилась на скамью рядом со мной.
– Мои поздравления, – сказала она.
В ее голосе не было ни тени горечи или ревности, в нем прозвучала усталость.
– Ты – тот самый крестьянин, который им нужен, – добавила она.
«Крестьянин» – одно из слов, запрещенных после Революции, за исключением употребления в историческом контексте. Не помню, чтобы Энни когда-либо произносила его раньше. Точно не в отношении себя.
И не в отношении меня, хотя официально я относился именно к этому сословию все то время, что мы были знакомы. Этот ее промах я осознавал еще со времен приюта, когда еще не слишком хорошо умел скрывать свое истинное происхождение, однако с тех пор она продолжала хранить молчание.
Я заговорил, пытаясь унять нарастающее беспокойство:
– Это не так… Атрей никогда не стал бы об этом думать…
Запрокинув голову, Энни изучала потолок.
– Атрей стал бы. Ему нужны наездники в Четвертом Ордене, которые пройдут испытания у элиты.
Четвертый Орден – подразделение, которое должны были основать четыре наездника, победившие в сегодняшних состязаниях. Вхождение в Орден станет свидетельством того, что эти четверо – самые искусные наездники из тридцати двух стражников в корпусе. И это самое высокое звание во флоте после Первого Наездника.
– Ты говоришь о…
– Я говорю о преемственности.
Я замер, услышав это слово, а у Энни заметно перехватило дыхание из-за того, что она осмелилась произнести его вслух.
Прежде чем Атрей мог бы закончить свое правление, ему необходимо было выбрать преемника среди лучших и умнейших стражников. Следующего Защитника. И выбирали в основном из Четвертого Ордена.
– Он думает о преемнике, – повторила Энни, – и ему нужны крестьяне, которые ведут себя не как все.
Я ответил сквозь стиснутые зубы, туже затягивая ремни нарукавника:
– Ты ведешь себя не как все.
Энни слабо усмехнулась. Мы знали, что это неправда. Я догадывался, что было написано в ее досье в министерстве: Энни отличается излишней почтительностью, чересчур сдержанна и не умеет выступать на публике. Сколько я ее помню, она была лучшей ученицей в классе, но никогда не поднимала руку.
Она могла бы все это преодолеть. Попытаться обрести уверенность в себе, потому что у нее был огромный потенциал. Но как она могла что-то изменить, как могла даже подумать, что возможно что-то поменять, после такого сообщения из министерства?
Возможно, здесь что-то другое. Что-то, не связанное с этим.
– Ты сказала, что сегодня приезжает твоя семья?
Я робко задал этот вопрос, думая, что, возможно, вообще не стоило ее об этом спрашивать. Энни опустила глаза, а затем покачала головой.
– Не семья. Друзья… из моей деревни.
«Моя деревня» – это еще два слова, которые Энни старается не произносить. Она произносит их отчетливо, словно иностранные.
– Они написали, – продолжила она. – Письмо. Это не от родителей, они не умеют писать. – Я рискнул взглянуть на нее и заметил, что она покраснела, произнеся слово «писать». – Но сын друзей учился в школе после Революции и поэтому умеет. Он написал, что они приедут. Я некоторое время жила в этой семье до того, как попала в Элбанс.
Элбанс – это наш приют. Раньше она никогда не рассказывала мне о своей жизни до приюта.
Она поправила волосы, смахнув несколько прядей со лба и убрав их за ухо.
– Мы не виделись с тех пор, как… – Она взглянула на меня, и я вдруг осознал, что пристально смотрю на нее, и отвел взгляд. Она тоже опустила глаза и принялась натягивать ботинки.
– Не сомневаюсь, что, если ты попадешь в Четвертый Орден, они будут гордиться тобой, – сказал я. – Наверняка для каждого, кто приехал из сельской местности, возможность посмотреть этот турнир значит многое. Ты…
Не отрываясь от своих ботинок, Энни мягко спросила:
– Что я?
И я услышал, как произнес это. Слова, которые стыдно было бы слышать моему отцу, особенно от меня.
– Ты попадешь в историю.
Энни потянулась за своим шлемом, другой рукой в перчатке упершись в колени, и встала. На ее губах промелькнула кривая усмешка, и она вскинула брови, взглянув на меня. Заговорив, она не стала утверждать, что я, несмотря на свое предполагаемое низкое происхождение, тоже прославлюсь.
Она словно знала, что это не так. Словно чувствовала, что я просто отчаянно надеялся, что она повторит эти слова.
– Пойдем, Ли.
2
Четвертый Орден
Никакие тренировки не могут подготовить к виду переполненных трибун арены, знамен, хлопающих на ветру, духового оркестра, исполняющего революционный гимн, и барабанному ритму. Мы с Аэлой наслаждались полетом в ослепительно-синем небе, свежим весенним ветром, глядя на город, радостно приветствующий нас во время открытия церемонии. Такие моменты поражают меня, будто впервые мне приходит в голову, что жизнь, которую я привыкла считать рутиной, на самом деле, поразительна. Сегодня люди, собравшиеся на трибунах внизу, смотрели, как простолюдины, подобные им, летают на драконах. И при мысли об этом невольно начинаешь испытывать гордость за свою страну.
Даже если твоя страна не испытывает гордости за тебя.
При мысли об этом на меня накатила грусть, но сквозь седло я ощущала тепло тела Аэлы, и ее присутствие успокаивало. Я словно слышала ее мысли. «Держись. Успокойся. Только не сейчас». Сколько я себя помню, Аэла всегда помогала мне справиться с чувствами, с которыми я сама не могла совладать. Даже в самом начале, когда я была ребенком и меня часто мучили ночные кошмары об огне драконов. Но Аэла помогла мне избавиться от них. Драконье утешение за драконьи преступления. Что сказали бы люди из моей деревни? Что подумали бы мои родители, братья и сестры? Я никогда не могла ответить на эти вопросы, но рядом с Аэлой они становились неважными.
Сегодня вместе с Ли и Пэллором мы возглавили аврелианскую эскадрилью, промчавшись над головами зрителей, а сияющая морская рыбка металась над ареной чуть выше нас. Во время сегодняшней утренней тренировки Кору удалось поднять эскадрилью драконов грозового бича повыше, так, чтобы горячий пепел драконов не причинил вреда зрителям, сидевшим внизу.
Атрей начал свою речь, когда мы приземлились и отпустили драконов. Даже в отдалении от дворцовой ложи невозможно не заметить присутствие Атрея, не увидеть его коротко стриженные стального цвета волосы, уверенную позу, компенсирующую его скромное, неяркое одеяние. Единственное, что невозможно было понять, – как ему удавалось одним взглядом заставить тебя ощущать себя могущественной. Важной. Необходимой. Когда мы впервые встретились с ним еще детьми, избранными новорожденными драконами нового режима, при звуке его голоса, произнесшего мое имя, по моей спине побежали мурашки. Он связал нас с Аэлой, словно супругов, на правах Повелителя драконов: «Антигона сюр Аэла, произнеси свою клятву».
Я задумалась, каково это было – получить сегодня утром записку от него с пожеланием удачи вместо того предостережения, что пришло мне из Министерства Пропаганды? Что чувствовал Ли, читая эти слова? И, вероятно, именно поэтому, находясь сейчас рядом со мной, он казался столь храбрым, с уверенным видом разглядывая ждущую толпу…
Однако Ли никогда не отличался неуверенностью, поэтому записка от Атрея здесь была ни при чем. Это было очевидно с самого начала.
С Ли многое было очевидным с самого начала.
– Граждане Каллиполиса, – провозгласил Атрей, – добро пожаловать в четвертьфинал турнира, в котором будут определены претенденты на звание Первого Наездника. Десять лет назад вы сделали исторический выбор. Вы приняли решение оценивать всех одинаково, выбирать лучших среди простого народа, среди людей, которые могли бы стать драконьими наездниками, и обучать их управлению. Позволить Каллиполису вступить в новую эру величия, обрести могущество благодаря тому, что действительно правильно. Обрести добродетельных правителей и справедливое правление. За те долгие годы, минувшие со времен прежних драконов, вы позволили мне быть вашим правителем. Теперь же я прошу вас обратить взгляд в будущее. На ваших стражников. На тех четырех, кто сегодня войдет в полуфинал состязания за звание Первого Наездника и образует Четвертый Орден. Через несколько лет я скажу: «Пусть правят самые добродетельные стражники». Но сегодня я говорю: «Пусть победят лучшие».
По трибунам пробежала волна радостных криков, громким эхом разносясь по арене. И в моих жилах вскипела кровь.
Я присела на каменную скамейку рядом с Даком, собираясь смотреть первое выступление. Его брат Кор выступал против Рока, летавшего на драконе грозового бича. Рок происходил из семьи рабов, живших в горной деревне, как и я. У Рока были колючие белокурые волосы, светлая кожа и массивное тело, благодаря которому он и заслужил свое прозвище несколько лет назад[3]. Когда диктор объявил его настоящее имя, наездники, столпившиеся в Орлином Гнезде, казалось, были удивлены.
– Удачи, Ричард! – закричали они.
Рок добродушно принял насмешку, напоследок дружески похлопав по плечам Лотуса и Дария, а затем вместе с Кором направился по каменному склону ко входу в пещеру.
Впервые после нашего разговора спокойная убежденность Ли, произнесшего то, что я уже знала, и поначалу вселившая в меня уверенность, развеялась. Ли был прав, я попаду в историю, если смогу пробиться сегодня в Четвертый Орден. Но это касалось и Рока. А кому не нравился Рок? Надежный, стойкий, уверенный. Простолюдин, который нравился даже детям патрициев…
В моей сегодняшней записке из министерства все было сказано верно. Мне не нравились публичные выступления. И я не любила привлекать внимание к своей персоне. Мне нравилось побеждать, и у меня это получалось, но сейчас дело было не просто в победе на соревновании. Попав в Четвертый Орден, я окажусь на всеобщем обозрении. А мне ужасно этого не хотелось. С этим я не справлюсь. Так?
Но…
Сидевший рядом со мной Дак барабанил ногой по скамейке, волнуясь за брата. Кор и Рок, приблизившись ко входу в пещеру, подули в свистки, прикрепленные к браслетам на запястьях, огласив пещеру звуками, недоступными человеческому уху, однако привычными для их драконов. Поговаривали, что в былые времена наездники умели призывать своих драконов силой мысли, но в течение нескольких веков это искусство было утрачено.
Драконы выползли из пещеры, Кор и Рок запрыгнули к ним на спину и взмыли вверх. Они зависли над ареной в десяти метрах друг от друга, оказавшись на одном уровне со стеной внешних покоев Дворца, но стены вздымались выше, а карстовая колонна, поддерживавшая Крепость, нависала над ними. Прозвучал колокол, Кор рванулся вперед, Рок резко увернулся, и меня вдруг озарило.
У Рока не хватит мастерства победить Кора.
Вряд ли зрители могли это понять, но для меня все было очевидно. Рок на Басте двигался слишком медленно, а Кор на Мауране не выпускал его из виду. И хотя Кор часто промахивался, опьяненный битвой, Рок не успевал увернуться. На турнире использовались залпы безогневого драконьего пламени – дымового вещества под названием пепел, который обладал достаточным жаром и при соприкосновении с доспехами участников оставлял на них темные подпалины. Попадание в туловище считалось смертельным, в руки и ноги – штрафным, а три штрафных попадания также считались смертельными.
– Давай, Кор!