Помоги проекту - поделись книгой:
Сидя в автобусе, неторопливо катившем из Кана в Шато-ле-Дьябль, Алиса читала про себя стихотворение Жака Превера, написанное во время войны. Мисс Порси прочла его в классе и велела выучить наизусть. Оно было о птице-лире и скале. Алиса никогда не слышала ни об этом поэте, ни о лирохвосте, но стихотворение ей понравилось.
Она закрыла глаза, чтобы отгородиться от пейзажа за окном и разбитой дороги, не гадать, что ее ждет за полем, и думать только о стихотворении…
– Повторите! – говорила учительница. – Пока не появится птица-лира… Повторяйте за мной!
Алиса еще крепче зажмурилась и перенеслась мыслями в Вашингтонскую школу, в кабинет с белыми стенами, к одноклассницам и улыбчивой мисс Порси.
– Повторите!
– Повторите!
Алиса повторяла. Повторяла про себя в пятнадцатый раз, строки давно отложились в памяти и не мешали думать о другом. Например, о разбитой нормандской дороге. Алиса сидела «на колесе», через два ряда от водителя. Место она не выбирала – не подумала, что будет так сильно трясти на ухабах и у нее разболится спина. Франция… Нормандия… Импрессионисты… Свет, травы, цветы, море, ветер смешивает краски, зеленый цвет сливается с желтым и синим. Она прекрасно знает все это по пейзажам, висящим в вашингтонской Национальной галерее искусства. Пастельная Нормандия – гармония изумрудных полей, белых парусов, желтых соломенных шляпок и кружев.
Автобус подпрыгнул на очередном камне. До Шато-ле-Дьябль оставалось полчаса пути. Алисе хотелось думать об Америке, о своей деревне Личфилд, о прежних временах и Лаки. Живом Лаки. Нужно закрыть глаза, не смотреть на жуткие дымящиеся развалины и представлять хижину, пруд, одинокий тополь и родную деревню.
Алиса оказалась в Огайо, когда ей исполнилось пятнадцать, она вытянула билет в ад – худший, чем сиротский дом, где она росла. Алиса работала в бакалейной лавке, ночевала на крошечном чердаке и смертельно, до слез, скучала по своему приюту. А потом появился Лаки Мэрри и все изменилось. Они были ровесниками.
Сначала она наблюдала, как он носится по единственной улице Личфилда и весело хохочет. Не паренек – торнадо! Лаки улыбался девушке, та влюблялась, а он исчезал, как Чеширский кот, словно его и не было. И конечно, он неизбежно обратил внимание на единственную в деревне чужачку и… пропал. Любимец деревни, капитан бейсбольной команды влюбился в девушку из чужой страны. Пошли разговоры. Но жители Личфилда были людьми незлыми, без повода никого не гнобили, а Алиса, душечка и сирота, работала не покладая рук и никогда не жаловалась. Девочка перебралась в дом родителей Лаки, те приняли ее как родную, она снова пошла учиться, много занималась французским. Личфилд оказался не каторгой, а деревней фей, родиной Белоснежки – без гномов, но с прекрасным принцем.
То было чудесное время. Красавица Алиса умела корчить жуткие гримасы, чем очень веселила всех вокруг, а Лаки восхищала ее красота. Она не теряла привлекательности ни в лавке, ни на пыльной улице, ни на беговой дорожке стадиона, в промокшей от пота футболке. Даже строя рожи, Алиса оставалась красивой в глазах Лаки.
Глаза Лаки…
Автобус трясло все сильнее, и водитель сбросил скорость. Алиса нахмурилась. Лаки вечно говорил: «До чего же ты хороша!» – а теперь его нет. Она больше никогда не будет красивой и ни одной рожи не состроит. Незачем. Без него она станет невидимкой.
Они что, никогда не доедут? Так и будут тащиться черепашьим ходом? В памяти Алисы яркими вспышками мелькали картины жизни в деревне: вот она танцует на балу по случаю Четвертого июля, а вот подпрыгивает, вскидывает руки, кричит, подбадривая Лаки, и он снова приносит команде победу. В 1941-м вся деревня несет его на руках после завоевания бейсбольного кубка. Алиса очень гордилась, что всеобщий кумир любит только ее. Герой маленькой деревни в штате Огайо. Главный человек в ее мире.
Автобус остановился, и Алиса открыла глаза. По ступенькам поднялась толстая краснолицая женщина. Она пыхтела, тяжело отдувалась и с трудом уместилась на сиденье за спиной водителя. Платье в цветах было не первой свежести, простые чулки обтягивали отечные ноги.
Алиса почувствовала раздражение. Что, это и есть Франция?
Неужели все ее любимые авторы эпохи Просвещения – Золя, Гюго, Мопассан и Флобер, – так увлекательно писавшие о нормандцах, сознательно умалчивали о жалких слезливых старухах и тоскливых деревнях, населенных уродливыми крестьянами? Это их хотели освободить молодые американцы?
Не смей так думать, сказала себе Алиса, не смей… Да, от этой фермерши воняет навозом, как от личфилдских коров. Нервная, дерганая, говорит не закрывая рта, переругивается с водителем. Нужно отстраниться, думать о своем. Лаки не мог погибнуть! Ему всегда все удавалось, он был настоящим счастливчиком, любимцем фортуны.
– Высадишь меня в Де-Жюмо, – крикнула нормандка водителю. – Будь она проклята, эта дорога!
Корова, думала Алиса, эта фермерша – корова. Куда подевались девушки в длинных платьях с кружевными зонтиками, любившие завтракать на траве и купаться нагишом?
Когда парни Личфилда уплыли в Англию, чтобы участвовать в высадке на побережье Нормандии, девушки горько плакали. Все – кроме Алисы.
– Говорят, они и в Кальвиле размялись?
Лаки тоже не плакал, прощаясь с Алисой, он знал, что неуязвим. И Алиса знала: Лаки не такой, как все, и разлуки не будет.
Они молоды и любят друг друга! Что им война? Далекая война на другом континенте… Невозможно представить Лаки мертвым.
Они расстались, но Лаки не сомневался, что вернется, и Алиса была спокойна.
– Де-Жюмо тоже досталось! И не только от бошей.
Алиса заткнула уши.
Заткнуть уши, закрыть глаза, чтобы не видеть эту – реальную – Нормандию и помнить только живописные изображения домов старого Онфлера, Руанского собора на закате и скал Этрета.
– Скажи-ка, Марго, вас и правда разбомбили? – спросил водитель.
– Чистая правда, – ответила фермерша. – От деревни почти ничего не осталось. Жандармы сказали, что разрушено девяносто девять процентов! Уж и не знаю, как они считали, лично я оставшегося одного процента что-то не замечаю. Разве что подвалы да колодцы… Семнадцать человек убило. На войне это, может, и не великие потери, а вот для деревни, где всего сто тридцать жителей, очень даже много! Я живу одна и никого не потеряла. Только собаку… Врать не стану – горюю по ней ужасно, но другим тяжелее моего. Англичане не церемонятся.
В Нормандии не умирают, убеждала себя Алиса. Не слушай других, думай о Лаки как о живом!
– Уверена, что это сделали англичане?
– Еще бы! Мы успели разглядеть, когда бежали прятаться, а жандармы потом все разъяснили. Держись крепче за руль, Реми. Знаешь, зачем они сбросили бомбы?
– Конечно. Из-за бошей. Чтобы уничтожить их. С самолета целиться трудно, вот тебе и сопутствующие потери, чего уж там.
– Чушь! В деревне не было ни боша, ни полбоша, и англичане это точно знали, но… сровняли деревню с землей, чтобы перекрыть немцам дорогу.
– Перекрыть дорогу?
– Вот именно! Из обломков наших домов вышла отличная баррикада.
Господи, когда же они заткнутся? Алиса никак не могла сосредоточиться. Нечего выставлять свои беды напоказ. Настоящая печаль прячется от людей. Печаль заразна!
– Они хотели превратить наши фермы в заслон, – продолжала Марго. – Отрезать Изиньи от Кана. Немцы из гарнизона в Изиньи не должны были успеть на пляж к моменту высадки десанта. Поэтому Де-Жюмо забросали бомбами.
– Да бошей в Изиньи уже не было, они ушли третьего июня, – возразил водитель.
– Ну-у…
– Хочешь сказать, англичане кидали бомбы, чтобы не пропустить бошей, которые ушли за два дня до того? Проклятье! Выходит, все умерли ни за что? Папаша Дюваль… Леонар де Корневиль и его малыш… Сестры Карруж… Семнадцать погибших… И все зазря?!
В автобусе стало совсем тихо, только двигатель урчал да погромыхивал ржавый кузов. Алиса так и не смогла сосредоточиться на воспоминаниях.
Она вслушивалась в тишину.
Реми яростно погудел трем курицам, они неторопливо переходили через дорогу, равнодушные к человеческим несчастьям.
– Вот ведь ужас. – Водитель покачал головой. – И вы все равно устроили англичанам торжественную встречу?
– А как же. Война, она война и есть… Паренек, который шел на приступ наших скал, не бросал на нас бомбы. Да и тот, что сидел в кабине самолета, выполнял приказ командира, укрывшегося в бункере посреди Лондона… На большом столе перед ним разложена большая карта Нормандии с маленькой черной точкой – деревней Де-Жюмо. Посмотрел он на нее и подумал: «Сбросим-ка мы бомбы вот сюда и задержим бошей!» Он сделал свою работу. Даже немцы и те выполняли приказы, их солдатики тоже люди подневольные. Во время войны все верят, что поступают правильно. Такая вот дурость.
Алисе расхотелось закрывать глаза. Нормандка вдруг перестала вонять. Обе они – одинокие женщины среди мужчин, играющих в героев. А фермы с пасущимися на полях безучастными коровами ничем не отличаются от Личфилда. Центр земли для их обитателей. Крошечные черные точки на огромной карте для всех остальных.
Алиса думала о письме, которое три месяца назад получили родители Лаки: «Ваш сын пал смертью храбрых в Нормандии, пойдя на приступ Пуэнт-Гийома…» Алиса отказалась поверить в смерть Лаки.
Только не он!
В Нормандии никто не умирает. Тем более Лаки! Как только представилась возможность, Алиса отправилась во Францию, чтобы найти Лаки. Его родители оплатили дорогу. «Поезжай, девочка, и привези нам хорошие новости!»
Она смотрела в окно и видела только одно. Торжество смерти.
Автобус въехал в Де-Жюмо. Деревня лежала в развалинах, на немногих уцелевших домах не было крыш.
Марго вышла на «остановке», обозначенной картонкой на палке. Вдалеке угадывались темные согбенные силуэты с тележками и тачками: люди разбирали завалы, растаскивали камни.
Водитель обернулся к Алисе:
– Здесь была церковная площадь. Сам-то я редко ходил в мессе, но деревня без церкви… Нет, так не годится!
– Люди построят новую, современную, – попыталась утешить его Алиса.
– Скажете тоже – современную! Настоящая церковь должна быть старинной, старее всех домов. А новая – так, вроде безделушки на камине. Церковь – она как родовая память, передается от поколения к поколению. И новая, которую собираются построить, станет вечным укором, напоминанием о случившемся, памятником павшим.
Автобус тронулся с места. До моря оставалось несколько километров. Разъезженная дорога шла через ланды, заросшие дикими травами. В конце ее Реми и высадил Алису.
– Приехали, мисс. Желаю удачи.
Шато-ле-Дьябль оказалась местечком на двадцать домов, стоящих вокруг перекрестка. Напротив остановки находилось маленькое кафе с громким названием «Завоеватель». Цветы на окнах, занавески в красную клетку – веселый контрапункт в пейзаже цвета пыли. Все остальное выглядело тоскливым и пустынным. Оно и понятно – восемь утра.
Из подъехавшего джипа вылез американский офицер:
– Вы Алиса?
Его настойчивый взгляд она наивно приняла за солдатскую прямоту.
– Да.
– Я лейтенант Дин, командир отряда рейнджеров, штурмовавших Пуэнт-Гийом. Соболезную насчет Лаки, понимаю и одобряю ваш приезд. Сидя дома, ничего не поймешь. Если хотите, я отвезу вас на пляж, где разворачивались события.
Алиса села в машину.
– Я… не могу поверить в смерть Лаки… – После секундной паузы она произнесла
Лейтенант кивнул:
– Конечно… Понимаю. Я недолго общался с Лаки, но успел понять его характер. Он был как ребенок и никак не мог погибнуть на войне. Жестокие игры не для таких людей. Мне очень жаль, мадемуазель, но Лаки мертв, его убили одним из первых. Товарищи оплакали геройскую гибель вашего жениха.
Лейтенант припарковал джип на земляной площадке, они обошли блокгауз и оказались на крутом шестидесятиметровом утесе. Внизу лежал бесконечный пляж, серый и грязный. Начался отлив. Похожие на зеленых букашек военные занимались разминированием, растаскивали тонны ставших ненужными железяк.
Ну почему так случилось, что солдатам пришлось штурмовать стену? – горестно размышляла Алиса. Пляж казался бескрайним, скалы – запредельно высокими. Сколько людей отдали жизнь за проклятый блокгауз? Где взять мужество, чтобы подняться и рвануть вперед, молясь об одном: пусть вражеский солдат целится в другого?
Здесь она поверила в смерть Лаки, ощутила ее внутри себя. Удача отвернулась от своего любимца.
– Лаки всегда везло, лейтенант. В Личфилде – это наша деревня – он был героем, ему все удавалось. И…
– И этот весельчак приплыл в Нормандию, чтобы умереть рядом с тысячами других молодых американцев, счастливчиков и везунчиков. Война не выбирает! – закончил за нее лейтенант.
– Рядом с тысячами других… – повторила Алиса.
Они помолчали. Дин искал слова утешения. И нашел:
– Надеюсь, вам станет легче, если я скажу, что Лаки был всеобщим любимцем.
Заметив, что девушка удивилась, он пояснил:
– Вы единственная, скажу мягче – первая подруга погибшего рейнджера, приехавшая сюда. Родители нескольких парней были в этом месяце, невест – ни одной. Лаки и впрямь повезло.
– Можно мне побыть тут немного?
– Конечно. Спуститесь на пляж, если хотите, но будьте осторожны, не сходите с тропинки. Вокруг полно мин.
Лейтенант Дин смотрел вслед Алисе. Он, конечно, необъективен, все-таки полтора года в исключительно мужской компании, но Алиса Куин – настоящая красавица. Дин видел ее изящный силуэт на фоне вересковых зарослей, вспоминал большие голубые глаза и изящный изгиб бровей, таких тонких, как будто их сначала выщипали, а потом нарисовали карандашом.
Алиса спускалась по выбитым в скале ступеням, и лейтенант любовался ее длинными золотистыми волосами, пока она не скрылась из виду.
Лаки мертв. Погиб как герой. Его память будут чтить, но разве это имеет значение?
Алиса долго ходила по пляжу, разговаривала с военными и смотрела по сторонам, чтобы сохранить увиденное в навечно окаменевшем сердце. У меловой стены ей вспомнились строки Превера:
Она придумала продолжение:
Поделиться книгой: