Я за тебя умру

Перед моим мысленным взором возникла длиннейшая очередь людей, протянувшаяся от Сороковой улицы, где расположено мое издательство, до Бауэри: у каждого в руках «Аристократия иного мира» и каждый требует назад два доллара пятьдесят центов. Я быстро прикинул, нельзя ли поменять там все имена и превратить документальную книгу в фантазию. Но поздно. Триста тысяч экземпляров уже разошлись по рукам Американской Публики.

Когда я немного оправился, молодой человек рассказал мне, что с ним было после того, как его зачислили в мертвые. Три месяца в немецкой тюрьме… десять месяцев в госпитале с воспалением мозга… еще месяц до того, как он смог вспомнить свое имя. Через полчаса после прибытия в Нью-Йорк он встретил старого друга, который посмотрел на него, подавился воздухом и свалился замертво. Когда друг ожил, они пошли в аптеку-закусочную выпить по коктейлю{8}, и там за час Косгроув Харден выслушал такую историю о себе, какой не приходилось слышать ни одному человеку на свете.

Он поехал на такси в книжный магазин. Нужная ему книга была распродана. Он сразу поехал на поезде в Джолиет, Огайо, и игрою случая книга оказалась у него в руках.

Первой моей мыслью было, что он шантажист, но, сравнив его с фотографией на странице 226 «Аристократии иного мира», я убедился, что он несомненно Косгроув П. Харден. Он похудел и постарел по сравнению со снимком, усов не стало, но это был тот же человек.

Я вздохнул — глубоко и трагически.

— И продается лучше любой фантастики.

— Фантастики! — сердито подхватил он. — Это и есть фантастика!

— В каком-то смысле, — согласился я.

— В каком-то! Это чистая фантастика! Налицо все отличительные свойства фантастики: это длинная душистая ложь. Вы назовете ее фактом?

— Нет, — спокойно ответил я. — Назову этот род литературы средним между документом и домыслом.

Раскрыв книгу наугад, он горестно вскрикнул, отчего рыжая девушка по соседству прервала полуфинальный, видимо, матч по крестикам-ноликам.

— Смотрите, — простонал он. — Смотрите! Написано: «Понедельник». Задумайтесь о моем существовании в «том краю» в понедельник. Я вас прошу! Посмотрите! Весь день я провожу за тем, что нюхаю цветы. Видали? Сто девяносто четвертая страница наверху — я чувствую, как пахнет роза.

Я осторожно поднес книгу к носу.

— Ничего не чувствую, — сказал я. — Может быть, типографская краска…

— Не нюхайте, — крикнул он. — Читайте. Я нюхаю розу и на двух абзацах впадаю в восторг по поводу инстинктивного благородства человека. От одного легкого аромата. Затем я посвящаю час маргариткам. Господи. Я никогда не смогу показаться на встрече выпускников.

Он перелистал несколько страниц и снова замычал.

— Тут я с детьми — танцую с ними. Я провожу с ними целый день, и мы танцуем. И хоть бы приличный шимми. Нет, мы выделываем что-то эстетическое. Я не умею танцевать. Я не выношу детей. Не успел я умереть, как превратился в помесь нянечки и артиста кордебалета.

— Но послушайте, — сказал я с укоризной, — считается, что это очень красивое место. Видите, описана ваша одежда. Вы одеты… посмотрим… — во что-то воздушное. Оно развевается у вас за спиной.

— …что-то вроде кисейного нижнего белья, — угрюмо уточнил он, — и на голове у меня листья.

Я вынужден был признать — на листья косвенно указывалось.

— И все-таки, — настаивал я, — подумайте, насколько могло быть хуже. Ведь он мог сделать из вас совсем посмешище, если бы вы отвечали на вопрос, какой номер был на дедушкиных карманных часах или о трех долларах восьмидесяти центах, которые вы задолжали после партии в покер.

Наступило молчание.

— Странный фрукт мой дядя, — задумчиво сказал он. — По-моему, он немного сумасшедший.

— Нисколько, — уверил я его. — Я всю жизнь имею дело с авторами, и он самый здравый из всех, с кем я имел дело. Он никогда не пытался взять у нас взаймы, никогда не просил нас уволить весь рекламный отдел и никогда не упрекал нас в том, что ни один из его друзей в Бостоне не может достать его книгу.

— Тем не менее я намерен как следует отдубасить его астральное тело.

— И это все, что вы запланировали? — с тревогой спросил я. — Вы ведь не явитесь под настоящим вашим именем, не сорвете продажу книги?

— Что?!

— Ну конечно, вы так не поступите. Подумайте, каким это будет разочарованием для всех. Вы сделаете несчастными полмиллиона людей.

— Все женщины любят быть несчастными, — угрюмо сообщил он. — Возьмите мою девушку, мы были с ней помолвлены. Как, вы думаете, она отнеслась к моим цветочным занятиям, пока я отсутствовал? Думаете, она одобрила мои танцы с девочками по всей странице двести двадцать один? Практически нагишом!

Я был в отчаянии. Надо сразу услышать самое худшее.

— И что… что вы намерены сделать?

— Сделать! — взорвался он. — Я намерен отправить моего дядю в тюрьму — и вместе с его издателем, его литературным агентом и всей компанией вплоть до последнего типографского мальчика на побегушках, подносчика литер.

III

В Джолиет мы прибыли в девять часов утра, и к этому времени я успел его более-менее урезонить. Его дядя — старый человек, объяснил я, и впал в заблуждение. Он обманулся, это несомненно. У него, может быть, слабое сердце, и при виде племянника, вдруг появившегося на дорожке, он может просто умереть.

В глубине души я, понятно, надеялся, что мы можем прийти к какому-то компромиссу. Если уговорить Косгроува, чтобы он за умеренную сумму лет пять побыл в нетях, тогда, пожалуй, все обойдется.

Так что со станции мы пошли в обход городка и в гнетущем молчании преодолели полмили до дома доктора Хардена. Шагов за сто я остановился и сказал Косгроуву:

— Подождите здесь. Я должен подготовить его. Через полчаса вернусь.

Он сперва возражал, но в конце концов хмуро уселся в густой траве у обочины. Я отер испарину на лбу и пошел по дорожке к дому.

Сад доктора Хардена был залит солнцем; цвела японская магнолия и роняла розовые слезы на траву. Я увидел его сразу: он сидел у открытого окна. В комнату лился солнечный свет, ложился продолговатыми клетками на его стол и разбросанные бумаги, дальше — на живот самого доктора Хардена и выше — на щетинистое лицо под белой кровлей. Перед ним на столе лежал коричневый конверт, и худые пальцы доктора перебирали только что извлеченные из конверта газетные вырезки.

Я подошел довольно близко и, стоя под деревом, хотел уже заговорить с хозяином, как вдруг увидел девушку в бордовом платье — пригибаясь под низкими ветками яблонь в северной части сада, она тоже шла к дому. Я отступил, а она остановилась прямо под окном и без всякого смущения заговорила со знаменитым доктором Харденом.

— У меня к вам разговор, — с места в карьер начала она.

Доктор Харден поднял голову, и из руки у него спорхнула вырезка из газеты «Филадельфия пресс»{9}. Я подумал, не та ли это статья, где его назвали «новым Святым Иоанном».

— Об этом вот, — продолжала девушка.

Она вынула из-под мышки книгу. Это была «Аристократия иного мира». Я узнал ее по красной обложке с ангелами в углах.

— Об этом вот! — рассерженно повторила она и швырнула томик в кусты, где он безутешно приземлился между двух роз.

— Мисс Талия{10}, почему?!

— Мисс Талия, почему! — передразнила она. — Старый дурак, вам бы навешать за эту книгу.

— Навешать? — В голосе доктора Хардена послышалась маленькая надежда, что это означает какой-то новый знак признания.

Но ясность наступила быстро.

— Навешать по первое число, — не унималась она, — слышите?! Господи, простых слов не понимаете? В школе не учились, студентом не были?

— Я не знал, что студенты обучаются на Бауэри[1], — холодно ответил доктор Харден. — Навешать можно что-то на весах, и я никогда не слышал, чтобы это делали на человеке. А что до книги…

— Это позор на весь мир!

— Если вы прочтете эти вырезки…

Она поставила локти на подоконник и, казалось, сейчас полезет в комнату; но она вдруг опустила подбородок на руки и, глядя ему в глаза, заговорила.

— У вас был племянник, — сказала она. — С дядей ему не посчастливилось. Он был самый лучший человек на свете, единственный, кого я любила и всегда буду любить.

Доктор Харден кивнул и как будто хотел ответить, но она стукнула кулачком по подоконнику и не позволила себя перебить:

— Он был смелый, честный, скромный. Он умер от ран в чужой стране, погиб, Косгроув Харден, сержант Сто пятого пехотного полка{11}. Скромно жил и умер с честью. Что вы наделали! — Голос ее стал громче и задрожал, вызвав сочувственный трепет в листьях вьюна у оконной рамы. — Что вы наделали! Выставили его на посмешище. Вызвали его к жизни как фантастическое существо, которое шлет идиотские сообщения о цветах и птицах и числе пломб в зубах Джорджа Вашингтона. Вы…

Доктор Харден встал.

— Вы пришли сюда, — начал он пронзительным голосом, — чтобы объяснять мне…

— Молчите! — крикнула она. — Я объясню вам, что вы сделали, и вы меня не остановите, вместе со всеми вашими астральными телами по эту сторону Скалистых гор.

Доктор Харден осел в кресле.

— Продолжайте, — сказал он, стараясь держать себя в руках. — Можете брюзжать хоть до вторых петухов.

Она замолчала на минуту, повернула голову к саду. Я увидел, что она прикусила губу и моргает, удерживаясь от слез. Потом снова повернулась к окну и устремила мрачный взгляд на хозяина дома.

— Вы использовали его как тесто для своих медиумических пирожков и угощаете ими истеричных женщин, которые считают вас великим человеком. Вас — великим! Никакого уважения к достоинству и безответности умершего. Вы беззубый желтый старик и даже горя не испытываете — хотя бы им вы могли бы оправдать свои спекуляции на собственном легковерии и доверчивости других дураков. Все — я закончила.

С этими словами она повернулась и так же порывисто, как пришла, устремилась прочь с высоко поднятой головой. Я подождал, когда она отойдет шагов на тридцать и ее не будет видно из окна. Потом пошел за ней по мягкой траве и окликнул:

— Мисс Талия.

Она удивленно обернулась.

— Мисс Талия, хочу вам сказать, что дальше по дороге вас ожидает сюрприз — человек, которого вы не видели много месяцев.

На лице ее изобразилось недоумение.

— Не хочу испортить вам встречу, — продолжал я, — но и не хочу, чтобы вы испугались, когда столкнетесь с самой большой неожиданностью в вашей жизни.

— О чем вы? — тихо спросила она.

— Ни о чем. Просто идите дальше по этой дороге и думайте обо всем самом приятном на свете — а затем произойдет нечто потрясающее.

Я отвесил глубокий поклон и, стоя со шляпой в руке, благожелательно улыбался девушке.

Она смотрела на меня с удивлением. Потом медленно повернулась и пошла прочь. Вскоре она скрылась за поворотом каменной стенки под магнолиями.

IV

Четыре дня прошло — четыре изнурительных знойных дня, — прежде чем мне удалось превратить хаос в подобие порядка и провести наконец деловое совещание. Первая встреча Косгроува Хардена с дядей стоила мне небывалого нервного напряжения. Я час сидел на скользком краешке дряхлого стула, готовясь броситься вперед всякий раз, когда в рукавах у племянника вздувались мускулы. Я невольно дергался, неизменно соскальзывал со стула и оказывался в сидячем положении на полу.

Конец беседе положил доктор Харден: он просто встал и удалился наверх. При помощи угроз и посулов мне удалось отправить молодого Хардена в его комнату и вырвать у него обещание двадцать четыре часа молчать.

Все наличные деньги я употребил на подкуп двух старых слуг. Никому не рассказывать — предупредил я их. Мистер Косгроув Харден только что сбежал из Синг-Синга{12}. Я внутренне содрогнулся, сообщая об этом, но в воздухе висело столько лжи, что одной больше, одной меньше — разницы никакой.

Если бы не мисс Талия, я бы в первый же день махнул рукой на все и уехал в Нью-Йорк ждать краха. Но она пребывала в состоянии такого блаженного счастья, что готова была согласиться на что угодно. Я пообещал ей, что, если они поженятся и десять лет будут жить на Западе под вымышленными именами, я обеспечу им безбедное существование. Она чуть не прыгала от радости. Я продолжал атаку и в цветах и красках расписывал любовное гнездышко в Калифорнии, мягкую погоду круглый год, и Косгроув идет по тропинке домой ужинать, и романтические старые церкви с поселками, и Косгроув идет по тропинке ужинать, и рай июньских сумерек, и Косгроув… и так далее.

Пока я говорил, она тихонько вскрикивала от радости и хотела ехать немедленно. Она и упросила Косгроува на четвертый день принять участие в совещании. Я предупредил служанку, чтобы нас ни в коем случае не беспокоили, и мы сели в гостиной, чтобы утрясти это дело.

Наши позиции разошлись решительно.

У молодого Хардена она была примерно такой же, как у Черной Королевы из «Алисы в Стране Чудес»{13}. Кто-то нагородил и заплатит за это прямо сейчас. Хватит ложных мертвецов в семье — сейчас тут будет настоящий, если не побережется.

У доктора Хардена позиция была такая, что произошла страшная путаница, и он не знает, как ему быть теперь — видит Бог, уж лучше бы правда мертвым.

У Талии: она посмотрела Калифорнию в путеводителе, климат прелестный, и Косгроув идет по тропинке ужинать.

Я же заявил, что нет такого тугого узла, чтобы не было выхода из лабиринта, и продолжал громоздить обломки метафор, пока все не запуталось еще больше, чем вначале.

Косгроув Харден потребовал, чтобы мы взяли по экземпляру «Аристократии иного мира» и обсудили написанное. Его дядя сказал, что от вида книги его стошнит. Талия предложила всем вместе поехать в Калифорнию и решить вопрос там.

Я раздал четыре экземпляра. Доктор Харден закрыл глаза и застонал. Талия раскрыла книгу на заднем форзаце и стала рисовать райские бунгало с молодой женой, стоящей в дверях. Младший Харден возбужденно искал страницу 226.

— Ну вот оно! — крикнул он. — Напротив «фотографии Косгроува Хардена с маленькой родинкой над левым глазом перед тем, как он отплыл за океан», читаем следующее: «Эта родинка всегда огорчала Косгроува. Ему казалось, что все тела должны быть совершенны, и этот изъян силой природы должен быть убран». Хм, у меня нет родинки.

Доктор Харден согласился.

— Возможно, это дефект негатива.

— Святые угодники! Если бы на негатив не попала моя левая нога, я бы тосковал по ней всю книгу — и мне ее прицепили бы в главе двадцать девятой.

— Послушайте! — вмешался я. — Нельзя ли нам достичь какого-то компромисса? Никто не знает, что вы в городе. Нельзя ли…

Молодой Харден сердито уставился на меня.

— Я еще не начал. Я еще не дошел до охлаждения Талии ко мне.

— Охлаждения! — возмутился доктор Харден. — Да я вообще не уделил ей внимания. Она меня не переносит. Она…

Косгроув едко рассмеялся.

— Ты себе льстишь. Я что же — ревную к твоим седым бакенбардам? Я говорю об ее охлаждении ко мне из-за этих описаний меня в книжонке.

Талия взволнованно наклонилась к нам.

— Мое чувство к тебе никогда не остывало, Косгроув, — никогда.

— Брось, Талия, — несколько сварливо возразил Косгроув. — Не могло не остыть. Да вот же на двести двадцать третьей странице. Как можно любить мужчину в развевающемся исподнем? Прозрачном при этом.