Мама Белла

Белла Степановна признает и правила, и традиции, и режим, и расписание, но – все ярче, светлее и справедливее у нее получается.

Принято водить воспитанников в столовую всех вместе враз – что ж, неплохо, говорит мама Белла.

– Но почему – строем? – спросила она у директора, когда еще начинала работать в интернате.

– А потому что потому, – ответили ей с неудовольствием. – Делайте, как все.

– А если от этого воспитанникам плохо?

– Ничего, главное – дисциплинирует.

– Это – казарма.

– Что ж, чем она плоха?

Как возразить?! Белла Степановна стала водить детей в столовую гурьбой: посмеяться они могли, потолкаться, – как и должно быть у детей. Но некоторым взрослым казалось и кажется, что у воспитанников должно быть иначе. Напирало на Беллу Степановну сердитое начальство, поругивали коллеги-воспитатели, а она – одно по одному:

– Мои дети не в казарме. Здесь семья и дом их. – Так и водит гурьбой по сей день.

Она понимала, насколько губителен для детской души режим. Она вообще не любила это слово: что-то режущее в нем, а значит, убивающее. В интернате всегда было много беглецов – ребятишки самоспасались. А своих мама Белла сама спасала, потому и бегунов у нее почти не было. Спасала самыми простыми, незатейливыми способами. Видит, начинает угрюмиться ребенок, или, как говорят в интернате, "псих на него находит", – дает ему ключ от своей квартиры: "Иди, поживи, вволю посмотри телевизор, почитай, отоспись". Появлялась малейшая возможность – в музеи, в театры везла и вела. Много ездила с детьми по стране. Деньги на эти поездки воспитанники нередко сами зарабатывали, – где-нибудь на овощных складах всю зиму перебирали картошку. Белле Степановне хотелось и хочется, чтобы ее дети все видели и все знали. Ей хочется, чтобы каждый их день не походил на предыдущий. Она постоянно затевает что-нибудь новенькое: то постановку спектакля, то подготовку к балу, то разучивание песни, то уговорит шефов принести пару старых, разбитых мотоциклов, – парней в постель не загонишь. Я хорошо видел, насколько отличалась жизнь ее воспитанников от жизни других групп. Но организовывать и поддерживать такую жизнь нелегко.

Есть выражение – пьяные глаза. Как-то раз встречаю в коридоре Беллу Степановну. Шла она из актового зала, в котором закончила с ребятами репетицию спектакля. Вижу, слегка покачивает ее. Подхожу ближе, присматриваюсь: "Что такое, – думаю, – неужели пьяная?" Бледная, очки на кончике носа висят и, похоже, вот-вот упадут, а глаза – туман туманом и слипаются. Меня, казалось, не приметила, мимо прошла.

– Здравствуйте, Белла Степановна.

– А-а, добрый вечер, – встряхивает она головой. Постояли, поговорили. Нет, вижу, не пьяная, но с ног валится.

Позже я стал присматриваться к Белле Степановне, – она часто в таком состоянии уходила из интерната. Все за день выжимала из себя. А утром глядишь на нее и думаешь, что на десять-пятнадцать лет помолодела за ночь. Снова бегает, снова что-то затевает, тормошит всех и вся, ругается с начальством…

Издавна принято в интернатах и детских домах одевать воспитанников в одинаковую одежду. Горестно видеть эту примету сиротства. Как-то прохожу мимо вещевого склада и слышу – рычит кладовщик:

– Иди, иди отсюда, ради Христа! Ничего я тебе не дам.

Заглядываю в приоткрытую дверь. Белла Степановна стоит напротив кладовщика, пожилого мужчины, руки – в боки, правую ногу – далеко вперед, словно бы для большей устойчивости, а сама маленькая, худенькая. Улыбнулся я над таким бойцом.

– Нет, вы мне выдадите тапочки! – сыпет она – будто камни. Тяжело и раздельно произносит каждое слово. Всякий, услышав такие тембры, скажет, что грозная женщина, с такой лучше не связываться.

– Нет, не выдам! – прямо в ее лицо зыкнул кладовщик.

"Ну, – думаю, – распалила мужика". А был он у нас человеком спокойным, улыбчивым, – добрейший мужчина, правда, прижимистый до невозможного.

– Нет, выдадите! – И чуть шагнула на него.

"Чего доброго сцепятся". Я вошел в склад. Они смутились, что я застал их в таких воинственных позах.

– Я не выйду отсюда, пока вы не выдадите мне тапочки, – тихо сказала мама Белла и села на стул.

– На! – толкнул он ей три коробки с тапочками, отвернулся и притворился, будто до чрезвычайности занят пересчетом ученических тетрадей.

Я сказал, что мне нужно получить то-то и то-то, – кладовщик охотно занялся мною. Белла Степановна взяла тапочки, расписалась в ведомости и ушла к своим детям. Распря, как я выяснил у кладовщика, вышла из-за того, что всем классам выдали одинаковые тапочки. А Белла Степановна узнала, что на складе имеются тапочки другого цвета, и пришла обменивать.

– Ух, баба, – сказал мне кладовщик. – Не баба, а зверь. Все воспитатели спокойненько получили и ушли, а этой все чего-то надо. Вот дай ей, и хоть ты тресни!

– И часто вы с ней так ругаетесь?

– Да постоянно. Уже лет, дай Бог не ошибиться, двадцать. Я, – улыбнулся он, – порой боюсь, когда она приходит получать одежу на ребятишек. Начинает выбирать, шариться: то пуговицы ее не утраивают, то фасоны, то еще чего. А ну ее!

– Что, плохой она человек? – провоцирую собеседника.

– Не-е-е! – взмахивает он ладонью, словно отмахивает мой вопрос. – Она – во человечище! За детишек может умереть. Очень старается она, чтобы они были прилично одеты. Но мне иногда хочется ее поколотить. – Однако, улыбается старик.

У всех групп одинаковые спальни и бытовые помещения. А маме Белле всегда хотелось, чтобы было как в семье: у каждой семьи все по-своему, на свой манер, так и у ее детей должно быть, считала она, коли судьба собрала их в одну хотя и сиротскую, но семью. Она старается внести в быт что-нибудь семейное: учит девочек стряпать и сервировать стол, устраивает с шефами чаепития и вечеринки… Стены в спальнях завешаны детскими рисунками, вышивками, вырезками из журналов, – чего не позволяют другие воспитатели.

Принято в интернате вновь прибывших расселять по комнатам так, как заблагорассудится взрослым. А у Беллы Степановны иначе: новичок поживет, осмотрится, поночует, где ему хочется, а потом заселяется в ту комнату, в которой ему понравилось.

Я любил бывать в отсеке Беллы Степановны. Там господствовал такой уют и порядок, что и уходить не хотелось. Шторки, занавески выглажены, полы прометены, промыты, блестят. Всюду букеты живых и искусственных цветов. Куда ни посмотришь – зелень. Книжных полок и не счесть сколько.

Но Белле Степановне всегда хочется чего-нибудь необыкновенного. Такой уж она человек. Давно мечтала об особенной комнате, в которой ребенок мог бы забыться, отойти душой в одиночестве, поглубже уйти в свои мысли. В таких учреждениях воспитанники вечно на людях, в толпе, в гомоне. Побудешь день на работе с людьми – и устанешь от них, а интернатским и скрыться некуда. Вот и задумала неугомонная Белла Степановна вместе со своими воспитанниками создать комнату уединения. Месяца три они оформляли ее, никого из посторонних не пускали, а все – тайком, под сурдинку: чтобы, несомненно, потом удивить и порадовать нас. Все три месяца я встречал ее ребят то с березовыми чурбачками, то с трубами, то с ведрами песка или цемента… Они старались прошмыгнуть мимо нас незамеченно. Воспитанники из других групп ходили за ними и выпытывали:

– Ну, что же у вас? Хотя бы чуточку расскажите.

Отмалчивались, увиливали от прямых ответов, посмеивались.

От ночной няни по большому секрету я узнал, что некоторые парни работают в той комнате чуть ли не до утра, умоляя няню не загонять их в постель.

– К рассвету, – сказала она мне, – загляну туда, а они, бедненькие, клубочком на полу спят. У кого что в руках было, с тем и засыпали.

И Белла Степановна, узнал я, иногда "ночевала" там с шефами, которых поутру я видел отмывающими с рук цемент, стряхивающими с головы опилки. И тоже – ничего не говорят, а хитровато посмеиваются. Все дети и даже шефы были захвачены этой особенной работой. Беллу Степановну частенько встречал уставшей, желтовато-бледной.

И вот как-то подбегают ко мне ее воспитанники и тянут в эту комнату. Я вхожу и – немею. Одна из стен вся до потолка выложена срезами березовых чурочек, между которыми внизу вмонтирован большой декоративный электрокамин. Над ним нависли огромные ветви маральих рогов. Трудно определить, на что похоже панно и какой смысл в него заложен, но – впечатляет и удивляет детская фантазия. Левее, возле окон с марлевыми шторами, разрисованными замысловато вьющимися веточками, два стареньких, но подновленных кресла. А между ними – да, в самом деле было чему удивиться – а между ними фонтан двумя лепестками бьет из бассейна, оформленного как горное озеро; в воде взблескивают живые караси. Из бассейна журчащие ручейки падают в нижнее озеро, обрамленное скалами. Возле других стен – небольшие тростниковые шалаши. Кругом – много зелени, мелких украшений… но всего не запомнишь.

4

Еще об одном я должен сказать обязательно. О том, что как бы является итогом, результатом педагогических усилий Беллы Степановны, – многие ее бывшие воспитанники не теряются из ее жизни. И она не уходит из их судеб. Они навсегда остаются вместе – как и должно быть в порядочной семье с твердыми нравственными устоями и любовью, как и должно быть между детьми и родителями. Когда бы ни зашел домой к Белле Степановне – там непременно человека три-четыре из ее бывших. Идут к ней за помощью, идут, если негде переночевать, если разлад уже в своих собственных семьях и пока негде приткнуться, заходят просто так, проведать, с цветами и без цветов, пьяные и трезвые, улыбающиеся и плачущие… Идут, идут, и, я думаю, будут идти. И она к ним идет, и едет, иногда в далекие, захолустные уголки. Ее дети по всей России расселились. Уговаривает своих вздорных дочерей не бросать мужей, а своих увлекшихся страстями и страстишками сыновей не уходить из семей. Кому-то помогает пробить дела с квартирой, устроиться на работу, кому-то на свои последние деньги покупает рубашку.

Жены воспитанников и мужья воспитанниц тоже зовут Беллу Степановну мамой, и семейную традицию мало кто нарушает. Уже есть у нее внуки и внучки, а среди них – Беллы. Она балует их конфетами, защищает – не всегда разумно, как это и получается у бабушек, – от строгих отцов и матерей. Дела, конечно, все житейские – незачем особо распространяться. Но кое о чем не могу не рассказать напоследок.

Когда я навсегда уходил из интерната, вконец измученный, исхудавший, Белла Степановна срочно, даже, кажется, ночью, улетала в Подмосковье к своим бывшим воспитанникам, которые учились там. Нужна была помощь. От подробных объяснений отмахнулась, в спешке готовясь к отъезду. Чуть позже я узнал, что у Беллы Степановны были две ужасно непослушные девочки, которых она воспитывала не с малолетства. Привели их к ней уже в старший класс, выпускной. Курили, матерились, убегали с уроков – не давались педагогическому влиянию. Однажды крепко досадили Белле Степановне – публично курили на выпускном танцевальном вечере. Белла Степановна к ним с уговором, урезонивала, но они – что-то грубое в ответ.

– Какие же вы суперхамки! – вырвалось у воспитательницы.

"Дочери" пошли к завучу и пожаловались на свою "маму" – оскорбляет, мол, унижает. Беллу Степановну начальство поругало. Через несколько дней "дочери" уехали учиться в Подмосковье, холодно, надменно попрощавшись с "мамой".

Белла Степановна горевала и тайно решила, что потеряны для нее эти отступницы. Однако примерно через десять месяцев раздался в интернате телефонный звонок. Я присутствовал при разговоре.

– Алло, – говорит Белла Степановна. – Не поняла: какие мои "хамулечки"? Откуда, откуда? Танюша, Вера?! Вы?! О, Господи, а я думаю, что за "хамулечки". – Улыбается, но вижу – заблестели за очками слезы. Шепчет мне, прикрыв трубку ладонью: – Помните, помните, я вам рассказывала, как назвала двух своих "суперхамками"? Вот, звонят! "Это мы, мамулечка, твои хамулечки". Да, да, я вас, девочки, слышу. Ты, Танюша, говоришь? Что стряслось? Давай-ка выкладывай начистоту.

Слушает минут пять. Слезы высыхают, сползшие было, как всегда, на кончик носа очки резко сдвинуты на свое место. Произносит жестко, твердо:

– Кладите трубку, я вылетаю. Утром, думаю, буду у вас. Все.

– Что такое, Белла Степановна? – спрашиваю я.

– Некогда, некогда! Я вылетаю. Пожалуйста, вызовите мою напарницу: пусть побудет с детьми.

И – улетела: с ее ребенком – беда.

Девушка хотя сначала с юмором и улыбкой поприветствовала ее по телефону, но вскоре заплакала. Оказалось, что не у кого в целом свете этому непутевому дитяти попросить помощи и сочувствия, кроме как у своей недавно отвергнутой "мамулечки". А история ее беды была проста и нередка: неизвестно от кого с месяц назад родила, живет в студенческом общежитии, в комнате четыре человека, сквозняки, ребенок простыл, чуть не при смерти, отдельного жилья не дают, денег нет. Что делать, как жить?..

Улетела "мамулечка" к своей "хамулечке", чтобы отдать ей свое теплое одеяло. Чтобы вручить немного скопленных денег. Чтобы до боли в пальцах стукнуть по столу в кабинете у "несгибаемого" местного чиновника, который просил несколько лет обождать с отдельной квартирой или комнатой для матери-одиночки. Чтобы в бессонных ночах отхаживать младенца. Чтобы поплакать вместе…

Таким людям нужно долго жить. И чтобы она не надорвалась, не упала, хотя бы чуточку облегчи ее праведные пути, Господи.