Отец говорит что-то о том, что не надо было оставлять малого Дэйви, потому что мама не умеет правильно делать дренаж, и теперь он переживает из-за того, что у сестер в больнице много работы, и они не смогут уделить ему достаточно внимания.
Он качает головой, боль кипит в нем, словно гной.
- Они не смогут откачать всю ту жидкость с его легких ...
Я не могу снова слушать об этом дерьме. Мы в Йоркшире, атмосфера все еще замечательная, но уровень крутизны снизился от чувства единства на финальной игре чемпионата к тусне на каком-либо музыкальном фестивале. В воздухе бурлит оптимизм, мы идем в поле, где собираются все штрейкбрехеры. Даже настроение отца немного поднимается, он начинает болтать о чем-то с тем парнем из Йоркшира, а затем обменивает свой значок объединенного профсоюза инженеров на значок национального союза шахтеров, они оба очень гордятся по этому поводу и прикалывают находки себе на грудь так, будто это были медали.
Мы видим копов, они собираются у ограждений, которые, видимо, установили раньше. Их там целая хуева туча. Я вылупляю глаза на этих мудил в белых рубашках, один парень в автобусе говорил, что было решено не привлекать к этому собранию много йоркширской полиции, чтобы не возникло конфликта лояльности. С нашей стороны - флаги всех профсоюзов и политических группировок, о которых я когда-либо слышал. Все они присоединялись к забастовке. Но я чувствую себя неловко - полиции все равно больше. Только по нашу сторону от ограждений появляется новая группа приверженцев, в рядах полиции прибавляется ровно столько же, а потом - еще немного. Энди замечает тревогу в рядах бастующих.
- Они к этому годами готовились, шахтеры надрывались ради этого.
Трудно пройти мимо завода, который мы собирались блокировать; над ним поднимались две огромные фаллосоподобные трубы, окруженные рабочими сооружениями в викторианском стиле. У него зловещий вид, но полиция все равно загнала нас на поле позади него, чуть севернее. И здесь в воздухе повисла неожиданная тишина, все призывы в толпе внезапно куда-то исчезли. Я смотрел на завод и вспомнил Освенцим; на мгновение мне показалось, что они собрались загнать нас всех внутрь этого величественного сооружения, прямо на газовые плиты, потому что полиции теперь было не просто больше - она сейчас окружила нас с трех сторон так, что с четвертого - путь нам отрезала железная дорога.
- Эти подонки недаром здесь стоят, они знают, что делают, - Энди качает головой. - Привели нас прямо в нужное место. Что сейчас будет!
И я вижу, что он прав, потому что прямо перед нами с появляются около пятидесяти копов на лошадях и примерно столько же - вооруженных. И пришли они сюда не с добрыми намерениями, я не видел среди них ни одной женщины-констебля.
- Держись поближе к нам, - говорит папа, подозрительно поглядывая на крепких ребят с йоркширским акцентом, которые, казалось, готовы были уже разрядить обстановку.
Внезапно толпой проносится взрыв аплодисментов - появляется Артур Скаргилл, он - как рок-звезда, которая выходит на сцену, чтобы поздравить своих фанатов; все начинают петь «Победу - шахтерам». Ветерок треплет его гладко зачесанные волосы, и он надевает свою американскую бейсбольную кепку.
- Говорят, здесь сегодня много лазутчиков Британской секретной службы, - шепчет один знакомый из автобуса по имени Кэмми, склонившись к уху Энди. И мы отправляемся вперед, чтобы лучше рассмотреть Скаргилла.
Такие слухи меня не радуют. Потому что мне нравится считать, что мудаки с Британской секретной службы все до одного похожи на Шона Коннери и гуляют себе в смокингах по Монте-Карло, а не на мрачных чмырей, которые слоняются по йоркширскимиселам, изображая из себя шахтеров, и доносят на всех и каждого.
Скаргиллу дают мегафон, и он начинает одну из своих зажигательных профсоюзных речей, которые пробирают меня до мозга костей. Он рассказывает о правах работников, которые были выстраданные годами борьбы, и о том, что если мы позволим сейчас лишить себя права бастовать, то будем ничем не лучше рабов.
Его слова - как настоящая наркота, ты чувствуешь, как они летят по венам каждого присутствующего на этом забастовке; от них слезятся глаза, расправляются плечи и крепнут сердца. Когда он замолкает с поднятой вверх рукой, люди начинают петь «Победу - шахтерам», это - как лихорадка, от которой негде скрыться.
Лидеры шахтеров, в том числе Скаргилл, вступают в переговоры с руководством полиции, пытаясь доказать им, что мы не будем бастовать там, где нам прикажут, и мы не станем терпеть, что нас заперли на этом поле, слишком далеко от самого завода.
- С таким же успехом мы могли бы бастовать в каком сраном Лидси, - восклицает огромный парень в стеганой куртке копу в полном боевом снаряжении, похожем на жирную свинью. - Козел ты ебаный!
Тот мудак остается бесстрастным, смотрит прямо перед собой, будто он - один из стражей в Букингемском дворце. Но настроение снова резко меняется, напряжение исчезает, нас снова охватывает «футбольный» настрой, и толпа (к которой присоединились и некоторые из нашей компании) начинает стучать тяжелыми шахтерским шлемами по земле в поддержку своих требований. Волна эйфории накрывает меня, когда я вижу этого ебаный кокни, Никси; он как бешеный, жалуется на это, и я просто даю ему по спине.
- Вот тебе, английский пидорас! - Кричу. А потом он, в свою очередь, взывает в ответ:
- Ах ты су-у-ка, пизданутый джок!
Люди вокруг нас прекращают барабанить, что в предвкушении драки, но мы начинаем хохотать.
-Как ты, Марк? - Спрашивает Никси. Он худощавый малый говнюк с беспокойными глазами, рваной стрижкой и крючковатым носом, выглядит и ведет себя, как боксер в легком весе, никогда не стоит на месте и держится несколько надменно. И сам не знаю, откуда в нем столько энергии.
- Ничего, друг, - отвечаю я, окидывая взглядом ряды копов. - Тяжелый сегодня день, а?
- Ты, блядь, прав. Ездил в Манчестер поездом в пятницу, меня подбросили домой только утром. Этому мудиле только Старого Билла на лбу не хватает, - говорит этот ебаный кокни, как всегда глотая половину окончаний, и кивает в сторону копов. - Некоторые из них даже специальную подготовку по тактике прошли после Токстет и Брикстон. Суки, они действительно хотят достичь своего, - помолчав немного, отмечает он, возвращаясь в мою сторону. - А с кем ты то, парень?
- Со своим стариком. Приехали шотландским автобусом от национальной союза шахтеров, - объясняю я. Когда волна эмоций снова накрывает нас, мы делаем вид, что присоединяемся к этой увлекательной игре. Но когда к нам присоединяется еще больше людей, которые давят на нас с обеих сторон, я чувствую, как напряжение снова начинает расти. Толпа замолкает, когда кто-то кричит, что едут еще несколько грузовиков с штрейкбрехерами, но уже поздно для того, чтобы их остановить. Какие-то ребята начинают бросать камни в копов, а их в ответ начинают давить своими щитами полицейские в специальном снаряжении, которые выстроились перед обычными копами. Становится еще веселее, когда один плохой коп получает хорошо по морде от качественного броска кирпичом.
У меня печет под грудью, но моим телом внезапно пробегает какой-то заряд, который перебивает тревогу, в то время как грохот где-то позади свидетельствует о том, что уже прибыли грузовики, готовые забрать нас на завод!
Каждый пытается пробиться вперед через ряды полиции, меня толкают прямо на щиты, в толпе мои локти прижимают к бокам, мне на минутку становится страшно, я теряю Никси и начинаю паниковать, потому что не вижу также и отца, быстро вспомнив установку бабушки. Появляется немного свободного пространства, и я не колеблясь занимаю его, после чего полиция переходит в наступление, и мы все вынуждены бежать назад. Это как толпа между рядами на футбольном матче, только нужно еще оставить свободное место для грузовиков, и еще - в дополнение – чувствуешь себя так, будто тебя только что выебали! Я кричу прямо в лицо молодому копу, который примерно одного возраста со мной:
- ЧТО ЖЕ ТЫ, БЛЯДЬ, ДЕЛАЕШЬ, ЕБАНЫЙ НАЦИСТСКИЙ МУДИЛА?
Новая волна, и когда всадники снова усиливают натиск, остальные полицейские остаются позади них. Камни постоянно летят в воздухе, настигая этих мудаков, и кто-то предупреждает с помощью мегафона, что если мы не отступим назад на сотню ярдов, будут привлечены войска в полном боевом снаряжении.
И мы видим их - как они готовятся, одевают шлемы, берут в руки небольшие щиты и дубинки.
- Это просто отвратительно, - говорит один старый йоркширский шахтер, чьи глаза горят от ненависти, -в этой стране запрещено привлекать такие отряды против пикетчиков!
- У них малые щиты, - кричит другой товарищ по несчастью - они собираются нападать, а не защищаться!
Парень правильно догадался, потому что когда мы остались на месте, проклятые ублюдки усилили давление, как сумасшедшие. Большинство людей пришла бастовать в обычном одежде, мало кто догадался надеть толстые стеганые куртки, но никто вообще не додумался взять с собой оружие, чтобы защитить себя, и когда полиция перешла в наступление, размахивая дубинками, бастующих охватила массовая истерия. Меня ударили в спину, затем черканули по руке; мне стало плохо, после чего меня огрели по затылку. Ощущение от этих ударов отличалось от того, когда тебе заехали кулаком или дали пенделя, ты бы всем телом чувствуешь, что тебе наносят вред, но адреналин - лучшее обезболивающее, поэтому я разворачиваюсь и бью ногой прямо посреди чьего щита ...
НИКАКОГО ЭФФЕКТА, БЛЯДЬ.
Это нечестно, на хуй ... это просто, блядь, неправильно ... где мой щит?., Где моя ебаная бита, вы, припездки проклятые? ... это неправильно, неправильно ...
Я хуярю и хуярю по плексигласу, пытаясь прорваться сквозь окружающий отряд, но это абсолютно бессмысленно. На хуй все; я разворачиваюсь и бегу вместе с остальным назад, на пути натыкаясь на копа, который оказался среди нас, преследуя одного из бастующих. Он спотыкается так сильно, что кажется, будто вот-вот упадет, но удерживается на ногах и бежит за ним дальше, не обращая ни на кого никакого внимания. Вижу, что один парень упал на землю, и теперь его бьют дубинками трое копов. Они склонились над ним, их оружие не знает усталости. Девушка примерно одного возраста со мной, высокая, черноволосая - кричит них, умоляет:
- Да что же вы делаете!
Один из копов называет ее шахтерской подстилкой и отталкивает прочь. Она качается, падает на спину, а взрослый парень оттягивает ее в сторону, отбиваясь палкой, чтобы хоть как-то защититься. Все кричат и вопят, а я стою, парализованный, не в состоянии перейти от мыслей к действиям, просто завис. И тут какой-то старший коп замечает меня, оглядывается по сторонам, нет ли рядом кого-то младшего, а затем рычит мне прямо в лицо:
- УБИРАЙСЯ ОТСЮДА СЕЙЧАС ЖЕ, ПОТОМУ ЧТО УБЬЮТ НА ХЕР!
Эта забота напугала меня больше, чем любая угроза; я, не чувствуя земли под ногами, бегу прочь оттуда, пробивая себе путь сквозь толпу, пытаясь найти отца, и Энди, или даже Никси. Вокруг творится настоящее безумие: один здоровенный сильный парень в кожаном прикиде с длинным, как у байкера, волосами бьет от всей души какого-то копа; хотя у последнего есть щит с дубинкой, но верзила преобладает по силе и хуярит тупого копа своими большими, как кувалды, кулачищами. Еще один парень, шатаясь, бродит среди толпы, кровь заливает ему лицо, он как бы не видит, куда его ноги несут. Вдруг мне достается мощный толчок спину, но я не сдаюсь, оборачиваюсь и вижу копа с дубинкой и щитом; на его лице читается паника, что это я ему угрожаю. Сейчас все вокруг происходит словно в замедленной съемке, я с тревогой смотрю на своего противника, но в то же время получаю удовольствие от этого общего движения, как с девушкой трахаться. К счастью, полиция отступает, а избитая толпа пикетчиков начинает расходиться, собирая на пути камни, валяющиеся по всему полю. Я тоже хватаю камень, внезапно поняв, что эти пиздюки пленных не берут, и мне до смерти нужно по крайней мере что-нибудь, напоминающее оружие. Но чего я действительно всей душой жажду сейчас, так это найти отца.
Что за на хуй..
Вдруг воздухом прокатываются новые волны гнева, люди кричат так, что бьются в агонии, и я - на мгновение - предполагаю, что копы пустили аммиак или что-то такое им в глаза; но это грузовики с штрейкбрехерами, они выезжают от завода, в них полно людей. Еще один толчок, полиция отгоняет нас прочь, и Скаргилл выходит из толпы, оказывается перед самым ограждением и кричит в мегафон, что не может этого допустить; это напоминает мне объявления на вокзалах британской железной дороги. Грузовики с штрейкбрехерами уже удаляются под свист и улюлюканье, и все успокаиваются. У меня что-то ужасное, тяжелое, холодное возникает в груди, я понимаю, что все кончено, но все равно продолжаю искать отца.
Только бы с ним все было хорошо. Господи - протестантский, католический, мусульманский, иудейский, буддийский, который бы Ты ни был бы, пожалуйста, пусть с ним будет все в порядке.
Некоторые из пикетчиков следует из поля в сторону села, помогая идти своим раненым товарищам, но остальные просто отдыхают на солнце, смотрясь настолько обыденно, что вы бы не поверили, что они только участвовали в массовой забастовке, всего пару минут назад. Я - не из их числа; сжав зубы, я все еще дрожу, будто мне в жопу маленький мотор воткнули. Впервые я начинаю чувствовать, куда именно меня ударили, у меня гудит в голове, болит спина, рука, которой я не могу пошевелить, а потому она просто бессильно болтается.
БЛЯДЬ ...
Сейчас, пожалуй, я выгляжу точно, как отец - так же беспокоюсь. То есть то, как он выглядит сейчас, а не когда был молодым, я видел старые фотографии. Однажды я спросил его, почему он такой, почему все время ему неспокойно.
- Дети, - просто ответил он.
ПУСТЬ С НИМ ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО!
Я решаю вернуться в село, чтобы поискать там автобус; старик с Энди тоже должны прийти к такому же заключению; но следующее, что я понимаю, - это то, что к нам шагает новый полицейский отряд со щитами и дубинками. Не могу поверить, все же уже кончилось, ебаный грузовики уже проехали! Но они неотступно идут прямо на нас, в то время как мы остались без оружия, и нас значительно меньше. И тогда я подумал: эти суки действительно хотят убить нас: все, что нам оставалось делать, - это съебывать и выбираться на железнодорожную насыпь.
Каждый шаг отдается болью в моей проклятой спине. Я притираюсь курткой об ограждение и слышу, как трещит ткань. Позади нас один крепкий мужик с красной рожей бежит, хромая и задыхаясь, и кричит с северным английским акцентом:
- Ребята! Это же ... это же ... Они нас забьют до смерти!
Где мой ебаный отец?
Мы перебираемся через железнодорожный путь, я помогаю том чуваку перелезть на другую сторону. Его нога совсем плохая, но моя спина также сегодня не в настроении, для меня эта суета становится настоящим испытанием, и рука у меня совсем пошевелиться не может. Мой товарищ кричит, он в шоке. Хотя мне показалось, что говорит он, как англичанин, оказывается, его зовут Бен, и он - бастующий шахтер из Ноттингема. Он сильно повредил себе коленную чашечку.
Моя боль к тому моменту успел уже превратиться в тошноту, которая с появилась из глубины моего желудка. По ту сторону железнодорожного пути мы увидели ужасную кровавую бойню; пикетчиков, не успевших спастись, забивали, как тюленей, какую-то дичь, хотя кое-кто и пытался отбиваться. Парень в красной короткой куртке упал на колени, тормоша своего друга, который лежал на земле, вдруг коп ударил его сзади по черепу, и тот повалился прямо на своего товарища. Это была настоящая пытка. На верхнем мостике несколько пикетчиков стали хватать хлам с помойки и бросать его в полицейских. Несколько ребят вывели машину со двора и поставили ее посреди дороги, чтобы использовать как баррикаду. И дело здесь было вовсе не в охране порядка и не в политике сдерживания. Это - война против граждан.
Война.
Победители. Пострадавшие. Жертвы.
Я оставляю Бена и иду назад, к дороге, где нахожу настоящее облегчение - я вижу отца. Он стоит рядом с каким-то парнем, то выглядит довольно странно, потому что мне кажется издалека, что он в маске Бэтмена. Я подхожу ближе и понимаю, что это - почернела, закипела кровь, которая полностью покрывает его лицо, белки глаз и белые зубы - только их я и могу рассмотреть. У меня отнялся язык - это же Энди, его голову будто жарили на плите, очень долго жарили. Полиция не отступает, они то ли охотятся на нас, то ли просто пытаются оттеснить нас в село. Мы добираемся до автобуса, всем нашим попутчикам сильно досталось.
У отца глубокий порез на руке. Он сказал, что это один из пикетчиков бросил бутылку в копов, а мой старик не успел увернуться. Энди очень плохо, ему надо в больницу, но копы, которые сопровождали нас до самого автобуса, предупредили, что каждый, кто остановится возле больницы, подлежит аресту, и мы все должны ехать только в одном направлении - домой. Лица у них высокомерные, полные ненависти - совсем не такие, как тогда, когда они приветствовали нас на пути к заводу.
Мудаки сделали нас.
У нас нет никаких резонов не верить полицейским, но я хотел бы вернуться и убедиться, что с Никси тоже все в порядке.
- Мой друг ... - начинаю я.
Но старый качает головой и отвечает:
- Ни в коем случае. Водитель закрывает двери, и снова тебя не пустит.
Автобус отправляется в дорогу, и несколько ребят снимают рубашки, чтобы перевязать Энди голову и остановить кровотечение. Отец сидит рядом с ним и поддерживают его, пытается перевязать ему руку, в то время как бедный Энди повторяет:
- Никогда не видел такого ... Дэйви ... не могу поверить ...
Я низко сполз по сиденью, думая, как далеко это все может зайти; начальник полиции, министр внутренних дел, Тэтчер ... Отдавали они такой приказ или нет, они все равно замешаны в этой катастрофе. Законы против союзов и значительное повышения заработной платы для милиции, тогда как зарплата остальных работников государственного сектора и условия их жизнь становятся все хуже ... да, этих мудил уже ненавидят ...
На обратном пути в автобусе тихо, как в морге. Но после того, как заканчивается бухло, все в отместку вызывающе затягивают «Победу - шахтерам», их голоса становятся сильными и уверенными. Но мое настроение не улучшается даже от этого. У меня такое ощущение, будто нас всех обманули, что мы возвращаемся с Хемпдена, где рефери назначил во время «Старой фирмы» тупое, бессмысленное пенальти на последней минуте. На улице настоящая жара, но по автобусу гуляет холодный ветер, я замерзаю. Я высунулся в открытое окно, у меня изо рта вырывается пар. У меня все болит, особенно - рука, а каждое вдыхание становится для меня болью в проклятой спине.
Эти ребята на задних сиденьях автобуса начинают топать ногами и петь: сначала пренебрежительные ирландские республиканские баллады, затем - несколько куплетов в поддержку Ирландской республиканской армии, а затем вообще что-то непонятное.
В конце концов, они сосредотачивают свой репертуар на ирландских балладах.
Мой старик встает и осуждающе указывает пальцем на них; на тряпке, которой ему перевязали руки, проступает кровь:
- БРОСАЙТЕ ПЕТЬ ЭТО ГОВНО, ВЫ, ПРОКЛЯТЫЕ ТЕРРОРИСТЫ ОТБРОСЫ ЕБАНЫЕ! ЭТО - НЕ СОЦИАЛИСТСКИЕ ДАЖЕ НЕ ПРОФСОЮЗНЫЕ ПЕСНИ, ВЫ, УЕБАНЫ СРАНЫЕ!
Один костлявый малый тоже встает и начинает вопить в ответ:- НА ХУЙ ИДИ, ТРУСЛИВЫЙ ТОРИЕВСЬКИЙ ЧМЫРЬ!
- Я НЕ ТРУСЛЫВЫЙ ТОРИ ... ты, блядь, сам ...
Тут мой старик пулей летит к задним сиденьям, как бык на красную тряпку, я следую за ним, настигаю и хватаю его здоровой рукой. Мы одинаковые на вид, а я однозначно слабее этого здоровяка, и, к счастью, Кэмми помогает мне усмирить старика. Отец и те мудилы кричат друг на друга, но, в конце концов, успокаиваются, и нам с Кэмми удается оттянуть старика на его место. Новый спазм скручивает мою спину так, что из глаз текут слезы, когда автобус подскакивает на выбоине.
Ебаный уиджи, ну не могут они без того, чтобы не совать свой сраный футбол. Ирландское дерьмо повсюду ...
Мы посадили отца на место, но надо отдать должное - один из тех отбросов подошел к нему и извинился. Костлявый Чмырь, его подбородок настолько мал, что его даже сложно заметить, а зубы у него торчат шифером.
- Прости за это, старик, ты прав, неудачная песня в неудачное время...
Отец кивает, принимая извинения, а парень в ответ протягивает ему бутылку «Грауз». Старый делает большой глоток из нее в знак примирения, отдает назад Бобру, но тот протягивает ее мне. Я машу рукой, отказываюсь.
Блядь, если я выпью что-то из рук этих подонков, то я тоже таким дерьмом стану.
- Все в порядке, сынок, у нас всех эмоции сейчас зашкаливают, - примирительно говорит отец, кивая Энди, у которого челюсть отвисла, он был поражен до глубины души.
Затем они начинают обсуждать сегодняшние события и скоро уже обнимают друг друга за плечи, как лучшие друзья. У меня такое ощущение, будто рвота к горлу подступила. Если существует на свете что-то отвратительнее этих грёбанных сектантов, то это когда они начинают брататься с нормальными людьми.
Я уже вообще не могу сидеть из-за своей проклятой спины. Замечаю дорожный знак из окна, он указывает, что мы приближаемся к Манчестер, и здесь - сам не знаю, что на меня находит, - моими мыслями возвращается Никси, и я встаю. - Я здесь сойду, папа.
Старик в шоке: - Почему? Поезжай со мной ...
- Ты же не хочешь сходить здесь, друг, - его новый лучший друг Бурундук
беспомощно пытается вмешаться, но я старательно игнорирую этого говнюка.
- Да нет, - продолжаю я разговор исключительно с отцом, - я же говорил, что хочу встретиться со старыми друзьями в «Казино Уиган».
Я врал. Это был ебаный понедельник, середина дня, а «Казино Уиган» вообще закрыли несколько лет назад, но это все, что я сумел придумать.
- Но бабушка ждет тебя в Кардональди ... Мы хотели поездом отправиться в Эмбри ... Твой брат в больнице, Марк, твоя мама будет волноваться ... -умоляет меня старик.
- Я выхожу здесь, - отвечаю я и отправляюсь вперед по салону, дохожу до водителя и прошу его притормозить. Он смотрит на нас, как на сумасшедших, но потом доносится свист тормозов, я выпрыгиваю из автобуса, и в моей спине снова возникает внезапная боль. Несмотря на это, я смотрю проклятому автобусу вслед, вижу непонимающе лицо отца, после чего автобус отправляется в путь и быстро сливается с потоком автомобилей на трассе. И тут я понимаю, что понятия не имею, зачем я вышел здесь и шагаю теперь по обочине. Но на ходу я чувствую себя лучше, мне уже не так болит, и единственная моя проблема - это убраться отсюда.
Солнце уже не припекает, но на улице все еще тепло, я кайфую, по-настоящему хороший летний день. Машины пролетают мимо меня на север, я отрываю со своей джинсовки бумажку с надписью «УГОЛЬ - НЕ ПОМОЩЬ ПО БЕЗРАБОТИЦЕ». Дырка на рукаве не так уж велика, ее легко можно будет заштопать. Я поднимаю руку, протягиваю ее перед собой, превозмогая боль в плече. Далее забираюсь на эстакаду и ищу глазами железную дорогу, направляя свой взгляд поверх автомобилей, которые едут по низу. Я вижу, что потерялся и впереди у меня трудное время, и вдруг меня начинает интересовать один вопрос: что же я, на хуй, собираюсь делать дальше со своей сраной жизнью?
Сделал, что сделал
В то утро я получил ВОСЕМЬ ПОЗДРАВИТЕЛЬНЫХ ОТКРЫТОК: все от девушек, с которыми я когда-то мутил, кроме, разумеется, мамы и сестер. Такие милые, аж тошнит. Одна от Марианны, с печальной припиской «позвони мне» в конце. Само письмо содержало только манящие слова любви и поцелуйчики. Надо признать, она была на самом деле невероятно скучна; все эти «сходим на свадьбу моей сестры» и все такое. Я что, похож на профессионального сопровождающего всевозможных семейных забав? Но все равно она вернулась обратно домой и злобно надулась в предубеждении против меня.
Конечно, приподнятое настроение мне испортил подозрительный коричневый конверт от биржи труда, в котором меня ждало приглашение на собеседование в автомастерскую в Канонмилз на должность оператора. Не знаю, о чем они там себе думают, но я вежливо отклоню это приглашение, хотя вряд ли скажу об этом нежелательном письме своему корешу, Гэву Темперли, который работает на бирже труда. Работающим ребятам не понять таких распиздяев. Я не работаю, потому что просто не хочу работать, вы, тупые мудозвоны; пожалуйста, не сочтите меня за одного из тех несчастных дармоедов, которые слоняются по городу в трансе и поисках несуществующей работы.
Оператор в гараже. Не в этой ебаной жизни, Похитительница молока и Байкер. Найдите мне вакансию миллиардера и плейбоя в своих сраных офисах, я еще, может, тогда заинтересуюсь!
Но лучший подарок я получаю по телефону. Поздравляем с двадцать вторым днем рождения, Саймон Дэвид Уильямсон; ваш пиздабол уже оставил дом! В ответ на эту новость, которую моя сестра Луиза выстреливает одним коротким восклицательным предложением, на одном дыхании, я с видом триумфатора поднимаю руку в воздух. Быстренько просматриваю словарь, сегодня - слова на букву «М», и решаю, что мое новое слово дня:
МИОПИЯ, сущ., близорукость. "Ограниченность воображения, предусмотрительности или кругозора".
И потом я направляюсь к дому, который, в конце концов, превратился в настоящий дом, милый дом!
Ну, блядь, красота!
Пока я шагаю по улице, погода начинает портиться; моросит холодный дождь, который пробирает до костей, но я все равно улыбаюсь, потягиваюсь, простирая вперед руки, которые едва прикрывающих рукава футболки, и закидываю голову к небу, любуясь этим хорошим днем и отдавая себя на милость доброго Господа, который посылает мне приятный холодный ветерок.
Идти мне совсем недалеко; я добираюсь уильямсонского семейного гнезда на втором этаже этого ебучего сооружения, откровенно выделяется на фоне старого порта и всей херни, расположенной к югу, например, Джанкшн-стрит или Дьюк-стрит, которые нельзя не признать частью настоящего Лейта.
