Нет примирения!

— Просто так, — ответила Даша, а сама посмотрела на дверь магазина «Хозяйственные товары» и внезапно рванулась вперед, бросив пустой стакан на тележку:

— Гриша… Здравствуйте!

В дверь магазина входил Свиридин.

Он оглянулся, обрадовался:

— Сестра бригадирова? Вот встреча! Подождите, я мигом.

И юркнул в магазин.

Авдотья Мироновна лукаво улыбнулась:

— Уже и свидание назначила?

— Да нет… Случайно.

Газировщица погрозила пухлым пальцем:

— Ой ли? И снова наклонилась с доверительным выражением:

— Гляди, с понятием выбирай, голуба, чтоб толковый попался. Как Иван Терентьевич мой. Десятый год живем, а я не нарадуюсь, потому — сущий клад, сущий клад, деловой мужик, — зачастила она, увидев уже идущего Григория.

В ту же минуту вплотную к тротуару подъехал и остановился грузовик. Из кабины выглянул мужчина в зеленой фуражке, горбоносый, с пронзительными, глубоко посаженными глазками.

— Эге-гей! — пробасил мужчина и помахал рукой, сделав какой-то непонятный знак.

Но Авдотья Мироновна поняла его, закивала. Машина поехала дальше. А газировщица сразу начала суетливо свертывать торговлю — сгребать мелочь в кошель, прятать стаканы:

— Конец продаже, граждане, конец, воды нету…

…Даша и Григорий Свиридин пошли по улице.

— Вот как встретиться довелось, — сказал он.

Она молча улыбнулась.

— Хотите мороженого?

Он купил эскимо.

Так же молча улыбаясь, она занялась шелестящей серебристой бумажкой. А Григорий, закуривая, искоса смотрел на лукавую, по-мальчишески подстриженную, стройную девчонку.

— Сядем? — спросил он, когда проходили по скверу мимо фонтана, мимо скамеек.

— А вы не торо́питесь? — поинтересовалась она.

Он махнул рукой:

— Я не активист. Это активисты наши сейчас вкалывают на заводском дворе — лом собирают. И браток ваш там. А я, как видите, гражданин свободный. Говорят: время — деньги. Чем зазря его терять, лучше с пользой…

— Я слышала: строитесь?

— Пристраиваю. Хлопот не оберешься. Вот в «Хозтоварах» был — то одно, то другое…

— Заботливый хозяин.

— Дело нужное…

— Большая семья у вас?

— Вдвоем с матерью. Да сейчас-то и ее нет — к брату в Минусинск уехала. Еще хотите мороженого?

— Нет, спасибо.

— А вы, случаем, тоже не свободная ли гражданочка?

Даша засмеялась:

— Вас сегодняшний вечер интересует или в общем и целом?

— В общем, конечно, лучше!

— Ишь вы какой!

— Я хочу сразу знать, как планы строить.

— Какие же у вас планы?

— Ну, если на сегодняшний вечер… В кино идти с вами! Пойдете?

Она помедлила, потом решительно ответила:

— Пойду!

…На заводском дворе, за красным кирпичным корпусом старой литейки ребята дружно сгребали железный хлам, нагружая тачку.

Только Павлик все время поглядывал на часы. И Максим подтолкнул Сергея:

— Торопится куда-то, что ли?

Сергей шепнул бригадиру, и Александр спросил прямо:

— Спешишь?

— Ладно, — отмахнулся Павлик.

Сергей хлопнул его по плечу.

— Иди уж…

— Вот закончим, и все пойдем!

— Да говорим — иди! — сказал Максим. — Ведь надо?

— Ну, понимаете, — сдался Павлик. — Сочинение писать. Засяду сейчас за сочинение…

Максим ухмыльнулся:

— Только не ври. Еще выдающийся древнеримский поэт Гораций сказал: «Большие обещания уменьшают доверие». Лучше не обещай ни про какое сочинение, а просто исчезни!

— Неисправимый Академик! — засмеялся Павлик. — Ладно, исчезаю!

И он пошел, все ускоряя шаг, а за проходной, на улице, почти побежал. Яркими рекламами заиграл перед ним кинотеатр…

…Горбоносый Иван Терентьевич, сидя за рулем, напряженно смотрел вперед острыми, цепкими глазками. Бегут мимо маленькие домишки с палисадниками, раскудрявленные деревьями заборчики… Заметно раздалась улица в ширину и обезлюдела, далеко от городского центра отъехал «деловой мужик».

На перекрестке, у фонарного столба, стоит человек в телогрейке. Машина подкатывает к нему. Человек садится. Машина едет дальше.

И сворачивает в узкий проулок, пробирается, подпрыгивая, по кочкам засохшей грязи. Останавливается в глухом месте — между серыми заборами, за которыми виднеются железные крыши складов.

Человек в телогрейке соскакивает на землю, приникает глазом к щели забора, свистит. Потом, взобравшись на булыжник, положенный здесь не случайно, начинает принимать подаваемые кем-то с той стороны забора, тщательно обернутые серой бумагой тяжелые тючки.

А Иван Терентьевич, стоя в кузове, спешит их запрятать подальше под брезент, поминутно оглядываясь.

Никого нет поблизости, в необитаемый закоулок загнана машина, но такая, должно быть, уж выработалась привычка у «делового мужика» Ивана Терентьевича — воровато оглядываться…

…И снова мчится машина. Мелькают домишки.

Внезапно на повороте Иван Терентьевич резко тормозит. Высовываясь из кабины, сердито рявкает:

— Дьявол тебя несет под колеса!

На дороге — Павлик.

— Ослеп, племянничек?

Павлик хочет открыть дверцу, чтобы сесть.

— Куда? — опять рявкает Иван Терентьевич. — Не по пути нам! Я еще не домой — на базу.

Он захлопывает дверцу перед самым носом племянника.

И, взвихрив пыль, рывком снявшись с места, начинает вилять кузовом машина, удаляясь от Павлика…

Но ни к какой не к базе, а к собственному домику с верандой, к самой калитке подкатил Иван Терентьевич.

Опрометью кинулась навстречу мужу Авдотья Мироновна — ждала, как видно, с нетерпением. Иван Терентьевич запрыгнул в кузов, начал подавать оттуда, все так же озираясь, тяжелые связки. Переваливаясь с ноги на ногу, поволокла их грузная Авдотья Мироновна через садик в свое логово. А сзади, тоже с добычей в обеих руках, затопал, вдавливая в песчаную дорожку каблучищи сапог, Иван Терентьевич.

…Мир, покой и тишина окружают домик с верандой. Казалось, приходи, отдыхай, наслаждайся жизнью после трудового дня. Кажется, даже автомашина, честно набегавшаяся за день, отдыхает у калитки, оставленная людьми.

А на самом деле здесь совсем неспокойно. Как кроты, копошатся внутри домика его хозяева… И эта автомашина, железная работяга на четырех колесах, выглядит не так уж мирно и безобидно, когда представишь, что и она тоже невольная соучастница темных делишек своего водителя…

Павлик подходит к дому. Но ему не хочется идти к себе. И он делает шаг к соседней, двери.

…Открыла Надя с Димкой на руках. Павлик переступил порог и сразу впился взглядом в сиреневое платье, висящее на стенке шкафа. Внизу, на полу, стоит Дашин чемодан.

— Садись, — предложила Надя.

— Я на минутку. Сказать. Сашка еще там. А мне вот сочинение. Потому я…

Ну, что бы взять да просто так и спросить: «А где Даша?» И вынуть из кармана розовую бумажку — билеты в кино: «Купил вот на последний сеанс… Где же она?»

Но самые обычные слова почему-то никак сейчас не выговариваются, и глаза не оторвать от сиреневого платья…

На веранде протопали сапожищи Ивана Терентьевича. Заурчала за деревьями машина, по звуку слышно — снялась с места.

Павлик еще раз взглянул на сиреневое платье.

— Ладно, пойду.

Он вышел из комнаты Бобровых. И с налету в сенцах задел за что-то громоздкое, больно ушиб ногу, чуть не упал.

Толкнув дверь в кухню, пригляделся: в желтой полосе электрического света увидел сложенные в сторонке пузатые тючки. Грубая оберточная бумага на одном из них прорвалась, под нею поблескивали новенькие жестяные банки с фабричной наклейкой: «Цинковые белила».

— Медведь косолапый! — послышался голос Авдотьи Мироновны. — Не видишь?

Павлик резко повернулся:

— Вижу! «Дельце» опять?

Тетка закрыла дверь, встала на пороге, словно на страже крутобоких банок с краской:

— Не на твои денежки куплены!

— Куплены? — гневно переспросил Павлик. — Кажется, я уж говорил и вам и дяде, чтоб прекратилась эта «купля-продажа»!

— А ты еще не хозяин командовать!