Помоги проекту - поделись книгой:
Кутергин С.
Отсчет пошел
ПРОЛОГ
Двадцать первого мая тысяча девятьсот девяносто пятого года в Москве было тепло по-летнему.
Это было воскресенье. Вся Строгинская пойма Москвы-реки была заставлена автомобилями. Тем не менее человек, голосовавший у дороги, никак не мог уехать.
Он был среднего роста, лет шестидесяти на вид, с совершенно седой головой и объемистым брюшком. Несмотря на столь штатскую внешность, по выправке в нем можно было узнать военного, а по неосознанно властному взгляду — офицера, и не из младших. На нем была полосатая рубашка с короткими рукавами, намокшая от пота, и потертые брюки.
Неожиданно одна из машин остановилась. На капоте синего «жигуленка» красовался логотип известной московской газеты. Внутри сидели девушка-корреспондент, молодой парень-фотограф и примерно того же возраста шофер.
— Ребята, до Рублевки не подбросите? — начал человек с улицы.
— Хорошего человека отчего ж не подбросить? — ответил фотограф. Вообще-то фотографы обычно бывают странноватыми молчунами, но этот явно был шутником и душой компании. — Вроде и человек пожилой, солидный, а попутки стопите, как старый хипарь… Ну-ка, Ирка, потряси его!
— А вы что, ребята, и вправду журналисты? — спросил, оглядываясь, пассажир.
— Да нет, — продолжал фотограф. — Мы угонщики. А журналисты у моста пописать вышли. Ну и забыли ключи в дверях.
— Ну и что теперь?
— Как что? — подключилась к разговору девушка. — Щас в тайгу, до зимы перекантуемся, а потом — через Берингов, как замерзнет… Там, правда, в тайге питаться нечем, ну так вы же с нами поедете? Вы вроде мужчина упитанный, если по кусочку отъедать — как раз до зимы хватит… Так что вы сидите и не дергайтесь, а то из диктофона пристрелю!
— Хорошая перспектива… Ну, закусывать-то вы в тайге, скажем так, без меня будете. А выпить сейчас вместе не слабо? Вы водку-то пьете?
— Водку… теплую… из ларька… в жару… за рулем… пьем, конечно! Ирк, а ты будешь?
— Ага… Сейчас сами напьетесь, меня напоите, а потом будете меня раздевать и насиловать, — сладко потянулась девушка.
— А то! — облизнулся фотограф. — Чему ж нас, спрашивается, пять лет на журфаке учили?
— Кого пять, а кого и все десять, — поправила его девушка. — На первом курсе.
— А чего? Зато какой мне там позавчера юбилей отметили! Обцеловали всего.
— Это они на зубы твои смотрят, — уточнила девушка. — Курить надо меньше.
— Был я как-то раз у вас на журфаке, — сказал пассажир. — Лестница там хорошая. С колоннами.
— Да уж, с колоннами, — фыркнул фотограф. — Году в пятидесятом поступили туда две девицы. Ну такие бляди были — пробу негде ставить! Уж на что на журфаке этим удивить некого — но и то народ ежился… Короче, в один прекрасный день Господу это надоело, обратил он их в колонны и поставил по обеим сторонам парадной лестницы. И сказал: как только пройдет между этими колоннами хоть одна девственница — превратятся они обратно в людей. Вот они и стоят до сих пор… Ирк, ты между ними ни разу не ходила?
— Да я там до прошлого года чуть не каждый день пробегала.
— А, ну да… То-то, я смотрю, они толще стали…
— Куда сворачивать-то? — в первый раз открыл рот шофер. Они выезжали с МКАД на Рублевское шоссе.
— Да куда-нибудь в лес. Чтоб там костерок можно было развести, чтоб ручеек бил… И главное, чтоб спиртное рядом продавали.
— Знаю я такое место. Жил здесь. Щас, еще минут десять.
Действительно, через десять минут машина уже стояла на скрытой в сосновом лесу полянке. По краю полянки бежал небольшой, но шумный и прозрачный ручей. Пассажир с Ирой выбирали место для пикника, а двое других, пыхтя от натуги, таскали за ними ящик со спиртным и туго набитую холщовую сумку с едой. Наконец устроились у ручья. Сели прямо на землю. Машину оставили в другом конце поляны. Если там и был спрятан диктофон, то шум ручья заглушал все звуки.
Лица у всех четверых сразу стали серьезными.
— Слушаю вас, товарищ генерал, — произнесла Ирина.
Дело в том, что это были не просто ребята.
Группа «Д» — так называлось самое засекреченное подразделение ФСК. Это была группа молодых людей, девушка и два парня, тренировавшиеся на закрытых базах по нескольку лет, обученные множеству боевых искусств, обладающие гигантской эрудицией и молниеносной реакцией, прошедшие курс психологического обучения по спецметодикам — элита из элит, о которой знали лишь несколько посвященных в высшем руководстве страны. Потому что группа «Д» выполняла такие задания, которые не мог выполнить больше никто в стране. А может быть, и в мире.
Руководителем всех групп «Д» и автором самой идеи был генерал ФСК Леонид Юрьевич Гриценко. Он лично отбирал людей в группу и всегда мог положиться на них. Сейчас он сидел на траве среди своих подопечных. Сегодня пришлось устроить инсценировку из предосторожности: речь шла о новом задании, и надо было проверить, как работает «легенда».
— Ну что ж, — начал генерал, — можно вас поздравить. На журналистов вы, в общем, похожи. Одно плохо: слишком много хохмите. Журналист, особенно газетчик, — он обычно несколько более тупой и неповоротливый. Нет, конечно, там, где надо разговорить человека или вообще добыть какую-то спрятанную информацию, они любому простому смертному сто очков вперед дадут. Но словесные пикировки им, в общем, удаются с трудом. Это потом, при редактировании материала, все получается легко и смешно. А вот такая развеселая манера, как у вас, чаще всего свойственна именно пустозвонам, которые предпочитают не добывать материал, а выдумывать его. Впрочем, процентов семьдесят выходцев с журфака как раз такими и являются. Так что ничего страшного. Но все-таки надо быть посдержаннее, особенно тебе, Женечка. Там, куда вас отправляют, это пригодится.
— А куда нас отправляют? — спросил фотограф. Его действительно звали Евгением, а по документам (по очень немногим, конечно) он проходил как «Ен». — У нас же сейчас свободное время!
— Если бы… — вздохнул генерал. — Весь год я вас гонял как Сидоровых козлов, так что отдых вы заслужили. Но такие вещи, к сожалению, решаю не я. Так что готовьтесь.
— Что-нибудь серьезное? — второй раз за день раскрыл рот «шофер». Его звали Владислав, или «Сон».
Он вообще был очень неразговорчивым, замкнутым и в то же время весьма злоязычным человеком. Но прошлое у него было бурное, все в группе знали, кто он такой, и не обманывались на его счет.
— В том-то и дело, что не знаю. Вызвал меня вчера Крылов и говорит: давай мы твоих ребят на лето в Чечню отправим. Посмотрим, чему ты их научил.
— И все?
— Все. И это очень плохо. Если не дают конкретного задания, значит, придется действовать по собственной инициативе. А она, как вы знаете, наказуема. Стало быть, если вы попадете в беду, то все свалят на вас. Если увлечетесь и наломаете дров — от вас откажутся. Крылову сказать, что он вас не знает и знать не хочет, — как два пальца обмочить. А если вы всю дорогу просидите тихо, он скажет: а какого черта мы тратим на них такие деньги? И все — подписывают приказ о расформировании, и поминай как звали группу «Д»…
— А чем мы им мешаем? — подключилась Ира.
— Чем? Ты знаешь, на сколько в прошлом году недофинансировали «Альфу»? Сколько недополучил спецназ? А это, между прочим, элитные части, они не один десяток лет существуют! Группа «Д» сейчас является единственным проектом «силовиков», который получает столько, сколько надо. Если Крылов и его гаврики получат доступ к этим деньгам — это ж они половину Испании на свои коттеджи смогут разобрать! Ну, в смысле, ту половину, которую еще не разобрали…
— Ну так это же естественно, что нам платят, а «Альфе» — нет, — продолжала Ира. — Вон мы насколько круче.
— С чего ты взяла? Ты что, Грозный брала? Дудаевский дворец штурмовала? То, что ты серьезный человек, — это еще доказать надо. Да и даже если так, ты что думаешь, у нас платят тем, кто круче? Не та страна, девочка моя. Здесь один не выживешь, надо знакомых иметь. И никакой супермен тут ни на какой секретный завод не проберется, если сторожу дяде Васе бутылку не поставит. Да еще и не выпьет вместе с ним. Потому что если ты простому русскому человеку сразу деньги предложишь — он на тебя посмотрит, как на врага. Нет, ты с ним выпей по ноль-пять без закуси — и он для тебя в лепешку расшибется и все для тебя сделает. И так везде — от Семижопинска какого-нибудь до Кремля. А уж пить я умею, этим меня Господь наградил. И знаю с кем. И имею возможность пить с нужными людьми. Поэтому и деньги получаю сразу и столько, сколько надо. Думаешь, тот же Крылов не хотел бы на моем месте оказаться? Тем более что он мне и начальник, и старший по званию… Но в те кабинеты, где я пью, его не пустят даже посуду мыть.
— А почему так? — спросил Ен.
— Не знаю, — вздохнул генерал. — Везет мне. — Видно, ему не хотелось развивать тему. —
Молчание длилось несколько минут. Наконец Ира тряхнула головой и спросила:
— Леонид Юрьевич, когда нам приступать?
— Спасибо, ребята… Я сообщу. Пока что побегайте по редакциям, попробуйте притереться, может быть, и вправду на них поработаете… Журналистская «легенда» вам сейчас нужна, потому что журналисты — единственные люди, которые могут перемещаться в Чечне между обеими сторонами и при этом находиться в относительной безопасности. Хотя, конечно, все в жизни бывает… Значит, так: до получения приказа о выезде все тренировки отменяются. Будете работать в газетах. По вашему выбору. Насчет того, примут ли вас, не беспокойтесь: мозгов там не хватает всегда, поэтому людей берут практически с улицы. Про журфак забудьте: там почти все оттуда, можете проколоться. Да, и еще: ко мне вчера пришел очередной запрос от начальника службы психологического тренинга…
— Бахарева-то? — хмыкнула Ира. — Въедливый мужичонка. И что ему на этот раз от нас надо?
— Не вижу тут никаких причин для иронии, — посуровел генерал. — Человек, между прочим, для вас же старается. А нужен ему сущий пустячок: с каждого из вас — по автобиографии.
— Так у вас же, Леонид Юрьевич, полсейфа автобиографиями забиты, и нашими, и остальных групп, — удивился Сон. — И данных в них по наши души содержится небось раза в два больше, чем мы сами знаем.
— И к тому же все эти гипнограммы, которые с нас снимали при оформлении в группу, — прибавил Ен.
— Ничего-то вы не поняли, — нетерпеливо махнул рукой Гриценко. — Гипнограммы тут вообще ни при чем. Они были, если хотите, формальностью, проверкой на вшивость. Вспомни, как ты попал в число кандидатов, Ен. Ну что мы тогда о тебе знали? Только то, что ты влип по уши в какие-то темные делишки, а затем угодил под колеса.
— Я же вам сто раз объяснял, как все было на самом деле! — возмутился Ен.
— Объяснял, помню, — согласился генерал. — Допустим, я бы тебе даже поверил на слово, без доказательств. Но кто бы позволил мне зачислить в группу непроверенного человека, о котором известно исключительно с его слов? То-то же. Вот для этого-то и нужна была гипнограмма, обработка нейродетектором лжи и многое другое. Под гипнозом особенно не солжешь.
— Так чем же теперь Бахарева не устраивают полученные материалы? — спросила Ира.
— Ему нужны не гипнограммы и не простые автобиографии, а авторизованные отчеты. Не только факты, но и рассуждения, мысли, да и вообще все, что вам заблагорассудится в них написать. Поняли?
— Чего уж тут непонятного… — ответила за всех Ира.
— Вот и хорошо. К выполнению приступайте немедленно. Действуйте — пишите, внедряйтесь в журналистскую среду. И ждите моего приказа.
— Есть! — хором ответили все трое.
ГЛАВА 1
Двери потрепанного красного «Икаруса» с приятным шипением закрылись, и Иван Могилевский с облегчением откинулся на спинку сиденья. Его лоб был покрыт мелкими бисеринками пота — еще у входа на автовокзал он увидел, как последний на сегодня автобус на Новопавловскую медленно и степенно, как океанский лайнер, отходит от стоянки и вот-вот перед ним откроется радужная перспектива ночевки на скамейке в приятном обществе бомжей и нищих бродяг, которых он еще несколько дней назад мог преспокойно отправить в отделение, тем более что в конце месяца у них, как всегда, горел план и требовалось обеспечить достойную статистику по количеству задержаний. Да, этот день начался для сержанта московской милиции не лучшим образом. Виной всему была, конечно, водка, с которой они вчера отмечали его долгожданный отпуск. Могилевский вспомнил, как бодрый перестук колес превращался в его голове в удары адского молота, и поежился — да, в чем-то начальство было право, внушая им во время долгих и нудных инструктажей, что конфискованные спиртосодержащие напитки подлежат уничтожению путем разлития, а вовсе не путем распития. Иван вздохнул и в очередной раз пообещал себе завязать, заранее зная, что обещание свое никогда не выполнит. И не потому, что он какой-нибудь алкоголик. Здесь, на юге у родителей, ему никогда не хотелось напиваться. Зато в Москве — совсем другое дело. Без спиртного в его работе никак нельзя. Хорошо их майору и прочим сволочам тыкать их носом в инструкции, когда сами они сидят в чистеньких кабинетиках. Попробовал бы этот майор хотя бы недельку поработать по-черному, как они, — пошмонать хачей на Черемушкинском рынке, поночевать в отделении с полным обезьянником небритых вонючих ублюдков, а если нужно, то и пообрабатывать кого-нибудь из них, чтобы стал посговорчивее, — да так, чтобы синяков не оставалось, а то настучит какой-нибудь интеллигентишка очкастый, что ему, дескать, почки отбили, так опять же накажут не начальство, которое попросило убедить подонка, а его, Ивана Могилевского. А дальше что? Если дело не замнут, вылетит он из органов, и плакала его надежда как следует обосноваться в столице. И зря эти сукины дети потом говорят, что ментам дрючить их — в радость. Велико удовольствие, особенно когда потом приходится счищать с сапог блевотину и дерьмо. Да ему, может быть, это почти так же неприятно, как и самому задержанному. Но только Иван в отличие от него понимает, что есть грязная работа, которую кто-то должен делать. Ведь никто не упрекает мясника за то, что тот зарезал корову? Почему же тогда он, Иван Могилевский, должен чувствовать себя виноватым перед каким-то хлипким южным придурком, торгующим у них в Москве гнилыми арбузами, который плюнул ему тогда в лицо кровью и выбитыми зубами? Конечно, хачик поплатился за свой поступок, но ведь обидно, что он так и не понял, насколько самому Ивану все это противно. Поэтому он и пьет, не может не пить. Вот устроится в Москве, получит квартирку, как ему обещали, тогда можно подумать и о работе почище. Но пока иного выбора у него нет и быть не может.
Да, с самого начала этого дня у Ивана было дурное предчувствие. И оно его, конечно же, не подвело. Поезд застрял где-то под Невинномысском и в результате прибыл в Георгиевск с двухчасовым опозданием. Подхватив тяжелый чемодан, Иван поплелся к автовокзалу и в довершение всех бед был вынужден бежать за автобусом с усердием, которому позавидовали бы его коллеги из угрозыска, преследующие матерого рецидивиста. Хорошо хоть, что, когда он уже почти отчаялся, водитель-грузин с огромными усищами догадался затормозить и впустил запыхавшегося сержанта в салон. Но теперь наконец-то все злоключения позади. Могилевский широко улыбнулся — уже через несколько часов он придет домой и будет выслушивать восхищенные охи родителей и младшей сеструхи. Он поудобнее пристроил чемодан под рукой, чтобы никто не позарился, и устало закрыл глаза.
Проснулся Иван от тревожного рокота голосов в салоне. Прислушавшись, он понял, что сидевшей через два ряда от него пассажирке — молодой и красивой южанке с длинными иссиня-черными волосами — стало плохо. Впрочем, в этом не было ничего удивительного — стенки автобуса, казалось, вот-вот готовы были оплавиться от жары. Бедняжка едва стояла, тяжело держась за поручни, и жадно хватала ртом раскаленный воздух.
— Остановите автобус! — закричала какая-то сердобольная бабулька. — Гражданке плохо!
Могилевского неожиданно покоробило от слова «гражданка». Оно у него ассоциировалось с чем угодно — с отделением милиции, заполняемым протоколом, дешевыми мужеподобными привокзальными шлюхами, но только не с этой девушкой, чьи хрупкие плечи чуть заметно вздрагивали, когда она тихим, извиняющимся голосом просила водителя остановиться.
Автобус свернул на обочину и притормозил. Водитель галантно помог девушке спуститься.
— Вам еще чем-нибудь помочь? — спросил он.
— Нет, спасибо, — ответила девушка. — Вы мне и так уже достаточно помогли. И поздравляю вас.
— С чем? — удивился водитель и только тут заметил особый яркий блеск глаз незнакомки. Это не был воспаленный отблеск, пляшущий в глазах больного человека, это было стальное мерцание глаз фанатика.
— Вам оказана великая честь умереть за свободную Ичкерию, — торжественно, с расстановкой проговорила она и медленно достала из кармана тускло сверкнувший браунинг. Ее движение было спокойным и неторопливым, как в замедленном кино, и водитель беспомощно стоял, парализованный страхом, не в силах ни думать, ни оторвать взгляд от черных расширенных глаз женщины. В этих глазах не было ничего — ни жалости, ни сострадания, они были похожи на черный зрачок пистолетного дула, бесстрастно взглянувший в лицо водителю. Женщина немного отстранилась, чтобы не испачкаться в брызнувшей крови, и плавно нажала на курок. На темной от пота рубашке шофера стремительно расплылось багровое пятно, он издал хриплый булькающий звук, рухнул на колени и уткнулся лицом в землю, словно хотел на прощание поцеловать серый гравий дороги. Но женщина этого уже не видела. Брезгливо отвернувшись от падающего тела, она вернулась в разом притихший салон.
— Граждане пассажиры! — четко сказала она, выставив перед собой пистолет. — Ваш автобус захвачен в бою батальоном освободительной армии Ичкерии под командованием полковника Дениева. С этого момента все вы объявляетесь военнопленными. Всем оставаться на своих местах. Не делайте глупостей — и останетесь живы. Все поняли?
Она выжидающе замолчала, и тут же салон заволокла гробовая тишина, только кто-то нервно всхлипывал в углу и тихонько плакал ребенок.
— Я спрашиваю, все поняли? — сказала террористка чуть погромче и подняла пистолет.
— Поняли, — протянул нестройный хор голосов.
— Вот и прекрасно.
Могилевский со своего места увидел, как террористка небрежно облокотилась на дверцу кабины водителя и, не опуская браунинга, ловко достала левой рукой из сумочки портативную рацию и сказала в нее пару фраз на незнакомом языке.
Ивана пробил холодный пот. Он понимал, что если он решит действовать, то делать что-то нужно прямо сейчас. Девчонка наверняка вызвала по радио основные силы боевиков, но пока еще она одна. Надо что-то делать, надо что-то делать… Он судорожно пытался вспомнить заученные когда-то инструкции, но они носились в голове, как подхваченные ветром пожухшие осенние листья, и ускользали от него. Необходимо было принять самостоятельное решение, и это было еще труднее. Ведь ему, в сущности, за все время его службы ни разу не доводилось принимать самостоятельных решений. Ловил он только тех, кого надо было ловить, бил только тех, кого приказывали бить… «И чтобы никакой самодеятельности! За то, чтобы думать, платят ученым, потому они и получают такие гроши, а тебе платят за то, чтобы ты выполнял приказы», — сказал ему в первый же день его службы начальник отделения, помахав для пущей убедительности перед носом Ивана огромным волосатым кулаком. И Иван старался следовать этому мудрому совету и только поэтому был образцовым милиционером, никогда не вызывавшим недовольства начальства. Он выполнял только то, что прикажут, пусть даже не явно, намеком, и тщательно искоренял любую инициативу. Но вот теперь, в этой ситуации, он лихорадочно пытался принять самостоятельное решение и не мог.
«Главное — это добраться до девчонки и схватить пистолет, — думал он. — Она, судя по всему, хлипкая, не вырвется. Но как же это сделать?» В голове его проносились планы один безумнее другого. Вот он молниеносно бросается вперед по салону и, уворачиваясь от пуль, хватает террористку. Или притворяется, что его от страха пронесло, и просится выйти… Нет, все это полнейшая ерунда. В глубине души Иван понимал, что никогда не выберет подходящего плана, потому что он боится. Боится настоящих обученных бандитов, боится настоящего оружия, боится даже собственного страха. Да, страх собственного страха опаснее всего. Именно он сейчас ласково шепчет Ивану: «А зачем, в сущности, ты пытаешься рисковать жизнью? Ради чего? Ради гордого звания российского милиционера? Ради людей, которые что угодно готовы отдать, чтобы тебя убили вместо них? Зачем тебе лезть в герои? Сиди тихонько, ты ведь смотришь телевизор, читаешь газеты и знаешь, что террористы редко когда убивают тех, кто тихонько сидит. Да и девчонка сказала, что те, кто не будет делать глупостей, останутся живы. Вот и сиди, не высовывайся. Ты сейчас не мент, а простой отпускник, едущий к родителям и попавший в передрягу. И главное — никакой инициативы. Разве не это говорил тебе твой начальник?»
Могилевский вздохнул и плотнее вжался в кресло, словно стараясь слиться с ним, чтобы его никто не заметил. Он ждал. Ждала и террористка, не спускавшая с пассажиров расширенных глаз.
Через несколько минут к автобусу подъехал кряжистый джип, из него вышли четверо людей в защитных комбинезонах. Водитель остался в машине. Уверенной походкой боевики подошли к автобусу, и террористка впустила их внутрь. Первым вошел мускулистый гигант в черном берете, нижнюю половину лица которого скрывала огромная черная борода, а верхнюю — большие квадратные противосолнечные очки. И хотя он был единственным из пятерки, у кого не было никакого оружия, с первого взгляда было понятно, что он — вожак, а все остальные — всего лишь беспрекословно подчиняющиеся ему пешки. Охватив салон небрежным взглядом мясника, осматривающего стадо, он протянул руку в кабину водителя и достал оттуда микрофон.
— Добрый день, дамы и господа, — спокойный голос вожака разнесся по салону. В этом голосе не было ни злобы, ни ненависти, только обычная деловитость уверенного в себе человека, выполняющего свою обычную будничную работу. — Мое имя Шамиль Дениев, я командир разведывательно-диверсионного батальона освободительной армии независимой Республики Ичкерия. Мы не террористы, а солдаты, так что вы можете не беспокоиться за свои жизни. Разумеется, в том случае, если ваше правительство достаточно разумно, чтобы уступить нашим справедливым требованиям и вывести оккупационные войска с территории нашего государства.
Полковник обвел глазами притихших пассажиров, словно проверяя, насколько успокоительным оказалось действие его слов. Тем временем один из террористов забрался в водительскую кабину, другой, с автоматом наготове, расположился в конце салона, а третий теперь неотступно следовал за Дениевым, на его лице ясно читалась непоколебимая решимость защитить главаря от любой опасности, пусть даже ценой собственной жизни. Женщина оставалась на своем месте у передней двери автобуса, продолжая сжимать в руках пистолет, только теперь она позволила себе немного опустить дуло книзу.
— Да, и вот еще что… Сейчас мне нужен один человек…
Дениев медленно пошел по автобусу, внимательно вглядываясь в лица пассажиров. Могилевский с замиранием сердца следил, как главарь террористов неотвратимо приближается к нему. Иван чувствовал, как по его спине потекли предательские ручейки пота. Дениев подходил все ближе, ближе…
— Попрошу вас подняться, — обратился Дениев к мужчине, который сидел слева от Могилевского рядом с женщиной, очевидно, его женой, державшей на коленях девочку лет пяти.
— М-меня? — заикаясь от испуга, спросил тот.
— Да, вас. — В голосе Дениева не слышалось ни малейшей эмоции.
— Но меня никак нельзя, у меня тут… — Мужчина нерешительно посмотрел на жену и дочь.
— Именно поэтому я и выбрал вас, — холодно ответил Дениев.
Мужчина с усилием начал подниматься. Было видно, как его бьет мелкая дрожь. Неожиданно жена, до сих пор не проронившая ни слова, ухватила его за руку и изо всех сил потянула назад. Ее залитое слезами лицо повернулось к Дениеву, и она истерически закричала:
— Сволочи! Убийцы! Вы не армия, а шайка бандитов, убивающая безоружных людей! Будь проклята мать, которая родила таких сыновей!
То, что произошло дальше, было полнейшей неожиданностью как для чеченцев, так и для пассажиров автобуса. Заслонив собой мужа и дочь, женщина вскочила с места и, как разъяренная кошка, царапнула Дениева ногтями по лицу, оставив глубокие борозды, из которых тут же побежали в бороду алые струйки крови. Дениев отшатнулся. Обезумевшая от горя женщина наступала на него, выкрикивая громкие проклятия. Террористы отреагировали молниеносно. В то время как стоявший в конце салона боевик, подняв взведенный автомат, готовился расстрелять любого, кто окажет сопротивление, другой подскочил к женщине сзади, схватил за руки и повалил ее на пол. Женщина дико вскрикнула, извернулась всем телом и лягнула его в пах. Бандит завыл и начал отползать в сторону, но тем временем террористка стремительно, как пантера, бросилась на женщину, крепко придавив ей грудь коленом, что совершенно лишило ее возможности оказывать сопротивление. Пострадавший боевик тем временем наконец-то сумел подняться на ноги, после чего он громко выругался и занес над женщиной приклад автомата.
— Стой! — Дениев, до сих пор молча наблюдавший за схваткой, молниеносно метнулся вперед и схватил боевика за руку.
— Пусти, полковник! — прохрипел тот. — Я убью эту суку! Убью!
Истерические вопли женщины тем временем прекратилась, и она теперь могла лишь бессильно всхлипывать.
Поделиться книгой: