Начало

– Сей же час, ваше величество – моментально отзывается Почиталин – Кухарка ваша выстирала исподнее, уже высохло.

Иван приносит мне белые подштаники и холщовую рубашку. На ноги наматываю обычные портянки. Затем приходит очередь темных штанов и зеленого, старинного кафтана с бархатной выпушкой. Натягиваю красные, сафьяновые сапоги с загнутыми носками. Самый шик!

Иван помогает повязать мне красный же кушак и подает искусно украшенную серебром саблю. Холодным оружием я владею хорошо. Отец учил сабельному бою, дед… Все мужчины в роду умели рубиться. Последним надеваю мерлушковую с красным напуском шапку-трухменку.

Мы вместе выходим из шатра. Спиной ко входу сидят несколько казаков, точат кинжалы. Похоже, что охрана. Я втягиваю носом воздух. Прохладно. Градусов пять, не больше. Небо серое, тяжелое. Облака придавили землю. Вокруг, насколько видно, неровное поле. Стоят шалаши, юрты… Между ними бродят люди, овцы, собаки… Горят костры, жарятся целые туши быков. На меня накатывает чувство нереальности происходящего. Я столько знаю про эту эпоху и патриарха рода – и вот глаза отказываются верить увиденному. Такое ощущение, что я на костюмированных съемках исторического фильма.

– Видишь, глаз у меня кривой? – я слышу разговор казаков, что сидят спиной к шатру. Крупный, с покатыми плечами мужчина, вжикая клинком по точильному камню рассказывает:

– Это все мой бывший барин.

Я подмигиваю Ивану, прикладываю палец у губам. Почиталин понятливо кивает.

– А все за что? – продолжает, ожесточившись, казак – Барин пьянствовал с голыми девками в бане. А я, парнишка, в щелку, через дверь подсматривал. Я при хозяине тогда подавальней жил, трубку табаком набивал. Матерь моя тоже при барине. Прачка. Вдруг барин приметил меня, выскочил! Схватил за волосья. В прихожей цветок дивный стоял. Он вытащил из плошки палочку – цветок к ней подвязывали, бряк меня на пол! Сел на меня да вострым-то концом палочки тырк-тырк мне в глаз! Орет матерно: «мне такие-сякие глазастые не нужны!». Я тоже заорал и чувствий порешился. Уж дюже больно! Вспомню – о сю пору мурашки по спине. Очнулся – мамынька прибегла, барина по рылу. Тот свалил ее, топтать зачал. А она пузатая… Скинула мертвенького брата, померла.

Я приглядываюсь к рассказчику. Одноглазый в свите Пугачева тоже был один. Тимофей Мясников. Начальник гвардии – самых лучших и умелых яицких казаков. До конца верил в то, что Емельян – Петр III, взошел вслед за ним на эшафот.

– Этих бар на березах нужно вешать! – выкрикнул молодой казак, втыкая кривой бебут в землю – Ироды бездушные.

– Дай то срок, перевешаем – хмыкнул Мясников, поправляя черную повязку на глазу.

Я тихонько вздохнул. Народное восстание Пугачева случилось не просто так. Во времена царствования Екатерины II гнет аристократии достиг небывалых в истории величин. Помещики постоянно увеличивали сумму оброка и размер барщины. Летом крестьяне работали по шестнадцать, зимой по двенадцать часов в день. На многих мануфактурах и заводах работали в две смены, днем и ночью. На крестьянском наделе, от двух до трех десятин на человека, крепостные могли работать только после того, как удовлетворяли все возраставшие потребности помещиков. Несмотря на то, что в каждой деревне были выбранные на мирском сходе старосты, которые могли жаловаться барину на управляющих и приказчиков, их злоупотребления были колоссальные. Помещики властно и жестоко вмешивались во все области крестьянской жизни, контролируя и направляя все по своему желанию. Лишенный гражданских прав крепостной крестьянин был полным рабом своего господина. Борзые щенки продавались по две тысячи рублей, крестьянские девушки по двадцать. Крепостной ребенок стоил меньше рубля. Газеты пестрели объявлениями: «продаются кучер и попугай», «лучшие болонки и хороший сапожник», «скатерти для банкетов и девка ученая». Провинившихся и невиновных крестьян забивали в колодки и кандалы, заставляя в них работать, секли и пороли, резали, жгли, насиловали, заставляли женщин выкармливать щенков грудью, одевали восьмикилограммовые железные ошейники…

– А дальше то что? – поинтересовался другой охранник, вставляя клинок в ножны.

– Известно что. Подпер двери и пустил красного петуха барину, когда тот вдругорядь пошел париться. А сам на Дон утек. Оттуда на Яик. Но это уже другой сказ.

– Господа станичники! – Иван не выдержал, подал голос. Казаки подскочили, поклонились.

– Что, Тимофей – я хлопнул по плечу одноглазого – Учишь молодых?

– Подучиваю маленько, царь-батюшка – улыбнулся в бороду Мясников – Когда уже в бой? Завтра седьмица как сидим сиднем под этим Ренбурхом.

Я закрыл глаза, глубоко вздохнул. А вот и время определилось. Осада Оренбурга началась 5-го октября 1773-го года. Продлится она до марта следующего года. Пугачев так и не смог взять город, был разбит и ушел к Сорочинской крепости. Это стало началом конца крестьянской войны 1772-1775-х годов. У Пугачева еще будут удачные походы и даже взятые города, но инициатива потеряна, правительственных войск в центральной и восточной части России станет больше, действовать они будут активно и успешно.

– Скоро, Тимоха, скоро! – я повернулся к Ивану – Подавайте коня, поедем еще разок глянем этот окаянный Ренбурх.

– Царь-батюшка – вскинулся Почиталин – Может поснидаешь сначала? С вчера не емши.

Я не представляю как у меня будет сейчас с перевариванием пищи, поэтому решаю осваиваться в новой реальности постепенно. И начать с прогулки.

– После поедим – я почувствовал зуд в волосах. Залез в шевелюру рукой, под пальцами кто-то хрустнул. Да… вот и примета времени напомнила о себе. Вши, блохи и клопы.

* * *

Вороной конь меня узнал, всхрапнул и потянулся мордой. Но у меня ничего с собой вкусного не было. Поэтому я просто осторожно влез в седло и аккуратно дал шенкелей. Лошадь пошла не быстрой рысью. Вслед за мной пристроилась полусотня Тимофея. Казаки были вооружены саблями, ружьями и длинными пиками.

Пока ехали через лагерь, выслушал много здравниц и приветственных криков. Казаки, башкиры, татары – выскакивали из юрт и шалашей, махали мне руками. Надо признать, что в лагере был очевидный порядок. Несколько отрядов упражнялись в стрельбе из фузей, отрабатывали джигитовку. Кроме военных, заметил спящими под телегами и сидящими у костров, большие группы обычных крестьян. В домотканной одежде, армяках, поршнях. Зачастую с женами и детьми.

Через четверть часа мы доскакали до предместьев Оренбурга. Сначала появился сожженный пригород (Почиталин вздохнул: «Пожгли Меняльный двор, ироды»), потом показались и сами валы с бастионами. Где-то в километре от города стояла целая батарея из двадцати полевых пушек, рядом с которыми суетились чумазые артиллеристы. Орудия стояли по всей науке – в отрытых редутах, рядом находились сотни две всадников под командованием седого, вислоусого казака, больше похожего на моржа.

Пушки то и дело выплевывали ядра в сторону Оренбурга, крепостная артиллерия отвечала. Смысла этой перестрелки я, понаблюдав несколько минут за летящими ядрами, так и не понял. Никаких видимых разрушений у бастионов видно не было, да и защитники тоже не отличались меткостью. Пустой перевод пороха.

Заметив меня на небольшом холме, «морж» направил коня к нам.

– А вот и второй Тимофей – пошутил Ваня Почиталин, который увязался за нами к городу.

Теперь понятно. К нам едет фактический глава всего пугачевского войска – Тимофей Иванович Подуров. Самарский казак, полковник. А еще бывший депутат Уложенной комиссии. Той самой комиссии, которую собрала Екатерина II из представителей разных сословий в начале своего правления. Думала организовать что-то вроде английского парламента. И для начала выслушать жалобы и наказы, которые давали депутатам в губерниях. Никакого парламента в России не вышло – уже через несколько месяцев императрица охладела к идее и разогнала комиссию.

– Мое почтение, Петр Федорович! – Подуров поклонился в седле, подкрутил ус – Как здоровьечко?

Сначала я растерялся, а потом сообразил – полковник обращается ко мне как к Петру III Он искренне верит, что Пугачев – чудом спасшийся император.

– Здрав буде, Тимофей Иванович! – поздоровался я – Все слава богу. Как ваши дела? Метаете порох в аер небесный?

Подуров нахмурился.

– Царь-батюшка, у нас видь только два пудовых единорога. Остальное – двенадцати фунтовые полевые пушки. Ими даже ворота трудно высадить. Эх – полковник снял шапку, почесал в затылке – Нам бы ломовой наряд, мы бы показали Рейнсдорпу кузькину мать.

Казаки конвоя заулыбались, начали шушукаться. Я заметил у Подурова засунутую за кушак подзорную трубу.

– Тимофей Иванович, дай глянуть в твою зрительную трубу.

Получив прибор, начал разглядывать город. Увеличение было минимальным, изображение – размытым. Но кое-что увидеть удалось. Оренбургская крепость состояла из земляного вала с десятью бастионами и двумя полубастионами, примыкавшими к обрывистому правому берегу Яика. Между бастионами было четыре выхода из города. Одеты камнем были только два бастиона. Пушек у оборонявшихся было много и губернатор Рейнсдорп, кстати, боевой генерал, участник семилетней войны, имел все шансы пересидеть осаду. Прямым штурмом крепость было не взять. Пугачевцы попытались взять город сходу, как это делали с предыдущими фортами оренбургской линии. Умылись кровью и сели в осаду. У оборонявшихся было около полутора тысяч солдат и семьдесят крепостных пушек. Это против трех тысяч у Пугачева и двадцати орудий.

– Вот что, Тимофей Иванович – я направил трубу на сожженные дома и мазанки меняльного двора – Верные люди сообщили, что завтра премьер-майор Наумов опять вылазку учинит.

– Мало мы ему напподали за прошлому разу – проворчал Подуров – Не беспокойся, царь-батюшка, встретим как полагается.

– Нет, в этот раз поступим по-другому – решил я – Как сядет солнце пушки отвезешь на бывший меняльный двор. А вместо них из деревьев сделайте в редутах обманку. Смогете? Якобы пушки все еще здеся.

– А чего бы не смочь, батюшка – Подуров опять почесал в затылке, показал мне взглядом в сторону. Мы отъехали от отряда на несколько шагов – Каверзу какую задумал?

Именно ее. И в реальной истории премьер-майор успеха с вылазкой не имел. Пугачевские казаки пустились лавой на отряд оренбургских солдат, побили многих. Но в тот раз Наумов ушел. А сейчас не должен.

– Ее, каверзу. Завтра все разъясню – я повернул лошадь и поскакал в лагерь.

К моему приезду активность пугачевцев снизилась. Казаки, крестьяне, татары с башкирами обедали. В котлах кипела баранья, с пшеном, похлебка. У корыта, засучив рукава, старый казак стирал белье. Возле котлов, принюхиваясь и пуская слюни, вертелись собаки. Отпустив охрану и Почиталина, я спешился возле одного из костров. Громко произнес:

– Здорово, православные! Примите поснидать?

– Поздорову царь-батюшка! – казаки встали, поклонились – Отведай наших кушаний.

– Чей десяток? – поинтересовался я у ближайшего мужчины со старым сабельным шрамом на лице.

– Мы из яицкой сотни Ивана Зарубина – ответил десятник, кидая для меня на землю попону и запахивая распахнутый на груди чекмень – Откушай, батюшка Петр Федорович, что бог послал.

Казак прочитал благодарственную молитву, мы перекрестились.

Я взяв из кучи деревянных ложок одну, опустил ее в похлебку. Ничего вкуснее кушать мне не приходилось. Пришлось даже сдерживаться, чтобы подстроится под темп десятка. Каждый казак по очереди опускал ложку в котел, медленно, явно смакуя, съедал свою порцию.

– Как тебя звать казак? – доев похлебку я поинтересовался у десятника со шрамом.

– Афанасий сын Никиты.

– Значит, Никитин – покивал я. Сделал себе зарубку в памяти заучить как можно больше имен солдат моей армии. От них теперь зависит моя судьба. Да и судьба всей страны.

– А вот скажи, царь-батюшка, пошто Катька решила умучить тебя, мужа своего? – поинтересовался Никитин, облизывая ложку – Разное бают.

– Подговорили ее. Орловы и другие аспиды – я посмотрел на небо. Начал накрапывать небольшой осенний дождик. Как бы не развезло поле перед крепостью. Мне это было совсем некстати – Еле вырвался от них. Долго скитался среди простого народу. Видел муки, что принимает люд православный.

– Так и есть – согласился казак, сидевший слева – Сердце кровью обливается, глядя на казни, что баре устраивают в деревнях, заживо запарывают…

– Отольются им наши слезы – зашумел десяток.

– Вот мы им ужо покажем!

– Веди нас в бой, Петр Федорович, мочи нет терпеть!

– Ждать осталось недолго, други – я поднялся на ноги, поправил ножны с саблей – Завтра все решится.

Но решится все должно было сегодня. На военном совете, который я собрал сразу после обеда. Один из горнистов, пойманных Иваном, продудел в рожок сбор и в шатре начали сходиться ключевые фигуры пугачевского восстания.

Первым пришел озабоченный полковник Подуров. Рассказал коротко, что лагерные крестьяне начали делать макеты пушек – к завтрашнему дню все будет готово. За ним в шатре появился шумный, чернявый, горбоносый казак лет тридцати аж с тремя пистолетами за поясом. Чика-Зарубин. Уселся с нами по-турецки на ковер, тут же начал шутить, сам смеяться своим побасенкам. Человек-оркестр.

Тихонько проскользнул внутрь Иван Почиталин. Разложил на столике бумаги, достал гусиные перья и походную чернильницу.

Четвертым персонажем пьесы стал еще один полковник. Максим Григорьевич Шигаев. Толстый, одышливый мужчина с красным лицом и окладистой, черной бородой.

– Все исполнил по воле твое царь-батюшка – сходу начал Шигаев.

Какие приказания отдавал «прежний» Пугачев я, разумеется, не знал, поэтому промолчал.

– Денег из трех крепостиц мы взяли две тысяцы, триста двадцать шесть рубликов. Золотом и серебром.

Присутствующие охнули. Казна была немалая. Пуд муки стоил пятнадцать копеек, ведро водки – 85 копеек.

– Все счел, скрепил мешки печатью казацкой, лежат они в твоей, батюшка, походной кибитки и охраняются строго. Слежу за сем.

Кибитка в качестве походного сейфа не показалась мне надежной затеей, но я опять промолчал.

– Второе. Пороховой припас. Двадцать три пуда. Сто сорок фузей. Свинца четыре пуда. Соль…

– Подожди про соль – я почесал шевелюру. Нет, с вшами надо что-то делать. Побриться налысо? А новые подданные поймут? Или вошебойку завести?

– Сто сорок фузей – я повернулся к Подурову – Почему не вооружаем крестьян?

– Каждый день по сто с лишним человек прибывает – сзади подсказал Иван.

– А учить строю их кто будет? – поинтересовался полковник – Офицеров ты сам приказывал вешать.

– Только тех, кто отказывался присягнуть – вступил в разговор Чика – Вон, сержант Неплюев, дворянчик туев, служит. Даже Ване указы помогал писать…

В шатер зашли еще двое. Глава моих гвардейцев – одноглазый Мясников и незнакомый казак с плеткой в руках. Последний оказался полковником Дмитрием Лысовым. Низкорослый, хитрый, с козлиной бороденкой – этот человек был одним из тех, кто покушался на жизнь Пугачева в 74-м году. Ударил его пикой после ссоры. Острие попало в кольчугу, которую Емельян носил под кафтаном.

– А где атаманы Овчинников и Творогов? – я мысленно сосчитал всех в голове и не нашел еще некоторых ключевых фигур.

– Опамятовал, батюшка? – Лысов высморкался в руку, вытер ее об ковер – Творогов поехал брать Пречистинскую крепость. Чтобы те не дали сикурс Рейнсдорпу. Овчинников в Бердской слободе. Готовит нам зимние квартиры. Сколько нам тут в поле стоять?

– Да, морозы скоро – поддержал Лысова Чика – Мерзнем. Только водкой и спасаемся.

Мужчины засмеялись. Но заметив, мой хмурый вид осеклись.

– Ваня, сходи позови на совет киргиз-кайсацкого хана Нур-Али. И этого, от башкир, как его, Юлая Азналина. С сыном.

– Салаватом?

– С ним.

Салават Юлаев был мне очень нужен. Легендарный башкирский герой, участник почти всех сражений Пугачева. Даже после пленения Емельяна, Салават продолжил восстание на территории Башкирии.

– Мы с нехристями вместе? – обиделся Лысов.

Совет зашумел, пришлось цыкнуть.

– А ну тихо! Вы не бабы на базаре!

Мне позарез нужен был противовес казакам на совете. Емельян Иванович много натерпелся от яицких старшин и атаманов, они его даже женили на казачке. Что вкупе с неграмотностью подорвало веру пугачевцев в легенду про Петра III. Ведь царь должен жениться на принцессах и уметь писать.

– В моем войске все равны. И башкиры, и татары. Все за одно дело кровь проливают.

Я посмотрел на хмурого Лысова. Да… Теперь надо глядеть в оба. И носить кольчугу.

– Кстати, насчет водки – решил я дожать казаков – В войске отныне сухой закон, вняли? Максим Григорьевич, после совета выльем все вино из бочек. И чтобы никого пьяного в сотнях! Увижу или учую – я погрозил станичникам кулаком.

На самом деле пьянство – большая беда пугачевцев. Емельяну пришлось точно также объявлять сухой закон после провала осады Оренбурга. Только уже не помогло.

– Ладно, обойдемся покель без водки – пожал плечами Подуров – Если зовем на совет нехристей, может и Федора кликнем? Чумакова.

Я внутренне поморщился. Полковника Чумакова – начальника всей пугачевской артиллерии – позвать следовало. Но этот казак вместе с атаманом Твороговым были во главе заговорщиков, выдавших Емельяна правительству. Я внимательно посмотрел на играющего желваками Лысова. Да, этот тоже бы легко сдал своего царя. Только вот Пугачев его раньше успел повесить.

– Я с ним позже переговорю. Он поди на батарее сейчас.

В шатер, вслед за Иваном, зашли три азиата. Двое в набитых халатах, ичигах и чалмах. Один – самый молодой – в русском кафтане, в сапогах. Тот, который с зеленой чалмой – узкоглазый башкир, куцой бородкой – оказался киргиз-кайсацким ханом Нур-Али. Явно был в Мекке – уважаемый у мусульман человек. Второй пожилой азиат, с усами ниточкой – башкирский старшина Юлай Азналин. Его сын – Салават – широкоплечий, улыбчивый парень, первым бросился целовать мою руку. Я чуть ее не отдернул с непривычки. Чем бы нанес несмываемое оскорбление. Хан и Азналин тоже чмокнули руку.

Казаки на все это смотрели хмуро, но не роптали.

– Начинаем совет. Иван, а где татарские беки из Сеитовой слободы?