Брюки мертвеца

— Видишь? Ты, блять, поимел это дерьмо, — говорю ему с энтузиазмом, — и поимел эту ебаную толпу. Это была безупречная смесь танцевальной музыки, юмора с подходящей мелодикой...

— Я сделал это! — Конрад бьет себя по большим сиськам и поворачивается к Карлу, который тут же, через проход, — и поимел твою уставшую старую жопу!

Карл, страдающий от сильного похмелья, поворачивается к окну, испуская тяжелый вздох.

Конрад наклоняется ко мне и серьезно спрашивает:

— Ты сказал, что исполнение было безупречным... Это слово, которое ты использовал, «безупречным». Оно значит, чисто технически? Было надуманным и бездушным. Это то, что ты имел ввиду, да?

Ну еб твою мать, к чему это приведет?..

— Нет, друг, душа сочилась из каждой щели. И это не было надуманным, совсем, блять, наоборот. Как это может быть надуманным, — и я указываю на спящего Юарта, — когда этот уебок сделал тебе такое? Это заставило тебя копнуть глубже, — и я хлопаю его по груди, — и ты, блять, вернулся с ништяками. Пиздец, как я горжусь тобой, дружище, — говорю я, следя за его мимикой.

Вполне удовлетворенным кивком говорит мне, что он в порядке.

— Шотландские вагины в Эдинбурге хороши, да?

— Город славится самыми красивыми девушками в мире, — говорю я ему. — Есть место под названием «Стандартная Жизнь»; друг, тебе даже не стоит знать об этом.

Его брови заинтригованно приподнимаются:

— «Стандартная Жизнь». Это клуб?

— Больше, это склад ума.

Когда мы приземляемся, я внимательно изучаю е-мейлы, смс, сразу отвечаю на некоторые из них, собираю диджеев, как зомби, регистрируюсь в отеле. Укладываю диджеев, сам сплю, потом — прогуливаюсь по Лит Валк в кусающем после калифорнийского и каталанского солнца, холоде. Но зато иду храбро, впервые за десятилетия больше не боясь наткнуться на Бегби.

Некоторые участки старого бульвара разбитых мечт никак не отличались от некоторых районов Барселоны, которую я только что покинул: старые пабы обновили, студенты — везде, квартиры-обманки, как дешевые вставные зубы — лишь бы закрыть промежуток между домами, классные кафе, закусочные с разной атмосферой и кухней.

И теперь домой, к отцу. Я жил с ним пару лет после переезда из Форта, но я не чувствовал себя как дома. Понимаешь, ты просто превращаешься в мудака без собственной жизни, чьей жопой завладел капитализм; в такие моменты остро чувствуется наебалово, но ты не можешь перестать проверять свой телефон, е-мейлы и сообщения. Я — со своим отцом, золовкой Шэрон, племянницей Мариной и ее новорожденными близнецами Эрлом и Ваттом — они идентичные, но с разными характерами. Шэрон потолстела. Кажется, что все в Шотландии потолстели. Она играет с сережкой, сетует, что мне приходится оставаться в отеле, пока они живут в гостевой комнате. Я говорю ей, что это не проблема. Объясняю, что отель покрывают расходы на бизнес; у моих диджеев гиг в городе. Люди рабочего класса редко понимают, что богатые едят, спят и путешествуют за их счет, через налоговые вычеты. Я не такой уж и богатый, но смог пролизнуть в систему, на поезд управляющего класса, который катится на бедных. Я плачу бóльший налог за регистрацию в Голландии, нежели в США, ведь лучше платить голландцам на дамбы, чем янкам на бобы.

После еды, приготовленной Шэрон и Мариной, мы расслабляемся в уютной маленькой комнате, потягивая напитки. У моего старика все еще неплохая осанка: плечистый, слегка сгорблен, почти не видно сдутых мускулов. Сейчас он переживает тот период жизни, когда ничем нельзя удивить. Его политические взгляды дрейфовали к правым, как у любой скулящей и ностальгирующей старой пизды. Но он — все еще старый человек рабочего класса. Потеря надежды, мнения и энтузиазма по отношению к лучшему миру и полная замена на пустую ярость, — точный знак медленного увядания. По крайней мере он пожил: было бы невероятно печально родиться таким, когда существенная часть тебя уже мертва. Грустный отблеск в глазах указывает, что он сдерживает меланхолическое воспоминание.

— Я вспоминаю твоего отца, — говорит он Марине, имея в виду моего брата Билли. Отца, которого она никогда не видела.

— Он ушел, — смеется Марина, но ей нравится слушать о Билли.

Как и мне. За многие годы я научился вспоминать о нем именно как о преданном, непоколебимом старшем брате, нежели чем о жестоком, задирающем младших, который долгое время существовал в моей памяти. Уже позже я понял, что стороны лишь дополняли друг друга. Как ни крути, смерть часто служит причиной вспоминать только хорошее в человеке.

— Я помню, что после того, как его убили, — сказал папа задрожавшим голосом и повернулся ко мне, — твоя ма посмотрела в окно. Он тогда был в отпуске дома на выходных. Его одежда сушилась; все, кроме его джинсов, его Levi’s. Кто-то, какой-то подлый ублюдок, — он то ли усмехается, то ли хмурится (ему все еще больно после стольких лет), — спер их с веревки.

— Это были его любимые джинсы, — я чувствую, как улыбка растягивается на лице, когда смотрю на Шэрон, — он любил себя в них, потому что выглядел как тот педиковатый мужик-модель из рекламы, который снял их в прачечной и кинул в сушилку. Он в итоге стал популярным.

— Ник Камен! — в восторге визжит Шэрон.

— Кто это? — спросила Марина.

— Это было до тебя, ты не знаешь.

Отец смотрит на нас, слегка расстроившись из-за нашего легкомыслия:

— Кэти очень расстроилась, что даже его любимые джинсы пропали. Она побежала наверх, в его комнату, разложила всю одежду на кровати. И не убирала ее месяцами. Однажды я пожертвовал его одежду, и когда она узнала, что его одежды больше нет — это ее сломило.

Слезы наворачиваются у него на глазах, Марина берет его за руку.

— Она так и не простила меня за это.

— Хватит, ты, старый злой Виджи, — говорю ему, — конечно, она простила тебя!

Он натягивает улыбку. Разговор переходит на похороны Билли, Шэрон и я виновато переглядываемся. Безумно вспоминать, что я трахнул ее в туалете сразу после церемонии, пока она была беременна Мариной. Так было нельзя.

Отец поворачивается ко мне и произносит обвиняющим тоном:

— Было бы приятно увидеть и мальца.

Ну, с Алексом не получилось, думал я.

— Как Алекс поживает, Марк? — спрашивает Марина.

Она почти не знает своего младшего кузена. Опять же, это моя вина.

— Он должен был быть здесь, он такой же член этой семьи, как и каждый из нас! — рычит отец. Но он ничего не может поделать в этой ситуации.

— Пап, — мягко выговаривает Шэрон. Она называет его так чаще меня, хотя она его невестка.

— Как жизнь в самолетах, Марк? — меняет тему Марина. — Ты встречаешься с кем-нибудь?

— Не лезь в чужие дела, проныра! — прикрикивает Шэрон.

— Я никогда не целуюсь и никогда не рассказываю об этом, — говорю я и чувствую себя, как школьник, думая о Вики. Меняя тон, я киваю своему старику. — Я тебе рассказывал, что снова подружился с Фрэнком Бегби?

— Слышал, у него все отлично в искусстве, — сказал отец, — говорят, он в Калифорнии. Умное решение. Тут у него ничего, кроме врагов.

2. Полицейский беспредел

Неплохой домишко, признает он. Средиземноморский вылизанный видок, как у многих домов в Санта-Барбаре в испанском колониальном стиле; с красной черепичной крышей и выбеленным внутренним двором, покрытым бугенвиллией. Стало сильно жарче — бриз от океана спал, горячее солнце начало жечь его шею. Но сильнее жжет Гарри то, что он на слежке без значка. Тугой вездесущий кислотный шар в кишках, несмотря на выпитые таблетки, готов взорвать его пищевод. Отстранен в ожидании расследования.

Что это, блять, значит? Когда эти мудаки все-таки начнут расследовать?

Гарри ездит возле пустого дома Фрэнсисов уже несколько месяцев, волнуясь, что убийца, с которым жила Мелани, сделал что-то с ней и с детьми — ведь он точно убил тех бродяг, Сантьяго и Ковера.

Неплохое место для слежки: конусообразная улица, на выезде с шоссе, близко к узкому переулку, затем короткий путь к автостраде. Они, наверное, думали, что умные, выбрав этот дом. Гарри ухмыляется сам себе, потная рука оставляет след на кожаном руле, который он сильно сжимает, хотя машина и стоит на месте.

Близко к центру, доступному по шоссе.

Мудаки.

Какое-то время единственным объектом в зоне его видимости была соседская пара. У них есть собака, одна из этих больших, японских. Мама Мелани (он помнит ее со старшей школы; такая же красотка, как ее сука-дочка) приехала забрать почту. Теперь она старая женщина, ее светлые волосы стали пепельно-серыми. Можно ли ее еще выебать, если напрячься? О да, Гарри бы обделался, лишь бы дать старой деве попробовать хуй. Но не она его цель, а ее маленькие внучки от Мелани и убийцы, за которыми она присматривает.

Чувствовалось, что прошли годы, а не несколько дней, когда однажды после обеда Мелани вернулась. Машина подъехала — и вот они. Ее маленькие дочки — старшая немного младше, чем Мелани, когда он впервые встретил ее... и вот он... монстр, за которого она вышла.

Гарри скребет щетину на лице, поправляет зеркало заднего вида, чтобы знать, что никто не крадется сзади. Подумать только, он считал Мелани сильной, умной и хорошей женщиной. Но он ошибался: она была слабой, сбитой с толку своим самодовольством либеральной кучей дерьма, легкой добычей для этого животного. Гарри только может воображать себе его посреди тюремной рутины, его, обладателя странного могильного голоса. Но, может быть, она просто слепа? И если дело в этом, тогда задача Гарри — помочь ей вновь прозреть. Он смотрит, как старуха Пэдди помогает внучкам выбраться из машины. Как же по-злому он осматривается, сканируя улицы! Сволочь, сволочь, сволочь.

Мел, что ты, блять, делаешь?

Она работала с этим убийцей в ирландской тюрьме (или это была шотландская? Какая, блять, разница!), где он ее впервые зацепил. Она знала, что он убийца! Она правда думает, что он изменится? Почему она не видит этого?

Эти бродяги. Ни следа от Ковера, наверное, его доедают рыбы. Забудь о нем. Но другого, Сантьяго, подцепила нефтяная платформа, и даже с распухшим лицом и пулевым ранением он был легко узнаваем. Пулю вынули, упаковали — теперь она в комнате с уликами. По ней можно отследить все еще не найденное оружие. Но он больше не в деле, и никого это не ебет.

Потом Мелани снова появляется, одетая в голубую толстовку, кроссовки и шорты. Она идет на пробежку? Нет. Она садится в машину. Одна. Это шанс для Гарри. Ждет, пока она проедет мимо, следует за ней до самого торгового центра. Это хорошо. Публичное место: она ничего не заподозрит.

Он идет за ней, прокрадывается мимо вперед, чтобы будто случайно встретиться с ней. Увидев его, широко улыбающегося, она специально смотрит в другую сторону. Это плохо. После всего того, что случилось, и после того пьяного телефонного звонка, он не ожидал такого явного оскорбления. Ему надо что-то сказать.

— Мелани, — умоляя, он встает перед ней, — мне надо извиниться. Я совершил ужасную ошибку.

Она останавливается. Смотрит на него с опаской, скрестив руки на груди.

— Хорошо. И на этом закончим.

Гарри медленно кивает головой. Он знает, о чем она думает.

— Я был на реабилитации для алкоголиков, часто хожу на собрания анонимных алкоголиков. Для меня важно искупление. Могу ли я угостить тебя кофе? Пожалуйста? Это бы много значило для меня... — умоляет он.

Либералам нравится слышать, что люди сами по себе — хорошие, что хотят стать лучше. Почему бы и мне не разыграть ту же карту, что и психопат, за которого она вышла?

Мелани откидывает волосы назад, вздыхает и устало указывает в сторону фудкорта. Найдя «Старбакс», они встают у прилавка. Пока Гарри стоит в очереди, Мелани разговаривает по телефону. Он превращается в слух. Она говорит о нем? Нет, похоже на безобидный трепет с подругой.

Да, мы вернулись... С детьми все хорошо... Да, Джим тоже. Я думаю, это было хорошо для нас обоих — выбраться отсюда. Прошлый год был больше для семьи... Сицилия замечательная. Еда такая, что мне срочно нужно в спортзал.

Гарри ставит латте на стол, садится напротив. Мелани берет чашку, делает неуверенный глоток, бормочет «спасибо». Ее телефон лежит на столе рядом с ней. Ему нужно очень осторожно начать обсуждение. У нее все еще есть запись телефонного звонка с прошлого лета, когда он был пьян, глуп и слаб. Тот хитрый монстр, за которого она вышла, узнает об этом. Но Мелани должна знать, что она прицепилась к убийце и психопату. И Гарри докажет это. Он докажет, что Джим Фрэнсис убил тех двух мужчин.

Поначалу они болтают о старых деньках в колледже, старшей школе и общих знакомых. Все идет гладко, Гарри вспоминает сценарии тактик полицейских. Создай видимость нормальности. Выстрой доверие. Похоже, это работает.

Бля, Гарри даже вытягивает из Мелани улыбку, рассказав об общем знакомом. Это его опьяняет, как и всегда, дает ему надежду. Он немного рассказывает о себе. Что мама не прожила долго после смерти отца и просто сдалась. Что он унаследовал прекрасный дом в лесу. Немного отшельнический, но он не жалуется. И тут что-то идет не так. Та часть его, что отчаянно хочет быть с ней в этом доме, внезапно всплывает, и Гарри начинает скакать с темы на тему. Он не может удержаться. Не может заглушить полицейского внутри:

— У тебя серьезные проблемы, Мелани, — он с силой трясет головой, — Джим не тот, кто ты думаешь!

Мелани закатывает глаза, берет телефон и кладет его в сумку. Смотрит на него ровно, говорит медленно и четко:

— Отъебись от нас. От меня, моего мужа и моих детей, — ее голос повышается, привлекая внимание посетителей. — Я предупреждаю!

Гарри вдыхает, шокированный столь глубокой ненавистью:

— Меня отстранили от работы в департаменте. Я потерял все, но не позволю ему сделать тебе больно!

— Не Джим мне делает больно, а ты! Повторяю: еще раз подойдешь ко мне, и я подам официальную жалобу, приведу адвоката, отдам копию записи твоему департаменту, — Мелани встает, закидывает сумку на плечо: — А теперь держись подальше от моей семьи!

Гарри надувается, нижняя губа начинает дрожать. Он поворачивается и зыркает на парочку женщин, которые подслушивают:

— Дамы, — говорит он медленно, охваченный злобным смятением, и делает глоток латте. Смотрит на следы помады на краешке другой чашки, принадлежавшие призраку, за которым он гонялся всю жизнь. Конечно же, когда он оглядывается, Мелани уже ушла, затерявшись в толпе покупателей. Гарри едва ли может поверить в то, что она сидела так близко к нему.

Когда Мелани возвращается домой, она находит Джима на кухне, готовящего сэндвич. Точно и аккуратно сделанный, с индейкой, нарезанным авокадо, помидорами и швейцарским сыром. Способность ее мужа полностью погружаться в обыденные бытовые задачи не перестает восхищать ее. Спокойное напряжение во всем. В окно она видит детей, играющих во дворе с новым щенком, которого не видно, — но Мелани слышит счастливое тявканье. Джим смотрит на нее с улыбкой, которая быстро пропадает, когда он чувствует, что что-то не так:

— Что случилось, дорогая?

Она вытягивает руки, выгибается, опираясь на столешницу, выпускает напряжение:

— Гарри. Я встретила его в торговом центре. Думаю, он подстроил это. Сначала он извинялся и вел себя нормально, так что я даже выпила кофе с ним в «Старбаксе». А потом полилось все то же бредовое дерьмо о том, что ты убил тех двух мужчин на пляже! Я запугала его записью, и он отвалил.

Джим делает глубокий вдох:

— Если это случится еще раз, нам надо что-то сделать. Нанять адвоката, подать в суд за домогательство.

— Джим, ты не резидент, у тебя судимость, — Мелани хмуро смотрит на него, — органы власти многого не знают о той части твоей жизни.

— Те два парня, я взорвал их машину...

— Если все это всплывет, тебя могут депортировать.

— В Шотландию? — внезапно смеется Джим, — не знаю, выдержу ли, если девочки будут разговаривать, как я!

— Джим...

Джим Фрэнсис подходит ближе, сокращая пространство между ним и Мелани, обнимает жену. За ее спиной он видит дочек, играющих с Сюзи, недавно купленным французским бульдогом.

— Шшш, все будет хорошо. Мы во всем разберемся. Давай просто насладимся Рождеством.

Рождество под солнцем. Джим думает о Эдинбурге, и призрачный ветерок холодит спину.

3. «Тиндер» этой ночью

Юэн Маккоркиндейл изучает себя в зеркале ванной комнаты. Ему больше нравится то, что он видит, когда снимает очки: черты лица превращаются в удовлетворяющее его пятно. Пятьдесят лет. Полвека. Куда все ушло? Он надевает очки, рассматривая все больше и больше похожую на череп голову, покрытую короткой серебристой щетиной. Затем Юэн смотрит на свои голые ступни на розовой плитке пола с подогревом. Многие другие, как и он, тоже их изучают. Как много стоп он видел в своей жизни? Тысячи. Наверное, даже сотни тысяч. Плоские, прокрученные, сломанные, треснутые, раздавленные, обожженные, шрамированные и зараженные. Но это не о нем: его сохранились лучше, чем все остальное. Выходя из ванной, Юэн быстро одевается, раздраженно завидуя своей все еще спящей жене. Карлотта младше его на десять лет и неплохо справляется со средним возрастом. Она растолстела в середине третьего десятка, и Юэн втайне желает, чтобы она стала такой формы, как ее мать; ему нравилось, когда женщины были похожи на сливы. Но затем строгая диета и спортзал вернули Карлотту обратно во времени: не просто в ее молодость, но и, наверное, в даже более превосходную саму себя. Когда они познакомились, у нее еще не было таких мускулов; йога подарила ей гибкость и разнообразие движений. Теперь же, когда Юэн чувствует, как молниеносно увядают ощущения, он надеется, что они полностью исчезнут с возрастом: он явно начинает проигрывать в этих отношениях.

Тем не менее, Юэн преданный муж и отец, живет счастливой семейной жизнью с женой и сыном. Особенно во время Рождества. Он любит итальянскую экстравагантную общительность Карлотты, и никому не пожелал бы никому своей суровости. День рождения, выпадающий на Рождество, в маленькой семье — всегда прямой путь к игнорированию. Но Юэн рад праздникам рядом с Карлоттой и Россом. Его добродушие, как правило, рассеивается в тот момент, когда в эту формулу добавляются другие: завтра он должен принять семью Карлотты на рождественский ужин. Мать Карлотты — Эвита, ее сестра Луиза, муж Луизы Герри и их дети, все они хороши. А еще ее брат Саймон, в котором он совсем не уверен — владелец эскорт-агентства в Лондоне.

К счастью, Росс и сын Саймона, Бен, дружат. Просто Саймон редко бывал дома за последние два дня. Приехав из Лондона, он бесцеремонно бросил бедного Бена на них и ушел. Это в порядке вещей. Неудивительно, что Бен такой тихий парнишка.

Он застает Росса внизу, на кухне, все еще в пижаме, сидящего на столе и играющего на айпаде.

— Доброе утро, сын.

— Доброе утро, пап.

Росс смотрит вверх, оттопырив нижнюю губу. Нет «с днем рождения». Ну да ладно. Очевидно, у сына что-то на уме.