Штуцер и тесак

Накинув на себя нижнюю рубаху и натянув кальсоны, я достал из-под лавки горшочек с плошкой и склонился над ними. То, что нужно, ложку тоже не забыли. Зачерпнув ею деготь из плошки, я плюхнул его в горшочек с медом и тщательно размешал. Затем вытащил из саквы бинты и салфетки – запасся ими в деревне. Купил у крестьян полотна и нарезал ножницами.

Бинт на ноге Спешнева промок от воды и крови. Я снял его и бросил на пол – постирают. Здесь это вещи многоразового пользования. Рана у штабс-капитана кровила – натрудил, а попавшая на нее вода размыла засохшую корку. Я промокнул кровь салфеткой, плеснул на другую водки из штофа и обработал кожу вокруг пулевого отверстия. Подживает, хотя ходить Спешневу пока рано. Затем плюхнул на салфетку приготовленной мной мази, наложил на рану и забинтовал. Затем занялся собой. Бинтовать голову не стал – шов не кровил, просто намазал его мазью и налепил поверх полоску полотна – эдакий пластырь. Все это время штабс-капитан с любопытством наблюдал за моими манипуляциями.

– Ловко у вас выходит, Платон Сергеевич! – сказал по завершению. – Графиню, как понимаю, вылечили?

– Доложили? – спросил я.

– Нет, – ответил он, – но догадаться не трудно. – Ваш новый наряд, – он указал на лавку, где была разложена одежда, – стол и угощение, которые принесли после вашего прихода. К слову, костюм не дешев – в разы дороже моего мундира. Мне такой не по карману.

Вот ведь завидущий!

– Мне тоже, – сказал я. – Подарок от графини. Между прочим, Семен Павлович, вы поставили меня в неловкое положение, представив лекарем, хотя я всего лишь фельдшер. Повезло, что смог ей помочь.

– Не сомневался, что вы справитесь, – пожал плечами Спешнев.

– Это почему?

– Вы не тот, за кого себя выдаете.

Что, опять?

– И кто же я?

– Не знаю точно, но не фельдшер. Видел я их – и много. Куда им до вас! Да и лекарям многим. Никто из них не моет руки перед тем, как подступить к больному. Никто не протирает кожу вокруг раны водкой. Они ее лучше вовнутрь употребят, – он усмехнулся. – А эта мазь, которую вы соорудили буквально из ничего? Сколько служу не слыхал, чтобы людей лечили дегтем. Лошадей – бывает, но, чтобы человека… И ведь помогает! Только не говорите, что научились этому за границей, нет там такого. Имел я дело с лекарями из немцев – такие же, как наши. Не знают и половины того, что я от вас слышал. Кто вы, Платон Сергеевич?

– Фельдшер, – сказал я, присаживаясь к столу. – И это правда. А что много знаю, так учился. У меня даже микроскоп был. Знаете, такой прибор?

Спешнев покрутил головой.

– Через него можно видеть мельчайшие предметы. Например, взять каплю воды, поместить на столик и посмотреть.

– И что можно разглядеть? – усмехнулся Спешнев.

– Тысячи живых существ. Они настолько крохотные, что не видны глазом, тем не менее существуют. Они живут вокруг, – я развел руки, – и внутри нас. Изучая их, я пришел к выводу, что среди них могут быть вредные существа, которые вызывают болезни. Стал искать способ убить их и нашел. Это, к примеру, спирт, – я казал на штоф. – Или тот же деготь. Помогает мыло. Я попробовал применить это в госпитале, где служил, и добился успеха: люди выздоравливали.

– И что немцы? – спросил Спешнев. – Оценили?

– Прогнали со службы. Дескать, какой-то русский будет их учить, таких умных и образованных.

– М-да… – сказал Спешнев. – Выпьем? Заодно этих ваших вредных крох убьем, – он хохотнул.

– Давайте! – согласился я.

Он разлил водку по чаркам, мы чокнулись и осушили емкости. Самогонка, но хороша! Мягкая, ароматная. Водку здесь делают методом дистилляции, до ректификационных колонн додумаются позже. Вот тогда и наступит погибель русскому мужику. Ректификат – это яд, бьющий по печени и другим органам. Дистиллят тоже не подарок, но действует мягче. На ректификаты Россия перешла вследствие дешевизны последнего – больше денег поступало в казну. А крепость водки в 40 градусов придумали акцизные чиновники, а не Менделеев, как утверждает легенда. Так акциз проще было считать – его размер привязали к крепости водки. Прежде она составляла 37–39 градусов. Ректификат российские власти всячески восхваляли: дескать, не несет вредных примесей. Ага. Чем чище яд, тем его действие сильнее…

Я взял тонкий ломтик хлеба – для господ нарезали, положил сверху ломтик ветчины, накрыл это дело располовиненным вдоль огурчиком, откусил. Вкусно! Хлеб свежайший и нисколько не похож на печиво из моего времени с их разрыхлителями и «улучшателями», ветчину коптили натуральным дымом, а огурчик только с грядки, да еще выращенный на не на гидропонике. Я эти пластмассовые овощи в своем мире никогда не покупал – ни вкуса, ни запаха, одна химия.

– Интересно вы едите, – сказал Спешнев, все это время не спускавший с меня глаз.

– За границей научился, – ответил я. – Попробуйте!

Он пожал плечами и соорудил себе такой же бутерброд.

– Неплохо, – сказал, прожевав. – Хотя порознь вкуснее.

Я только плечами пожал: на вкус и цвет товарища нет.

– Еще по чарке? – предложил Спешнев и, не дожидаясь согласия, наполнил емкости. – За что пьем, Платон Сергеевич?

– За успех нашего безнадежного дела! – предложил я.

– Как это? – удивился он, поставив чарку. – Почему безнадежного? Вы о чем?

– Многим сегодня положение России представляется безнадежным. На нас наступает лучшая армия мира во главе с лучшим полководцем. Французы движутся в глубь страны, они уже захватили бывшие польские земли, и скоро вступят в великорусские, если уже не вступили. Вся Европа ждет, когда мы потерпим поражение и подпишем унизительный мир. Только не будет его для Бонапарта. Его армию ждет конец, а самого – ссылка на отдаленный остров и бесславная смерть.

– Вы говорите это так, будто наперед знаете! – удивился Спешнев.

М-да, не стоило пить…

– Так и будет, Семен Павлович, вот увидите.

– Вы, что, провидец?

– Отчасти. Иногда находит.

– Чудной вы человек, Платон Сергеевич, – сказал он. – Будто не мира сего. Говорите не так, держитесь странно. Понятно, что за границей жили, но все равно словно не русский. Я это сразу приметил, да и позже наблюдал. Даже думал: не послал ли вас нечистый? Но потом понял, что ошибся. Слуга дьявола не будет умалять страдания человеков, а вы над ранеными, как курица над цыплятами. Подобного даже у русских лекарей не наблюдается. И для вас нет разницы: дворянин или простой солдат, ко всем отношение ровное.

– Ему, – я указал на потолок, – наплевать на сословия и чины. У него другие мерки.

– Согласен, – кивнул Спешнев. – Но мы-то живем здесь. Кстати, не замечал за вами особой ревности к молитве. Даже не видел, чтобы молились.

– Когда вы молитесь, то не будьте как лицемеры, которые любят молиться, стоя в синагогах и на углах улиц таким образом, чтобы все их видели. Говорю вам истину: они уже получили свою награду. Ты же, когда молишься, войди в комнату, закрой за собой дверь и помолись своему Небесному Отцу, Который невидимо находится с тобой, – процитировал я.

– Вы и Писание знаете? – изумился Спешев.

– Местами, – кивнул я. – Ну, что, выпьем?

– За успех нашего дела! – провозгласил Спешнев.

– И погибель супостата, – поддержал я.

– Хочу вас спросить, – начал Спешев после того, как мы закусили. – Что собираетесь делать дальше?

– А с чего интересуетесь? – ответил я по-еврейски.

– Я тут прислугу расспросил. Завтра Хренины отбывают в Смоленск. Уехали бы вчера, но графиня занедужила. Вы ее излечили. Думаю, она предложит вам присоединиться. Спиной мается, а тут лекарь умелый. Графиня с дочкой поедут в экипаже, добро повезут в телегах. Двигаться будут быстро в отличие от нас. Вам с ними скорее и безопаснее, тем более, что имеете лошадь под седлом. Если и нарветесь на французов, не тронут: не верю, что они способны поступить мерзко в отношении благородных женщин. А вот с нами опасно, в чем имели возможность убедиться.

– Я с вами!

– Почему?

– Что я буду делать в Смоленске? Без денег, связей и знакомств?

– Графиня может предложить остаться при ней.

– В роли комнатной собачки? Нет, Семен Павлович, я солдат и хочу встать на пути врага, – произнес я с пафосом. – Каждый день его присутствия на русской земле оскорбляет меня до глубины души. (Кажется, так писал классик?) Так что я буду их убивать – с вашей помощью, конечно.

– Спасибо! – он протянул руку, и я с чувством пожал. Любят здесь красивые слова и жесты. – Порадовали вы меня, и солдаты будут довольны. Они успели вас полюбить. Честно! – добавил, увидев мой недоверчивый взгляд. – Будучи сыном князя, пусть не дворянином, вы не чванитесь и держитесь с ними, как ровня. О раненых заботитесь. Не пожалели трофеев для солдатской артели, хотя сами без гроша в кармане. Благодаря вашему серебру, провиантом разжились, даже мясом для котлов. Подобное редко встретишь. Знаете, как егеря вас зовут? Наш княжич. Наш, – повторил он. – Сколько вам лет, Платон Сергеевич?

– Тридцать один.

– Выглядите на двадцать пять не больше. Мне вот тридцать три, а по виду все сорок. С пятнадцати лет в армии, – он вздохнул. – Рядовым начинал. У моего батюшки было пятьдесят душ крестьян и трое сыновей – не прокормиться. Одно спасение – армия, туда и пошли с братьями. Три месяца рядовым считался, хоть унтер по чину[36]. Фельдфебель палкой по икрам бил, чтобы правильно стоял. Чины получал по выслуге лет, да и то с опозданием, поскольку вакансий не было. Поэтому всего лишь ротный командир и штабс-капитан. Связей нет, похлопотать некому. День-деньской в роте. Другие офицеры все спихнут на унтеров, а сами пребывают в безделье. Так у них родители богатые или покровители имеются. Мне так нельзя. Зато солдат знаю. У нас и полковой командир такой, Глебов Андрей Саввич[37]? Может, слыхали?

Я покрутил головой.

– Замечательный командир! Служил под началом Суворова, был с ним в заграничном походе, отличился беспримерной храбростью. Несколько раз ранен, до сих французскую пулю в ноге носит. Мы с ним турка воевали[38]. Человек строгий, но справедливый, о солдатах заботится, как о детях.

– Слуга царю, отец солдатам?

– Вот! – улыбнулся Спешнев. – Умеете вы сказать, Платон Сергеевич. Ну, так пиит, песни красивые сочиняете. У меня к вам просьба: постарайтесь очаровать графиню и ее дочку.

– Для чего? – удивился я.

– Нам нужен провиант и свежие лошади для повозок. Свои совсем худые, не довезут. А купить не за что. Артельная касса тощая, у меня денег нет – жалованье задержали. Вот ежели графиня снизойдет… Лошади у нее есть, конюшня в деревне большая. Ей самой, чтобы ехать, столько не нужно. Богата графиня. Для нее пяток лошадей, как для нас алтын. Все равно французы заберут, почему бы не дать?

– Кстати, – спросил я. – Отчего поместье у нее такое странное? Крепость, а не дом?

– Так бывшие польские земли, – пожал плечами Спешнев. – Мужу графини их после подавления восстания Костюшко пожаловали. Слыхали о таком?

Я кивнул: в школе «проходили».

– Генерал-лейтенант артиллерии Хренин Юрий Никитич в той кампании отличился, за что получил титул графа и это поместье. Оно хоть в старых польских землях – тех, что под русской короной с 1772 года, но его бывший владелец-поляк примкнул к Костюшко. Императрица имение конфисковала и подарила генералу. Сами понимаете, что любви к графу у поляков от этого не возникло. После подавления восстания тут еще не один год шайки из шляхтичей хаживали[39]. Грабили селян, вырезали русских помещиков. Вот генерал и выстроил себе такой дом. Пушки у крыльца видели?

– Нет, – удивился я.

– По обеим сторонам стоят, я так сразу приметил. Легкие, четырехфунтовки с виду. Не знаю, где генерал их раздобыл, хотя догадаться не сложно – трофей или купил списанные в арсенале. Четырехфунтовки из русской артиллерии исключили[40]. Но даже из такой выпалить по шайке – мало не покажется. Постараетесь, Платон Сергеевич?

– А сами?

– Кто я для них? – махнул рукой Спешнев. – Обычный армеут. По-французски почти не говорю – так, чуток, хотя в формуляре[41] записано, что знаю. Обхождению с дамами не обучен. А вы за границей жили, сын князя опять-таки.

– Но сам мещанин.

– Не беда, – успокоил штабс-капитан. – Вам же не свататься. Человек вы молодой, красивый, говорить умеете. Почитайте им стишки, песню спойте – это у вас хорошо выходит. Не скупитесь на комплименты. Вам ничего не стоит, а нам польза, – он улыбнулся.

Жук он, Семен Павлович! Но прав.

– Договорились, – кивнул я.

– Благодарю, – кивнул Спешнев. – Ну, что, Платон Сергеевич, по чарочке и пойдем?

– Не много будет? – засомневался я. – Мне дам очаровывать. А тут явлюсь пьяным.

– Тогда не пейте, – согласился Спешнев, но себе чарку налил и осушил. – Не в службу, а в дружбу, Платон Сергеевич, кликните денщика – он где-то снаружи обретается. Пусть поможет мне одеться, и коня подведет. Сам не доковыляю. Да и кровь может через повязку на рейтузы проступить, перед дамами нехорошо выйдет.

Нехорошо все равно вышло. Но это я забегаю вперед…

Глава 5

Два всадника выскочили из леса и на рысях направились к бивуаку роты шеволежеров. В сгущавшихся сумерках их темно-синие мундиры с алыми отворотами казались черными. Черными смотрелись и темно-синие кивера с эмблемой «N» в обрамлении лавровых листьев[42]. Прискакав к передовым кострам, всадники спешились, один увел лошадей, а второй, с нашивками вахмистра, отправился вглубь лагеря, где подошел к двум офицерам: капитану польской кавалерии и полковнику французской штабной службы, стоявшим у разбитой палатки. Не взглянув на француза, вахмистр козырнул поляку.

– Пане капитан…

Он затараторил по-польски, не обращая внимания на недовольное выражение лица полковника. Впрочем, Маре, а это был он, быстро согнал недовольство с лица. Что возьмешь с этих поляков? Большинство шеволежеров в роте – дворяне[43], которые кичатся своим происхождением. Для них сын провинциального стряпчего, коим являлся Маре, не ровня, пусть даже и полковник чином.

Польский капитан, выслушав доклад вахмистра, повернулся к Маре и заговорил по-французски:

– Русские егеря остановились в помещичьем имении в лье отсюда. Численность примерно пятьдесят человек. Основная часть солдат отправилась ночевать в деревню, расположенную в пяти туазах от усадьбы. В ней самой остались офицер и где-то с десяток солдат.

– Не было ли среди русских егерей необычного человека? – поинтересовался Маре. – Не похожего на военного?

Капитан перевел его вопрос вахмистру. Тот кивнул и опять заговорил по-польски.

– Говорит, что есть, – сообщил капитан. – Мужчина, необычно одетый, который назвался лекарем. Лечил хозяйку имения.

– Лекарь? – удивился Маре и спросил: – У него была рана на голове?

– Да, – ответил капитан, пообщавшись с вахмистром. – Мальчик видел у него шов здесь, – поляк коснулся левого края кивера. – Русский был без головного убора.

– Какой мальчик?

– Моим людям удалось захватить мальчишку, который собирал грибы неподалеку от усадьбы. Сын дворовой холопки. Он все и поведал.

– Мальчик не расскажет о нас русским?

– Нет, – сухо ответил капитан.

Вахмистр, который, видимо, понял вопрос полковника, ощерился и провел ладонью по горлу. Маре поморщился: убивать ребенка было не обязательно. Хотя, чего возьмешь с этих поляков? Такие же дикари, как и русские. Хотят резать друг друга? Пусть!

– Передайте вахмистру мою благодарность, – сказал капитану.

Тот перевел его слова. Вахмистр откозырял двумя пальцами и удалился.

– Этот необычный русский и есть человек, который мне нужен, – сообщил Маре капитану. – Его непременно нужно взять живым и, желательно, невредимым.

– Возьмем! – усмехнулся поляк.

– Как вы это сделаете?