Мед багульника
Мед багульника
Глава 1. Девочка с крыльями
Когда-то я считала себя девочкой, у которой растут крылья. В отличие от стройных спинок других детей, на моей возвышался некий холм.
— Мама, что это? — спросила я тысячу лет назад.
— Это как в сказке, — сказала мама, — Бабочка в детстве тоже выглядит, как невзрачная куколка, а потом у нее появляются крылья.
Мама имела в виду душевные качества — красоту и силу — которые можно развить с годами. Но я поняла ее буквально и пришла в восторг.
— И у меня так будет? Я полечу?
Мама закусила губу. Не знаю, как бы я объяснила своей дочери, что у нее от рождения больной позвоночник. У нас с мамой было два варианта: смириться с тем, что дальше будет все хуже, или соглашаться на сложнейшую операцию, во время которой душа моя вполне могла отлететь как бабочка.
Рассказывали — сама я это помню смутно — что, пятилетнюю, меня возили в Москву к профессорам. И операция была не только предложена, но даже назначена ее дата.
Однако накануне того дня, когда меня должны были взять на хирургический стол, девочку из соседней палаты прооперировали неудачно. И сам по себе случай был сложный, и… не знаю, может, звезды так сложились. Все-таки спинной мозг — не аппендицит.
Мама узнала, что соседка моя навсегда останется парализованной. И так перепугалась, что сгребла меня в охапку и унесла из больницы.
— Учись, Майя, жить — какая есть.
Маленькой мне было просто. Сверстники, попялившись денек на мою необычную фигуру, забывали о ней. Тем более, что спина не мешала мне, наравне со всеми прыгать через скакалку, и бросать мяч о стену.
Но подростковый возраст был для меня временем тяжелым. Одноклассники за лето вырастали, осенью приходили неузнаваемыми — высокие, красивые парни и девушки. А я оставалась таким же воробьем — заморышем.
Мама не оставляла все же надежд хоть немного поправить дело. У кого мы только ни побывали: у хирургов и ортопедов, мануалов и колдунов. Кто-то честно говорил: «Я тут бессилен», другие светила называли такие суммы, что мама закусывала губу. В доме нашем было пусто: мама продала все, кроме насущного; семья жила в долгах, как в шелках. Но лучше мне не становилось.
Потом на меня надели корсет из металлических прутьев. Грубый, его нельзя было скрыть под одеждой, что добавляло косых взглядов. И не согнешься, не повернешься в нем толком. А я была ребенком, и жить для меня значило — двигаться. Каким-то чудом, я научилась в корсете бегать, играть в бадминтон, лазить по деревьям, проползать под забором. В награду я получала синяки, но это казалось такой мелочью…
Несколько раз, с огромным трудом, мама доставала путевки в санатории.
— С тобой там будут заниматься именно той физкультурой, которая тебе нужна.
Меня возили в Евпаторию, в Пятигорск… Нерадостными были месяцы, проведенные в здравницах. Начинался отдых с осмотра санаторного врача, и его неизменных слов:
— Нет, тут мы не поможем… Только операция, если кто-то возьмется…
В ответ — мамины слезы, и просьбы «хоть чуть-чуть подлечить девочку»… Я плелась в очередную казенную палату. Равнодушная ласка медперсонала, физкультурные залы, пропахшие потом — и мое отражение в зеркале — которое к концу лечения ни на йоту не становилось лучше…
А потом известный профессор сказал, что позвоночник у меня больной, потому что так судил Бог. Видимо случай мой показался профессору настолько безнадежным, что он решил свалить все на высшие силы.
Профессор объяснил, что я никогда не смогу выносить ребенка. А если и рожу — то после родов стану инвалидом.
— Майечке лучше не выходить замуж, — сказал он, с грустью глядя на меня.
С тех пор мысль, что замужество — нечто для меня смертельно опасное — не покидала меня.
Но тот же профессор не взял с нас денег и сказал маме: «Не мучайте себя и ребенка. Не смотря на болезнь — у вас прекрасная девочка, у нее все будет хорошо».
Глава 2. Козлы бывают разные
Я стала брать пример с героев, которые преодолевали то, что другим было не под силу, чьи судьбы потом становились легендой.
Нашим соседом по лестничной клетке был старик, прошедший Соловецкий лагерь. Добрейший Александр Леонтьевич, отбывал срок на Соловках как вридло — временно исполняющий должность лошади. Вместе с другими зэками его запрягали в телеги, сани, заставляли перетаскивать то, что и лошадям было не под силу.
Александр Леонтьевич говорил, что его спас Беломоро-балтийский канал, на который его перевели уже инженером. Канал, так страшно описанный Солженицыным, недавнему вридле показался местом обетованным, где есть шанс выжить.
Я называла Александра Леонидовича Ван Даммом среди стариков. В восемьдесят с лишним лет он водил мотоцикл, убирал снег у подъезда. Он никого не корил за загубленную огромную часть жизни, и радовался тому, что вышел на свободу, что еще немало дней ему отпущено свыше.
…Погиб он совершенно нелепо — в большой аварии: столкнулись автобус, несколько легковых машин… Он на мотоцикле вклинился между «жигуленком» и «Икарусом»…
Если тишайший и добрейший человек вынес столько, и сохранил в душе улыбку, то почему я ропщу?
Я не стала учиться вышивать крестиком. Это не расхожая фраза — многие инвалиды в нашем городе так зарабатывали — вышивали картины, расписывали деревянные яйца, вязали на заказ крючком и спицами.
Я же полюбила тир в городском парке, и вскоре стреляла уже почти без промаха. Плавала тоже хорошо, только отходила от пляжа подальше, в укромное место, и там уже раздевалась и заходила в воду, чтобы не шокировать публику.
В первое время такое самовольство тревожило ребят со спасательной станции. Потом они ко мне привыкли, и лишь просили:
— Ты держись где-нибудь возле буйков. А то эти сумасшедшие на гидроциклах, гоняют прямо по головам…
И Волга принимала мое некондиционное тело так же ласково, как и точеные фигурки юных купальщиц.
Ребята-спасатели благоволили ко мне. Пару раз, выходя на берег, я подхватывала какого-нибудь зазевавшегося малыша. Вернее, зазевывались его родители — пили пиво, и не замечали, как их чадо подбежало к кромке воды. А из-за приливов-отливов ГЭС — на песок то и дело набегали и откатывались длинные волны. Много ли надо малышу двух лет от роду? Волна подхватит, понесет с собой… Для двухгодовалой мелюзги — хватит вполне.
А еще спасатели просили меня иногда, если им было совсем уж некогда — «снять козлов с козла». Прямо над пляжем, на скале стояла фигура козла из белого мрамора. Однажды ночью ее затащили туда энтузиасты. Когда-то на здешних скалах был высечен профиль вождя всех времен и народов. После памятного двадцатого съезда его стесали, а несколькими десятилетиями спустя его место занял козел.
Животное это служило неодолимой приманкой для желающих сфотографироваться «с красивым видом за спиной». Обнять козла и встать так, чтобы сзади была панорама…
И отдыхающие лезли по уступам, хотя частенько были нетрезвые. Некоторые, забравшись наверх, еще поддавали дополнительно. После этого они совсем теряли ориентиры, и уже не знали, как спускаться. А спускаться всегда труднее.
Если же козлы оступятся, то вызволять их — или их тела — будут две группы спасателей: одна со стороны Волги подъедет на катере, другая заберется наверх, захватив веревки, чтобы спускать пострадавших. И так, совместными усилиями, препроводят бедолаг в больницу — или в морг. И такое бывало.
Я же знала здесь каждый камень — на ощупь, и с закрытыми глазами могла отыскать ветку, за которую нужно схватиться. В сто первый раз забиралась к козлу двурогому, и показывала козлам двуногим, какой тропою идти. А внизу ребята говорили им пару ласковых.
Да, я могла многое. Но чего мне стоило этому многому научиться — некому было мне рассказать.
Даже профессию я выбирала, имея перед собой героические примеры Великой Отечественной. Наверное, во всех нас живет «память войны», даже в тех, кто родился после Победы. Услышав гул в небе, я неизменно вскидываю голову, чтобы тревожными глазами найти самолет…
Прабабушка моя, в оккупированном украинском городке, во время бомбежек надеялась лишь на спасение свыше. Над той высотою, где пролетали самолеты, сея смерть — была еще иная высота. И, в конечном счете, все зависело — от нее.
Прабабушка ставила детей на колени. Бомбоубежища все равно не было в маленьком городке. Куда бежать? Глиняные стены хаты, соломенная крыша, и приближающиеся бомбардировщики.
— Молитесь! Детская молитва к богу доходчива…
Все воет, трясется и грохочет.
— Молитесь!
Потом пришли немцы, а когда они два года спустя, отступали — только язык нашу семью и спас. В дом вошел офицер, и инстинктивно прабабушка почувствовала беду. Она заговорила с офицером по-немецки, указала на внуков — девочке тогда было около шести лет, а мальчику — и того меньше. Наверное, господин офицер тоже имеет детей и скучает по ним?
В конце концов, офицер сел, и достал фотографии, и начал рассказывать о своей семье. А, уходя, признался, что был дан приказ — заглядывать в дома, и если там есть люди — бросать в окно гранату.
Пример прабабушки, благодаря которой — родные мои выжили, воодушевил меня. В классе я шла по немецкому лучшей, а, окончив школу, поступила в пединститут на факультет иностранных языков. В специальности этой спина моя — не была помехой.
Глава 3. Наташка
Я сижу у компьютера, наедине с Интернетом, то есть со всем миром. Подруга Наташка говорит: «Будь во времена моей молодости Интернет, никто бы меня замужем не увидел никогда». Но возможности сгрести друзей — и весь мир — в один экран, тогда не имелось. И Наташа пошла в тот же пединститут, что и я, только на географический факультет. «Микроб странствий» жил в ней всегда.
Правда, позже она не раз говорила:
— Ох, и дуры мы с тобой…
Наташка имела в виду низкие зарплаты и тяжелую работу педагогов. Но, спустя недолгое время, судьба дала ей все разом: сначала мужа, потом путешествия, а в школе Наташа преподавала лишь потому, что скучно ей было сидеть дома.
Да и с кем там можно поделиться впечатлениями от увиденного? А дети, как известно, самые благодарные слушатели. Наташа не любила вызывать зависти, и в учительской о поездках своих почти не говорила. Но в классах…
На других уроках ребята привыкли читать, а потом пересказывать текст «от сих до сих». А Наташка рассказывала ученикам о Чили, о высокогорном поле гейзеров Эль-Татио, которое напоминает поверхность гигантской дымящейся ванны, окруженной конусами вулканов. И об Австралии… Как шла она по обычной городской улице, и вдруг над головой пролетела многометровая стая попугаев.
— И так они кричали, что казалось — ругаются самыми последними словами…
Класс хохотал, а учителя, до которых кое-какие подробности Наташкиных вояжей все-таки доходили — завидовали:
— Весь мир объездила… Хорошо, когда муж бандит.
Как и для многих в нашей стране, для них «бандит» и «бизнесмен» — было одно и то же. Они считали, что честно заработать деньги нельзя.
— Ну, ты мне скажи, беспристрастно, со стороны… Чем Васька мой так уж плох? За что они на него вызверились? — спрашивала меня Наташа.
… Я знала всю эту историю, она проходила у меня на глазах.
В конце 90-х подруге пришлось уйти из школы. Зарплаты тогда выплачивали с задержкой в несколько месяцев, а Наташка жила одна, и ей просто нечего стало есть.
И тогда она последовала старому зэковскому принципу — «быть поближе к еде». Увидела объявление, что в кафе требуется администратор, и пошла. Сколько бы ни платили, а все одно — накормят.
Когда-то мы с ней проходили практику в пионерлагере. Записались на август, на последнюю непопулярную смену, чтобы быть вместе, стать вожатыми в одном отряде. А когда приехали в «Чайку», оказалось, что начальник лагеря перестраховался и привез студентов с запасом. И отряда нам не хватило.
Мы сидели на рюкзаках почти в отчаянье. Так далеко добирались! А теперь и практику не зачтут.
Вечерело. Наши однокурсники были уже при деле, и бодро муштровали своих подопечных, а нам не было место. Даже где можно переночевать — не указали. Потом начальник подошел и предложил компромисс:
— Девчонки, у меня в столовой убираться некому. Грязную посуду собирать, полы мыть… не возьметесь, а? А мы вам характеристики для института напишем самые лучшие. Что вы тут были, как два Макаренки женского роду…
Позже я много раз убеждалась — нельзя идти наперекор судьбе. Она косвенно подсказывает, направляет… не прислушаешься — себе дороже будет.
Мы послушались — и ни разу не пожалели. Август прошел славно. Лагерь наш стоял в сосновом бору. Летом нет веселее места, чем такой бор. Шершавая теплая кора сосен, запах разогретой на солнце хвои, стволы, уходящие в небо, как мачты. Земля устлана толстым ковром хвои, и то и дело не удерживаются ребята — начинают перебрасываться шишками.
А минуешь бор, сбежишь по тропинке — и речка… По сравнению с Волгой, что осталась дома — не река, а так, ручеек. Но все же и омуты тут водятся, и особенно соблазнительны над темной водой листья кувшинок.
Но, слава Богу, нам не нужно было, дрожа, пересчитывать воспитанников, боясь, что кто-то из них утонет. И развлекать ребят до седьмого пота не пришлось. Дело наше было простое, служивое. Трижды в день мы собирали со столов грязные тарелки, потом мыли два больших столовских зала, и получали свободу…
А главное, мы были тут — сыты. Год перед тем жили на стипендию: суп из пакета, резаный лук, скупо политый майонезом. Купить нечего — в магазинах пустые полки. А здесь четыре раза в день мы наедались до отвала.
Через несколько лет Наташка так оголодала, питаясь на свою копеечную, от случая к случаю выплачиваемую зарплату, что вспомнила эту практику. И пошла в кафе — на мысленный образ дымящейся тарелки — как на свет маяка.
Потом она рассказывала, как сидела, разглаживала на коленях юбку, которой уж Бог знает, сколько исполнилось лет. А хозяин — такой молодой, лощеный: «Он был такой гладкий, Майя, что, кажется, ему никогда не нужно было бриться… А если продать один его галстук, мне бы хватило денег на целый год…»
— Почему вы хотите работать у нас? — спросил он.
А что мне сказать? Что мы с тобой всегда любили это кафе? Что когда намерзнемся, нашляемся по улицам, идем сюда греться и играть в роскошь? Помнишь, как мы леди изображали? Кофе заказывали, пирожные на каждом столе стояли в вазочке. И мы так небрежно стягивали перчатки, а пальцы были красные от мороза, бесчувственные…
А его звали Вася. Я думала, детей сейчас так никто не называет. Как кота. Скажешь «Вася» — уже смешно. А он — Вася. И он смотрел на меня натурально, как кот на сметану. То так голову наклонит, то этак…
Ну что ты, какая я красавица… Знаешь, как я тогда жалела, что надела кофточку с большим вырезом… Какую? Ну, белую, французскую, Нинка дала. И он все голову наклонял и смотрел мне за пазуху, как будто у меня там если не сметана, то мышь затаилась.
— А вы в курсе, чем занимается администратор?
— Ну, руководит… все тут организует…, - ступила я на хрупкий лед.
Он улыбнулся. А я даже по телевизору в ту пору не видела ничего про администраторов. Я вообще не представляю себе эти современные должности, ради интереса полмесяца училась выговаривать «мерчендайзер» и «супервайзер». Что я… Их компьютер до сих пор не распознает, «ворд» красным подчеркивает. Но у Васи был такой взгляд, что скажи я ему, будто администратор должен по ветвям скакать и жрать бананы — он бы меня все равно взял.
. — Хорошо, попробуем. На курсы пойдете…
Скоро, Майя, я пирожных не могла уже ни видеть, ни нюхать. Это в первое время через каждые два часа устраиваешь себе перекус: кофе с эклером или наполеоном. А потом… У нас была кондитер Лидия Львовна — большая и какая-то по-матерински сердитая. Распекала нас так беззлобно, уютно… Она была профи, мы по сравнению с нею часто ошибались. Поругает, а потом зовет:
— Идите, я пирог испекла… Попробуйте, пока горячий…
И так вкусно, аж не могу… Это потом уже я — как другие официантки, Рита и Нелли, приносила с собой жареную картошку в банке, соленый огурец. Ведь если сплошной сахар — это тошно. Через некоторое время уже никто из нас не мог сладкое есть.
А Вася пригласил меня в театр. Он, видимо, не знал, куда меня позвать. Я казалась ему очень «культурной». Он привез меня на балет «Ромео и Джульетта».
Я знала, что наш оперный — это ни разу не Большой театр. Но все-таки такого не ожидала. Ромео был в драных колготках. Мы сидели в первом ряду, и я видела эту большую дырку с внутренней стороны его левого бедра. На черном хорошо видно. А у Джульетты были грязные тапки. Ну, хорошо, пуанты. А потом Ромео взял и опустил ее вдоль своего тела, головой вниз. И я услышала, как ее затылок ощутимо стукнулся о пол.
Мне стало нехорошо, я прижала руку ко рту, вскочила и пошла из зала.
Тогда Вася решил действовать проверенными методами: завез меня в ювелирный магазин и купил… Майя, какое это было кольцо!.. До сих пор не знаю, что за камень. Он такой голубой, почти синий, а внутри красные всполохи, как северное сияние.
Вася спросил: