Составление полного собрания сочинений В.И. Ленина и других сборников и справочников, позволяющих составить комплексное представление о жизни и деятельности вождя мировой революции, было бы невозможно, если бы в 1927 г. XV съезд ВКП(б) не поставил специальной задачей создание «единого партийного архива» — современного РГАСПИ.
Д.И. Курский констатировал в отчёте Центральной ревизионной комиссии по итогам обследования хранения документов в 119 организациях ВКП(б): «Ценнейшие партийные документы хранятся в общих пачках делопроизводства, в никчемных делах, которые находятся в канцеляриях наших губкомов, и т.п.»[224]. Создание «единого партийного архива» позволило бы, по мнению ЦРК, «подойти к научной разработке истории нашей партии, разработать эти материалы»[225]. «Ревизионная комиссия считает, что наш Истпарт, который является [соста]вной частью аппарата ЦК, должен себе поставить задачу — если не издание научной истории нашей партии в ближайшие годы, то немедленное собирание и издание материалов по истории нашей партии, — поделился с товарищами по партии в отчёте Курский. — Осуществление этой работы позволит нам надеяться, что ряд исследователей, имеющихся в недрах нашей партии, использует эти материалы и действительно приступит к созданию научной истории нашей партии»[226].
Центральная ревизионная комиссия предложила Институту истории партии при ЦК ВКП(б): «1) учитывая наличие целого ряда организаций, работающих наряду с Истпартом в области собирания, хранения и изучения материалов по истории партии и революционного движения в России, а также в деле изданий по истории партии, революционного движения в России и Октябрьской революции, — принять меры к устранению этого параллелизма, обеспечив регулирование и контроль издательской деятельности в указанной области; 2) партийно-исторические документы, хранящиеся в разных местах, объединить в архиве и библиотеке Истпарта ЦК и обеспечить проведение в жизнь плана об едином партийном архиве; 3) учитывая недостаток печатных материалов для научно-исследовательских работ по истории партии, несмотря на наличие громадных и ценных партийных архивов, приступить в срочном порядке к изданию «Архива партии» («Материалы к истории партии»), создав постоянный кадр научных работников для этой научно-исследовательской работы»[227].
Кроме того, ЦРК выдвинула четыре предложения «по Институту Ленина»[228]: «1) оформить юридическое положение Института Ленина и его отделов, устранив наблюдающийся параллелизм в работе Института Ленина с некоторыми другими подобного типа учреждениями (Истпарт ЦК ВКП(б), Коммунистическая] академия, Институт Маркса и Энгельса, Центроархив); 2) реорганизовать руководящие Институтом органы, поставив при этом задачу: сокращение их числа и создание органа, действительно повседневно руководящего всей жизнью и работами Института, в котором должно быть проведено как в интересах руководства, так и в интересах редакции отделение административно-организационных функций от редакционных; 3) составить на основе решений XIII партсъезда перспективный план работы, твёрдо обеспечивающий в наиболее краткий срок: а) бесперебойность 2-го издания сочинений Ленина; б) подготовку научной биографии Ленина; в) безотлагательную практическую постановку работы по подготовке прокламированного Институтом в начале 1926 г. специальной брошюрой «Академического издания сочинений Ленина»; г) переход Института на положение партийно-научно-исследовательского учреждения, организационно объединяющего лиц, работающих в области лениноведения; д) постановку научно-исследовательской и издательской работы в направлении активной защиты идей ортодоксального ленинизма от всякого рода извращений и искажений; 4) пересмотреть штаты Института в сторону повышения квалификации той части ответственного состава работников, которые имеют непосредственное отношение к подготовке материалов к изданиям Института. Взять решительный курс на замену беспартийных элементов партийными, в особенности в аппарате библиотеки и архива Института»[229]. Неизвестно, насколько позитивно отразились на деятельности Института Ленина кадровые перемены, однако факт остаётся фактом: перефразируя высказывание вождя мировой революции о военкоме, без Института Ленина и Центрального партийного архива мы не имели бы истории партии.
Многочисленные документы высших руководителей большевистской партии — В.И. Ленина, Я.М. Свердлова, Л.Д. Троцкого, И.В. Сталина, Г.Е. Зиновьева, Л.Б. Каменева и др., как опубликованные в собраниях сочинений и документальных сборниках, так и хранящиеся в федеральных архивах и прежде всего в РГАСПИ, дают представление об эволюции взглядов вождей на проблемы мировой революции, о планах этих руководителей в области организации партийного и государственного аппарата, об основных направлениях их деятельности и конкретном вкладе в удержание большевиками политической власти, о нюансах взаимоотношений представителей т.н. «ленинской гвардии», конкретных направлениях многогранной партийной и государственной деятельности членов большевистского ЦК и ленинских наркомов.
Особое значение имеют 8 блокнотов Я.М. Свердлова, содержащих свыше 700 документов по самым различным партийным и государственным вопросам. Судьба этого документального комплекса достойна пера романиста. В 1924 г., когда Историко-партийный отдел при ЦК РКП(б) приступил к подготовке сборника документов памяти Я.М. Свердлова, его вдова К.Т. Новгородцева предоставила блокноты, как указано в сборнике избранных сочинений Я.М. Свердлова, «одному их членов редакционной комиссии сборника» (судя по формулировке, впоследствии репрессированному), а в январе 1925 г. передала блокноты вместе с рукописями работ и статей Я.М. Свердлова Институту истории партии. Позже этот уникальный комплекс оказался в личном архиве недоброжелателя К.Т. Новгородцевой и Е.Д. Стасовой в годы Гражданской войны — В.Д. Бонч-Бруевича, который в 1941 г. сдал его на хранение в Государственный литературный архив СССР. В литературном архиве блокноты в буквальном смысле слова лежали «мёртвым грузом». В 1951 г. они были переданы Центральному государственному архиву Октябрьской революции и социалистического строительства, а в 1956 г., вместе с большой группой других документов Я.М. Свердлова — Центральному партийному архиву[230], где и находятся поныне. Блокноты, к сожалению, находятся в катастрофическом состоянии. Неоднократные попытки реставрации, предпринимаемые сотрудниками РГАСПИ, позволяют лишь ненадолго продлить их жизнь. Эти бесценные документы, на наш взгляд, нуждаются в скорейшем опубликовании: в избранных сочинениях Свердлова приведены только 35 из них[231].
В связи со сложностью идеологической обстановки отдельные документы Я.М. Свердлова, опубликованные в собрании его сочинений, переданы в искажённом виде, а именно — его записки и телеграммы Л.Д. Троцкому. Помимо того, что по традиции советской археографии фамилии наиболее одиозных для советской власти большевистских лидеров повсеместно заменялась названием должности, составители убрали как обращения, так и части подписей[232]. Соответственно, при использовании писем и телеграмм Я.М. Свердлова желательна их дополнительная сверка.
Уникальным источником является запись Я.М. Свердлова в его памятной книжке, содержащая сведения о двух заседаниях Бюро ЦК РКП(б) и позволяющая проанализировать механизм осуществления государственной власти после ранения В.И. Ленина. Источниковедческий анализ этого документа, расшифровка которого была проведена нами по итогам выявления и изучения другого уникального документа из личного фонда Г.Е. Зиновьева, о подготовке и проведении заседания ВЦИКа 2 сентября, а также о переговорах в высшем большевистском руководстве, проходивших в конце августа — начале сентября 1918 г., составил главу 4 раздела II настоящего исследования.
Материалы советской[233] периодической печати — важный источник по истории большевистской партии и её руководящего ядра. Основными источниками этой группы являются, естественно, материалы Центрального органа, и прежде всего «Искры» (до выхода из состава её редакции В.И. Ленина), которая, как уже говорилось, некоторое время стояла выше Центрального комитета, и первой легальной газеты большевиков — «Новой жизни». В годы Гражданской войны — газеты «Правда», а также аппаратного издания ЦК в более поздний период — «Известий ЦК РКП(б)». По справедливому замечанию В.Д. Бонч-Бруевича, «в революционные эпохи значимость печатного слова особенно велика»[234]. На страницах обоих изданий оперативно публиковались сообщения об основных событиях политической (и в т.ч. внутрипартийной) жизни, среди которых — стенограммы большевистских форумов. Печатались дискуссионные материалы, официальные обращения ЦК РКП(б) — ВКП(б) к иностранным коммунистическим партиям, коммунистам всего мира и членам собственной партии, циркуляры и другие директивные документы, которые готовил Секретариат ЦК РСДРП(б) — РКП(б) — ВКП(б). Периодические издания, выпускаемые местными партийными организациями, помимо информации о текущей партийной жизни содержат сведения и о деятельности местных государственных органов. Как констатировал на Одиннадцатом съезде РКП(б) 1922 г. заместитель заведующего Агитационно-пропагандистским отделом и заведующий Отделом печати ЦК РКП(б) Я.А. Яковлев, «на местах пресса у нас партийно-советская […] исключительно партийных и исключительно советских органов мало»[235].
Специфическим источником следует признать выходившие в эмиграции работы идейных противников большевизма. Как правило, эти «вражьи голоса» — используем более поздний термин — содержали резко-негативную оценку происходящего в Советской России и СССР, однако в источниковедческом плане они прекрасно корректируют наполненные преувеличенным оптимизмом сообщения большевистской прессы и даже предназначенные для внутреннего использования тезисы, которые готовили для большевистской верхушки и которые на этапе завершения Гражданской войны третировали самого вождя мирового пролетариата В.И. Ленина[236]. Эмигрантские труды интересны не только и не столько сами по себе. Основной интерес вызывают комментарии к ним представителей руководящего большевистского ядра. Красные вожди-«литераторы»: В.И. Ленин, Г.Е. Зиновьев и другие — с особым пристрастием читали Ф. Дана, П.Н. Милюкова, Н.В. Устрялова и прочих врагов советской власти, если говорить о конкретных деятелях, и тщательнейшим образом штудировали берлинские газеты «Социалистический вестник» и «Руль»[237]. Не оставаясь в долгу, в ответ на печатные нападки большевистские вожди неизменно критиковали и обильно поливали грязью заграничных оппонентов, но при этом зачастую даже использовали критику для достижения конкретных тактических задач. К примеру, В.И. Ленин, искренне считавший самообольщение основным источником советского бюрократизма[238], пометил в плане к Политическому отчёту ЦК на XI съезде РКП(б): «Устрялов из Смены Вех как прекрасное противоядие против «сладенького комвранья»»[239]. Как это ни парадоксально, именно разгромленные и уехавшие в эмиграцию враги советской власти играли ту роль, которую, по более чем сомнительному тезису Л.Д. Троцкого, исполняла большевистская молодёжь — «барометра партии».
Воспоминания, и прежде всего советских партийных, государственных и военных деятелей, содержат ценнейшую информацию, которую подчас невозможно извлечь из официального делопроизводства, и позволяют восстановить атмосферу описываемых событий. Однако, воспоминания как источник крайне субъективны. Мемуарные источники делятся на две большие группы: воспоминания советских партийных, государственных и военных деятелей, и воспоминания партийцев-эмигрантов и невозвращенцев. Большинство советских воспоминаний о событиях Гражданской войны и нэпа вышло в сталинский период, поэтому приведённые в них сведения нуждаются в особенно тщательной проверке. Не стоит забывать о том, что в советский период мемуары являлись некоей партийной публицистикой, «инструментом идейно-политической работы»[240] (определение виртуозного источниковеда Л.А. Молчанова), проводившейся идеологическими органами большевистской партии. Весьма показательно вводное положение к отзыву старого большевика П.Н. Караваева на рукопись воспоминаний К.Т. Новгородцевой о Я.М. Свердлове (не позднее 23 мая 1948 г.): «При оценке работы […] следует, по моему мнению, исходить из следующих положений: отсутствие глубоко и живо разработанных, написанных на достаточно высоком идейно-политическом уро[в]не, биографий таких выдающихся деятелей большевистской партии, как Я.М. Свердлов, М.В. Фрунзе и других близких соратников В.И. Ленина и И.В. Сталина (что характерно, если Фрунзе с большой натяжкой можно признать сталинским соратником, то уж Свердлова — никак нельзя. — С.В.), является крупным пробелом в нашей историко-партийной литературе. Такие биографии должны быть живой, содержательной иллюстрацией к истории нашей партии, [введе]нием к изучению этой истории. Они должны показывать, как выковывались, вырастали руководящие кадры партии Ленина — Сталина, как они под водительством В.И. Ленина и И.В. Сталина создавали и строили партию нового типа […]. Биографии должны учить и воспитывать партийных и беспартийных большевиков (сталинское определение. — С.В.) по-ленински, по-сталински бороться за победу коммунизма»[241].
Опубликованные в СССР воспоминания вдовы Свердлова, технического секретаря ЦК РКП(б) в 1917–1919 гг. К.Т. Новгородцевой, Управляющего делами Совета народных комиссаров В.Д. Бонч-Бруевича[242], коменданта Кремля П.Д. Малькова[243], секретаря и кандидата в члены/члена большевистского ЦК Е.Д. Стасовой[244], неопубликованные воспоминания Главнокомандующего всеми вооружёнными силами Республики И.И. Вацетиса и др. содержат массу ценного материала о реальных взаимоотношениях большевистских вождей. В частности, конфликт В.И. Ленина, Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого 1918 — начала 1919 г., ставший следствием различных взглядов на методы приближения мировой революции и широко известный узкому кругу советских партийных и государственных деятелей, был неоднократно упомянут мемуаристами в зашифрованном виде и, как представляется, преследовал целью банальное снятие посттравматического синдрома. Выделим особо воспоминания И.И. Вацетиса (опубликованы частично) и К.Т. Новгородцевой (опубликованы неоднократно), поскольку они привлекались для изучения истории руководящего большевистского ядра в годы Гражданской войны крайне редко.
Вышедшие ещё в сталинский период и переизданные в годы хрущёвской оттепели воспоминания К.Т. Новгородцевой[245] повествуют о жизни и деятельности второго главы Советского государства Я.М. Свердлова, об организационной и кадровой эволюции возглавляемого им Секретариата ЦК РСДРП(б) — РКП(б) в 1917–1919 гг., об основных направлениях многогранной деятельности центрального партийного аппарата в этот период. Новгородцева писала свои воспоминания не только как непосредственный участник событий, но и как историк: она скрупулёзно проработала имевшийся массив мемуарных свидетельств о жизни мужа, а также подлинные материалы Секретариата ЦК. В целом ряде случаев интерпретация документов даётся заведомо неверно, однако точность цитат подтверждается обращением к подлинникам, хранящимся в фондах Центрального партийного архива (РГАСПИ, в основном ф. 17 и 86). С точки зрения работы с партийными документами у Новгородцевой, в отличие от современных исследователей, было больше навыков, тем более что она сама принимала активное участие в создании части из них.
Как отметил в отзыве на первый вариант рукописи старый большевик, свердловский соратник по Костромской организации РСДРП П.Н. Караваев, «положительными сторонами рукописи следует признать использование источников, мало известных широкому кругу читателей, тщательное их изучение; благодаря этому и близкому непосредственному знакомству автора с жизнью и работой Якова Михайловича в [труде] излагаются детально и глубоко эпизоды, имеющие большое воспитательное значение, приводится много неизвестных ранее ярких фактов о деятельности т. Свердлова в царском подполье, тюрьмах и ссылках. В результате получается выпукло, живо, местами увлекательно обрисованный образ пламенного борца за пролетарскую революцию; хорошо показано, как из молодого пролетарского революционера, руководителя местных партийных организаций, вырастал один из крупнейших руководителей партии, государственный деятель и несравненный организатор»[246]. Однако в рукописи было много недоговорок, на которые указал автор отзыва, отметивший «главнейший» недостаток рукописи — «неровность работы. В первой части (примерно до 1917 г.) образ Я.М. [Свердлова] выписан ярко, живо; основные положения хорошо обоснованы фактами, материалами; изложение связано внутренним содержанием, идёт последовательно. Вторая часть значительно слабее в этом отношении. Живой образ, данный в первой части, как бы бледнеет, изложение местами ведётся схематично, слишком часто живое содержание биографии заменяется цитатами. Между тем именно этот, последний, период деятельности Я.М. [Свердлова] — период подготовки и проведения Октябрьской революции, установления и строительства советской власти, защиты социалистического государства от интервентов и внутренней контрреволюции — имеет особое значение. В этот период Я.М. [Свердлов] окончательно складывается как крупнейший «государственный деятель ленинско-сталинского типа», как говорит т. Свердлова»[247]. Не стоит сомневаться в том, что у К.Т. Новгородцевой было достаточно послеоктябрьских документов покойного супруга для написания полноценного монографического исследования. Однако она явно не собиралась щедро делиться информацией с читателями, поскольку из источников совершенно очевидно следовало, что крупнейшим государственным деятелем Я.М. Свердлов, несомненно, являлся, однако тип этого деятеля был никак не «ленинско-сталинский». Не случайно, по мнению П.Н. Караваева, «особенно […] схематизм изложения» был характерен для описания «самых последних месяцев работы Я.М. [Свердлова]»[248], следовало «привести содержание» отправленных, по свидетельству К.Т. Новгородцевой, «за десять дней до своей смерти по крупным городам»[249] телеграмм, показать «их значение, подробно осветить, с кем именно встречался Я.М. [Свердлов] в эти последние дни, какие вопросы решались при этих встречах»[250]. Отмеченное автором рецензии умолчание в действительности очень красноречиво, поскольку как Л.Д. Троцкий сознательно позабыл написать в воспоминаниях об обстоятельствах создания Реввоенсовета Республики, так К.Т. Новгородцева целенаправленно опустила подробности партийной и государственной деятельности супруга в последние месяцы и особенно дни его недолгой, но необыкновенно яркой и насыщенной жизни.
Воспоминания В.Д. Бонч-Бруевича хороши главным образом с литературной точки зрения. Символично, что этого старого большевика и знают до сих пор только потому, что он стал основным создателем Государственного литературного музея, одним из отцов-основателей Российского государственного архива литературы и искусства. Отнюдь не зря, если верить ленинскому управделами, сам Г.В. Плеханов говорил В.И. Ленину, что В.Д. Бонч-Бруевич обладал «очень хорошим знанием языка»[251].
В.Д. Бонч-Бруевич относился к тому типу «революционеров», которые очень быстро почувствовали себя новой аристократией и усвоили замашки, достойные царской камарильи. Так, В.Д. Бонч-Бруевич, оппонируя бывшему товарищу прокурора республики Н.С. Каринскому, заявил, что последний «даже был принят (великая честь! — С.В.) мною в Кремле»[252]. Очень мило, что в мемуарах демократичный «Бонч» не забыл упомянуть «няню […] дочери Ульяну Александровну Воробьеву, простую вологодскую крестьянку»[253]. Несмотря на то, что в политики В.Д. Бонч-Бруевич никогда не рвался и всю жизнь просидел в ленинских канцеляристах, в годы Гражданской войны он, тем не менее, осуществлял важные функции по организации правительственного аппарата и информированию вождя о происходящем в большевистской партии и Советском государстве во время его болезней. Будто бы даже В.И. Ленин сказал В.Д. Бонч-Бруевичу: «необходимо создать мощный аппарат Управления делами Совета народных комиссаров, т.к., несомненно, и в первые дни, пожалуй, и долгое время в наше Управление со всех сторон будут стекаться всевозможные дела. Берите всё это в свои руки, имейте со мной непосредственное постоянное общение, т.к. многое, очевидно, придётся разрешать немедленно, даже без доклада Совету народных комиссаров или сношения с отдельными комиссариатами»[254]. Причём вождь просил своего главканцеляриста «обращаться к нему только в самых важнейших случаях»[255], хотя, естественно, важнейшие бумаги и распоряжения неизменно направлялись В.И. Ленину на визу или прямое утверждение. В.Д. Бонч-Бруевич настоял на том, чтобы был заведён его ежедневный доклад обо всём сделанном Управлением делами Совнаркома. Вверенный В.Д. Бонч-Бруевичу вспомогательный аппарат «все более укреплялся, хотя число работающих в нём было очень невелико»[256], поэтому при всех своих многочисленных «достоинствах» воспоминания В.Д. Бонч-Бруевича — источник крайне важный, поскольку их автор был человеком исключительно информированным.
На литературной и архивной деятельности сосредоточились представители старших возрастных групп революционеров (к примеру, М.С. Ольминский, Д.Б. Рязанов; позднее, в 1924 г., постарев и потеряв многолетнего патрона, — В.Д. Бонч-Бруевич). В частности, М.С. Ольминский, который к тому времени стал в партии пророком Мафусаилом, писал своему брату Николаю: «По-видимому, мне поручат большую работу по собиранию, обработке и изданию исторических материалов (по истории революционного движения, между прочим — разработку архива Департамента полиции). Это меня очень заинтересовало, и, если дадут, то я охотно примусь за работу»[257] (9 августа 1920 г.); «Нам, старикам, действительно не по силам участвовать в строительстве нового, а больше подходят такие дела, как архивное, библиотечное и т.п.»[258] (22 декабря 1920 г.). У В.Д. Бонч-Бруевича с литературной и архивной деятельностью всё сложилось наилучшим образом. Воспоминания о В.И. Ленине в годы Гражданской войны сохранились прекрасно и во многих вариантах — на любой вкус и уровень информированности. Выбрать можно любой, не забыв после употребления принять антидот: заглянуть в архивные документы.
Написанные в первом варианте ещё в 1919 г., во втором — в середине 1920-х — начале 1930-х гг.[259] и опубликованные лишь частично воспоминания И.И. Вацетиса содержат ценные сведения по истории организации подавления левоэсеровского выступления в Москве, создании в условиях ранения В.И. Ленина Реввоенсовета Республики, организации Совета Обороны после выздоровления вождя мировой революции и «заговоре в Полевом штабе» Реввоенсовета Республики, главным арестованным по итогам которого оказался первый советский Главком собственной персоной. Подчеркнём, что в воспоминаниях отличавшегося кристальной честностью латышского полковника, который был, выражаясь языком Екатерины Великой, «очень [толст] и так же тяжел умом, как и телом»[260], содержатся уникальные сведения о расстановке сил в ЦК РКП(б) осенью 1918 года.
Воспоминания партийцев-эмигрантов — Л.Д. Троцкого, Г.А. Соломона[261] и др. — содержат резко-негативные оценки «коллективного руководства» 1920-х гг., сталинской и в ряде случаев ленинской модели партийно-государственного устройства. По сути это воспоминания, постфактум оправдывавшие политические и карьерные неудачи их авторов. С подобными мемуарами следует быть осторожными постольку, поскольку, как отмечается в новейших исследованиях, «тенденциозность и социальная заданность многих мемуаров является одной из важнейших причин создания новых мифов по историко-партийной проблематике, которые […] в современных условиях получают широкое распространение»[262]. Однако и в них содержится много ценной информации.
Подготовленные в эмиграции в конце 1920-х гг. в качестве орудия политической борьбы изощрённо-тенденциозные «воспоминания» Л.Д. Троцкого[263] — источник лукавый и неоднозначный. Основываясь на поздних (и, кстати, безрезультатных, как доказал в фундаментальной монографии о ленинском «Политическом завещании» источниковед В.А. Сахаров[264]) попытках сближения с ним болевшего В.И. Ленина, Л.Д. Троцкий пытался изобразить себя верным сподвижником вождя мирового пролетариата, каковым не был никогда. За редкими исключениями (из серии эпизода с разногласиями в ЦК по вопросу о летней 1920 г. кампании советско-польской войны), в воспоминаниях Л.Д. Троцкого невозможно найти сколь-нибудь объективную информацию ни об эволюции высших большевистских органов, ни о расстановке сил в партии, ни тем более о борьбе за власть в ней. По сути последний аспект сводится к борьбе самого Л.Д. Троцкого с И.В. Сталиным. Мемуарные сведения Л.Д. Троцкого о взаимоотношениях вождей в годы Гражданской войны, внешней и внутренней политике Советской России и даже организации Красной армии нуждаются в тщательнейшей проверке. Следует подчеркнуть, что особую ценность представляет не та информация, которую можно найти в «мемуарах», а та информация, которая в «Моей жизни», небезосновательно названной сталинцем Л.М. Кагановичем брошюрой «гнусной и хвастливой»[265], начисто отсутствует. Симптоматично, что акцентируя внимание читателя на создании советских вооружённых сил в качестве председателя Реввоенсовета Республики, Троцкий никак не раскрывает обстоятельства создания этого самого Совета. Заговор умолчания, как будет показано в настоящей монографии (см. главы 3 и 4 Раздела II), объясняется именно тем, что создание РВСР преследовало прежде всего политические, а не военные цели.
Наименее однозначно оцениваются в историографии воспоминания первого советского невозвращенца Г.А. Соломона (Исецкого) — большевика со сложным характером и непростой судьбой. Первоначально создаётся впечатление, будто правды в источнике практически нет, однако архивные документы и официальные выступления большевистских вождей на партийных форумах во многом подтверждают оценки, данные советским невозвращенцем. В распоряжении исследователей — доказательства тесного сотрудничества Г.А. Соломона с Л.Б. Красиным, авторитета Соломона как ответственного советского работника и наличия партийных лиц, крайне незаинтересованных в его нахождении на руководящей работе. 9 июля 1919 г. Организационное бюро ЦК РКП(б) приняло было решение о переводе Г.А. Соломона в Наркомат торговли и промышленности РСФСР[266] именно по личному обращению Л.Б. Красина: «В ЦК РКП. Прошу об откомандировании товарища Г.А. Соломона на ответственную работу в К[омиссариа]т торговли и промышленности, причём т. Соломон будет одновременно работать также и в К[омиссариа]те путей сообщения. Наркомпуть Красин»[267]. Но уже 16 июля Оргбюро было вынуждено объясняться с Л.Б. Красиным, направившим запрос о причинах невыполнения решения сокращённого состава ЦК об откомандировании Г.А. Соломона: «ввиду отсутствия в Москве тов[арищей], знающих т. Соломона, вопрос о нём остаётся временно открытым. Просить т. Красина дать ЦК все имеющиеся у него сведения о т. Соломоне для передачи их в комиссию, которая сможет дать материал для окончательного решения вопроса о т. Соломоне»[268]. Таким образом, или рекомендации Л.Б. Красина оказалось недостаточно, или у Г.А. Соломона нашлись-таки недоброжелатели, весьма незаинтересованные в его назначении на потенциально хлебную работу в Наркомате торговли и промышленности РСФСР. Из стенограмм заседаний Пленумов Центрального комитета и материалов Центральной контрольной комиссии середины 1920-х гг. следует, что информация о коррупции в наркомате и его подразделениях, содержащаяся в воспоминаниях Г.А. Соломона, стопроцентно соответствует действительности. Л.Б. Красин, вопреки свидетельствам Г.А. Соломона (не даром, судя по истории руководящего ядра «партии нового типа», воистину нет злейших врагов, чем вчерашние друзья), оставался на высоте положения, однако негативная характеристика личных и профессиональных качеств члена коллегии Наркомата рабоче-крестьянской инспекции И.Э. Гуковского, данная Г.А. Соломоном, частично подтверждается источниками: в частности, дело Верховного трибунала ВЦИК в отношении этого большевика было прекращено 19 сентября 1921 г. лишь «в виду смерти т. Гуковского»[269]. Объективность вызывающих отвращение описаний быта жителей 2-го и 3-го домов Советов отчасти подтверждают документы партийных ячеек этих домов, отложившиеся в Центральном архиве общественно-политической истории Москвы, а также фрагмент стенографического отчёта выступления на большевистском форуме Н.И. Бухарина — о ««братве» эпохи военно-коммунистического периода […] со «славными» традициями «шапки набекрень» и «плюй везде, куда хочешь»»[270]. Не лишним будет заметить, что отнюдь не из воздуха были взяты М.А. Булгаковым всем известные образы «Собачьего сердца».
При этом в воспоминаниях Г.А. Соломона содержатся и явные передержки. К примеру, документы ЦАОПИМ свидетельствуют о том, что секретарь партячейки 2-го Дома Советов К. Злинченко, описанный Г. Соломоном в качестве революционного Иудушки, ненавистного принципиальным партийцам, в действительности обладал определённым авторитетом среди товарищей. К. Злинченко был журналистом, инструктором ВСНХ РСФСР[271], большевиком, членский билет № 799 Городского района. Злинченко активно действовал в качестве секретаря партячейки 2-го Дома Советов, однако принимаемые решения в целом не свидетельствуют о такой «подрывной работе», о какой писал в своих воспоминаниях Г.А. Соломон. Более того, когда на заседании партячейки разразился скандал, связанный с отказом одного из коммунистов тушить начавшийся пожар во 2-м Доме Советов, вопрос был передан на объединённое бюро ячеек 2-го Дома ВЦИК, Наркомата иностранных дел и агитпоездов ВЦИК. Собравшись 20 сентября 1920 г. на заседание, бюро «единогласно»[272] избрало своим секретарём Злинченко, что свидетельствует о его авторитете среди достаточно известных советских и партийных работников. Конфликты К. Злинченко и Г. Соломона зафиксированы в документах ЦАОПИМ, причём большинство членов партячейки 2-го Дома Советов явно поддерживало К. Злинченко: 1) из протокола заседания бюро ячейки коммунистов 2-го дома Советов от 11 июля 1920 г.: «4. Слушали: Отношения и письма Гимельфарба к председателю бюро т. Дауге и к т. Злинченко, компрометирующие его как старого революционера и члена РКП, а также объяснения т. Злинченко как по поводу обвинений т. Гимельфарба, так и о том, что ему принадлежала инициатива обращения к ЦК партии, отклоненная по мотивировке т. Николенко, и что новое желание т. Злинченко обратиться с протестом к ЦК было также парализовано советом т. [Н.Л.] Мещерякова не загромождать ЦК такими протестами, т.к. у него слишком мало времени на разбор таких дел. Если же бюро ячейки находит нужным обратиться в ЦК, то это его право в данном случае. Тов. Дауге находит, что обратиться с протестом необходимо, т.к. заявление т. Гимельфарба весьма порочащего свойства. Тов. Злинченко предлагает обсудить этот вопрос в его отсутствие и оставляет заседание. 5. Заслушали резолюцию бюро: «Считая ниже нашего партийного достоинства входить в разбор клеветнических обвинений, поднятых т. Гимельфарбом против т. Злинченко, бюро ячейки 2-го Дома Советов просит ЦК РКП привлечь т. Гимельфарба к неотлагательной ответственности за его недопустимый проступок». Тов. Злинченко выражает своё согласие с этой принятой в его отсутствие резолюцией. Постановили: Немедленно направить [материал] в ЦК РКП со всеми документами и ходатайством рассмотреть дело в спешном порядке»[273]. Из протокола соединённого заседания бюро и юридической комиссии 2-го Дома Советов (Гимельфарб отсутствовал!): «Протест т. Гимельфарба против постановления президиумов бюро и юридической комиссии по делу Фраерман-Гимельфарб, касающе[го]ся и т. Злинченко, на политическую репутацию которого т. Гимельфарб набрасывает тень. Тов. Соломон предлагает избрать особую комиссию. Тов. Злинченко предлагает разобрать дело в настоящем соединённом заседании бюро и комиссии. Вопрос ставится на голосование. За предложение т. Соломона — 2 голоса. За предложение т. Злинченко — 6. 2. Слушали: Предложение т. Файнштейна обратиться в ЦК партии с предложением рассмотреть заявление т. Гимельфарба в той части, в которой оно касается доброго имени т. Злинченко. Тов. Багиров поддерживает это предложение, т.к. это необходимо для реабилитации т. Злинченко. Тов. Злинченко заявляет, что он ни в какой реабилитации не нуждается, что же касается обращения в ЦК, то он считает необходимым довести до сведения ЦК и эту новую клевету, направленную против него в отмщение за сообщение о нём действительно бывших фактов на предшествовавшем собрании. Тов. Николенко предлагает вынести т. Злинченко полное доверие и не загромождать ЦК такого рода заявлениями. Предложения ставятся на голосование. За предложение т. Файнштейна — 1 голос, за предложение т. Николенко — 6 голосов, один воздержался. 3. Слушали: Пересматривать ли предшествующее постановление. Тов. Файнштейн за пересмотр, т. Николенко за передачу в комитет Горрайона. Постановили пересмотреть всеми против одного. Оглашать из протеста т. Гимельфарба всё, что не касается т. Злинченко. 4. Предложение прежде пригласить т. Гимельфарба для того, чтобы т. Злинченко, внёсший это предложение, повторил в его присутствии характеристику т. Гимельфарба в связи с его выходом из Союза советских журналистов и заявлением председателя Центральной следственной комиссии. Постановили: Отклоняется»[274]. Описание происходящего может явить самостоятельное исследование, однако нецелесообразность такового заставляет отметить тот факт, что правду в ходе спора, как водится, потеряли обе стороны. Соломон справедливо полагал, что разбор дела требует присутствия обеих сторон, Злинченко же считал, что раз решённый вопрос, касающийся морального облика его как коммуниста, не требует перерешения. Логичны были обе позиции. Определённым авторитетом явно пользовались оба коммуниста, и в целом товарищи поддерживали всё же прежде всего ненавистного Соломону партийца.
Воспоминания Г.А. Соломона о панике в РКП(б) после ранения В.И. Ленина (1918) и теракта в Московском комитете (1919), о деятельности Г.Е. Зиновьева, Л.Д. Троцкого и И.В. Сталина на обороне красного Петрограда содержат ценные сведения о взглядах представителей второго и третьего эшелонов большевистской верхушки на слова и дела вождей. Да и весьма лестная, за исключением традиционных для партийных «литераторов» беспочвенных сомнений в интеллекте генсека-«практика», оценка И.В. Сталина, в отличие от других вождей, даёт основания для серьёзных размышлений.
Доклады иностранных дипломатов, и прежде всего посла Германии в России Вильгельма фон Мирбаха, содержат сведения не только о дипломатических отношениях Москвы и Берлина после заключения Брестского мира, но и о группировках внутри Советской России и правящей партии большевиков, в частности о сильно пошатнувшемся ленинском авторитете весной 1918 г. и об активном поиске Германией силы, которую следовало бы профинансировать на случай падения большевиков[275].
Корпус источников масштабен и достаточно репрезентативен для написания на новом историографическом этапе масштабного исследования о ленинской «партии нового типа», взаимоотношениях вождей, основных направлениях деятельности партийно-государственного руководства.
Раздел II
Свердлов, Троцкий и создание Реввоенсовета Республики
Глава 1
«По существу характер жалобы». Троцкий, Вацетис и Реввоенсовет Восточного фронта[276]
Российские социал-демократы прекрасно знали историю Великой Французской революции (и остальных революций) и понимали: в периоды политической дестабилизации обладание армией означает обладание властью, в конце революций к власти приходят Вильгельмы Оранские, Оливеры Кромвели и Наполеоны Бонапарты. Поэтому вождь мировой революции В.И. Ленин, у которого конспирология была неотъемлемой частью мышления[277], организовывал назначения на высшие политические посты в военном ведомстве лично преданных людей, не имевших никакого отношения к армии (Н.И. Подвойский), не великих политиков или находившихся под судом по обвинению в измене (члены утверждённого 2-м Всероссийским съездом Советов Комитета по делам военным и морским В.А. Антонов-Овсеенко, П.Е. Дыбенко и Н.В. Крыленко). Обратим внимание на тот факт, что в октябре 1917 г. Ленин организовал утверждение вместо единоличного военного руководителя целый Комитет из трёх человек, а когда оформившаяся на его основе коллегия Наркомата по военным делам РСФСР (Наркомвоена) выявила свою полнейшую недееспособность — Высший военный совет из трёх членов [см. Документальное приложение, № 1], один из которых профессиональный военный и брат Управляющего делами СНК РСФСР В.Д. Бонч-Бруевича (генерал М.Д. Бонч-Бруевич), второй — преданный, но недалёкий старый большевик (К.И. Шутко), даже не понявший, какими соображениями руководствовался вождь при создании Высшего военного совета и назначении самого Шутко его членом [см. Документальное приложение, № 2], третий — левый эсер П.П. Прошьян, выведенный из Совета при первом же удобном случае для устранения возможного контроля второй правящей (до июля 1918 г.) партии — левых социалистов революционеров (ПЛСР) — над военным строительством. Представляется, что постановка во главе армии коллегиальных органов и назначение на руководящие должности в военном ведомстве людей из второго, а то и третьего эшелона большевистской верхушки было направлено на противодействие установлению военной диктатуры даже под угрозой серьёзного ослабления армии.
С первых же дней революции всячески вмешивался в дела военного ведомства и предлагал назначить самого себя высшим военным руководителем Л.Д. Троцкий. Весной 1918 г. В.И. Ленину, в условиях необходимости скорейшего создания массовой регулярной армии, пришлось, скрепя сердце, уступить настойчивым требованиям Л.Д. Троцкого и его сторонников в петроградской части ЦК (прежде всего А.А. Иоффе, в котором уже можно было угадать выдающегося советского дипломата) и назначить Троцкого главой военного ведомства.
Важно подчеркнуть, что персональный состав высшего военного руководства, за исключением П.П. Прошьяна, входившего в Высший военный совет весной 1918 г. на основе соглашения центральных комитетов партий Большевиков и Левых эсеров, определялся исключительно Советом народных комиссаров. Таким образом, Троцкий не сам подбирал себе непосредственных подчинённых, этим занимался Ленин, в результате чего существовало некое квазиравенство между председателем Высшего военного совета и членами Совета, в т.ч. бывшим царским генералом Бонч-Бруевичем. Притом, что история Второй Пунической войны, которая всегда интересовала В.И. Ленина, учит о том, что уравнение власти диктатора и начальника конницы — угроза армии. Впрочем, в ситуации 1918 г. ленинский ход был абсолютно оправдан: едва добившись назначения наркомом по военным делам, Троцкий поставил в правительстве вопрос об установлении своей диктатуры — создании Высшего совета народной обороны под собственным председательством. СНК, мягко говоря, нескромное предложение Троцкого отклонил, однако Мефистофель революции от своих амбициозных планов отнюдь не отказался. В Высшем военном совете Троцкий был окружён рядом партийцев из второго и третьего эшелона большевистской верхушки[278], а также генералом М.Д. Бонч-Бруевичем с одной-единственной целью — не допустить военный переворот[279].
Как известно, положение во властной элите главы военного ведомства зависит прежде всего от того, ведутся или нет военные действия. В декабре 1917 г. началась военная интервенция — против нашей страны выступила Румыния, оккупировавшая Бессарабию, в марте 1918 г. интервенция стала полномасштабной: в неё включилась Антанта. В мае 1918 г. положение осложнилось до невозможности, поскольку к Поволжью стал стремительно продвигаться сформированный из пленных чехов и словаков корпус, формально являвшийся составной частью французской армии. И всё это на фоне постоянного давления немецких частей на иррегулярные вооружённые силы Советской России, т.е. нарушения заключенного 3 марта мира с Германией, который сам вождь мировой революции называл не иначе, как «позорным»[280].
Для Советской республики положение было критическим, однако именно такое положение способствовало укреплению властного авторитета Л.Д. Троцкого, который однажды признался в интервью Российскому телеграфному агентству при ВЦИК, что «если бы чехословаков не было, то их следовало бы выдумать, ибо в обстановке мирного времени нам никогда не удалось бы создать в короткий срок сплочённой, дисциплинированной, геройской армии»[281].
Первым Главнокомандующим войсками Восточного фронта стал М.А. Муравьёв. Его личности в исторической литературе уделено мало внимания. Единственная биография была написана в 1927 г. в эмиграции одним из его бывших сослуживцев — В.Н. Пасторкиным — и использована, вероятно, только выдающимся специалистом по истории военной контрреволюции в России Г.З. Иоффе. Муравьёв происходил из крестьян Костромской губернии, в 11 лет вследствие эпидемии холеры остался круглым сиротой. Покровительством местной помещицы окончил учительскую семинарию, затем — Казанское пехотное училище. Уже тогда Муравьёв проявил повышенную нервность, моральную неуравновешенность и карьеризм. Муравьёв был до крайности независим, чтобы не сказать — дерзок, необычайно храбр и болезненно самолюбив. Прошёл всю русско-японскую войну, был ранен, считал себя обделённым наградами. К Первой мировой войне Муравьёв дослужился до капитанского чина (соответствует современному майору). Война, которую современные историки, старательно вписывая Россию в «мировой контекст», стали в духе стран-победительниц называть «Великой», способствовала взлёту самолюбивого Муравьёва: проявив личную храбрость, он заслужил георгиевское оружие и получил чин подполковника. В 1916 г. Муравьёв получил тяжёлое ранение и был направлен (с его согласия) в школу прапорщиков, продолжая числиться в штате своей прежней части. Февральская революция открыла перед такими людьми, как Муравьёв, новые горизонты. Полностью отдавшись революционной стихии, подполковник устремился «к наполеоновской славе» (выражение Г.З. Иоффе). В первых числах марта 1917 г. Муравьёв уже арестовывал командующего Одесским военным округом генерала М.И. Эбелова в качестве командира революционного отряда. Замеченный верхами, Муравьёв переведён в Петроград и стал одним из инициаторов сформирования «революционных ударных батальонов» для участия в готовившемся «наступлении Керенского». В ходе этого наступления, настолько же удачного вначале, насколько провального в конце, подполковник получил ранение в голову — недостаточно серьёзное, чтобы это помешало ему вернуться в столицу и окунуться в политическую деятельность. Точные сведения о политических «пристрастиях» Муравьёва отсутствуют — очевидно, за неимением оных. Как и любой военный профессионал, в душе этот человек испытывал, по свидетельству Пасторкина, глубокое презрение к революционным массам, что не мешало ему «плыть по течению, захлестнувшему всю Россию». По непроверенным данным, летом 1917 г. Муравьёв был гостем на заседаниях прокорниловского «Республиканского центра». Однако, по данным абсолютно точным, в партию после провала корниловского выступления он, повернув руль влево, вступил левоэсеровскую[282]. Вовремя предложил свои услуги большевикам. 28 октября 1917 г. В.И. Ленин доверил М.А. Муравьёву ответственный пост начальника обороны Петрограда и Петроградского района[283]. Зимой 1917/18 г. Муравьёв уже командовал группой войск, сражавшейся против Каледина и Центральной рады. На Украине Муравьёв показал себя, что называется, во всей красе и в апреле 1918 г. попал под суд революционного трибунала. Председатель ВЧК Ф.Э. Дзержинский писал, что органы государственной безопасности «неоднократно» получали сведения о М.А. Муравьёве как о «вредном для советской власти командующем», «сознательной военной тактикой» которого стали «грабежи и насилия», принёсшие «мимолётный успех», а затем «поражение и позор»[284].
2 мая 1918 г. председатель Рязанской ЧК Бирюков направил телеграмму в ВЧК и Центральный комитет Партии левых эсеров (ЦК ПЛСР) с просьбой разрешить М.А. Муравьёву выехать в Рязань «для сдачи дел и дознания на месте»[285]. В тот же день разрешение чекистов было получено, и Муравьёв выехал[286]. 17 мая ЦК ПЛСР, заслушав вопрос «О Муравьёве», признал его «дело не партийным», т.е. отмежевался от авантюриста, но не запретил защищать его членам партии «в порядке частной инициативы»[287]. 20 мая руководство Московского окружного военного комиссариата обратилось в ЦК ПЛСР с просьбой разрешить взять на себе защиту в деле М.А. Муравьёва члену ЦК И.З. Штейнбергу: «В Центральный комитет Партии социалистов-революционеров интернационалистов. Нижеподписавшиеся ответственные советские работники, подавшие заявление в следственную комиссию о желании взять на поруки заключённого в губернскую тюрьму бывшего Главнокомандующего на гражданском фронте Михаила Артем[ье]вича Муравьёва, просят Центральный комитет разрешить т. Штейнбергу, члену Вашей фракции, взять на себя защиту Михаила Артем[ье]вича Муравьёва. Считаем необходимым предупредить, что т. Штейнберг об этом уже извещён и принципиально не возражает. О решении Вашем просим известить нас и т. Штейнберга»[288]. Решение ЦК ПЛСР: «Заслушав заявление [пропуск в тексте, оставлено место для слова. — С.В.] о разрешении члену ЦК Штейнбергу выступить защитником Муравьёва, Центральный комитет считает, что партия как таковая, не будучи ни в коей мере связана с Муравьёвым и не неся ответственности за его действия, не может, в лице своего руководящего органа, ставить вопрос о поручении кому-либо из ответственных работников выступления в деле Муравьёва. Разрешение вопроса о принятии т. Штейнбергом или кем-либо из ответственных работников на себя защиту ЦК» всецело предоставлял им самим «в порядке личной инициативы и учёта всех обстоятельств дела»[289]. Однако в порядке личной инициативы в качестве ходатая за Муравьёва выступил не кто иной, как заместитель председателя ВЧК левый эсер В.А. Александрович. К тому же ухудшение общего положения Советской России весной 1918 г. потребовало мобилизации всех военных кадров, имевшихся в распоряжении большевистского руководства[290]. М.А. Муравьёв выкрутился и вскоре опять оказался на коне.
11 июня В.И. Ленин, очевидно, начавший задолго до И.В. Сталина[291] делать ставку на людей с компроматом, от которых в любой момент можно было избавиться, подписал проект приказа об учреждении Советом народных комиссаров Революционного военного совета (РВС, Реввоенсовет) Восточного фронта в составе главнокомандующего войсками фронта М.А. Муравьёва и комиссаров Генженцова и Тер-Арутюнова для руководства всеми отрядами и операциями против выступления Чехословацкого корпуса и связанных с ним сил контрреволюции[292]. 13 июня В.И. Ленин подписал итоговое постановление Совнаркома об учреждении РВС Восточного фронта в несколько ином составе — наркома П.А. Кобозева, Главкома М.А. Муравьёва, как и предполагалось раньше, и комиссара при нём Г.И. Благонравова. Очевидно, вождь решил, что принципиальный член Совнаркома (Кобозев) и первый комендант Петропавловской крепости, который охранял арестованных в Смольном 25 октября 1917 г. министров и стал де факто чекистом раньше самого Ф.Э. Дзержинского (Благонравов), лучше справятся с ролями «нагана у виска»[293] не вызывавшего особого доверия М.А. Муравьёва[294]. 26 июня вождь принял решение о направлении к двум политическим комиссарам третьего — заместителя члена Высшего военного совета К.А. Мехоношина, получившего в это день мандат за подписью председателя Совнаркома[295]. Мехоношин успел накопить значительный военно-организационный опыт, будучи членом коллегии Наркомвоена, и к тому же обладал большим авторитетом среди военных партийцев, что наглядно иллюстрирует характеристика 1919 г., данная членом Революционного военного совета 11-й армии Ю.П. Бутягиным: «единственное авторитетное лицо для всех активных военных работников, сумевш[ее] в исключительно тяжёлые дни кошмарной болезни 11-й армии, восстания белогвардейцев 10 марта и дальнейших сложных реорганизаций армии объединить, вдохновить на крайне самоотверженную работу всё живое нашей партии»[296].
7 июля 1918 г., сразу после ликвидации т.н. левоэсеровского мятежа, отвечая на телеграфный запрос члена РВС Восточного фронта К.А. Мехоношина о том, что делать с Главкомом, В.И. Ленин, прекрасно зная, каким Михаил Артемьевич был на самом деле «левым эсером», уверенно предложил запротоколировать заявление М.А. Муравьёва о его выходе из Партии левых эсеров и продолжать осуществлять «бдительный контроль» за действиями Главкома[297]. Вождь мировой революции весьма опрометчиво выразил уверенность, что большевики ещё смогут «использовать […] превосходные боевые качества»[298] Муравьёва, поскольку амбициозный Главком почти сразу занял несколько объектов в Казани, арестовал ряд партийных работников и телеграфировал в Совнарком, германское посольство и командованию Чехословацкого корпуса о денонсации Брестского мира. Возможно, свою роль сыграла попытка вогнать Муравьёва в колею, некстати (или, напротив, весьма кстати?) предпринятая Высшим военным советом[299].
Войскам фронта и Чехословацкому корпусу М.А. Муравьёв предписал двигаться по Волге и далее на Запад для отпора наступавшим немецким войскам. В ответ 11 июля СНК РСФСР принял постановление о назначении отличившегося в Москве в ходе ликвидации т.н. левоэсеровского мятежа командира латышских стрелков И.И. Вацетиса новым Главнокомандующим войсками Восточного фронта, старого большевика К.Х. Данишевского, одного из лидеров прибалтийской социал-демократии[300], — членом реввоенсовета фронта[301]. Совнарком поставил М.А. Муравьёва вне закона, в тот же день при попытке скрыться во время ареста авантюрист был убит. Руководство советскими войсками на Чехословацком фронте временно приняли на себя члены РВС Г.И. Благонравов, П.А. Кобозев и К.А. Мехоношин[302].
В исторической литературе принято расценивать в качестве явлений одного порядка июльское выступление левоэсеровской партии 1918 г. и мятеж М.А. Муравьёва, однако прямой связи между двумя опасными событиями не было: просто мнивший себя Наполеоном Главком воспользовался обострением и без того непростой ситуации в центре. Протоколы заседаний Центрального комитета Партии левых эсеров времён украинского ареста Муравьёва и лёгкость, с которой Муравьёв порвал со временными попутчиками большевиков во власти, подтверждают, что, вообще говоря, бывший подполковник был таким же левым эсером, каким в принципе мог быть и черносотенцем — как писал Джон Донн в стихотворении о наёмнике, «Кто платит вдвое, Тот и прав вдвойне».
Направляя видных большевистских и советских деятелей а ля П.А. Кобозев на Восточный фронт, В.И. Ленин, помимо военных, дал им и политическое поручение, а именно: внимательно следить за действиями своего «неосторожного друга» — Л.Д. Троцкого. Об этом оставили свои воспоминания и П.А. Кобозев, и К.Х. Данишевский[303], и даже И.И. Вацетис. Данишевский и вовсе вспоминал о поручении В.И. Ленина направлять ему шифровки о деятельности Л.Д. Троцкого на фронте. Исследователи В.Г. Краснов и В.О. Дайнес с сомнением отнеслись к воспоминаниям Данишевского, написанным, как и большинство других мемуаров, во времена «культа личности», и не без сарказма уточнили: доказательств в биографической хронике вождя нет, за исключением одной-единственной ссылки на воспоминания самого Данишевского[304]. Следует всё же подчеркнуть, что с воспоминаниями Вацетиса не могли ознакомиться ни Кобозев, ни Данишевский: они не были опубликованы, а воспоминания Кобозева вышли в пересказе его сына только в 1970-е гг. Иными словами, воспоминания о ленинских поручениях следить за Троцким были созданы партийными и военными деятелями совершенно независимо друг от друга, что свидетельствует о достоверности содержащихся в них сведений.
Муравьёвской изменой положение на Восточном фронте было окончательно дестабилизировано, И.И. Вацетису досталось никудышное наследство (см. Документальное приложение, № 6), 22 июля чехословаки заняли Симбирск, а 25 июля — Екатеринбург[305].
Вплоть до августа 1918 г. Высший военный совет, военным руководителем которого оставался М.Д. Бонч-Бруевич (царский генерал вышел в отставку «по болезни» незадолго до ликвидации Высшего военного совета и создания Реввоенсовета Республики), «не признавал ни существования фронта, ни армии». Для Л.Д. Троцкого, как отмечали старые большевики, с подозрением относившиеся к человеку, «вчера только» (выражение И.В. Сталина) вступившего в ленинскую партию, «существовала Завеса (иррегулярные части Красной армии, противопоставленные германским частям после заключения Брестского мира. — С.В.) и группы»[306], что помешало наркому своевременно разработать детальную схему полевого управления войск. А в чрезвычайных условиях, в которых находилась Республика, ждать соответствующего решения не было времени.
Первые шаги в деле организации полевого управления на Восточном фронте были сделаны по канонам Февральской революции, восходящим к опыту Великой Французской революции. Реввоенсоветы армий строились по тому же принципу, что и РВС Восточного фронта: они представляли собой коллегиальные органы. Следует подчеркнуть, что реввоенсоветы армий Восточного фронта возникли без санкции РВС Восточного фронта[307].
В записке политработников РВС Восточного фронта (Р.И. Берзина, Г.И. Благонравова, В.В. Куйбышева и др.), составленной по этому вопросу, содержалось утверждение о вредности коллегиальности и даже её «фиктива», заключавшегося в уменьшении ответственности командарма перед главнокомандующим и обезличивании управления армиями, и как следствие — в децентрализации управления фронта.
Во главе армий ставились командующие, а при них, а также в дивизиях и полках — «политические комиссары, ответственные за политические деяния армии и штабов и за личный состав последних в политическом отношении»[308].
1 августа В.И. Ленин направил письмо членам Реввоенсовета Восточного фронта — старым большевикам П.А. Кобозеву, К.Х. Данишевскому, К.А. Мехоношину и Ф.Ф. Раскольникову — с просьбой сообщить, достаточно ли «энергично» действовал И.И. Вацетис и другие военные руководители, напоминая, что «вся судьба революции» стояла «на одной карте». Вождю была нужна «быстрая победа над чехословаками на фронте Казань — Урал — Самара»[309].
5 августа приказ Л.Д. Троцкого зафиксировал участившиеся «конфликты между комиссарами и военными руководителями». Нередко комиссары присваивали себе командные и административные функции или отравляли отношения с военспецами «мелкой придирчивостью, в духе самого недостойного местничества». Имели место случаи, когда, несмотря на присутствие комиссаров, военные руководители перебегали на сторону врагов. Троцкий напомнил, что: «1. Комиссар не командует, а наблюдает, но наблюдает зорко и твёрдо. 2. Комиссар относится с уважением к военным специалистам, добросовестно работающим, и всеми средствами советской власти ограждает их права и человеческое достоинство. 3. Комиссар не перекоряется (так в тексте. — С.В.) по пустякам, но когда бьёт, то бьёт наверняка. 4. Дальнейшее нарушение этих указаний повлечёт за собой суровые кары». И главное: «5. За перелёты тушинских воров на театре военных действий комиссары отвечают головой»[310]. По сути дела комиссары, как и командиры, отвечали за вверенные им части жизнью. С революционной вольницей в армии, восходящей к комитетам Временного правительства, Троцкий решил покончить раз и навсегда.
В соответствии с правами командиров и комиссаров фронтов и армий строились взаимоотношения в частях более низкого уровня. 11 августа был издан приказ, в соответствии с которым для руководства действиями красноармейских частей под Казанью был организован Военный совет Казанского участка Восточного фронта. Военным руководителем был назначен «генштабист 1917 года» (выпускник ускоренных курсов академии Генштаба) П.М. Майгур, комиссаром при нём — член Реввоенсовета Восточного фронта П.А. Кобозев, начальником штаба — бывший полковник П.В. Благовещенский, комиссаром штаба — старый большевик С.И. Гусев[311]. На следующий день Л.Д. Троцкий телеграфировал в Высший военный совет, в специализирующийся на «внутреннем фронте» Оперативный отдел Наркомвоена (Оперод) и Главнокомандующему войсками Восточного фронта И.И. Вацетису: «Сейчас общего командования Восточным фронтом фактически не существует. Необходимо выработать в кратчайший срок новую схему управления Восточным фронтом, сообразуя [её] с новой конфигурацией фронта. Общее командование считал бы необходимым по-прежнему оставить в руках Вацетиса». В заключение Троцкий предлагал всем трём адресатам «незамедлительно представить по телеграфу свои соображения об организации управления всем Чехословацким фронтом»[312].
И.И. Вацетис, очевидно, не желая высказываться о себе самом, соображения не представил, зато Л.Д. Троцкий получил ответные телеграммы от военного руководителя Высшего военного совета М.Д. Бонч-Бруевича и заведующего Оперодом старого большевика из меньшевиков-интернационалистов С.И. Аралова. Первый предложил сформировать четыре группы «по типу дивизий», которые должны будут действовать по разработанному И.И. Вацетисом общему плану. Второй считал необходимым сохранение Восточного фронта как общего фронта под командованием И.И. Вацетиса для действий «против англо-французов и чехословаков»[313].
14 или 15 августа В.И. Ленин принял с докладом о причинах падения Казани одного из лично преданных товарищей — К.Х. Данишевского, в дореволюционный период — «товарища Германа». Председатель Совнаркома в подробностях ознакомился с оперативной обстановкой и принятыми Реввоенсоветом Восточного фронта мерами по организации обороны города, настроением рабочих Казани и крестьян в татарских деревнях, выяснил причины запоздалого прибытия новых пополнений и, между прочим, запросил, достаточно ли помогал фронту возглавляемый Л.Д. Троцким Наркомат по военным делам РСФСР[314]. Не доверяя Троцкому, вождь стремился получить информацию из первых рук. Между 15 и 30 августа В.И. Ленин ещё раз переговорил с К.Х. Данишевским и попросил регулярно информировать его о положении на Восточном фронте[315].
15 августа Л.Д. Троцкий телеграфировал В.И. Ленину: «Аппарат командования слаб», следствием чего стали «злоключения, местами беспричинные панические отступления и пр. Но и тут мы (Л.Д. Троцкий и его легендарный «летучий аппарат управления», сформированный в ночь на 8 августа поезд с вооружёнными до зубов архаровцами, которыми для сравнения с чертями не доставало разве что рогов и копыт. — Авт.) делаем успехи. Организовали аппарат снабжения, ввели институт военных контролёров» и т.д. «Сегодня приезжает Вацетис и новый командующий Казанского и 5-го отряда, — с оптимизмом заявил нарком. — Твёрдо рассчитываю, что всё это обеспечит нам в скором времени благоприятный перелом. Тем не менее, — подчеркнул глава военного ведомства, — я строю организацию в расчёте на длительную войну»[316]. И вот, строя эту самую «организацию», Троцкий своими распоряжениями, формально вроде бы ставя в известность РВС Восточного фронта, а фактически минуя этот ленинский по персональному составу орган, стал создавать революционные военные советы армий, поскольку постановление СНК от 13 июня декретировало лишь создание реввоенсовета фронта, а приказы Главкома И.И. Вацетиса не поспевали за оперативной обстановкой. Именно так и появился Военный совет 5-й армии[317]. В поползновениях Л.Д. Троцкого создавать органы армейского управления без санкции Совнаркома и согласия Реввоенсовета Восточного фронта И.И. Вацетис и члены РВС Восточного фронта П.А. Кобозев и К.Х. Данишевский небезосновательно усмотрели ограничение своих полномочий, широта которых была определена Совнаркомом и лично В.И. Лениным, однако глава военного ведомства применил старую тактику: лучшая защита — нападение.
Л.Д. Троцкий дал указание членам РВС Восточного фронта предложить И.И. Вацетису отказаться от решения вопросов оперативных и сосредоточиться на организационных. Реввоенсовет признал подобное предложение «по меньшей мере» бестактным, т.к. «вопрос о форме организации управления армиями не есть только вопрос политический, ибо от конструкции организации управления армией зависит успех или неуспех операции». РВС Восточного фронта отметил, что в его компетенцию входила забота о политической организации и состоянии армии. О Главкоме Троцкий писал в РВС фронта, что «Вацетис […] — член Совета и его подпись рядом с подписью других членов Совета всегда будет иметь место и под приказами, телеграммами, указаниями, проектами, воззваниями и пр. [документами] политического характера»[318].
Реввоенсовет Восточного фронта в ответ резонно заметил, что И.И. Вацетис сосредоточил на Казанском фронте «максимум лучших боевых сил и технических средств. Там же находится целый ряд комиссаров и образовавшийся Совет под непосредственным наблюдением самого Троцкого».
Постоянное игнорирование Л.Д. Троцким вопросов организации управления фронтом заставило РВС Восточного фронта апеллировать к В.И. Ленину[319]: «считая расширительное толкование декрета о военных советах наркомвоен[ом] Троцким для себя обязательным и впредь до разрешения этого спорного вопроса Совнаркомом», реввоенсовет считал «себя обязанным допустить существование образовавшихся без его ведома и против его воли военсов[етов] отдельных армий»[320]. Таким образом, РВС Восточного фронта не только высказался против существования реввоенсоветов армий, но и поднял неосмотрительно брошенную Троцким перчатку.
В ответ 25 августа Л.Д. Троцкий направил В.И. Ленину телеграмму с предложением об освежении личного состава Реввоенсовета Восточного фронта[321]. Вождь ни за что бы на это не пошёл, однако 30 августа он был тяжело ранен, и решающее слово осталось за самим Троцким. Вопрос имел принципиальное значение в свете начавшегося образования Южного и Северного фронтов. Дополнительно осложнило положение то обстоятельство, что создание революционных военных советов армий, входивших в состав Восточного фронта, одобрила коллегия Наркомвоена[322].
1 сентября Л.Д. Троцкий «преподал» «инструкции к точному выполнению» Реввоенсоветам Восточного и Северо-Восточного фронтов вследствие «имевших место недоразумений» в их деятельности. В документе РВС фронта в г. Арзамасе был объявлен Троцким «высшим руководящим оперативным и политическим органом Восточного и Северо-Восточного фронтов», непосредственно подчинённым наркому по военным и морским делам, т.е. самому Троцкому.
В соответствии с документом Главнокомандующему принадлежала «вся полнота командной власти на означенных фронтах без вмешательства в организационно-политическую сторону дела». В этой последней Главнокомандующий мог обращаться только к «наркому по военным делам», т.е. опять же к самому Троцкому, уточняя, «в какой мере те или другие мероприятия политических членов Революционного военного совета препятствуют осуществлению военных задач». Именно в руках комиссаров и членов революционных военных советов сосредоточивалась «вся полнота политического руководства». Троцкий напоминал, что комиссары не состоят при Главнокомандующем, а «являются самостоятельными и полномочными политическим руководителями армии, ответственными за её дух, дисциплину и внутреннюю связь […]; за личный состав штабов со стороны их добросовестности и революционной благонадёжности». Вследствие абсолютной «невозможности непосредственного руководства внутренней жизнью отдельных армий из одного центра» Троцкий предписал «немедленно во главе всех армий (отрядов) организовать революционные военные советы в составе одного командующего и двух комиссаров с тем же разделением функций и прав, какие установлены для Революционного военного [совета] всего фронта». Уточнялось, что командующие, как и политические комиссары Совета отделов политработы армий, утверждаются в должности народным комиссаром по военным и морским делам, т.е. опять-таки самим Троцким.
По всем вопросам переброски военных сил и средств на Восточный и Северо-Восточный фронты РВС Восточного фронта обязывался сноситься с Высшим военным советом, «сообщая каждое своё ходатайство в копии [Оперативному отделу] Наркомвоена», представлявшему собой свердловское «карманное» подразделение в ведомстве Троцкого. Инструкция устанавливала чёткую субординацию в отношениях фронтов с вышестоящими органами военного управления. Формально всё списывалось на необходимость ликвидировать «беспорядочное одновременное» обращение реввоенсоветов фронтов «в разные инстанции». На самом же деле имелись в виду постоянные апелляции руководства Восточного фронта в Совнарком как орган, принявший решение о создании Реввоенсовета Восточного фронта и непосредственно определявший его персональный состав. При необходимости новых законодательных мероприятий или изменений существующих положений и учреждений РВС фронта обязывался обращаться с соответствующим ходатайством, конечно же, непосредственно к наркомвоенмору, и только в случае невозможности наркома удовлетворить насущные потребности Восточного и Северо-Восточного фронтов за реввоенсоветами фронтов оставалось право непосредственного обращения в Совнарком, имевшего «по существу характер жалобы на деятельность» наркома. Вот тут, наконец, вещи были названы своими именами. В случае, если и на уровне Совнаркома необходимое решение не будет принято, за РВС закреплялось право апелляции к председателю ВЦИК. Оговорка об апелляциях к Я.М. Свердлову не была случайностью: летом-осенью 1918 г. был предельно лоялен к Л.Д. Троцкому именно председатель ВЦИК. В инструкции содержалось предупреждение (чтобы не сказать — угроза): любое «уклонение от предписанного выше порядка повлечёт за собой суровое преследование».
Ввиду особо тяжёлой обстановки на Восточном и Северо-Восточном фронтах при каждой армии (отряде) указанных фронтов учреждался Революционный военно-полевой трибунал из трёх лиц, утверждаемых в должности «для рассмотрения всех преступлений, связанных с воинскими и комиссарскими обязанностями», опять-таки наркомом по военным и морскими делам[323].
Другой приказ Л.Д. Троцкого Реввоенсоветам Восточного и Северо-Восточного фронтов от того же 1 сентября 1918 г. был посвящён ликвидации последствий крайне неприятного инцидента: «В одном из нескольких неуместных по содержанию и по форме заявлений […] РВС было указано, что член коллегии Наркомвоен[а] К.К. Юренев[324] вмешался в оперативные действия, задержав в Свияжске воинские части вопреки приказаниям Главкома и прочее». Кроме того, на основании сообщения, якобы полученного от К.К. Юренева через Л.Д. Троцкого о падении Симбирска, были произведены действия, пагубно отразившиеся на ходе военных операций. К.К. Юренев заявил Л.Д. Троцкому, что Главком на него клевещет. Обвинение против К.К. Юренева было вынесено «в условной форме», но И.И. Вацетис из принципа принялся настаивать на расследовании инцидента. После получения информации о падении Симбирска нарком предписал произвести расследование, запретив командному составу разглашать сведения о падении города.
Реввоенсоветам фронтов приказывалось немедленно указать Л.Д. Троцкому для привлечения «к суровой ответственности» виновных в проведении оперативных действий на основании не проверенных и официально не подтверждённых сообщений[325].
1 сентября, через день после ранения В.И. Ленина, Л.Д. Троцкий издал приказ, направленный на ликвидацию независимости от него как высшего руководителя Красной армии Реввоенсовета Восточного фронта, члены которого назначались лично В.И. Лениным и ему же и подчинялись. Л.Д. Троцкий был уверен, что извлечёт из этого максимальные политические дивиденды, формально утвердившись в качестве единственного военного руководителя. Однако он даже не подозревал, что вставший в условиях ранения основателя партии у руля партийного и государственного механизма Я.М. Свердлов будет неуклонно продолжать ленинскую кадровую политику в военном ведомстве. Своими приказами от 1 сентября Л.Д. Троцкий только осложнил и без того непростые взаимоотношения с Главнокомандующим войсками Восточного фронта И.И. Вацетисом и старыми большевиками из Реввоенсовета Восточного фронта — главным образом, одним из первых советских наркомов П.А. Кобозевым и видным большевистским деятелем из вождей Социал-демократии Латышского края К.Х. Данишевским. Нарком по военным делам не подозревал, что в ближайшие же дни ему предстоит иметь дело с ними как со своими ближайшими соратниками.
Глава 2
«Единолично товарищем Свердловым и товарищем Троцким»
Союз двух чекистов
Летом 1918 г., в условиях нарастания политического кризиса, начала активных боевых действий на фронтах Гражданской войны, фактического принятия высшим руководством партии курса левых коммунистов, Троцкий активизировал свои действия. В частности он как глава военного ведомства старательно вмешивался в компетенцию ленинских народных комиссариатов с целью их милитаризации. Так, 12 июля Троцкий доложил на заседании СНК РСФСР о «необходимости организации строжайшего контроля над водным пассажирским транспортом, для воспрепятствования свободному продвижению белогвардейцев, контрреволюционеров и мешочников». По итогам Совнарком поручил Наркомвоену, НКВД и Главоду образовать совещание по организации контроля над водным пассажирским транспортом и по выработке строжайших мероприятий вплоть до расстрела, для борьбы с хулиганством и безобразиями, творимыми некоторыми разложившимися частями организованной Главодом охраны. Наркомпроду поручалось доставить этому совещанию «весь информационный материал» по данному делу. Председателю ВСНХ А.И. Рыкову вменялась в обязанность организация «бдительного контроля над всем речным транспортом»; уничтожения возможностей контрреволюционерам «беспрепятственно передвигаться по рекам в целях заговоров и мятежей». Рыков должен был доложить Совнаркому о принятых мерах в недельный срок. Уточнялось, что контроль должен быть организован как на пароходах, так и на пристанях[326]. Не позднее 13 июля фактически вставший во главе Наркомпрода вместо заболевшего А.Д. Цюрупы М.К. Владимиров писал вождю о договоре с Л.Д. Троцким, что у Владимирова появится «заместитель специально по военным делам»[327].
Естественно, постепенное расширение влияния Троцкого не могло не вызывать тревоги у Ленина, как огня боявшегося диктатуры, если только это не будет диктатура пролетариата (партии как его авангарда) во главе с ним самим. Впрочем, на данном этапе Троцкий был настолько связан преданными Ленину людьми на высших постах в армии, что ни о какой реальной угрозе с этой стороны речь явно не шла. Однако Троцкий оказался весьма полезен в ведении собственной политической игры Свердлову: оба они оказались сторонниками радикального решения вопроса об удержании большевиками власти.
Тандем сложился конце мая — конце июля 1918 г. Ещё протокол заседания ЦК РКП(б) от 19 мая 1918 г. зафиксировал: «В связи с обсуждением общего положения в Питере был возбужден вопрос о нашем использовании военных специалистов. Указывается рядом товарищей на крупное недовольство в низах, партийных массах, предоставлением старым контрреволюц[ионным] офицерам и генералам слишком широких прав и проч. Указывается на необходимость поставить их, как и предполагалось, в положение консультантов. Решено созвать в воскресенье 26/V заседание ЦК, на которое пригласить парт[ийных] тов[арищей], работавших в старой армии и работающих в ней в настоящее время»[328]. Документ в советские время неоднократно использовался, но без завершавшего 9-й пункт повестки дня дополнения: «Созвать совещание, подобрать военных тов[арищей] поручается тт. Троцкому и Свердлову»[329]. Таким образом, не позднее мая 1918 г. Я.М. Свердлов как руководитель Секретариата ЦК уже вовсю работал над подбором и расстановкой военных партийцев для ведомства Л.Д. Троцкого[330]. Подбором и расстановкой политической части армейского руководства ЦК РКП(б) и лично руководитель Секретариата занимались весь 1918 г., причём летом Свердлов уделял высшим кадрам Красной армии особое внимание. 25 июля 1918 г. видный большевик Ф.Ф. Раскольников телеграфировал в центр из штаба Восточного фронта: «Помимо политической ответственности за военно-речные операции на меня возложено также общее руководство Политическим отделом Реввоенсовета [Восточного фронта]. Заведующим отделом мною назначен т. Мацкевич. В наше распоряжение и прошу выслать агитационные силы»[331]. Особый интерес представляет адрес: «Москва, Кремль, Свердлову; копия — Аванесову, копия — «Националь», ЦК Коммунистической партии, копия — Московский комитет Коммунистической партии, копия — Агитационный отдел [В]ЦИКа»[332]. За исключением МК РКП(б), одним из секретарей которого был друг детства Я.М. Свердлова — В.М. Лубоцкий (Загорский), всё это в действительности один и тот же адрес — главе Советского государства и главному кадровику большевистской партии. Но самые интересные сведения приводятся в телеграмме из штаба Восточного фронта, направленной в Москву 15 июля 1918 г.: «Право обратного откомандирования мобилизованных товарищей принадлежит исключительно ЦК партии, который их мобилизовал»[333].
1–2 августа 1918 г. Второй съезд Советов Северной области, проходивший в Петрограде, принял резолюцию, подготовившую почву для осуществления массового красного террора. Стоит отметить одно интересное обстоятельство, вскользь упомянутое западным исследователем А. Рабиновичем: резолюция стала результатом «зажигательных речей Свердлова и Троцкого»[334]. И вовсе не случаен тот факт, что 1 августа в Петрограде на собрании мобилизованных рабочих совместно с красноармейскими депутатами выступил не глава военного ведомства Л.Д. Троцкий, а глава Советского государства Я.М. Свердлов[335]. Даже если нарком по военным делам и выступал в этот день перед другой аудиторией, факт сам по себе весьма показателен.
На момент ранения Ленина Троцкого в Москве не было. Он находился в армии, в районе Свияжска.
Волею судьбы 30 августа 1918 г. Свердлову пришлось во второй раз встать у руля обезглавленной партии — первый был в июле 1917 г., когда после попытки вооружённого выступления Ленин отправился в своё последнее подполье. Однако условия были принципиально иными: партия была правящей; кроме Ленина, все члены ЦК присутствовали в Москве или Петрограде и не находились в тюрьме или на полулегальном, как сам Свердлов летом 1917-го, положении; Сталин находился в Царицыне, который мог сколько угодно считаться «Красным Верденом», но от «Третьего Рима» находился на весьма почтенном расстоянии. К тому же новый руководитель был на виду у всех, а Свердлов прекрасно знал, что еврей во главе российской революции — первый объект для покушений. И без того, как в конце 1919 г. свидетельствовал один из украинских большевистских руководителей, «волею судеб еврейское население совершенно искренне в большинстве идёт за советской властью, — это единственная власть, которая его не громит»[336]. Поэтому после Брестского мира с Германией Свердлов озаботился поиском ценного соратника в ЦК партии. Идеальным оказался Троцкий, уже с ноября 1917 г. рвавшийся в Наполеоны. Свердлову Троцкий подходил в качестве «ширмы» по всем параметрам: амбициозный, властный, но, в силу небольшевистского прошлого, окружённый очень слабой (составленной преимущественно из кастового офицерства бывшего Военного министерства) свитой — а потому управляемый. И тоже еврей — то есть был шанс, что рано или поздно террорист а ля Леонид Каннегисер[337] найдётся.
По воспоминаниям уральского большевика, давнего соратника Свердлова Евгения Преображенского, «…В наиболее тяжёлый период существования Советской республики, когда на Урале пал Екатеринбург, а белогвардейцы захватили Ярославль» (все упомянутые события произошли не позднее 25 июля 1918 года. — С.В.), Свердлов «как-то в разговоре со мной показал на карту Советской России и сказал: «Они окружают нас со всех сторон (! — С.В.); они загибают кольцо, дело подходит к нашим последним резервам». Но в металлическом тоне его голоса не было ни тени колебания, ни тени растерянности. Он твёрдо знал, что надо делать, и старался, что всё, что надо было делать, было доведено до конца»[338]. В данном фрагменте интересна не столько констатация твёрдой готовности покойного шефа идти «до конца», сколько твёрдая атрибуция авторства идеи о «Республике в кольце фронтов», на момент появления которой никакого «кольца фронтов» ещё не было в помине.
По воспоминаниям Главнокомандующего войсками Восточного фронта Иоакима Вацетиса, в один из августовских дней, после падения Казани, «лично я был уведомлён, что председатель ВЦИКа т. Свердлов вошёл в мой вагон в сопровождении т. [С.И.] Аралова, [Г.И.] Теодори (руководителей Оперативного отдела Наркомвоена. — С.В.) и, кажется, Гусева С.И. Был вечер, в вагоне горела тусклая свеча.
Тов. Свердлов сказал, что подробности Казанских событий (падения Казани. — С.В.) ему известны из доклада т. Апина (Апинь — военный комиссар 2-й бригады Латышской стрелковой дивизии. — С.В.) и просил меня изложить положение на Восточном фронте. Я не имел права непосредственного доклада в высших правительственных учреждениях, а потому я теперь воспользовался случаем и осветил председателю ВЦИКа стратегическое положение не только на Восточном фронте, но и в РСФСР.
Я указал на неестественное положение в составе вооружённых сил, где одна часть (т.н. контрактовая армия, подготовляемая для войны с Германией) является главной носительницей вооружённой мощи РСФСР, а действующая армия на Восточном фронте играет второстепенную роль и получает крохи от государства, вследствие чего и терпит поражение.
Я указал на то, что в центре неправильно смотрят на события на Востоке, где, по моему убеждению, происходит большая революционная война, имеющая связь с высадкой войск Антанты в Мурманске и Архангельске.
Я высказал мнение, что Германия будет скоро разбита в [Первой] мировой войне и что поэтому она не является главным нашим противником, в связи с чем та контрактовая армия, которая подготовляется Высшим военным советом, является совершенным недоразумением.
Я указал на проволочки Высшего военного совета и на ненормальное положение моё как Главнокомандующего Восточным фронтом, который должен выпрашивать всё у военрука Высшего военного совета [М.Д. Бонч-Бруевича] по мелочам и что при таких условиях вести успешную войну невозможно.
В заключение я доложил т. Свердлову решение РВСов Восточного фронта (очевидно, и РВС фронта, и реввоенсоветов армий. — С.В.) создать Единую регулярную РККАрмию, положив в основу Красную гвардию[339]. Тов. Свердлов нашёл это решение РВСов совершенно целесообразным и горячо приветствовал его.
Выслушав меня, т. Свердлов спросил меня, что же надо делать и какие мои конкретные предложения. Я перечислил следующие, крайне необходимые, по моему мнению, реформы: 1) в виду того что после интервенции Антанты на Севере Советская Россия находится в кольце окружения, то надо объявить Советское государство на положении осаждённого лагеря и дать от имени ВЦИК окрик распущенной красноармейской массе — как на фронте, так и в тылу; 2) приступить немедленно к созданию Единой регулярной пролетарской РККА, положив в основу Красную гвардию, а остальные войсковые разновидности ликвидировать; 3) ликвидировать Высший военный совет и институт безответственных военных руководителей; 4) назначить Главнокомандующего всеми вооружёнными силами РСФСР.
Все вышеприведённые предложения мои были одобрены т. Свердловым, и он занёс их в свою записную книжку, но отнёсся отрицательно к необходимости окрика красноармейской массы. Тов. Свердлов сказал: «В настоящих условиях ни одно высшее учреждение такого окрика не сделает, [э]того не позволяет переживаемый момент. Но мы (Свердлов пообещал от имени ЦК РКП. — С.В.) примем все меры к тому, чтобы подтянуть дисциплину в тылу, а на фронт пошлём крепких партийных людей».
Прощаясь со мной, Я.М. Свердлов от имени правительства (вероятно, всё же парламента. — С.В.) [по]благодарил меня за проявленный мною личный пример по обороне Казани[340]. Обращаясь к бывшим в вагоне, он сказал: «Да, это красивый случай. Сам Главнокомандующий на баррикадах ведёт уличный бой! Надо добиться того, чтобы все так поступали…»»[341].
(С одной стороны, Н.С. Гумилёв отметил в своём фронтовом дневнике: «Лев Толстой в «Войне и мире» посмеивается над штабными и отдаёт предпочтение строевым офицерам. Но я не видел ни одного штаба, который уходил бы раньше, чем снаряды начинали рваться над его помещением»[342]. С другой — личное участие в бою Главкома было явным перебором. Очень любопытно, что подумал Я.М. Свердлов о И.И. Вацетисе, произнося фразу о «красивом случае».)
Таким образом, в августе 1918 г. И.И. Вацетис доложил Я.М. Свердлову именно то, что председатель ВЦИК хотел от него услышать. Весьма вероятно, что Главкома Восточного фронта тщательно проинструктировал нарком по военным делам Л.Д. Троцкий. Похоже, что важнейший политический тезис «Республика в кольце фронтов» разработал Я.М. Свердлов, а затем в лучших традициях В.И. Ленина инициировал «самодеятельность масс». В данном случае в лице беспартийного латыша-Главкома И.И. Вацетиса. В приведённом фрагменте воспоминаний есть и другие важные моменты, нуждающиеся в комментарии:
1). Иоаким Вацетис не случайно запомнил, что Свердлова сопровождал, «кажется», Гусев: эти два старых большевика познакомились и, очевидно, сработались ещё в 1909 г., когда, по совету Петербургского комитета Свердлов выехал к Гусеву в Финляндию и жил у него около двух недель. Гусев информировал Свердлова о положении в партии, тот, как всегда, занялся самообразованием. Ответный визит Гусев нанёс Свердлову уже по собственной инициативе летом 1917 г., причём будущий руководитель Секретариата ЦК РКП(б) был первым, к кому обратился Гусев. Теперь уже Свердлов вводил в курс дела товарища[343]. В период Бреста Гусев был левым коммунистом и не отрёкся от партийной ереси после марта 1918 г., о чём впоследствии отписал Ленину с Южного фронта в послании, составленном, видимо, в конце 1920 г., о ходе Профсоюзной дискуссии, с обязательством при случае «осведомить» Ленина «о здешних делах» в связи с профсоюзами более подробно: «Я перечитал вашу книгу о детской болезни левого коммунизма и сразу увидал все свои ошибки в последней брошюре. Коротко говоря, дело сводится к тому, что я схватил левокоммунистическую инфекцию, к счастью, в лёгкой форме и теперь излечился от неё»[344]. Очевидно, в 1918 г. Свердлов и Гусев поддерживали товарищеские отношения, чем объясняется присутствие последнего на описанной в воспоминаниях Вацетиса встрече.
2). В принципе Иоаким Вацетис должен был вспомнить нечто вроде: «Мы с товарищами Араловым и Теодори совещались, когда нам доложили о приходе председателя ВЦИКа Якова Михайловича Свердлова и, кажется, Сергея Ивановича Гусева». Вместо этого он пишет: «Председатель ВЦИКа т. Свердлов вошёл в мой вагон в сопровождении тт. Аралова, Теодори (беспартийный военспец. — С.В.) и, кажется, Гусева С.И.». Иными словами, Свердлов пришёл вместе со своими людьми в военном ведомстве. Следовательно, возглавляемый Семёном Араловым Оперативный отдел Наркомвоена, функции которого дублировали основные функции центрального военного аппарата, представлял собой альтернативный центр военной власти[345]. На это указывает тот факт, что одно из отделений Оперода — Военно-политическое — было сформировано по личному приказанию Свердлова и подчинялось не руководству Оперода, а непосредственно председателю ВЦИКа; во главе другого отделения — Военно-цензурного — стоял хороший знакомый Свердлова по его работе в Пермском комитете РСДРП, тогдашний агент ЦК Н.Н. Батурин[346]. Распоряжения военному ведомству Я.М. Свердлов также отдавал в Оперод: либо члену ВЦИКа Г.И. Бруно, успевшему поучаствовать в вынесении смертного приговора спасителю Балтийского флота капитану I ранга А.М. Щастному — на заседании Верховного революционного трибунала (что характерно — при ВЦИК), которое представляло собой «комедию суда»[347], либо члену ВЦИК А.Г. Васильеву[348].
Явившись в августе к Главкому, Я.М. Свердлов фактически провёл рекогносцировку на случай возможных военных осложнений с Л.Д. Троцким. В военном ведомстве свердловских кадров было более, чем достаточно: по свидетельству Главного комиссара военно-учебных заведений И.Л. Дзевялтовского, они вместе с руководителем Секретариата ЦК РКП(б) подбирали преподавателей для целого ряда ускоренных командных курсов[349]. Заметим, несколько забегая вперёд, что после создания Реввоенсовета Республики как высшего военного коллегиального органа Я.М. Свердлов давал ценные указания Реввоенсовету Республики именно через С.И. Аралова[350].
31 августа Я.М. Свердлов вызвал Л.Д. Троцкого в Москву. Ранение Ленина и поддержка со стороны Свердлова дали Троцкому реальный шанс укрепить свои позиции во власти. А потому и у Свердлова были все основания опасаться соратника. 2 сентября руководитель Советского государства провёл заседание ВЦИК, на котором в ответ на ранение вождя мировой революции был объявлен массовый красный террор и создан Реввоенсовет Республики. Заседание стало одним из самых искусных спектаклей легендарного режиссёра большевистской партии Якова Михайловича Свердлова.
Глава 3
Ленину «не хватает металла… в теле…»
Звёздный час Свердлова и Троцкого
Заседание ВЦИК 2 сентября 1918 г. заслуживает пристального внимания. С 15 июля по 2 сентября состоялось два заседания ВЦИК. Первое (15 июля) прошло под флагом подведения итогов «мятежа» левых эсеров и фактического превращения ВЦИК в монопартийный орган[351], второе, совместное с Моссоветом и фабрично-заводскими комитетами (29 июля), обсудило вопрос о международном положении: на обоих заседаниях ВЦИК присутствовал В.И. Ленин, что играло определяющую роль[352]. 29 июля о международном положении высказались и В.И. Ленин, и Л.Д. Троцкий. Выступления руководителя СНК и главы военного ведомства были выстроены с точки зрения субординации: доклад Ленина был посвящён преимущественно общему положению в РСФСР и текущим задачам, Троцкого — военному положению и ситуации с контрреволюцией в армии. Ленин начал с тезиса: мятеж Чехословацкого корпуса явился «одним из звеньев, давно рассчитанных на удушение Советской России систематической политикой англо-французских империалистов, с целью втягивания России снова в кольцо империалистических войн»[353]. РСФСР имеет дело «с систематическим, давно обдуманным, месяцами подготовлявшимся всеми представителями англо-французского империализма, военным и финансовым контрреволюционным походом»[354]. Естественно, не обошлось и без упоминания помощи Великобритании одному из вождей белых генералу М.В. Алексееву[355]. По итогам заседания второй раз за год был принят лозунг «Социалистическое отечество в опасности!»[356] Работа советских учреждений и профсоюзных организаций подчинялась основным задачам момента: подавлению мятежа Чехословацкого корпуса и проведению продразвёрстки (в стенографическом отчёте — предельно аккуратная формулировка: «успешной деятельности по сбору и доставке хлеба в нуждающиеся в нём местности»). В рабочих массах Москвы и других местностей было решено провести агитацию о необходимости «и в военном, и продовольственном отношении очищения Волги, Урала и Сибири от всех контрреволюционеров». Соединённое заседание констатировало, что «советская власть должна обеспечить свой тыл, взяв под надзор буржуазию, проводя на практике массовый террор против неё», и признало необходимость перевода «ряда ответственных советских работников и профессиональных в область военную и продовольственную». Все советские учреждения и профсоюзные организации обязывались рассмотреть вопрос о практическом проведении «самых решительных мер по разъяснению пролетарским массам создавшегося положения и по осуществлению военной мобилизации пролетариата». Последний пассаж: «Массовый поход за хлебом, массовое обучение военному делу, массовое вооружение рабочих и напряжение всех сил военного похода против контрреволюционной буржуазии с лозунгом «Смерть или победа!», – таков наш общий лозунг»[357]. Большевистским верхам остался лишь шаг до осуществления массового красного террора.
30 августа в Петрограде убит М.С. Урицкий, притом, что 28 августа Петросовет принял грозное решение: «Если хоть волосок упадёт с головы наших вождей, мы уничтожим тех белогвардейцев, которые находятся в наших руках, мы истребим поголовно вождей контрреволюции»[358]. В ответ было расстреляно 900 заложников Петрограде и 512 в Кронштадте[359]. В Петроград выехал для руководства расследованием Ф.Э. Дзержинский. Вечером в Москве ранили В.И. Ленина. Вначале все считали, что ранили смертельно.
Ф.Э. Дзержинский на момент покушения находился в пути в колыбель революции, поэтому видные работники ВЧК собрались на «междурайонное совещание по вопросу о проведении террора в связи с покушением на тов. Ленина» в его отсутствие. Протокол данного совещания представляет собой по сути план действий ВЧК и местных чрезвычайных комиссий. Было принято решение о расстреле всех контрреволюционеров, о взятии заложников у буржуазии (крупных фабрикантов) и т.н. «союзников», причём специально оговаривалось: никаких ходатайств не принимать. Районным ЧК был предоставлен карт-бланш на проведение арестов и взятие заложников. Для размещения задержанных предполагалось устройство в районах «маленьких концентрационных лагерей». Собравшиеся постановили: «Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюционеров и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки. Ответственным товарищам из ВЧК и районных ЧК присутствовать при крупных расстрелах. Поручить всем районным ЧК к следующему заседанию доставить проект решения о трупах»[360]. На всякий случай решили арестовать левых эсеров, далее в протоколе зафиксировали: «Что касается пр[авых] эсеров, центровиков, меньшевиков, кадетов и других черносотенцев (курсив наш. — С.В.), то вопрос о них ясен»[361].
2 сентября собрался на заседание ВЦИК. По воспоминаниям коменданта Кремля П.Д. Малькова, Большой ресторанный зал гостиницы «Метрополь», где проходили заседания ВЦИК, «был переполнен»[362]. Это неправда: на заседании в данном случае присутствовали только члены ВЦИК[363], Заседание ВЦИК П.Д. Мальков свернул всего в один абзац: «На трибуну поднялся Яков Михайлович. Не раз я его слушал, но, пожалуй, никогда так страстно не звучал его голос, как в тот день, когда заговорил он об Ильиче, заговорил о том, что каждый из нас, сидящих в зале, всегда рос и работал в качестве революционера под руководством Ленина, что Ленина в партии заменить не может никто»[364]. Действительно, примерно с этого Я.М. Свердлов и начал заседание. И если бы он ограничился тем, что написано в воспоминаниях П.Д. Малькова, историки были бы вынуждены признать, что Я.М. Свердлов действительно был «лучшим другом» и «младшим братом» вождя мировой революции, Николой Угодником в Евангелии от Иосифа 1938 г. и во всей советской агиографии.
Я.М. Свердлов, будучи, по образному выражению собственной супруги, «опытным кормчим»[365], поставил «обсуждение» вопроса «о создании единого военного совета и назначении Главнокомандующего» (именно так был обозначен вопрос об установлении «военной диктатуры») вторым пунктом повестки дня, а первым — ратификацию дополнительного договора с Германией[366]. Помимо собственно ратификации предполагался обмен мнениями об общей характеристике внешнеполитического положения. Выступивший нарком по иностранным делам РСФСР Г.В. Чичерин, расписав желание как Советской России, так и «германских правящих кругов» к «мирному сожительству»[367], уточнил: революция обращает свой «фронт против наступающего англо-французского империализма»[368]. Почему именно англо-французского, ясно из опубликованного в тот же день, 2 сентября 1918 г., официального сообщения о ликвидации заговора, руководимого англо-французскими представителями во главе с начальником миссии Великобритании Робертом Брюсом Локкартом, французским генеральным консулом Гренаром, французским генералом Лавернем. Предполагались захват, посредством подкупа латышских стрелков, Совета народных комиссаров и провозглашение в Москве военной диктатуры. Вся организация, построенная по строго заговорщическому принципу, действовала под прикрытием дипломатического иммунитета и на основании удостоверений за подписью Локкарта, многочисленные экземпляры которых удалось изъять ВЧК. Причём на конспиративной квартире заговорщиков был захвачен сам Локкарт, который, впрочем, сразу по установлении личности был освобождён[369].
Чтобы тезис о наступлении Великобритании и Франции на Советскую Россию не был забыт во время дебатов по первому вопросу (по заявлению председателя ВЦИК, «для дополнения […] картины международных отношений и международного положения», обрисованной занудным докладом Чичерина), Свердлов, «прежде чем приступить к следующему вопросу», предоставил слово «только что вернувшемуся (весьма кстати! — С.В.) из поездки по разным странам, в том числе […] Англии» Н.Л. Мещерякову[370]. Тот выступил с предельно честной характеристикой момента. С одной стороны, подчеркнул, что мировая революция «придёт не так скоро и не так просто»[371] (это заявление явно не лило воду на мельницу Я.М. Свердлова и Л.Д. Троцкого), но с другой — очень удачно высказался по вопросу об интервенции. По сведениям, полученным от заместителя наркома по иностранным делам РСФСР М.М. Литвинова, план кампании англичан против Советской России был рассчитан на 3 года[372]. В заключение от имени «молодых вождей» рабочих Англии и Скандинавских стран Н.Л. Мещеряков выразил уверенность, что «русской революции удастся продержаться до тех пор, пока на помощь не придут новые рабочие батальоны»[373] (т.е. международный пролетариат). После столь необходимого разъяснения Я.М. Свердлов предоставил слово «для доклада» Л.Д. Троцкому.
Впоследствии трибун революции, обличая сталинских фальсификаторов, писал: «Подобно некоторым другим, Луначарский умеет писать об одном и том же вопросе и за и против. В 1923 г. [он писал: ] «Когда Ленин лежал раненый, как мы опасались, смертельно, никто не выразил наших чувств к нему лучше, чем Троцкий. В страшных бурях мировых событий Троцкий, другой вождь русской революции, вовсе не склонный сентиментальничать, сказал: «Когда подумаешь, что Ленин может умереть, то кажется, что все наши жизни бесполезны, и перестаёт хотеться жить», (стр. 13)». Что это за люди, которые умеют и так, и эдак […]»[374] Нарком просвещения А.В. Луначарский действовал «подобно» Л.Д. Троцкому, который после ранения вождя мировой революции, очевидно, сам говорил «и так, и эдак», ориентируясь на конкретную аудиторию. В частности, 2 сентября 1918 г. на заседании ВЦИК Л.Д. Троцкий сразу оговорился, что он выступает перед «высшим органом Советской Республики» не по делам военного ведомства (т.е. отнюдь не с докладом), а вследствие ранения В.И. Ленина, и не отказал себе в удовольствии позлорадствовать по поводу ранения вождя: «Мы знали, что о т. Ленине по его характеру никто не может сказать, что ему не хватает металла, сейчас у него не только в духе, но и в теле металл…»[375]. В организме вождя будто бы не хватало железа, и металл ему добавили. Согласитесь, Луначарскому, если тот разговор не придумал[376], Троцкий заявил нечто совсем-совсем иное. Притом, что если между заявлениями Луначарского о Троцком прошли годы, то между двумя фразами самого Троцкого о Ленине — дни или, в крайнем случае, недели.
На заседании ВЦИК 2 сентября 1918 г. после столь своеобразной «преамбулы» Троцкий перешёл к сути, констатировав, что в области командования нет единства, а аппарат военного управления рассчитан «на старый фронт». По словам Троцкого, в области командования вследствие «героической работы по военному упрочению всех рубежей Советской республики» были достигнуты лишь незначительные улучшения[377]. Троцкий призвал в тех условиях, в каких Советское государство стоит «перед концентрированным бешенством мирового империализма […] Советскую республику превратить в военный лагерь и все наши средства, все силы, все достояние страны, личное достояние граждан и каждого гражданина в отдельности […] прямо поставить на защиту Советской республики». Для этого поставить «во главе всех вооружённых сил и средств страны» один руководящий орган «в лице революционного совета» и одного Главнокомандующего; подчинить все центральные военные органы «этому революционному военному совету»[378].
Стенограф. отчёт, редактировавшийся Я.М. Свердловым, не содержит критики предложения Л.Д. Троцкого. В «прениях» принял участие только член фракции максималистов Волах, раскритиковавший «травлю» большевиками других «советских партий» (прежде всего левоэсеровской) и получивший в ответ высокоавторитетное «разъяснение» Я.М. Свердлова. За назначение Л.Д. Троцкого председателем Революционного военного совета [Республики], а Главкома Восточного фронта И.И. Вацетиса — «команд[ующим] всеми фронтами» собравшиеся проголосовали «единогласно»[379]. Правда, столь странное обстоятельство может объясняться и «издательской» деятельностью Я.М. Свердлова, поскольку стенограмма была напечатана типографией ВЦИК после её тщательного редактирования. Так, 7 сентября «стенограмму речи, произнесённой на 3-м заседании ВЦИК от 2 сентября 1918 г.», с просьбой исправить и в трёхдневный срок возвратить обратно препроводил Л.Д. Троцкому секретарь ВЦИК. На документе — входящий штамп Канцелярии Наркомвоена от 9 сентября[380]. Машинописный текст, поступивший Троцкому, отложился в деле[381]. Между 2 и 7 сентября правку мог внести и сам Свердлов.
Постановление о создании Реввоенсовета Республики прямо не зафиксировало создания нового военно-политического центра: сказано лишь, что Советская Россия превращается «в военный лагерь»; РВСР «ставится во главе всех фронтов и всех военных учреждений Республики»; все граждане обязуются «беспрекословно выполнять те обязанности по обороне страны, какие будут на них возложены советской властью», т.е. задания Реввоенсовета Республики[382]. Фраза о том, что в распоряжение «священного дела вооружённой борьбы против насильников» ставились «все силы и средства Социалистической республики»[383], должна была воскресить в памяти советских читателей совнаркомовский декрет «Социалистическое отечество в опасности»[384] от 21 февраля 1918 г. — для декларации перехода в изменившихся реалиях (прежде всего в условиях рождения Красной армии, но не только) от «революционной обороны»[385] к революционному контрнаступлению. В декабре 1918 г., уже не позволяя себе шутки про железо в стальном организме вождя, Троцкий проговорился, что РВСР был создан «применительно к международной (курсив наш. — С.В.) военной обстановке Советской России»[386].
Реввоенсовет Республики виделся его создателям как единый руководящий центр по экспорту революции со множеством подчинённых реввоенсоветов советских республик. Так, 22 января 1919 г. Я.М. Свердлов телеграфировал Л.Д. Троцкому: «Организация Польревсовета под названием Реввоенсовета Западной дивизии руководит формированием согласно заданиям Реввоенсовета Республики в общей связи со всей военной работой»[387].
Я.М. Свердлов пошёл на провозглашение новым вождём революции Л.Д. Троцкого, очевидно, по нескольким причинам. Во-первых, В.И. Ленин оставался для старых большевиков единственным безоговорочным лидером и Я.М. Свердлову было выгодно подставить под удар другого: вождь мировой революции мог неожиданно пойти на поправку. Не зря 7 января 1924 г., когда B.И. Ленин действительно одной ногой стоял в могиле, К.Б. Радек заявил: «Тов. Троцкий — сильный человек, индивидуальный, крутой, но кто-нибудь и когда-нибудь разве говорит: заменяйте т. Ленина Троцким? — нельзя это сделать, если бы и Троцкий даже хотел, потому что партия в лице т. Ленина видела вождя, которому все подчинялись, даже когда не соглашались с ним, видела ум и совесть свою, а в т. Троцком видит блестящего вождя, но не единого вождя»[388]. Во-вторых, Я.М. Свердлов подозревал, что как В.И. Ленину в случае его выздоровления, так и значительной части руководящего ядра РКП(б) могут не понравиться серьёзнейшие коррективы внутренней политики, которые вносил он сам, представляя интересы радикально настроенных группировок, руки которых автоматически развязывались объявлением массового красного террора. В-третьих, Я.М. Свердлов мог посчитать более целесообразным — конечно, для дела мировой революции — подставить другого человека под удар очередной Шарлотты Корде. Наконец, не исключено, что, будучи по натуре своей серым кардиналом, Я.М. Свердлов попросту не желал до поры до времени подчёркивать свою руководящую роль.
Речь не шла о фактическом наделении Л.Д. Троцкого властными полномочиями. В условиях, когда В.И. Ленин, как считалось, находился при смерти, на заседании ВЦИК собрались члены ВЦИК и выбрали (а вернее — утвердили) нового «хозяина» партии и государства — не высокомерного Л.Д. Троцкого, а самого Я.М. Свердлова, вотумом доверия которому и стало голосование по вопросу о создании РВСР. Логика председателя ВЦИК становится ясна из его позднейшего заявления, которое в дальнейших главах будет процитировано в полном объёме: «ВЦИК по нашей Конституции является органом верховной власти в период между съездами [Советов] и […] может отчуждать свои права тому или иному органу в той или иной степени (курсив наш. – C.В.). Орган чрезвычайной военной диктатуры целиком подотчётен и подконтролен ВЦИК»[389]. Если никаких возражений членов ВЦИК не было (а из стенографического отчёта следует именно это), выбор нового «хозяина» состоялся.
Я.М. Свердлов фактически создал псевдоколлегиальный орган во главе с Л.Д. Троцким — конструкцию, которая должна была служить прикрытием тяги обоих попутчиков во власти к мировой революции и установлению диктатуры партии на всём пространстве земного шара. В сентябре 1920 г. К.Б. Радек, который, по собственному признанию, не состоял «никогда ни в какой личной дружбе с т. Троцким»[390], констатировал отсутствие в РКП(б) «разногласий относительно роли Красной армии как фактора, ускоряющего мировую революцию»[391]. Такой взгляд на вооружённые силы господствовал в большевистской верхушке и в 1918 году.