Помоги проекту - поделись книгой:
В. Г. Танъ
Передвинутыя души. — Кругомъ Петербурга
Въ эту серію входятъ слѣдующія
собранія сочиненій:
A. В. Амфитеатрова, подъ наблюденіемъ
Л. Н. Андреева, со вступительной статьей проф.
Ѳ. М. Достоевскаго, съ многочисл. приложеніями;
Г. А. Мачтета, подъ редакціей
B. Г. Тана, подъ наблюденіемъ
Ольги Шапиръ, подъ наблюденіемъ
Д. Я. Айзмана, подъ наблюденіемъ
C. А. Ан-скаго, подъ наблюденіемъ
Б. А. Лазаревскаго, подъ наблюденіемъ
A. И. Левитова, со вступ. статьей
B. В. Муйжеля, подъ наблюденіемъ
Вас. И. Немировичъ-Данченко, подъ наблюденіемъ
Н. Н. Олигера, подъ наблюденіемъ
Н. М. Осиповича, подъ наблюденіемъ
А. С. Пушкина, подъ редакціей
М. Ю. Лермонтова, подъ ред.
Н. В. Гоголя, подъ редакціей
И. А. Крылова, подъ редакціей
А. В. Кольцова, подъ редакціей
C. Т. Аксакова, подъ редакціей
А. Н. Островскаго, подъ ред.
Н. Г. Помяловскаго, съ біограф. очерк.
А. А. Потѣхина, подъ наблюденіемъ
П. М. Невѣжина, подъ наблюденіемъ
С. В. Максимова, со вступ. статьей
И. С. Никитина, подъ ред.
Н. А. Добролюбова, подъ редакціей
Н. Я. Соловьева, съ портретомъ
Чарльза Диккенса, со вступ. статьей
Элизы Оржешко, подъ ред.
Г. де Мопасана, съ критико-біографич. очеркомъ
Эдгара По, съ критико-біографич. очеркомъ
Эмиля Зола, подъ редакц. и со вступ. статьями
Георга Брандеса, съ предисловіемъ
I. ПЕРЕДВИНУТЫЯ ДУШИ
ОЧЕРКИ
Вмѣсто предисловія
…взяла и передвинула всю мою душу на новую точку.
Тошно жить въ Петербургѣ, особенно лѣтомъ. Газеты пишутъ, Богъ знаетъ, о чемъ онѣ пишутъ. Никто ихъ не читаетъ. Даже Государственной Думы нѣтъ. Она отправилась въ усадьбу…
Уѣдешь на дачу, къ унылому финскому морю, а тамъ еще тошнѣе.
Дождь, слякоть. Сѣрыя ночи плачутъ холодными слезами. Мокрыя перья воронъ и мокрыя иглы нахмуренныхъ сосенъ, и волны плещутъ съ осеннимъ шумомъ о берегъ… Съ тяжелымъ громомъ бухаютъ пушки въ Кронштадтѣ, и каждую полночь бродитъ широкій прожекторъ съ востока на западъ, и свѣтитъ, и смотритъ, и ищетъ…
Надо куда-нибудь ѣхать. Перемѣнить мѣсто. Въ Россіи много народа и много простора, можно мѣнять города и села, языкъ и племя, и самый климатъ. Есть же такія мѣста, гдѣ свѣтитъ настоящее солнце и живутъ настоящіе люди…
Когда мнѣ можно уѣхать, я уѣзжаю на Волгу. Волга — это широкая, чистая, удобная, людная дорога. На этой дорогѣ нѣтъ пыли и нѣтъ тряски, и села нарядны, и можно заѣхать въ любое село, если урядникъ не остановитъ.
На этой дорогѣ русскій народъ, вездѣ сухопутный, сталъ судоходцемъ и кораблестроителемъ безъ всякихъ казенныхъ броненосцевъ и государственныхъ субсидій. Ѣдешь и на каждомъ шагу встрѣчаешь пароходы и баржи, и барки, и гусяны, и бѣляны, какъ будто высокіе костры сосновыхъ бревенъ и досокъ, уложенныхъ въ формѣ судна, и синія асланки съ выгнутымъ носомъ, высокія и стройныя, какъ лебедь…
Все къ намъ приходитъ съ Волги, — хлѣбъ и нефть, министры и также холера.
Когда проѣдешь по Волгѣ отъ Твери до Астрахани, выходъ остается одинъ — въ Каспійское море. Въ Каспійскомъ морѣ воды зелены и пароходы грязны, и пассажиры въ трюмѣ набиты, какъ сельди въ бочкѣ.
Судно наше качалось на широкихъ волнахъ мертвой зыби и подвигалось впередъ тихо, какъ черепаха. Въ трюмѣ лежали въ повалку. А я стоялъ на палубѣ, и мнѣ было смутно и тоскливо.
Бросить бы это лѣнивое судно и летѣть впередъ, туда, гдѣ темнѣетъ незнакомый берегъ, спѣшить, мчаться, быстро мѣнять мѣсто за мѣстомъ. Быть, какъ птица или какъ сухой кустъ перекати-поля, и нестись по вѣтру. Въ жизни одна утѣха — бродяжить по свѣту. Иные пейзажи, новые люди, свѣжія рѣчи: «Хочь гирше, та инше», какъ говорили казаки.
Черезъ одинъ день и двѣ ночи мы пріѣхали въ Баку. Жарко было въ Баку, и черно, и масляно. Люди потѣли мазутомъ, и море было подернуто пленкою нефти. Стоило чиркнуть спичкой, и вода загоралась…
Кавказскіе народы хранили полный миръ и не трогали другъ друга. И татары отзывались со восторгомъ объ армянскихъ экспропріаторахъ: «Это хорошіе, мирные люди. Они убиваютъ только своихъ»…
Изъ Баку я поѣхалъ въ Тифлисъ и видѣлъ тамъ кавказскую либеральную эру, которую такъ усердно обличаетъ «Новое Время». По улицамъ нельзя ѣздить ни верхомъ, ни на велосипедѣ, не то 3,000 рублей штрафу. И бурку нельзя носить, и верхъ у экипажа поднять воспрещено, будь хоть дождь, хоть ливень, — какъ будто вернулись на землю времена императора Павла. И всѣ балконы трактировъ затянуты густой проволочной сѣткой. Попробуйте посидѣть подъ ней въ 40 градусовъ жары по Реомюру.
Изъ города Тифлиса я уѣхалъ въ Армянскія горы, скитался верхомъ и пѣшкомъ, поднялся на нагорье, ночевалъ въ шатрахъ пастуховъ и въ старыхъ монастыряхъ IX вѣка и на открытомъ воздухѣ, въ обществѣ сѣрыхъ ословъ, овчарокъ и барановъ. Видѣлъ татаръ и армянъ, и грузинъ, и русскихъ казаковъ, экспропріацію и военную экзекуцію и крестьянскую облаву.
И когда мнѣ надоѣли всѣ эти пестрыя племена и странныя людскія дѣла, запутанныя въ клубокъ, я уѣхалъ далеко: въ снѣжныя горы, — въ дикихъ ущельяхъ я отыскалъ узкія тропы, куда не хватаютъ законы военной охраны, гдѣ люди и орлы одинаково вольны и хищны. Я видѣлъ высокія, бѣлыя, снѣжныя горы, крутую шею Казбека и шатеръ Эльбруса, лицо Дыхтау, все въ черныхъ морщинахъ, и остроголовую Каштантау, и сотни другихъ. Всѣ онѣ бѣлы и чисты. Людская грязь къ нимъ не доходитъ снизу…
На пути своемъ я былъ во многихъ мѣстахъ, видѣлъ разныхъ людей, интеллигентовъ и мужиковъ, помѣщиковъ, извозчиковъ, сектантовъ, людей ожесточенныхъ и другихъ, готовыхъ помириться, если бы начальство захотѣло. Но оно не хочетъ. Видѣлъ людей, проводящихъ половину времени въ тюрьмѣ, половину на волѣ, настолько привычныхъ къ казенной квартирѣ, что они почти перестали отличать ее отъ собственнаго дома. Ибо въ одной и той же тюрьмѣ на лѣвой сторонѣ нельзя подходить къ окну, не то часовой подстрѣлитъ, а на правой сторонѣ можно оставить свои кормовыя деньги невзятыми и отправиться домой обѣдать. Если бы въ Россіи не было такихъ маленькихъ различій, жить въ ней было бы невозможно, и все бы населеніе погибло.
Въ разныхъ углахъ великой Россіи эти невѣдомые люди сидятъ и размышляютъ, и сравниваютъ то, что ожидалось, и что случилось на дѣлѣ, ищутъ новыхъ путей и находятъ тупики…
Въ Нижнемъ я видѣлъ рабочихъ, бывшихъ эсдековъ, которые задались цѣлью привлечь Охрану… къ охраненію закона въ экстренномъ порядкѣ. Они вооружились для этой цѣли Николаевскимъ регламентомъ о бѣломъ жандармскомъ платкѣ, утирающемъ слезы невинныхъ. Приходятъ и разсказываютъ предъ нею тайны фальшивыхъ отчетовъ и требуютъ составлять протоколы. А она упирается стыдливо: я привыкла только производить обыски и облавы.
Подальше къ югу я встрѣтилъ тайное общество новаго стиля, общество законнаго сопротивленія чрезвычайной охранѣ. Члены общества — крестьяне. Средствомъ борьбы они избрали неплатежъ штрафовъ. Вмѣсто того они отсиживаютъ въ арестантскомъ домѣ. Одинъ ужъ отсидѣлъ восемь разъ и этимъ несказанно гордится.
Откуда они берутся, эти странные деревенскіе интеллигенты? Они явились на свѣтъ еще до революціи, но таились подъ спудомъ. И мы ихъ не знали.
Я спрашивалъ многихъ: «Откуда ведется вашъ корень?», и иные отвѣты уходили въ давнее время.
Самарскій слѣпецъ Пахомовъ, человѣкъ обширныхъ знаній и огромной памяти, сослался на шестидесятые годы.
— Когда мнѣ было 15 лѣтъ, — сказалъ онъ, — въ 1867 году въ наше село пріѣхалъ поповичъ, мой однолѣтокъ. Онъ жалѣлъ меня и гулялъ со мною. Онъ прочиталъ мнѣ статью Добролюбова: «Лучъ свѣта въ темномъ царствѣ». И она мнѣ страшно понравилась. Съ тѣхъ поръ я питаю въ себѣ демократическія мысли…
И въ подтвержденіе онъ цитировалъ наизусть слово въ слово страницы полторы изъ Добролюбова.
Владимирскій крестьянинъ Кривцовъ, странное смѣшеніе дикости и прогресса, сослался даже на декабристовъ:
— Я по отцу пошелъ, а отецъ по дѣду. А дѣдовъ отецъ былъ ближнимъ довѣреннымъ князя Волконскаго. И вмѣстѣ съ нимъ просидѣлъ больше года въ Петропавловской крѣпости. Оттого мы такіе…
Я не знаю, сколько правды въ этомъ семейномъ преданіи, но это уже третья ссылка на декабристовъ, которую я встрѣчаю въ крестьянской средѣ. Одна во Владимирской губерніи относилась къ Пестелю, другая въ Малороссіи относилась къ Тульчинской управѣ.
Въ Сызранскомъ уѣздѣ одинъ старый крестьянинъ говорилъ мнѣ съ убѣжденіемъ:
— Политика, развѣ это новое? Мы всегда были самые политики, да только не понимали этого…
У всѣхъ этихъ людей, богатыхъ, и бѣдныхъ, упорныхъ и покладистыхъ, есть одно объединяющее ихъ свойство.
Они оторвались отъ прежнихъ устоевъ. И, какъ сказалъ мнѣ одинъ старый садовникъ въ городѣ Сызрани, — у нихъ передвинулись души на новое мѣсто.
Ибо они лежали, какъ старыя бревна на родномъ погостѣ, и гнили или проростали въ землю; но великая смута сорвала ихъ съ корня, и теперь они плаваютъ въ морѣ и больше не тонутъ. Иные выброшены на берегъ, но этотъ берегъ новый…
Линіи разрыва еще совсѣмъ свѣжи и не покрылись плѣсенью. И нѣтъ на свѣтѣ зрѣлища поучительнѣе, какъ наблюдать эти живыя фибры человѣческаго духа, выброшенныя внезапнымъ потрясеніемъ изъ глубины на поверхность.
Надо ихъ наблюдать, пока онѣ свѣжи. Пройдетъ немного лѣтъ, и новое станетъ старымъ, живая ткань отвердѣетъ и станетъ корою.
Я хочу набросать въ этихъ очеркахъ рядъ фигуръ, схваченныхъ налету, мимоходомъ. Я не претендую на художество. Буду писать о живыхъ людяхъ, приводить дѣйствительные факты.
Однако при нынѣшнихъ порядкахъ излагать дѣйствительность трудно. Приходится лавировать между Сциллой и Харибдой. Съ одной стороны, провинція задыхается отъ молчанія… И какъ цирульникъ лидійскаго правителя Мидаса, она готова выкопать ямку въ пескѣ и шепнуть: «У стараго Мидаса ослиныя уши»…
Съ другой стороны, она трепещетъ отъ страха и предвкушенія кары и шепчетъ: «Не выдавайте меня, не пишите обо мнѣ прямо». Оттого мнѣ придется переставить имена городовъ и измѣнить фамиліи; и иное, слишкомъ крѣпкое, оставить до другого времени.
1. По Волгѣ
1. На рѣкѣ
У-гу!
Послѣдній свистокъ, хриплый и какъ будто простуженный. Въ такую погоду немудрено простудиться даже желѣзной машинѣ. Хотя пароходъ у насъ музыкальный и называется «Глинка». Онъ медленно отчаливаетъ и выходитъ на средину. Узкія лѣстницы спусковъ на городскомъ обрывѣ отходятъ назадъ, и на другомъ берегу открывается устье рѣки Тверды, утлый мостъ, пески, зеленые откосы, и широкой стѣною бѣлѣетъ Отрочъ монастырь. Много лѣтъ тому назадъ Тверской князь отнялъ невѣсту у собственнаго отрока. Отрокъ съ горя ушелъ въ лѣсъ и построилъ скитъ. Скитъ сталъ монастыремъ. Спутникъ показываетъ рукой на маленькое круглое окошко. Тамъ келья, въ которой Малюта Скуратовъ удушилъ митрополита Филиппа.
Все истинно-русскія воспоминанія.
Тверь только что осталась сзади. Я перебираю свои послѣднія впечатлѣнія. У самаго спуска стояли два столба, оба съ объявленіями. На правомъ столбѣ были афиши о зрѣлищахъ:
«Боевая оперетта „Ночь Любви“».
Бытъ чумаковъ Запорожской Сѣчи въ первобытномъ состояніи. Артисты: Приблуда, Ткачевъ-Хохолъ, Сирко.
На лѣвомъ столбѣ красовался гигантскій плакатъ городского ломбарда о распродажѣ просроченныхъ вещей. Шесть столбцовъ и послѣдній номеръ 42,557, а всего населенія въ Твери съ женами и дѣтьми 40,000. Чего только тутъ нѣтъ! Хивинковая шкурка, одинъ подъодѣяльникъ, одинъ дамскій горжетъ (что такое «горжетъ», — одежда или мебель?), ватныя юбки, серебряныя серьги, ротонды на кроличьемъ, козьемъ, кошачьемъ и рыбьемъ мѣху. Кажется, бѣдная Тверь заложила все, что у ней было, и ходитъ голая.
На пристани нищіе попадались на каждомъ шагу. — «Подайте убогому», даже: «подайте плѣшивому!»… — «То есть, какъ это — плѣшивому?» — «Ей-Богу, плѣшивому, совсѣмъ безволосому», увѣряетъ нищій. Мой товарищъ лѣзетъ въ карманъ и достаетъ монету. — «Какое у васъ лицо, — восторгается проситель, — совсѣмъ какъ у Бисмарка»… Образованные нищіе!..
На пристани я купилъ газету «Тверская Жизнь». Она была похожа на этого образованнаго нищаго. Газета безъ телеграммъ, безъ направленія и безъ всякаго содержанія. Выходитъ «временно по воскресеньямъ», какъ сказано въ заголовкѣ. Между прочимъ, запрещено писать объ администраціи и о полиціи, о городскихъ дѣлахъ и о земскихъ, и о всякихъ другихъ. Тѣмъ не менѣе, редакторъ ухитрился нажить себѣ штрафъ въ триста рублей и уже три недѣли сидитъ въ узилищѣ, и за редактора подписывается его жена, согласно послѣднему разъясненію вятскаго губернатора, и на деревянномъ столбѣ подъ плакатомъ ломбарда приклеено еще объявленіе: «Въ редакціи газеты „Тверская Жизнь“ продается зеркало, узкій коверъ и половая лампа»… Что такое половая лампа я не знаю, но распродажа редакціонной обстановки идетъ плохо. Боюсь, что редакторъ соберетъ свой штрафъ только къ концу отсидки.
— Не думайте, — живо возражаетъ мой спутникъ. — У насъ прежде была настоящая газета, я редакторомъ былъ.
— Да? — спрашиваю я вѣжливо. — А сколько вышло номеровъ?
— Номеровъ мало, — признается спутникъ.
— Сколько?
— Одинъ всего, — кротко сообщаетъ спутникъ; — былъ конфискованъ на станкѣ, — прибавляетъ онъ съ нѣкоторой гордостью.
— Позвольте, — припоминаю я, — не за эту ли газету вы попали подъ судъ?
— Да, — соглашается спутникъ, — но вѣдь меня оправдали. Прокуроръ почти отъ обвиненія отказался.
Обѣднѣла Тверь, разорилась и обезлюдѣла, прижучилась, молчитъ. Вся верхняя Волга прижалась, нахохлилась и только пересчитываетъ по пальцамъ своихъ плѣнныхъ депутатовъ и разсказываетъ шопоткомъ анекдоты о своихъ губернаторахъ.
Въ Твери — Петрункевичъ (онъ еще не сидитъ), въ Рыбинскѣ — Строгановъ, въ Ярославлѣ — Шаховской, въ Костромѣ — Френкель. Это первый рядъ.
Въ Твери — фонъ Бюнтингъ, въ Ярославлѣ — Римскій-Корсаковъ, въ Костромѣ — Веретенниковъ. Это второй рядъ.
Славные анекдоты разсказываетъ Волга о губернаторахъ, сочные, съ подъемомъ. Каждый городъ старается побить рекордъ: — Вотъ пишутъ о Думбадзе. Что вашъ Думбадзе. Вотъ у насъ…
Я соберу эти анекдоты въ отдѣльную книгу и издамъ особо.
— А какія у васъ есть общества?..
— Не регистрируютъ ихъ.
— А собранія бываютъ?..
— Нѣтъ, не бываютъ!
— А просвѣтительныя учрежденія есть?..
— Нѣтъ, — нѣту…
Чертъ знаетъ что.
— Зато населеніе развилось, — сообщаетъ одинъ, — стало больше достоинства, но перепуганы ужасно, свободнѣе говорятъ, но разговаривать боятся…
Чертъ знаетъ что такое.
— Наше населеніе по существу черносотенное, — сообщаетъ другой, — но очень сознательное, такъ сказать, конституціонное. Даже тѣ, что управу громили, были истые конституціоналисты…
Ничего не разберешь.
Среди «третьяго элемента» развелось по нынѣшней модѣ множество скептиковъ. Что они говорятъ, понять трудно. Они путаютъ свои прежнія надежды и новое уныніе.
Если обратиться къ дѣламъ матеріальнымъ, получаются свѣдѣнія болѣе осязательныя. Растетъ травосѣяніе, сохи смѣняются плугами, мѣстами происходятъ передѣлы полей на болѣе широкія полосы вмѣсто прежнихъ узкихъ.
Тверской агрономъ разсказывалъ мнѣ слѣдующую исторію. Первая пароходная станція отъ Твери по Волгѣ внизъ, это — село Лисицино. Въ этомъ селѣ пятнадцать лѣтъ тому назадъ одинъ крестьянинъ, Яковъ Черный, завелъ плугъ. Сельскій сходъ собрался и запретилъ ему пахать плугомъ, даже бумагу составилъ въ этомъ смыслѣ. — Плугъ землю воруетъ — говорили крестьяне. Дѣло въ томъ, что крестьяне пашутъ на узкихъ полосахъ безъ всякихъ межниковъ. Межа есть только математическая линія. Соха при пахотѣ сваливаетъ землю въ сосѣднюю борозду. Плугъ сваливаетъ землю внутрь. Если нѣсколько сосѣдей пашутъ сохами, къ концу пахоты каждый сваливаетъ сосѣду землю съ крайней правой борозды и, въ свою очередь, получаетъ чужую землю на крайней лѣвой бороздѣ. Если пахать рядомъ сохою и плугомъ, то плужный участокъ каждый годъ получаетъ наваленной земли на одну лишнюю борозду. Полосы бываютъ очень узкія, десять бороздъ, даже пять бороздъ. Такимъ образомъ годъ за годомъ одинъ участокъ будетъ отдавать свою землю другому, понижаться и бѣднѣть. Оттого крестьяне и говорятъ, что плугъ землю воруетъ.
Яковъ Черный однако обозлился.
— Я не брошу плуга, — заявилъ онъ, — а за соху нипочемъ не возьмусь, видѣть ее не могу. Лучше хозяйство нарушу и уйду въ городъ.
Запрещеніе схода оказалось незаконнымъ. Теперь я вамъ задамъ, — объявилъ Яковъ Черный и привелъ въ городъ семь новыхъ единомышленниковъ покупать плуги. — Теперь не запретите!..
Примиреніе состоялось на томъ, что рѣшили пахать плугами и сохами въ разные часы или, если возможно, въ разные дни.
Теперь въ селѣ Лисицинѣ не осталось ни одной сохи. Всѣ пашутъ плугами.
— Особенно бабы за плуги стоятъ, — разсказывалъ агрономъ. — У насъ мужики уходятъ на отхожіе промыслы, а бабы пашутъ. Сохою пахать трудно, надо умѣнья больше, ее нужно ладить; плугъ проще работаетъ. На прошлой недѣлѣ пришелъ въ складъ мужикъ съ дочерью: «Дѣвку замужъ выдаю, надо плугъ выбрать въ приданое. Нейдетъ безъ плуга». А въ тѣ деревни, гдѣ сохами пашутъ, дѣвки изъ ближнихъ селъ совсѣмъ не идутъ замужъ: «Мы сохами пахать не умѣемъ».
— Клеверу сѣменного роздалъ тысячу-пятьсотъ пудовъ, — разсказывалъ агрономъ, — тимофеевки два-три вагона. Льны тоже развелись.
Однимъ словомъ, мужики покрѣпче интеллигентовъ[1].
Впрочемъ, даже въ скептическихъ рѣчахъ интеллигентовъ часто можно услышать совсѣмъ другія ноты. И весь ихъ скептицизмъ выходитъ напускной, навѣянный лѣтнею лѣнью или дождливой погодой.
— Худшее, кажется, прошло, — признаются они. — Земство, напримѣръ, хотя и поправѣло, но ничего не разрушило, какъ было въ другихъ губерніяхъ. И кажется, теперь люди перестали правѣть. Съ новаго года будемъ въ нормы входить.
Въ Тверской губерніи будущей осенью предстоитъ переизбраніе гласныхъ, но эту будущую кампанію уже теперь учитываютъ.
Дождемся и увидимъ, какія будутъ эти новыя нормы?..
Пароходъ быстро идетъ впередъ внизъ по теченію. На Волгѣ почти половодье. Дождь льетъ безъ конца. Снизу вода, сверху вода, кругомъ сѣрый туманъ. Въ этой водѣ мы — словно живые утопленники, и судно наше — какъ будто подводное судно. Но этотъ маленькій мокрый пароходъ самъ по себѣ представляетъ особый мірокъ. Пассажировъ у насъ не больше полусотни во всѣхъ трехъ классахъ. Но въ нашемъ составѣ представлены всѣ русскія настроенія, даже всѣ партіи справа налѣво. Онѣ, помѣщенныя рядомъ, сталкиваются, разговариваютъ, и каждая остается при своемъ.
Въ каютѣ второго класса небольшая компанія пьетъ чай; ихъ всего трое: закройщикъ изъ Петербурга (онъ ѣдетъ на побывку въ Ярославскую губернію), приказчикъ изъ Твери и еще мелкій чиновникъ въ штатскомъ платьѣ. Закройщикъ тощій и сѣрый, очень говорливый. Приказчикъ румяный и плотный, какой-то тяжкодумный, говоритъ какъ во снѣ. Чиновникъ больше молчитъ и улыбается, но глаза у него умные, живые. Они пьютъ чай, не торопясь, и мѣняютъ чайникъ за чайникомъ.
— Еще чашечку!
— Ну-ка, что жъ! Чай не порохъ, не разорветъ.
— Производительности мало, — говоритъ закройщикъ, — покупатели ослабѣли. А главное, что насъ губитъ, это — порто-франко.
— Какое порто-франко? — спрашиваетъ приказчикъ съ тяжелымъ недоумѣніемъ.
Поделиться книгой: