– Она тоже играла на скрипке? – спросил Анджело нерешительно.
– Нет. Мама ни на чем не играла. Но она хотела, чтобы я стала великой скрипачкой, как мой австрийский дедушка. Он был очень, очень знаменит. Ну, или так говорит дядя Феликс. – Ева пожала плечами. – А какой была твоя мама?
Анджело не отвечал несколько секунд, и Ева подумала, что он так и вернется к своему обычному молчанию.
– У нее были темные волосы, как у тебя, – прошептал он наконец. Затем медленно вытянул руку и коснулся ее волос. Ева затаила дыхание; пальцы мальчика скользнули по длинному локону и снова упали.
– А какого цвета у нее были глаза? – спросила Ева мягко.
– Карие… Тоже как у тебя.
– И она была красивая, как я?
В этом вопросе не было кокетства: Еве постоянно твердили, что она красавица, и она привыкла воспринимать это как должное.
Анджело склонил голову к плечу, задумавшись.
– Наверное. Для меня – была. И она была мягкой.
Последнее слово он произнес по-английски, и Ева наморщила нос, не уверенная, что поняла правильно.
– Мягкой?
– Нет. Не
В этом ответе звучали такие мудрость и зрелость, что Еве оставалось только хлопать глазами.
– Но… твоя бабуля тоже мягкая, – заметила она наконец, просто чтобы сказать хоть что-нибудь.
– Да, но иначе. Бабуля все время суетится. Пытается сделать меня счастливым. Окружить любовью. Но это не то же самое. Мама
Некоторое время они сидели молча, глядя за окно. Ева думала о матерях, любви и чувстве одиночества, которое всегда вызывал у нее дождь, пускай она и не была одинока.
– Хочешь быть моим братом, Анджело? – спросила она, рассматривая его профиль. – У меня никогда не было брата. Я бы очень хотела!
– У меня есть сестра, – прошептал он, не сводя глаз с дождя и, кажется, вовсе ее не слыша. – Она осталась в Америке. Она родилась… и мама умерла. И теперь она в Америке, а я здесь.
– Но о ней заботится твой папа.
Анджело грустно покачал головой:
– Он отдал ее моей тете. Маминой сестре. Она всегда хотела ребенка.
– А тебя – нет? – спросила Ева озадаченно.
Анджело пожал плечами, словно это не имело значения.
– Как ее зовут… твою маленькую сестренку? – не отступала Ева.
– Анна. Папа назвал ее в честь мамы.
– Вы с ней еще увидитесь.
Анджело повернул голову. В свете маленькой лампы на столе Камилло его глаза казались скорее серыми, чем голубыми.
– Вряд ли. Папа сказал, мой дом теперь в Италии. Но я не хочу жить в Италии, Ева. Я хочу к своей семье. – Голос Анджело надломился, и он уставился на свои ладони, словно стыдясь минутной слабости. Это был первый раз, когда он назвал ее по имени, и Ева осмелилась взять его за руку.
– Я буду твоей семьей, Анджело. Я буду хорошей сестрой, обещаю. Можешь даже звать меня Анной, когда никто не слышит.
Анджело тяжело сглотнул. Пальцы, переплетенные с Евиными, сжались.
– Я не хочу звать тебя Анной, – выговорил он сквозь слезы и снова посмотрел на Еву, часто-часто моргая. – Я не хочу звать тебя Анной, но я буду твоим братом.
– Ты можешь быть Росселли, если хочешь. Папа не станет возражать!
– Тогда я буду Анджело Росселли Бьянко. – Он улыбнулся и шмыгнул носом.
– А я буду Батшева Росселли Бьянко.
– Батшева? – Настал черед Анджело недоуменно хмурить брови.
– Да. Так меня зовут по-настоящему. Но все называют меня просто Ева. Это еврейское имя, – добавила она с гордостью.
– Еврейское?
– Ага. Мы евреи.
– Что это значит?
– Если честно, я и сама не уверена. – Ева пожала плечами. – У меня в школе нет уроков религии. Но я не католичка. Большинство моих друзей не знают наших молитв и не ходят в храм. Ну, кроме моих кузин Леви и Клаудии. Они тоже евреи.
– Ты не католичка? – переспросил Анджело в изумлении.
– Нет.
– Но ты же веришь в Иисуса?
– В каком смысле – верю?
– Что он истинный Господь?
Ева наморщила лоб:
– Нет. Вряд ли. Нашего Бога зовут по-другому.
– И ты не ходишь на мессу?
– Нет. Мы ходим в храм, но не очень часто. Папа говорит, чтобы Бог тебя услышал, необязательно идти в синагогу.
– А я ходил в католическую школу. И на мессу каждое воскресенье. Мы с мамой всегда ходили на мессу. – С лица Анджело никак не могло сойти шокированное выражение. – Не знаю, смогу ли я быть тебе братом, Ева.
– Почему? – растерялась она.
– Потому что мы не одной религии.
– Разве евреи и католики не могут быть братьями и сестрами?
Анджело затих, обдумывая вопрос.
– Не знаю, – признался он наконец.
– А я думаю, что могут, – заявила Ева решительно. – Вот папа и дядя Августо – братья, но они не соглашаются по куче вопросов.
– Ладно. Тогда мы будем соглашаться во всем остальном, – сказал Анджело серьезно. – Чтобы… уравновесить.
Ева кивнула с такой же торжественностью:
– Во всем остальном.
– Прочему ты все время со мной споришь? – вздохнул Анджело, всплеснув руками.
– Я не все время с тобой спорю! – заспорила Ева.
Анджело закатил глаза, отчаявшись стряхнуть вторую тень. Она преследовала его повсюду, и обычно он не возражал, но сегодня он все утро учил Еву играть в бейсбол – никто в Италии не играл в бейсбол! – и сейчас у него ныла нога. Увы, чтобы о ней позаботиться, сперва нужно было, чтобы Ева ушла из комнаты.
– Так что у тебя за проблемы с ногой? – спросила Ева, заметив его беспокойство. Она уже научила Анджело основам футбола, и, хотя бегал он не очень хорошо, вратарь из него получился отменный. Однако, сколько бы они ни играли вместе, Анджело ни разу не заговаривал о больной ноге, и Ева проявила недюжинное терпение, дожидаясь, пока он сам раскроет ей секрет. Теперь это терпение иссякло.
– Нет у меня с ногой никаких проблем… Просто самой ноги нет.
Ева в ужасе втянула воздух. Отсутствующая нога была еще хуже, чем она успела себе навоображать.
– Можно посмотреть? – почти взмолилась она.
– Зачем? – неловко заерзал Анджело.
– Я в жизни не видела потерянную ногу!
– В том-то и трудность. Нельзя увидеть то, чего нет.
Ева раздраженно выдохнула:
– Тогда я хочу посмотреть на то, что осталось.
– Мне придется снять штаны, – ответил Анджело с вызовом, надеясь ее шокировать.
– И что? – спросила Ева нахально. – Думаешь, меня смутят твои вонючие труселя?
Брови Анджело поползли вверх, и Ева снова сменила тон на умоляющий:
– Ну пожалуйста, Анджело! Никто не показывает мне ничего интересного. Все обращаются со мной как с ребенком.
Все обращались с Евой как с маленькой принцессой. В этом доме с нее буквально пылинки сдували, но Анджело заметил, что она не особенно этим наслаждается.
– Ладно. Но тогда ты тоже покажешь мне что-нибудь интересное.
– Что? – Ева в сомнении нахмурилась. – У меня нормальные ноги. И все тело нормальное. Что мне тебе показать?
Казалось, Анджело на мгновение задумался. Ева была уверена, что он попросит ее показать девчачьи части тела. Если их застукают, дедуля наверняка всыплет обоим по первое число, а бабуля перекрестится, достанет свои черные бусы и начнет молиться. Но Еве тоже было любопытно, и она бы не отказалась, если бы кто-нибудь просветил ее насчет мальчишечьих частей тела.
– Я хочу, чтобы ты показала мне книжку, в которой пишешь. И прочла что-нибудь из нее, – решил Анджело.
Еву такая просьба удивила, но это было все же безопаснее, чем игра в «покажи и назови», и она раздумывала только пять секунд.
– Идет. – Ее ладонь метнулась к нему для быстрого рукопожатия. По недовольному взгляду Анджело Ева поняла, что он беспокоится, не продешевил ли. Уж очень легко она согласилась. Наверняка он подумал, что она пишет о нем. И она действительно писала о нем – но не волновалась, если он про это узнает.
Тем не менее Анджело встряхнул ее ладонь и принялся закатывать правую штанину. Другие флорентийские мальчики круглый год ходили в коротких штанишках, но только не Анджело. В своих длинных брюках и уродливых черных ботинках он выглядел настоящим маленьким мужчиной.
– А говорил, придется снимать штаны! – фыркнула Ева, недовольная, что ее обдурили уже здесь.
– Хотел посмотреть, что ты скажешь. Ну, ты явно не дама.
– Дама! Просто я не из тех глупышек, которые падают в обморок при виде чьих-то подштанников.
Вместо ответа Анджело вытянул ногу – раздвижные стальные стержни, которые одним концом крепились к правому колену и бедру, а другим ныряли в черный ботинок.
Ева в благоговении коснулась их вытянутой рукой.
– Так я могу ходить сам. Это мне папа сделал.
Лицо Анджело исказилось, как и всякий раз при упоминании отца. Тот был кузнецом и обещал научить Анджело тоже делать разные вещи из металла. Чтобы работать руками, ноги не требовались. Но это было до смерти матери. Теперь отец Анджело был в Америке, сам он – в Италии, а здесь никто не собирался учить его кузнечному Делу.
– Она снимается? – Ева явно вознамерилась увидеть его во всей безногой красе.
Анджело расстегнул ремешки и тихонько застонал, словно освободиться от протеза было облегчением. Ева беззастенчиво уставилась на обнажившуюся ногу, которая заканчивалась сразу под коленом. При этом ее рот округлялся все больше, пока не превратился в безмолвную букву О.
Лицо Анджело приобрело смущенное и даже слегка пристыженное выражение, будто он сделал что-то плохое. Ева немедленно сжала его руку.
– Тебе от нее больно?
Кожа, которой был отделан верх протеза, казалась мягкой, и Анджело носил толстый носок, чтобы защитить колено от веса и давления стержней. Но все равно это было не то же самое, что надевать ботинок, и неровно вылепленная культя выглядела натертой и покрасневшей.
– Немного неудобно. Зато я могу ходить сам. До этого я долго пользовался костылями. Стержни раздвигаются, видишь? Они будут расти вместе со мной – по крайней мере еще несколько лет. И когда у меня устает колено, я всегда могу снова взяться за костыли.
– Как ты потерял ногу?
– У меня ее и не было.