Путешествие в Шахристан

 - Значит, ночевать в чистом поле придется?

 - Ну, заночевать можно в шестерёнке... - нехотя признал трактирщик.

 - Где?

 - Ну, изба такая... С башней... - сабрумай пытался изобразить жестами некое строение, без сомнения внушительных размеров. - Приспособа такая шахрайская. Полезная. Там всё есть. И постоялый двор тоже есть.

 - И где нам искать эту твою... гайку?

 - Шуруп...

 - Шайбу...

 - Нет, шайба - это на границе Великого княжества Чухонского, по дороге к отрягам... Там ещё рыба отменная, а вот бутерброд с мясом, наоборот, похож на кусок ветоши между двумя обрезками старых сапог...

 - Шестерёнку, - пряча улыбку в рыжую бороду, любезно подсказал трактирщик. - Если прямо по дороге ехать будете, то не проедете. У вас ближе к вечеру по левую руку роща должна быть, так вот как рощу минуете, так впереди на холме она и будет.

 - Роща?

 - Шестерёнка!

             Подобревший после обильной и сытной трапезы и шантоньского полусладкого боярин смачно зевнул и пожаловал трактирщику золотой на водку. 'Благодарствую, господин боярин', - учтиво поклонился тот, принимая чаевые - 'только водки я не пью, и домашним своим строго запрещаю. Где водка - там никаких путных дел не сделаешь. Тем более что водки на золотой выпить - никакого здоровья не хватит. Так что денежка ваша будет детям на гостинцы. А потому благодарствую сугубо!'.

             С этими словами трактирщик степенно удалился, оставив нас удивляться переменам в нравах сабрумайских.

             В своих описаниях трактирщик оказался точен, и на ночлег мы остановились в причудливом здании, впервые увиденном нами именно у сабрумаев и бывшем, вне всякого сомнения, той самой обещанной нам 'шестерёнкой'. Представляло оно собой шесть обширных соединённых между собой деревянных срубов, вкупе образовывавших шестиугольник, в плане похожий, вероятно, на соту из пчелиного улья. У каждого из шести корпусов было своё предназначение: в одном из них первый уровень занимала обширная конюшня, а второй - не менее обширная голубятня, из одних окон которой периодически вылетали птицы, а в другие окна столь же часто влетали; рядом располагалась почтовая служба с лавками писарей и каких-то других умельцев; далее шел постоялый двор с трактиром, магазин всяческих товаров - от провианта до одежды. Один из корпусов, очевидно, был предназначен для проживания работников сего полезного комплекса. Наконец, шестой корпус был закрыт для посетителей, и о назначении его мне никто не сказал; над  этим-то корпусом и возвышалась башня, венчавшая всю постройку. В каменных подвалах всех шести корпусов, вероятно, размещались склады.

             Над въездом во внутренний двор помещалось вырезанное из дерева изображение пчелы. 'Символ трудолюбия, - охотно пояснил нам символику вышедший встречать нас конюх. - Очень полезное создание. А ещё, говорят, пчела всегда сможет найти дорогу к своему улью'.

             Хозяин сего причудливого заведения в самых деликатных выражениях отказался пустить на ночлег наших дружинников, ссылаясь на то, что номеров у него мало и при всём желании места найдутся только для офицеров. 'Ну-ну...' - горестно посетовал Герасим и покидать своих солдат отказался, да и десятникам делать это запретил, велев разбивать лагерь рядом с бревенчатыми стенами на специально отведённой для этого поляне. К нашей радости, гостиничник не только снабдил солдат продуктами и кизяком для костра, но и выдал не лишние в это время года палатки и одеяла на всю сотню.  

Схолия первая. О шахрайской сотовой связи  

 Шестёренки, которые сами шахраи именуют сотами, расположены на возвышенностях вдоль дорог на расстоянии около половины дневного пути одна от другой. Устраиваются они так, чтобы огонь или дым с сигнальной башни одной соты был виден на другой. Дымы эти, воскуриваемые для передачи важнейших сигналов, окрашивают в различные цвета в зависимости от содержания сигнала. Ночью же горящий костер время от времени закрывают специальным щитом и чередованием вспышек передают сигнал. Для отправки и получения писем в каждой соте содержится обширная голубятня, а сверх того и конюшня со свежими лошадьми для гонцов. Кроме основной роли почтовой станции, сота служит путникам ещё и постоялым двором, трактиром, магазином... Говорят, в штате каждой соты имеется лекарь - впрочем, даже этим едва ли можно объяснить то обстоятельство, что и за пределами Шахристана в каждой из сот я видел многочисленных шахраев. Ведь сии сооружения можно увидеть не только в их стране, но и в сабрумайских, и в караканских, и в улюмских землях вдоль главных трактов, ведущих в Шахристан. Все они, как я слышал, образуют единую сеть, которая предназначена для того, чтобы снабжать шахраев вестями из дальних стран. Хотя услуги её и не дёшевы, но через почту эту отправляются и государственные депеши, и письма обывателей, ибо и те, и другие уверены не только в скорой доставке своих посланий, но и в полной сохранности оных.  

 Следуя по превосходному тракту через сабрумайские земли, мы не переставали удивляться тому, что внутренние границы между владениями многочисленных местных бояр и князей существовали уже, кажется, только на бумаге. Пограничные будки, попадавшиеся по дороге, были всё так же пусты, а шлагбаумы чем дальше, тем чаще либо стояли поднятыми, либо вовсе были сложены аккуратными обломками рядом с полосатой будкой. По временам над засеянными полями, уже покрывшимися первой зеленью нежных ростков, показывались башни шахрайских сот, а поодаль от дороги на фоне всё ещё пасмурного неба были различимы силуэты шахрайских селений, отнюдь не производивших впечатление запущенности или разрухи.

 Сами сабрумаи, встречавшиеся нам в городах и сёлах, отличались повышенной разговорчивостью и охотно вступали в диалог на любые темы, однако не могли удовлетворить нашего любопытства о причинах таковых перемен в жизни их страны, ибо одни приписывали их собственному трудолюбию, другие - внешнему влиянию, третьи же - удачному стечению обстоятельств. Бояре, радушно принимавшие нас на постой в своих имениях, казались с головой ушедшими в науку, а потому в ответ на таковое наше любопытство обычно ссылались на некий таинственный 'комплексный фактор'.

                        

 Сабрумайский боярин Просвещенцев

 Специализировавшийся на социальных науках боярин Просвещенцев, потчуя нас перед дальней дорогой чаем, дополненным на лукоморский манер печатными пряниками, вишневым вареньем, персиковым джемом, пирогами с брусникой, расстегаями с осетриной, заломом, тушёной с овощами белорыбицей, вяленой кабаниной, жареной телятиной, копчёной бараниной, шашлыком из таинственных 'лампочек', пирогом с начинкой из почек, тремя видами наливок, пятью видами настоек и множеством иных лакомств[4],выразился по поводу сабрумайских перемен несколько более определённо: 'Статус доминиона, при некотором внешнем сходстве, всё же по сути радикально отличается от статуса колонии'. Лукоморские аристократы, как мне показалось, не вполне уловили нюансы боярской мысли, а у меня почему-то спрашивать не стали...

 Имение Просвещенцева оказалось последним из встреченных нами до самой границы. Далее, если следовать прямо, располагался Заповедный лес. Одни говорили, что в  этом самом лесу будто бы находится то ли свалка волшебных артефактов или же просто место аномальной активности магического поля, в котором любое слово становится заклинанием. Иные утверждают, что лес этот не что иное, как вход в некие совсем уж неведомые земли. Наконец, возможно, именно в этом лесу обитает легендарный Жи-хан, которого сабрумаи боятся, степняки ненавидят, а лукоморцы предпочитают делать вид, что забыли о его существовании. Хотя никто не мог бы упрекнуть его в жестокости, он могуч и по-своему мудр, но при этом склонен порой обидно пошутить. Как бы то ни было, прямоезжей дороги через лес нет.

 Пришлось следовать в объезд леса по довольно безлюдной местности, где, за неимением городов и пригодных для постоя столь крупного отряда селений, мы останавливались на ночлег лишь в сотах, и так достигли, наконец, пределов Караканского ханства.  

Ч а с т ь 3   На караканских границах  

             Ни в одной из книг не читал я, а потому и не мог представить себе, что ставшая уже привычной дорога может пропасть столь стремительно. Вот только ехали мы по превосходному тракту -- и вдруг, в мгновение ока, словно по волшебству очутились на степном просёлке.

             Караканское ханство началось.

 Впечатление от новых реалий было несколько смягчено тем, что пограничные виселицы ханства были свободны от своей ужасной ноши. Это придавало открывающимся пред нами землям вид несколько более приветливый по сравнению с обычным - казалось, словно бы караканцы решили проявить толику дружелюбия в честь нашего приезда[5].

             Как ни сноровист был наш кучер, но даже он не успел адаптироваться к новой дороге. Привык ли он за много дней к ровному и прямому тракту, был ли он незнаком с движением по степи, но как бы то ни было, уже в первый час пребывания на караканской земле карета наша подскочила на каком-то незаметном в траве камне, и левое заднее колесо у неё отвалилось. Я возрадовался тому, что успел пересесть на пони, любезно приобретённого для меня графом Петром в первой встреченной нами соте, и теперь ехал подле Его светлости.

             А вот боярин Никодим ехал в карете.

             Ехал, если быть точным, до момента её поломки. После самопроизвольного удаления левого заднего колеса боярин покинул карету через внезапно открывшуюся дверцу под отличавшийся редкостным богатством смысловых оттенков аккомпанемент лукоморского идиоматического фольклора, который был несколько заглушён накрывшими боярина кафтаном и шубой. Очевидно, он выбирал, что из них послужит ему одеждой в течение всё более тёплых дневных часов -- по крайней мере, в момент падения сам боярин был облачён лишь в рубаху и порты.

 'Ну-у-у', - разочарованно покачал головой Герасим, но от дальнейших комментариев воздержался и, пряча улыбку в усы, сделал своему отряду знак останавливаться. Дружинники остановились, окружив место падения плотным кольцом.

             Никодим, поднявшись из пыли, рвал и метал, ругался последними словами на кучера, догнавшего колесо и теперь пытавшегося спешно починить карету. Казалось, только инстинкт самосохранения мешает боярину наброситься с кулаками на сотника Герасима.

 - Не нравится дорога, боярин? - усмехаясь, спросил подъехавший Пётр Семёнович.

 - По таким дорогам, граф, только собакам бегать!!! - изящно намекнул Никодим на фамилию спутника.

 - А как же! Это ж дорога, сооруженная по стандартам боярина Никодима! - любезно вернул должок Рассобачинский. - Когда только за многими трудами своими ты успел научить степняков дороги прокладывать...

             Граф хохотнул, подмигнул сотнику и вручил золотой 'за скорую работу' кучеру, как раз водрузившему колесо на место.

             За каретными приключениями мы не заметили, как от группки конных степняков, появившихся из-за ближнего холмика, отделился их предводитель и, не торопясь, потрусил в нашу сторону.

 - Моя - хан Шканды-бай! Твоя - гость сахара? - выкрикнул он, подъехав поближе.

 - Нет, хозяин перца с уксусом! - буркнул Никодим, всё еще пребывавший в настроении препротивном, сиречь некоммуникабельном и антидипломатическом.

 - Мнится мне, вы нас с кем-то перепутали? - учтиво ответил аборигену посерьёзневший граф, а сотник сделал своим дружинникам знак приготовиться к возможной обороне.

 Поскольку оборонять им предстояло боярина Никодима, приготовления были произведены самые символические. Даже кочевники, уж на что дикие люди, а и то должны были знать, что связываться с Труворовичем - себе дороже: спесью задавит.

 - Зачем ври?! - обиделся караканец, подъезжая ближе и доставая из безразмерных складок халата нечто, похожее одновременно на попону и на портянку, но при ближайшем рассмотрении оказавшееся грубо выделанным и ужасно замусоленным пергаментом. - Конный - сто штук. Бей батыр усы - один штук. Бей толстяк борода - один штук. Бей коротышка лопух - один штук. Твоя - гость сахара! - обвиняюще констатировал он, закончив инвентаризацию. - И не стыдно ври?! Нет, не стыдно! Кто Запад приезжай - всегда ври. Белый большеглазый чучело всегда ври.

 - Ты не лайся, - остановил его этнографические рассуждения Рассобачинский. - Не знаю, что у тебя к нам за дело, но мы в Шахрайский эмират едем. На то грамоту подорожную от шахрайского посла имеем...

 - Вот теперь - не ври! - удовлетворённо кивнул караканец, не дослушав графа. - Но слово не конь - поскачет, не поймаешь. Сахара про вас говори. 'Гости будут', говори. 'Гости Запад приезжай - вся степь хорошо', говори. 'Вся степь воевать не ходи, вся степь добро так получай'. Так бессмертный сахара говори.

             - Да что ещё за 'сахара'?! - не выдержал Никодим, уже забравшийся обратно в карету, всё ещё раздражённый её поломкой. - Конфеты что ли?

 - Твоя сам конфета! Сахара - бессмертный народ степи. Мудрый народ степи. Сахара степняк хлеб вози, масло вози, сбруя вози, сабля вози. Сахара конь лечи. Сахара человек лечи. Шибко мудрый народ. Шибко добрый. А твоя стыдись: сахара езжай - сахара не знай!

 - Ну спасибо, что хоть ты нас просветил, - кивнул граф степняку, но тот, похоже, иронии не заметил. - Ради этого ты нас и искал?

 - Искал - так сахара велел! Велел гость видеть, гость помогать, не обирать, не убивать. Велел гость до сахара проводить. Моя видеть, что белый пучеглазый... гость остановился, моя помогать скачи. Так велел сахара.

 - Тогда, считай, помог, - снова кивнул граф.