Расширенная Вселенная

По выражению Маннинга, мы трижды крикнули: «Стой!» – прежде чем выстрелить. Не думаю, чтобы наш президент считал, будто это сработает, но мы были морально обязаны сделать все от нас зависящее.

Англичане дали мне телевизионную установку типа Симондса – Ярли, исключавшую возможность подслушивания, в которой, для того чтобы передача вообще произошла, приемник сам «запускает» передатчик. Такое приспособление впервые в истории обеспечивало полную секретность сугубо важных дипломатических переговоров и было чрезвычайно полезно в кризисных ситуациях. Я привез с собой собственного техника из группы специалистов ФБР, который должен был обеспечить бесперебойную работу триггера и шифратора.

Как-то днем он позвал меня:

– Вашингтон вызывает!

Я устало вылез из самолета и спустился к кабинке, установленной в ангаре, гадая – не есть ли это очередная ложная тревога. На экране оказался сам президент. Губы у него были белее мела.

– Приступайте к выполнению полученных вами инструкций, мистер Дефриз.

– Слушаюсь, мистер президент.

Все детали процедуры были разработаны заранее, и, как только я получил от командующего расписку и плату за «пыль», мои обязанности окончились. Однако по нашему настоянию англичане пригласили военных наблюдателей от каждой независимой страны и от некоторых временных правительств оккупированных немцами стран. Посол Соединенных Штатов по предложению Маннинга сделал одним из этих наблюдателей меня.

Наша боевая группа состояла из тринадцати бомбардировщиков. Один такой бомбардировщик вполне мог нести весь необходимый груз «пыли», но его разделили на части, чтобы гарантированно доставить к цели большую его часть. Я привез «пыли» на сорок процентов больше, чем, по подсчетам Ридпата, требовалось для осуществления нашей нынешней миссии, и моя последняя обязанность состояла в том, чтобы удостовериться, что каждый контейнер с «пылью» попал на борт самолетов нашего авиаотряда. До сведения каждого наблюдателя была заранее доведена информация о том, как ничтожно мал вес пыли, которая будет задействована в данной операции.

Мы вылетели, как только стемнело, поднялись на высоту двадцать пять тысяч футов, дозаправились в воздухе и поднялись еще выше. Наш эскорт уже ждал нас, он дозаправился полчаса назад. Соединение разбилось на тринадцать групп и сквозь разреженную атмосферу устремилось в сердце Европы. Бомбардировщики, на которых мы летели, были, насколько возможно, «раздеты», чтобы обеспечить максимум высоты и быстроты полета.

С других английских аэродромов, чуть раньше нас, в воздух поднялись еще несколько авиационных звеньев, чтобы отвлечь от нас внимание противника. Их цели были разбросаны по всей Германии; смысл этих действий заключался в том, чтобы создать в небе рейха переполох и позволить нашим самолетам, выполняющим настоящую миссию, избежать обнаружения высоко в стратосфере.

Тринадцать бомбардировщиков, несущих груз «пыли», подлетели к Берлину с разных направлений, намереваясь пройти над городом по радиусам, подобно тому как сходятся спицы в колесе. Ночь была ясной, что отвечало нашим целям, а низкая луна еще более облегчала действия авиации.

Берлин – город, который нетрудно обнаружить, поскольку по площади он превосходит любой другой современный город и расположен на обширной аллювиальной равнине. Я увидел реку Шпрее, как только мы подлетели к ней, увидел и Хафель. Город был затемнен, но городская тьма сильно отличается от темноты сельской местности. Над городом во многих местах уже повисли на парашютах осветительные ракеты, показывая, что королевские ВВС поработали здесь до нас; зенитная артиллерия внизу тоже помогала определить нашу цель.

Ниже нас кипело воздушное сражение, но оно, насколько я мог судить, не поднималось выше уровня пятнадцати тысяч футов, то есть высоты, на которой шли мы.

Пилот доложил капитану:

– Мы у цели.

Парень, следивший за показаниями альтиметра, уверенно установил нужную высоту на циферблатах детонаторов, встроенных в контейнеры. Все они были снабжены небольшими зарядами черного пороха, достаточно мощными, чтобы взорвать оболочку контейнера и выпустить в воздух «пыль», когда детонаторы получат соответствующую команду от плавкого предохранителя, настроенного на определенный момент времени. Такой метод доставки был более эффективен, чем другие. Сама «пыль» дала бы тот же эффект, даже если б ее просто вытряхнули из бумажного пакета, но она не распределилась бы так равномерно по площади города.

Капитан склонился над штурманской консолью, он слегка нахмурился.

– Первый готов! – откликнулся бомбардир.

– Пуск!

– Второй готов!

Капитан взглянул на свои часы:

– Пуск!

– Третий готов.

– Пуск!

Когда последний из десяти небольших контейнеров был сброшен с самолета, мы легли на курс домой.

Никакой подготовки к моему возвращению на родину сделано не было; об этом просто никто не подумал. А ведь именно этого я сейчас желал больше всего на свете. Не то чтобы я себя плохо чувствовал; вернее сказать, я вообще ничего не ощущал. Я был похож на человека, который собрал в кулак все свое мужество и ждал, что ему сделают очень опасную операцию; теперь операция позади, а он из-за перенесенного шока все еще не может вымолвить ни слова, хотя его мозг уже начал работать. И я хотел одного – домой.

Английский командующий отнесся к этому с пониманием; он немедленно подготовил и снабдил командой мой самолет и дал мне эскорт для перелета через внебереговую зону боев. Весьма дорогостоящий способ отправки единственного пассажира, но кому до этого дело? Мы только что пожертвовали несколькими миллионами жизней в отчаянной попытке положить конец войне, так стоит ли говорить о деньгах? Даже командующий отдавал нужные распоряжения в состоянии некоторой растерянности.

Я принял двойную дозу нембутала и проснулся уже в Канаде. Пока обслуживали корабль, я попробовал получить хоть какую-нибудь информацию, но ее было на удивление мало. Правительство рейха выпустило лишь один официальный информационный бюллетень сразу после нашего рейда. Глумясь над разрекламированным «секретным оружием» британцев, бюллетень сообщал, что главная воздушная атака была нацелена на Берлин и еще на несколько крупных городов Германии, но самолеты были отогнаны и нанесенный ими ущерб ничтожен. Очередной «Лорд Гав-Гав»[22] начал произносить одну из своих исполненных сарказма речей, но так и не смог ее завершить. Диктор заявил, что у «Лорда» сердечный приступ, и запустил пластинку с какой-то патриотической музыкой. Вещание вырубилось на середине песни «Хорст Вессель». Наступила мертвая тишина.

В аэропорту Балтимора мне удалось получить армейский автомобиль и водителя, и мы развили совсем неплохую скорость на магистрали в Аннаполисе. Даже чуть не проскочили поворот к лаборатории.

Маннинг был у себя в кабинете. Он поглядел на меня, когда я вошел, сказал каким-то бесцветным голосом: «Привет, Джон» – и снова опустил глаза к исчерканному чернилами блокноту. Потом опять принялся рассеянно выводить какие-то бессмысленные закорючки.

Я внимательно оглядел его и впервые понял, что шеф – старик. У него было серое оплывшее лицо. Глубокие морщины по обеим сторонам рта создавали на лице отчетливый треугольник. Одежда висела на нем как на вешалке.

Я подошел и положил руку на его плечо:

– Не переживайте, шеф. Это не ваша вина. Мы предупреждали их до хрипоты.

Он снова взглянул на меня:

– Эстель Карст покончила с собой сегодня утром.

Это мог бы предвидеть любой из нас, но никому не пришло в голову. Почему-то ее смерть поразила меня сильнее, чем гибель бесчисленных незнакомых мне людей в Берлине.

– Как она умерла?

– От «пыли». Вошла в упаковочную и сняла броню.

Я представил себе ее с высоко поднятой головой и сверкающими глазами и с тем надменно сжатым ртом, который вытягивался в прямую линию, если люди делали нечто, ею не одобряемое. Маленькая старая женщина, у которой дело всей жизни обернулось против нее самой.

– Как жаль, – с трудом выговорил Маннинг, – что мне так и не удалось объяснить ей, почему мы должны были так поступить.

Мы похоронили ее в свинцовом гробу, а потом Маннинг и я отправились в Вашингтон.

Во время пребывания в Вашингтоне нам показали киноленты, запечатлевшие гибель Берлина. Вы их не видели; они так и не стали достоянием публики, но зато оказались весьма полезными для того, чтобы убедить все страны, что мир – совсем неплохая идея. Я видел их, когда они демонстрировались Конгрессу, – получил разрешение, поскольку был помощником Маннинга.

Съемки велись двумя пилотами королевских ВВС, которым удалось перехитрить Luftwaffe[23] и прорваться к Берлину. Первые кадры показывали какие-то главные улицы на следующее утро после нашего рейда. Там, на этих снятых с помощью телеобъектива снимках, было видно не так уж много деталей – просто деловые, кишащие людьми улицы, но если вглядеться повнимательнее, то можно заметить неожиданно большое число автомобильных аварий.

На второй день появились попытки эвакуировать город. Центральные кварталы Берлина были практически пусты, если не считать трупов и разбитых автомобилей, но улицы, ведущие к окраинам, были забиты людьми – преимущественно пешеходами, так как трамваи не ходили. Несчастные жители бежали куда глаза глядят, не зная, что смерть уже гнездится в их собственных телах. Самолет спикировал вниз, и фотограф с помощью телеобъектива в течение нескольких секунд показал лицо молодой женщины. Она смотрела в объектив горестным взглядом, который невозможно забыть, а потом споткнулась и рухнула на землю.

Надо думать, ее затоптали. Очень надеюсь, что это так: у одной из тех шести лошадей были точно такие же глаза, когда радиация начала сжигать ее внутренности.

Последняя лента показывала Берлин и дороги в его окрестностях спустя неделю после рейда. Город был мертв; в нем не было ни мужчин, ни женщин, ни детей, не было ни кошек, ни собак, ни голубей. Повсюду валялись трупы, но им не грозила опасность быть оскверненными крысами. Крыс тоже не было.

На дорогах в окрестностях Берлина царило безмолвие. На их обочинах, в кюветах, даже на самом полотне (только в меньшей степени), подобно кучкам золы, выкинутой из паровозных топок, валялись груды тел, бывших когда-то жителями столицы рейха. Рассказывать дальше, думаю, нет смысла.

Что касается меня, то если у меня и была когда-то душа, я потерял ее в том кинозале, а новой уж так и не удосужился приобрести.

Те два пилота, что вели съемку, вскоре тоже умерли – соматическое кумулятивное отравление, «пыль» в воздухе над Берлином. Если бы были приняты нужные меры предосторожности, этих смертей могло бы и не быть, но тогда еще сами англичане не были убеждены в необходимости соблюдения наших строгих правил безопасности.

Рейху потребовалась всего одна неделя, чтобы рухнуть. Возможно, дело затянулось бы и на больший срок, да новый фюрер отправился в Берлин на следующий же день после нашего рейда, чтобы доказать, что хвастовство англичан совершенно ни на чем не основано. Нет нужды перечислять все временные правительства Германии, которые сменяли друг друга в течение следующих нескольких месяцев. Единственное, что имело для нас значение, – это так называемая «реставрированная монархия», она воспользовалась в качестве символа кузеном бывшего кайзера и запросила мира.

Вот тогда-то и начались наши неприятности.

Когда премьер-министр Великобритании объявил условия своего тайного соглашения с нашим президентом, его заявление в парламенте было встречено молчанием, которое тут же перешло в вопли: «Позор!», «Позор!», «В отставку!». Полагаю, это было неизбежно; палата общин отражала дух народа, беспощадно терзаемого вот уже четыре года. Члены парламента посчитали необходимым навязать противнику такой мир, перед которым сам Версальский договор выглядел бы райским блаженством.

Вотум недоверия не оставил премьер-министру выбора. Спустя восемь часов король произнес тронную речь, нарушавшую все конституционные прецеденты, ибо она была написана не премьер-министром. В момент величайшего кризиса за все время его правления глас короля прозвучал ясно и без всякой аффектации; он сумел внушить свою идею стране, и было создано коалиционное национальное правительство.

Не берусь утверждать, посмели бы мы опылить Лондон, чтобы навязать ему наши условия, или не посмели; Маннинг полагает, что мы пошли бы на это. Мне кажется, решение зависело бы от характера президента Соединенных Штатов, но достоверно мы этого никогда не узнаем, поскольку принимать решения не пришлось.

Перед Соединенными Штатами и в особенности перед их президентом стояли две неотложные проблемы. Во-первых, нам надлежало немедленно укрепить свое положение, используя временное преимущество, вытекавшее из обладания невероятно грозным оружием, для того чтобы подобное же оружие не смогло быть обращено против нас самих. Во-вторых, следовало разработать такие меры стабилизации американской внешней политики, которые позволили бы ей успешно справиться с задачей управления тем колоссальным могуществом, которое внезапно свалилось на нас.

Безусловно, вторая задача была особенно серьезной и сложной. Если мы хотели установить относительно прочный мир, скажем, лет на сто или около того, используя монополию на столь грозное оружие, что никто даже помыслить не мог, чтобы напасть на нас, то было необходимо, чтобы политика, которую мы станем проводить, была бы куда более долговременной, чем жизнь сменяющих друг друга администраций. Но об этом позже…

Первой проблемой надлежало заняться немедленно – тут фактор времени играл решающую роль. Дело в том, что главная опасность проистекала из поразительной простоты самого оружия. Оно не требовало ничего, кроме летательных аппаратов для его доставки к цели и, разумеется, самой «пыли», которую быстро и легко мог получить любой, овладевший секретом процесса Карст – Обри и имевший доступ хотя бы к небольшому запасу урановой руды.

А сам процесс Карст – Обри был прост, и какой-нибудь независимый исследователь мог открыть его в любой момент. Маннинг доложил президенту, что, по мнению Ридпата, разделяемому самим Маннингом, любая радиационная лаборатория могла разработать сходную технологию за шесть недель, если она воспользуется теми выводами, которые можно сделать на основе берлинских событий; а затем еще за шесть недель такая лаборатория сумела бы произвести достаточно «пыли», чтобы вызвать самые страшные последствия.

Итак, девяносто дней! Девяносто дней, и это при условии, что работа начнется с нуля, что у них нет разработок, прошедших хотя бы половину пути, ведущего к достижению поставленной цели. Если да, тогда меньше девяноста дней, может быть даже завтра…

К этому времени Маннинг неофициально уже стал членом кабинета. «Пылевой министр» – так его назвал президент в одну из своих редких минут хорошего настроения. Что касается меня, то что ж… Я тоже присутствовал на заседаниях кабинета. Поскольку я был единственным непрофессионалом и к тому же свидетелем всего спектакля от начала до конца, то президент хотел, чтобы я всегда был под рукой…

Человек я простой и лишь благодаря стечению совершенно невероятных обстоятельств вдруг оказался засунутым в совет правителей. Однако вскоре выяснилось, что правители тоже обыкновенные люди и нередко столь же малокомпетентные, как и я.

А вот Маннинг был человеком необыкновенным. Обычный здравый смысл в нем поднимался до уровня гениальности. О да, я знаю, что сейчас принято взваливать всю вину на него и обзывать его всяческими словами – от «предателя» до «бешеной собаки». Но я и теперь считаю, что он был мудр и благожелателен. И наплевать мне на то, сколько этих историков, крепких задним умом, не согласны со мной.

– Я предлагаю, – сказал Маннинг, – начать с запрещения всем самолетам на земном шаре подниматься в воздух.

Министр торговли высоко поднял брови.

– Не начинаете ли вы, – сказал он, – давать волю своей фантазии, полковник Маннинг?

– Ни в коем случае, – резко возразил Маннинг, – я исхожу из реальных предпосылок. Ключом к решению нашей проблемы является самолет. Без самолета «пыль» – неэффективное оружие. Единственная возможность, которую я вижу, чтобы выиграть время, необходимое для решения проблемы в целом, – это посадить на землю все летательные аппараты и запретить ими пользоваться. Абсолютно все самолеты, то есть, конечно, кроме тех, которые находятся на вооружении армии Соединенных Штатов. После этого мы сможем заняться полным всемирным разоружением и выработкой надежных методов контроля.

– Но послушайте, – возопил министр, – уж не хотите ли вы предложить запретить функционирование коммерческих авиалиний? Это же важнейшая отрасль мировой экономики! Это принесет немыслимые неприятности!

– Быть убитым – еще больший идиотизм, – упрямо гнул свое Маннинг. – И я действительно предлагаю эту меру. Все самолеты. Все!

До сих пор президент внимательно слушал, но в дискуссию не вступал. Теперь же он вмешался:

– А как же те самолеты, от которых зависит сама жизнь некоторых групп населения? Как, к примеру, насчет авиалиний на Аляске?

– Если подобные обстоятельства существуют, самолеты должны быть переданы в эксплуатацию американским военным летчикам и американским военным же экипажам. Без всяких исключений.

Министр торговли выглядел совершенно ошеломленным.

– Могу ли я из этого ответа сделать вывод, что вы намерены распространить подобный запрет не только на другие страны, но и на Соединенные Штаты?

– Естественно.

– Но это же невозможно! Это противоречит конституции! Это нарушает гражданские права!

– Когда человека убивают, его гражданские права тоже нарушаются, – продолжал гнуть свое Маннинг.

– С этим у вас ничего не получится! Любой федеральный суд в нашей стране через пять минут отменит этот запрет!

– Мне кажется, – медленно начал Маннинг, – что Энди Джефферсон создал нам неплохой прецедент на сей счет, когда велел Джону Маршаллу проваливать. – Он не торопясь обвел глазами лица сидевших за столом, лица, выражение которых варьировалось от нерешительности до явной враждебности. – Проблема необычайно остра, джентльмены, и, пожалуй, нам лучше обсудить ее со всей откровенностью. Перед нами выбор – стать ли нам мертвецами, внешне сохранив порядок, конституционность и соблюдение буквы закона, или же сделать то, что должно быть сделано, и остаться в живых, а уже после утрясти правовые аспекты.

Маннинг замолчал и спокойно ожидал, что же будет дальше.

Перчатку поднял министр труда:

– Не думаю, что полковник хоть в чем-то исходит из реального положения вещей. Мне кажется, что я тоже вижу эту проблему, и, должен признаться, она представляется мне в высшей степени серьезной. «Пыль» ни под каким видом не должна больше применяться. Если б я узнал о ее существовании хоть немножко раньше, она никогда бы не была использована в Берлине. И я согласен, что какая-то форма международного контроля должна быть обязательно разработана. Однако я полностью расхожусь с полковником в вопросе о методах. То, что он предлагает, есть военная диктатура, силой навязанная всему миру. Признайтесь, полковник! Разве не это вы предлагаете?

Маннинг не дрогнул:

– Именно это я и предлагаю.

– Ну, спасибо! Вот теперь все стало ясным! Я, например, не считаю демократические порядки и конституционные процедуры столь маловажными, что способен отбросить их прочь в любой момент, который сочту для этого подходящим. Для меня демократия – это больше чем целесообразность, для меня это вопрос веры. Либо она спасет меня, либо я вместе с ней пойду на дно.

– И что же вы предлагаете? – спросил президент.

– Чтобы мы рассматривали данную ситуацию как предпосылку создания мирового демократического сообщества! Давайте используем наше нынешнее доминирующее положение и бросим клич всем народам Земли, чтоб они прислали своих представителей на конференцию по выработке Всемирной конституции.

– Лига Наций, – услышал я чье-то бормотание.

– Нет, – откликнулся министр на эту реплику, – нет, вовсе не Лига Наций. Прежняя Лига была беспомощной, ибо не имела ни опыта, ни сил. У нее не было рычагов, чтобы обеспечить выполнение своих решений, это был просто дискуссионный клуб, дешевка. Тут все будет иначе, ведь мы передадим «пыль» в руки нового сообщества!

На несколько минут воцарилось безмолвие. Просто можно было видеть, как они прокручивают эту мысль в своих умах, то сомневаясь, то в чем-то одобряя, заинтригованные, но еще не убежденные.

– Я хотел бы ответить на это, – нарушил молчание Маннинг.

– Валяйте, – разрешил президент.

– Обязательно. Я собираюсь изложить все самым доходчивым языком – и, надеюсь, министр Ларнер окажет мне честь и поверит, что мной руководит только искренняя и глубокая заинтересованность в деле, а не желание одержать победу в эффектном словесном турнире.

Я считаю, что всемирная демократия была бы расчудесной штукой, и прошу вас верить мне, когда я говорю, что с радостью отдал бы свою жизнь ради достижения такой цели. А еще я думаю, как было бы прекрасно, если б лев улегся подремать рядом с ягненком. Только я почти уверен, что единственным восставшим ото сна был бы лев. Если мы хотим попытаться создать мировой демократический порядок, то, боюсь, в этом случае нам уготована роль ягненка.

Существует множество прекрасных и добрых людей, которые сейчас по своим взглядам являются интернационалистами. Из каждых десяти таких – девять слегка чокнутые, а десятый – просто олух. Если мы создадим мировую демократию, то на какой электорат она будет опираться? Давайте проанализируем факты: четыреста миллионов китайцев, у которых такое же представление о процедуре выборов и о гражданской ответственности, как у блохи; триста миллионов индийцев, обладающих в данной области ничуть не большим образовательным уровнем; один бог знает, сколько миллионов в Евразийском Союзе, верящих опять же бог знает во что; весь африканский континент, который вряд ли можно назвать даже полуцивилизованным; восемьдесят миллионов японцев, твердо убежденных в своем божественном праве на руководство миром; наши латиноамериканские друзья, которые то ли будут с нами, то ли ополчатся против нас, которые понимают Билль о правах совершенно иначе, чем мы; четверть миллиарда человек, принадлежащих к дюжине европейских наций, сердца которых наполняет черная ненависть и жажда мести.

Нет, ничего хорошего не выйдет. Нелепо даже говорить о мировой демократии в течение многих и многих лет, ожидающих нас впереди. Если вы откроете тайну радиоактивной «пыли» такой компании, вы вручите миру оружие для самоубийства.