Комит Западного королевства

* * *

Ромейское торговое подворье в Сарагосе было маленьким и невзрачным. Глухая серая стена в два человеческих роста скрывала пыльный дворик с колодцем и одноэтажную каменную постройку, служившую заезжим купцам как жильем, так и складом.

Артемий коротко кивнул на низкий церемониальный поклон местного смотрителя и шагнул во двор.

Первый и Второй сидели на низком каменном парапете, в тени полузасохшего тополя. Первый чистил мелом свой поношенный доспех, а Второй зевал и вяло разглядывал бродящих у колодца кур.

— Она здесь? — спросил Артемий.

Второй осоловело глянул на его мягкие башмаки, подвязанные посеребрёными ленточками.

— А как же? Тут. В лучшем виде.

Артемий направился к дому.

— Э, ромей! — встрепенулся Первый. — А деньги? Деньги-то где?!

Артемий, не отвечая, распахнул скрипнувшую дверь и вошел внутрь.

Флория сидела у стены, на циновке, связанная по рукам и ногам.

Он стянул с плеча тяжелый походный мешок, опустился на колени и пополз к ней, в пыли, по-бабьи причитая, размазывая по лицу сопли и слезы. Мешок волочился следом, зацепившись за ногу.

— Прости, прости меня, моя девочка, я не мог иначе, я не мог видеть тебя в окружении этого волосатого рыжебородого зверья, по какой-то глупой случайности присвоившего себе шесть провинций Старой Империи. Я должен был тебя защитить, и теперь ты — всё, ты в безопасности, вместе со мной, и мы скоро уедем, далеко-далеко, сначала с купцами в Массилию, а там сядем на большой корабль, с роскошным шатром на корме, и уплывем. В Равенну, к экзарху, он мой друг. Или в Афины, к моим родственникам, они очень богаты, они ждут нас. Нет, лучше мы уплывем в столицу, в Город Константина, к базилевсу, в центр обитаемого мира, и никогда больше не вспомним про эту обреченную на смерть землю. Она ведь обречена, ты знаешь. Их больше ничто не спасет, этих варваров. Придут другие варвары и сотрут всех с лица земли. И никто не поможет. И твоего отца сотрут, да. Он дурак, твой отец, он не понимает, куда дует ветер, а я умный, да, девочка моя, я понимаю.

Артемий говорил шепотом, не останавливаясь, все говорил и говорил, целуя голые ступни Флории, все в засохшей грязи и мелких порезах.

— …а потом ты станешь матроной, хозяйкой моего дворца и матерью моих детей, ты создана быть матерью, девочка, ты ведь так красива, так похожа на собственную мать, когда мы ее впервые увидели с твоим отцом там, на севере, за Истром, в лесах, давным-давно. Тебе не дано было узнать ее, она умерла, принеся тебя в этот мир, но ее лицо до сих пор стоит у меня перед глазами… а ты знаешь, я ведь принес тебе подарок, я принес то, что будет напоминать тебе о твоей матушке.

Артемий судорожно дернул к себе мешок, развязал тесемку и стал бережно выкладывать на пол его содержимое. Доспех белой твердой кожи, усиленный рядами металлических колец. Наручи, наплечники, изящный панцирь, где на белом фоне извивалась едва заметная серебряная вязь — кони, воины, узоры.

Это был доспех ее матери, одной из правительниц далеких северных племен, тех племен, где женщины воевали наравне с мужчинами, а иногда и превосходили их отвагой, да так что ромейские книжники путали их с геродотовыми амазонками. Улиас так и называл свою любовь в то короткое лето, что был с ней вместе — амазонка. А она не понимала, ей было не до того, ведь именно в тот год за Истр нагрянули авары, и ее народу пришлось отходить на восток, временами нападая по пути на ближние стойбища косоглазых.

— Так мы ее с твоим отцом и запомнили — полуденное солнце, вереница пеших и конных вдоль берега, телеги с семьями и скарбом. И она — наверху, на холме, белый конь, белый доспех, серебряный обруч на золотых, таких же как у тебя, волосах… Вот он.

Артемий осторожно, двумя руками достал из мешка тонкий венец, опустил его на панцирь и только теперь взглянул Флории в глаза.

Она смотрела сквозь него, не видя, не чувствуя, не плача.

Потом скользнула взглядом по его раскрасневшемуся старому лицу и разлепила сухие губы.

— Не трогай мою мать, падаль.

Он отпрянул, будто от пощечины, перевалился на бок, вскочил, бросился наружу, путаясь в длинной ромейской хламиде.

Двое готов все также лениво валялись в углу дворика, ожидая.

На негнущихся ногах Артемий прошел в конюшню. Его разжиревшая за последнюю зиму лошадь жевала клевер, кося слезящимися глазами. Он отстегнул одну из туго набитых деньгами седельных сумок.

— Вот, — сказал, бросив сумку в пыль перед наемниками. Глухо звякнули монеты. — Здесь всё. Как договаривались. А теперь убирайтесь.

* * *

— Даже и не вериться, что этот напыщенный индюк расплатился, — сказал Второй, когда они выехали из ворот Сарагосы по старой тараконской дороге. — Думал, зажмет, да сбежит вместе с девкой.

— Я бы его из-под земли достал, — буркнул Первый. — Вобщем, уже неважно. Теперь у нас есть деньги на пару-тройку неплохих отрядов. Сотен пять конницы, да крестьянского сброда не меньше трех тысяч, они дешево стоят. Ребята уже заждались, надо с ними расплатиться. Да выступать в поход.

— Эх, веселуха начинается! — рассмеялся Второй. — Да, брательник?

— Да, — Первый был сумрачен не по времени. — Сейчас мы разделимся. Ты езжай в поместья, собирай наших. А я — к наемникам.

Они уже выехали на развилку. Второй пустился было в галоп, но остановился невдалеке, повернулся и прокричал брату:

— Наш венценосный дедушка на небесах наверняка за нас радуется!

Первый поднял руку, прощаясь. Сказал тихо:

— Он будет рад, только если мы вернем себе его трон.

И повернул коня в другую сторону.

* * *

Была уже глухая ночь, когда на дальних холмах Ифрикии заплясали еле различимые огоньки факелов.

Комит Септема Улиас стоял на дозорной башне у Морских ворот и вглядывался в слепую темноту. Ветер трепал флаг с гербом города — семью золотыми треугольниками на синем фоне. Рядом была свита, состоящая исключительно из ромеев. Гот был один — Хиндасвинт, в чешуйчатом панцире, но без оружия и со связанными руками. Остальных готов заперли в правом крыле дворца, заложив выход бревнами.

Улиас повернулся к пленнику.

— Тебя освободят, когда мы все погрузимся на корабли. Город перейдет в твое подчинение. На месяц. Потом я вернусь. И все будет как прежде.

Гот покачал головой.

— Как прежде уже никогда не будет. Ты открываешь ворота Иберии врагу. А это предательство, комит.

Улиас замолчал.

Да, это было предательство. Год назад он клялся в верности той никчемной твари, что занимала сейчас трон Западного Королевства. Тогда тварь не была наглой, ей не хватало уверенности. Теперь, после подавления мятежей, казней и взятия на меч собственных городов, Родерих показал, чего стоит на самом деле. Улиас всегда считал, что ради верноподданнической клятвы не стоит впадать в маразм. Именно поэтому и передал Септем Королевству, вместо того, чтобы дожидаться армии Пророка и погибнуть с честью вместе со всем городом. Сдавать Септем халифу, как это сделало за пятьдесят лет большинство ромейских городов, он точно не собирался. Что в любом случае означало смерть или рабство. Тогда, пять лет назад, многие ромеи также посчитали это за предательство и покинули город. Но он свято верил, что спас всех остальных. Сейчас дело было не в городе, а в его чести и чести его дочери. И обещание, данное им перед смертью той, которую он до сих пор любил, стоило гораздо дороже, чем любая клятва любому венценосному ублюдку. Он обещал жене, что их дочь будет счастливой и свободной.

— Я делаю то, что должен, — сказал он, наконец. — Их всего двести человек. Это наемники. Я отдам им золото, и они уйдут. В конце концов, многие из вас, готов, считают Родериха узурпатором. Его смерть мало кого огорчит.

— Многие из нас, готов, считают, что это наше внутреннее дело, комит. И решать его должны мы. А не ромеи с берберами!

— Если б вы его решили раньше, мне бы не пришлось решать его за вас!

Хиндасвинт сплюнул.

— Я вернусь через месяц, — повторил комит. — У нас будет новый король. Надеюсь, он подтвердит мои полномочия наместника Септема. Тогда и поговорим.

На площадку башни вскарабкался посыльный.

— Комит! Они приближаются.

Факелы, десятки факелов были почти у самых ворот. В их неверном свете виднелась беспорядочная толпа всадников, завернутых с головы до ног в темные бурнусы.

— Воротной страже приготовиться! — крикнул Улиас, и командиры отделений на каждом этаже башни повторили по цепочке его слова вместе с эхом.

Из сгрудившихся по ту сторону рва берберов выделился один и подъехал к воротам. Поднял вверх голову в старом персидском шлеме с драным плюмажем.

— Я привел людей, комит! — крикнул Тарик. — Как и обещал! Двести лучших воинов! Они будут рады служить тебе!

Толпа берберов загудела, потрясая копьями.

Улиас медлил, разглядывая скрытые темнотой окрестности. Морские ворота выходили на широкий пустырь, поросший кустарником и тянущийся на добрый десяток лиг. Спрятаться здесь было крайне трудно. Но сегодня ночь стояла безлунная, сильный ветер гнал низкие облака, отбрасывая на мокрую после дневного дождя землю стремительно бегущие черные тени, и уже за сотню шагов ничего не было видно. Комит оглянулся на городские стены. Прибрежный квартал с гаванью, складами, лавками и тавернами был отделен от основного города высокой стеной с тремя башнями. Ворота из гавани в город были сейчас крепко заперты, на стенах и башнях горели костры, и стояла усиленная охрана. Большинство ратников было сейчас там, в городе. Сотню людей из собственной гвардии комит брал с собой в Иберию.

Наконец, он махнул посыльному рукой.

Снизу донесся скрежет воротного механизма, открывающего путь в гавань.

* * *

— Ты не представляешь, комит, как долго я мечтал оказаться в твоей гавани, — сказал Тарик. — Но ведь вы, ромеи, нас сюда не пускали. Грязные берберы, поедатели навоза. У нас же нет ничего, кроме страшных баб и полудохлых лошадей, так?

Они ехали вдоль пришвартованных к каменным докам кораблей. На палубах некоторых из них уже блестели щиты комитской гвардии.

— Скоро у тебя будет достаточно денег для хороших коней и женщин.

Улиас остановился в самом конце гавани, где пристань превращалась в широкую площадь и упиралась в городскую стену.

Две сотни берберов, не умеющие ни держать строй, ни подчиняться приказам, с гортанными криками рассыпались по пристани, задирая моряков и припозднившихся проституток.

— Держи своих людей в узде, Тарик, — буркнул Улиас. — Иначе у нас ничего не получиться.

Бербер хмыкнул.

— Получится. У нас все получится. Деньги это хорошо. Деньги мне нравятся. — И вдруг заорал: — Но мне мало денег!

Тусклый кривой клинок Тарика вылетел из ножен, и тут же ночной воздух разорвал общий берберский рев.

Ромей рядом с Улиасом слетел с коня в одно мгновение, пораженный копьем в незащищенное горло. Площадь моментально превратилась в бурлящий и орущий кошмар, озаренный мерцающим светом костров и факелов. Берберы носились взад-вперед, насаживая на копья, сбивая на землю всех, кто попадался на пути.

Улиас выхватил меч, осаживая испуганную лошадь.

— Держать строй! В линию! Немедленно!

Ромейская тяжелая кавалерия, полсотни человек, те, кто не успел погрузиться на корабли, ощетинилась мечами, стараясь держаться рядом. Нельзя было им позволять сбиваться в кучу, окруженную со всех сторон. В линию, только в линию, и отступать к стене, под защиту лучников. Берберы были гораздо слабее вооружены, но выигрывали в мобильности. И их было намного больше. Они носились вокруг словно тени, и Улиас видел, как постепенно редеет его строй. Десятка два бербера уже валялись под ногами, издыхая, копошась в своих рваных, грязных тряпках. Но их все равно было много. Прижаться к стене и ждать, когда стрелы со стен очистят пристань — это было единственной надеждой. Но враг был везде, он мешался с ромеями и тут же исчезал, как темный конный призрак. Комит понимал, что командиры стражи не будут стрелять, опасаясь уничтожить своих. Он услышал как кто-то наверху, на городских башнях, приказывает открывать ворота и выводить войска, и заорал, чтобы этого не смели делать. Городом рисковать было нельзя.

Он нашел взглядом Тарика. Тот буйствовал у кораблей, носился вдоль доков, а его берберы закидывали дротиками ромейскую гвардию на палубах.

— Тарик! Зачем ты это делаешь, Тарик?! Тебе все равно не взять город!

Тарик услышал.

— Мне не нужен пока твой город, ромей! Мне нужна твоя гавань!

Он подгарцевал ближе, прикрываясь круглым щитом. Вокруг него с дикими воплями носились охранники.

— Ты мне предложил золото. Но моему народу нужен хлеб. Ему нечего есть в пустыне и горах!

— Тогда бери все, что найдешь на складах и убирайся!

Тарик захохотал.

— Ты же не пророк Иса! Ты не сможешь накормить своими пятью хлебами всех нас! Нам нужна гавань! И нам нужны корабли!

И тогда Улиас наконец увидел, то что не сразу заметил в пылу сражения.

Далеко позади, по ту сторону пристани, в Морские ворота вливались новые толпы берберов. Их темная масса, не освещенная даже факелами, расползалась по гавани, вламывалась в дома, заполняла пришвартованные суда, бросив лошадей. Обезумевшие лошади без седоков срывались с места и носились вдоль доков, налетая на людей, падая, ломая ноги.

— Ты хотел дать золота двум сотням моих людей! — кричал Тарик. — Но есть еще тысячи! Им пришлось зайти без приглашения!

Натиск усилился, вокруг Улиаса падали кони, люди. Он едва успел спрыгнуть вниз, когда один из дротиков вонзился лошади в шею, и она стала заваливаться на бок. Потом долго бился, покрываясь своей и чужой кровью, не чувствуя боли, не ища смерти и не бегая от нее. Вокруг бесновалась черная толпа, и он рубил эту многоголовую дикую сволочь, пока меч не выбили из рук, не навалились кучей, прижимая к мокрым от крови камням пристани.

Перед собой он увидел рваные сапоги с дешевыми медными застежками.

— Видишь, ромей, не только ваш народ может похвастаться хитростью, — сказал Тарик, опускаясь перед ним на корточки. — Спрятать семь тысяч воинов вблизи твоих стен, да так, что никто их не заметил, это только мы можем. Мы же для вас дикари. Грязные. Вот и спрятались в грязи. А цивилизованные люди обычно в грязь не вглядываются.

Бербер поднялся.

— Тащите его на корабль. Он мне еще пригодится.

* * *

Связанный Хиндасвинт все еще сидел на верхней площадке дозорной башни, когда снизу донеслись крики, топот множества копыт, лязг железа, и он понял, что случилось то, чего он больше всего опасался. Берберы были дикарями, но дураками они никогда не были.

Двое стражников заметались у открытых бойниц, не зная, что делать. Снизу уже летели стрелы.

— Эй! Развяжите!

Один испуганно глянул на связанного огромного гота и быстро юркнул вниз по лестнице. Второй задержался.

— Развяжи!

Стражник перерубил веревки, Хиндасвинт оттолкнул его, отобрал меч и бросился к парапету.

Внизу бурлило черное море берберов. Они подобно саранче уже покрывали почти всю гавань, но еще больше их было за воротами, на пустыре. И было видно, как с холмов спускаются новые отряды.

На дальнем краю пристани Хиндасвинт разглядел остатки ромейской гвардии.