Долбаные города (СИ)

— Попробуй, — сказал Калев. — Ну, хотя бы только попытайся наслаждаться детством.

— Я рано повзрослел. К примеру, начал курить в одиннадцать.

Леви приподнял голову, следуя взглядом за движением вертолета.

— Вы никогда не боялись биологических атак? — спросил вдруг он. — Или химических? Вы никогда не боялись, что над нами что-нибудь распылят?

Леви коснулся пальцами шеи, словно ему стало тяжело дышать или, может быть, он просто испугался этого. Война есть война. Одна из самых странных штук о современности состояла вот в чем: войну вели ограниченные контингенты, люди нажимали на кнопочки из безопасных мест, а беспилотники сметали целые города. Но люди в Новом Мировом Порядке погибали все равно, только те, которые никакого отношения к войне не имели, никогда не брали в руки оружия и ни о чем не подозревали. Люди, которым не было интересно, что можно сбросить на крошечную страну в джунглях больше бомб, чем за всю Вторую Мировую на всех участников. Терроризм, война против которого и создала Новый Мировой Порядок, превратился в угрозу вроде автомобильной аварии — слишком реальную, чтобы сбрасывать ее со счетов, но слишком тревожащую, чтобы думать о ней постоянно.

Это просто всегда случалось. С неизбежностью и, может быть, в вашем городке. Один политик как-то сказал: чем больше бомб мы сбросим на них, тем меньше взрывов прогремит здесь, в Эдеме, и во всем Новом Мировом Порядке.

Этот чувак имел смелость не скрывать, что наши жизни стоят дороже, и оттого вызвал у меня такое отвращение, что я решил поскорее вырасти, чтобы проголосовать за кого-нибудь другого.

Так вот, мы были во дворе, а вертолет пролетел мимо. Всегда одинаковые черные вертолеты, в новостях, и в небе. Я сказал:

— Помните ту историю, когда вертолет сбросил бомбу на какой-то маленький, ничем не примечательный городок, и от здания городского совета осталось примерно то, что есть от нашего городского совета, только за минуту?

— Макси!

— Что? Давайте смотреть правде в глаза.

Эли полез на дерево доставать кота.

— Какая разница смотрим мы ей в глаза, или нет? — спросил он, балансируя на ветке. — Кстати, тут вишня.

— О, вишня! — сказал я, и мы с Калевом направились к Эли, а Леви продолжил качаться на качелях.

— Вы умрете, — сказал он.

Но умер только Калев. Прошло лето, и Калев откинулся, а вишню мы всю съели. Да и один из дедов в доме напротив, вроде как, тоже отдал Богу душу. Вот она жизнь, непредсказуемая и прекрасная.

Я подумал, они ведь похоронили его. Калева, не деда. Но деда, я надеялся, тоже. Леви сказал:

— Мне хочется, чтобы ты столько всего узнал! Жаль, что нельзя все закачать тебе прямо в мозг. Хотя в научной фантастике можно.

Я закурил, с удовольствием затянулся, и голова закружилась. Я ощутил покалывание в кончиках пальцев и особую, предобморочную легкость. Первая утренняя сигарета за долгое время, надо же.

— Ладно, — сказал я. — Начнем с малого. О чем ты сейчас думаешь?

— О японских трешовых сериалах из восьмидесятых, — ответил Леви, не задумавшись, ни на секунду. — И о том, что у Рафаэля хронический тонзиллит, а он сидел рядом со мной в столовой вчера.

Ахет-Атон был покрыт тонким, слабым слоем далеко не кристально чистого снега. Я однажды видел фотографию, с помощью которой наш мэр, как провинциальный паук, пытался заманить в Ахет-Атон туристов. Какой-то лицемер сфотографировал нашу главную улицу с рядками одноэтажных магазинчиков, старомодными вывесками над аптеками и бакалеями, так что создавалось впечатление, будто место уютное, пропитанное духом чего-то старого-доброго. Подпись под фотографией гласила: «Ахет-Атон — образчик ностальгической сентиментальности маленького городка. Насладитесь лавками, домиками и улочками старой-доброй А.»

Вместе со старой доброй А. исчезло и важное, жизненное умение наслаждаться крохотными магазинчиками, так что туристов больше не стало. Мы с Леви пошли через наш маленький, сомнительный парк, где в детстве я видел как минимум троих эксгибиционистов.

— Слушай, Леви, вот мы выросли, а где теперь педофилы без штанов?

— Не знаю, — ответил Леви. — Может быть, покончили с собой. Так себе жизнь все-таки.

— Или мы просто больше их не видим. Ну, знаешь, как взрослые Питера Пена.

Леви засмеялся. Мы прошли мимо неработающего фонтана, у которого часто собирались Гершель и его компания. А теперь компании у Гершеля не было.

— Давай сыграем в игру, Леви, — медленно сказал я. — Она сделает из хаоса космос, я обещаю. Я называю слово, и с него ты начинаешь один из фактов, которые поведаешь мне.

— Ладно, договорились. Но это не будет слово «мамка».

— Член.

— Пошел ты.

Я закурил еще одну сигарету и принялся рассматривать трещины в асфальте. Мимо нас пробегали заботящиеся о собственном здоровье горожане: молодые девушки с высоко забранными волосами, толстеющие мужчины возраста «нужно еще пару бокалов, если ты не богат». Тогда как первые, возможно, получали удовольствие от возможности встать рано утром, вставить наушники в уши и уделить внимание собственному телу, то вторых гнал вперед прогноз кардиолога. На сигарету в моих зубах, впрочем, неодобрительно посматривали все категории наших доморощенных спортсменов.

— Русская перестроечная музыка.

— Это даже не слово!

— Это моя любовь!

— Лучше слушай. Ты знаешь, что эпилепсия называлась консульской болезнью? Консулы не прекращали пить и есть, пока одного из них не хватал припадок.

— Хорошая идея для вечеринки.

— Да, вроде как, но нам не с кем устраивать вечеринки.

— А как же чокнутые?

— Ты не хочешь видеть чокнутых у себя дома.

— Но я хочу видеть их у тебя дома.

Я вдруг понял, что вернулся домой. И какая-то неопределенная прелесть появилась в молочно-белом зимнем небе, в ярких обертках, которые носил по грязному снегу ветер, в куртках бегунов с неизменными полосками на локтях, даже в слабом запахе гнилых листьев, доносящемся из-под тонкого наста.

— Такое странное ощущение, — сказал я.

— Наверное, какая-то побочка от твоих лекарств, — ответил Леви.

— Как у тебя все просто.

Но все правда оказалось весьма простым. Мы просто шли, и говорили, и когда я закуривал, Леви отходил в сторону, потому что пассивное курение убивает. За обнаженными ветвями деревьев проглядывали старенькие дома с широкими фронтонами, где-то далеко лаяли собаки, и я был настолько в Ахет-Атоне, насколько это возможно.

— Зайдем в аптеку, — сказал я.

— Очень мудрое решение.

— У меня осталась мелочь, и я хочу аптечных конфет.

— Я думал, ты повзрослел.

Мы засмеялись, а потом Леви замолчал, словно ему стало стыдно.

— Что случилось?

— Калев умер.

— Ну, да.

Узкая мощеная дорожка, как в старом фильме, вывела нас из парка. Теперь мы шли по главной улице, которая вне глянцевого мира фотографии выглядела даже как-то тоскливо, особенно с утра. Закусочные и магазинчики, все эти островки малого бизнеса в мире победившего глобального капитализма, отплясывающего на костях своих врагов, казались последними осколками уюта, оттого уже не очень действенными. Мы с Леви болтали обо всем на свете, и этот месяц, который я провел в дурдоме, вдруг стал проявляться из пустоты, и мне нравилось пытаться ощутить события, о которых рассказывал Леви. Вроде как перебирать фантики от конфет и представлять их вкус. Неоновая вывеска над аптекой в пасмурный день казалась по-особенному яркой, зелено-фиолетовая царапина на скучном, строгом мироздании. Я как-то читал, что раньше в аптеках продавали газировку, можно было налить себе стаканчик колы, причем старой-доброй, с кокаином, а потом купить тот сиропчик для простуженных под названием «героин». Иными словами некогда были времена, на которые могут теперь ссылаться наркоманы, когда ищут Золотой Век своей истории. Я сказал об этом Леви, и Леви ответил:

— Не думай, что наркоманы размышляют об истории.

— Многие великие люди были наркоманами. Твоя мать зависима от секса со мной.

— Эти два предложения вообще не имеют между собой никакой связи.

— Даже не буду притворяться, что это не так.

Я выбросил сигарету в мусорное ведро, где нашли свой предпоследний приют две упаковки с обезболивающим, четыре инструкции и пачка леденцов, купленная на сдачу. В аптеке пахло чем-то пронзительно аспириновым, пробивающим не слезы и мысли о хосписах. Леви сразу же вдохнул поглубже.

— Отлично, мне тоже кое-что нужно.

Мы прошлись по чистому белому кафелю, оставляя за собой следы неблагоприятной погоды, и я понял, что мы здесь первые за день посетители. В некоторых закусочных, так мне рассказывал один парень в дурке, первым посетителям полагается бесплатный завтрак. Однажды тот парень попал на бесплатный завтрак, и получил яичницу с беконом, а затем — дебют шизофрении. Но эти события не точно были связаны между собой, так он сказал.

Мы прошлись между полками с безрецептурными таблетками, порошками и микстурами — плацебо на любой вкус, с разнообразными добавками, делающими жизнь веселее, и длинным списком побочных эффектов, чтобы инструкция выглядела убедительнее.

Я сказал:

— Нравится что-нибудь? Все думаю о подарке тебе на день рожденья.

Леви пожал плечами.

— О, тебе никогда не хватит денег на штуки, которые я по-настоящему хочу.

— Любишь жить роскошно?

— Да, мне нравится, когда противосудорожные не заставляют меня терять координацию. Люблю выпить таблетку и полностью контролировать свое тело в следующие восемь часов.

— Классно. Но это тебе мамочка подарит. Может что-нибудь попроще? Хочешь антидепрессанты, которые не работают? Или леденцы от кашля?

— Да, кстати говоря, леденцы от кашля хочу.

Леви замер перед стойкой, над которой висели серьезные, белые пачки с конфетами. Дизайн заставлял предположить, что перед вами вовсе не то, что можно купить в ближайшем супермаркете.

— О, ты еще не окочурился? А тебя из дурки выпустили? Опять пришли за своими колесами?

— Габи, тебе что больше не делают скидоны на противозачаточные?

Габи сидела за стойкой и листала глянцевый журнал, быстренько переворачивая страницы с красочной рекламой вещей, которые она не может себе позволить. Маленькие колечки на пальцах, заусенцы и домашний маникюр с белыми точками на ярко-синей глазури придавали ее руками совершенно подростковый вид. Габи было чуть за двадцать, в колледж она так и не поступила, ухажеров у нее не было, а на работу ее взяли, потому что ее дядюшка когда-то был у хозяина аптеки нотариусом. Работала Габи из рук вон плохо, так что главной загадкой для меня был срок, в течение которого добрая память ее дядюшки будет действовать на ее нынешнего начальника. Габи неумело завивала волосы (отчего их с каждым разом будто становилось чуточку меньше), жевала жвачку, нарабатывая силу челюстей и постоянно поправляла крупные блестящие кольца сережек. Белый халат ей совершенно не шел, а шло — стоять на коленях за какой-нибудь автозаправкой, но в последний раз, когда я ей это говорил, она кинула мелочь мне в лицо. Я взял пузырек с карамельными конфетами, в каждую из которых производитель вложил все мыслимые блага для моего организма. Но меня, конечно, интересовал ароматизатор. На вкус они были неотличимы от ирисок, а по консистенции были точно как таблетки. Мне всегда нравились абсурдные вещи.

— Что там с вашим другом? — спросила она. — Его вроде как избили, а он отомстил?

— Нет, — ответил Леви. — И не твое дело. Просто пробей товар.

Габи моргнула, ярко накрашенные ресницы оставили пятнышки на ее коже. Затем она широко улыбнулась, вытащила изо рта испачканную помадой жвачку и потянулась к Леви. Он отшатнулся.

— И не прикасайся этой рукой к нашим покупкам!

Габи схватила леденцы и пузырек с витаминами, после двух жалобных писков автомата, она сказала:

— Десятка.

Леви достал купюру, а я запустил руку в карман и принялся искать мелочь. В наушниках запуталась пара монеток, а их друзья обнаружились в подкладке.

— Стану знаменитым, — сказал я. — И, во-первых, куплю себе новую куртку, а во-вторых, найму парня, который тебя, наконец, удовлетворит.

— Можешь попробовать сам, когда дорастешь.

Габи ничем было не пронять. Я ее, по-своему, даже любил. По крайней мере, мне нравилось иметь врагов, и если спорить с правительством я еще однозначно не приготовился, то тренироваться на Габи было истинным удовольствием. Впрочем, вряд ли эти тренировки могли пригодиться мне в будущем. Если только следующий президент Нового Мирового Порядка не будет любить кремовые помады больше, чем экономические блокады.

— Проваливайте отсюда, — сказала Габи. — А то опоздаете на урок. Хотя какая разница, все равно у вас нет будущего.

— У нас, в отличии от тебя, по крайней мере есть иллюзии на этот счет.

Когда мы вышли, Леви задумчиво сказал:

— Как вообще можно быть такой депрессивной и злобной в обществе, где тебе не грозит умереть от голода, остаться бездомной или лишиться медицинской помощи?

— Хочешь вернуться и спросить у нее? Есть версия, что она просто скучает. Надо ж не только существование свое унылое поддерживать, но еще и для вечности что-то делать.

— Я знаю, я просто чувствую, что ты сейчас скажешь.

— Например, разгонять кровь в причинных местах твоей мамашки. Кстати, аутистка сказала мне, что мастурбация облегчает месячные. У твоей мамы все еще есть месячные?

— Фу! Фу! Хватит быть таким мерзким!

— Женская физиология довольно стандартная штука. Телки живут на этой земле уже сорок тысяч лет, пора бы привыкнуть. Мерзко — придавать этой шутке большее значение, чем массовой резне в Сонгми.

— Мерзко упоминать Сонгми в этом контексте.

Я покрутил в руках пузырек, с щелчком открыл крышку и вытряс на ладонь пять таблеток, передал баночку Леви. Где-то далеко на востоке пролетел вертолет, такой крошечный, похожий на черную, жирную птицу. Мы прошли мимо кофейни с качественной фотографией молочного коктейля, покрытого радужными сливками, на витрине. Приманка для девчонок и парней, готовых подпустить диабет чуть ближе ради фотографии в соцсетях. Это было самое, надо сказать, современное место в Ахет-Атоне, оно лишь на пару лет запаздывало относительно Эдема или, к примеру, Дуата.

— Ты когда-нибудь задумывался о тщетности провинциальной жизни?

— Я думаю только о том, от чего могу умереть в ближайшее время. Это мое кредо.

— Отличное кредо на самом деле. Когда не можешь контролировать ничего вокруг, остается перенести фокус внимания на собственное тело. Секс, ипохондрия, наркомания, спорт — все это штуки одного порядка.

— Интересно, только собственное тело я тоже контролировать не могу, так что ты промахнулся.