Помоги проекту - поделись книгой:
Ну вот. Неужели еще один фанат барона? Хотя чему удивляться? Не случайно же они в институте именно им интересовались. Стою, молчу. Чего поперек батьки в пекло лезть? Несколько растерянный медик смотрит в бумагу, которая зажата в его руке. Пожимает плечами:
— Унгерн…
Федор всем телом поворачивается ко мне и даже как-то нависает.
— Ваша фамилия Унгерн?
В его голосе такое потрясение, что я даже улыбаюсь:
— Ну да. Анна Фридриховна Унгерн. Вам что, в институте не сказали?
— Нет, блин! Ничего-то нам в этом вашем… — явно давит готовое вырваться ругательство, — институте не сказали!
Быстро расплачивается с парнем из лаборатории — успеваю заметить, как мелькает довольно крупная по моим понятиям купюра, — что-то шепчет ему, теперь уже нависая над ним, а потом хватает меня за руку и стремительно тащит вдаль по коридору. То, что я пытаюсь упираться, он, похоже, просто не замечает. Мы, прямо скажем, в разных весовых категориях. Что там значат мои пятьдесят с хвостиком против его ста с небольшим?
Федор (господин майор, да-с!) запихивает меня в свою машину, плюхается на сиденье сам и, ничего не говоря, выруливает со стоянки. Общаться со мной ему некогда. Одной рукой рулит, другой выдергивает из кармана мобильник.
— Серег!.. Да, да, свозил. Серег… Да подожди ты, блин, указания раздавать! Ее фамилия Унгерн! Ун-герн!.. Что слышал, твою мать!.. Ага! И я про то же подумал… Ну да, я уже еду. Жди. Стрелку позвонишь? ОК.
Это «ОК» он произносит странно. Не «о'кей», как принято, а просто две русские буквы: «О» и «К». Но ещё страннее все остальное.
— Куда вы везете меня, и вообще что все это значит?
Понимаю, насколько сильно волнуюсь, только теперь. По собственному голосу, который вдруг становится визгливым и противным. Быстро скашивает на меня глаза, потом снова уставляется на дорогу. И то верно — отвлекаться ему нельзя, летим мы как на пожар. Стрелка спидометра в его машине уже давно и плотно приклеилась к указателю сто тридцать.
Конечно день праздничный, город пуст, но все-таки… Впрочем, это оказываются только цветочки. Когда мы вырываемся на какую-то широкую трассу, господин майор разгоняется ещё больше. Сто шестьдесят, сто восемьдесят. Я зажмуриваюсь.
Останавливаемся только один раз. Рьяный гаишник кидается почти что наперерез. Я жду долгих разборок, но Федор лишь предъявляет какое-то удостоверение, и через десяток-другой секунд мы уже снова мчимся в прежнем темпе. Как ни странно успокаиваюсь. Видимо волнение по поводу его рискованного вождения наложилось на прежнее. Минус на минус дал плюс.
— Так куда мы едем, Федор?
— К Сереге… Ну то есть к Серджо Ванцетти. Будем там минут через тридцать. Не волнуйтесь, Анна. Мы вам точно не враги.
— А кто враги?
— Вот и покумекаем…
Задумчиво прикусывает губу и вновь целиком концентрируется исключительно на езде. Сворачиваем с трассы на более узкую дорогу, которая вскоре втекает в обычную деревенскую улицу. Здесь Федор уже едет не торопясь. Привычная взору каждого деревня (покосившиеся заборчики из штакетника, домики с резьбой вокруг окон и кривенькими мезонинами) кончается, начинаются типичные новорусские коттеджи. В основном — грубые кирпичные коробки. Здоровенные и незатейливые, как их хозяева. Даже красный кирпич — как намек на малиновый пиджак… Минуем и эту запечатленную в архитектуре эпоху уже постсоветской истории и въезжаем в коттеджную застройку совсем иного уровня. Здесь дома уже не нависают один над другим, подавляя авторитетом, как у новорусских братков из девяностых.
Участки здоровущие, заросшие вековыми деревьями. И дома более архитектуристые. Возле одного такого и тормозим.
Огромный. Я такие только в кино видела. Теплый желтый кирпич, натуральный камень, широкие окна, каминные трубы, увенчанные причудливыми колпаками. Гараж на три машины выходит своими автоматическими воротами прямо на улицу.
Федор паркуется рядом, поперек ворот. Выбираюсь из его машины. Оглядываюсь. Хорошо живут итальянцы в России! Мой провожатый тем временем уже звонит в домофон.
Короткий вопрос, столь же короткий ответ, калитка щелкает и открывается. Хозяин встречает нас на пороге дома. У него на руках совсем маленький ребенок. Девочка, судя по розовой кофточке.
— Тихо, Кондрат. Разбудишь мне ее своим ревом, сам угоманивать будешь.
— А Ксюха где? — послушно шепчет Федор.
Итальянец, на чьих изрисованных татуировками руках так безмятежно спит малышка, только раздраженно дергает головой. Все ясно — то место, где пребывает неизвестная мне Ксюха (жена?) ему активно не нравится, как не нравится и сам факт ее отсутствия. Сатрап и самодур.
Проходим вслед за ним в дом. Шепчет:
— Сейчас я ее уложу.
Он уходит наверх, бесшумно шагая босыми ногами по янтарному дереву ступенек. Меня же Кондратьев проводит в гостиную. По размерам она напоминает футбольное поле.
Правда очень уютное. Мягкие кресла и диваны, низкие столики, камин, изобилие цветов на подоконниках. И, главное, яркие цветные игрушки в большом детском манеже. Мечта… Неужели люди и правда так живут? Причем не какие-то выдуманные из мыльных опер и голливудских мелодрам, а вполне реальные.
Возвращается хозяин. Ставит на каминную полку какую-то белую штучку с антенной и втыкает провод от нее в розетку. Догадываюсь, что это и есть радио-няня, про которую мне все уши прожужжала одна из сотрудниц на работе. Какой, однако, заботливый папаша. И повезло ж его жене с таким мужем.
Итальянец, о котором я думаю все это время с таким придыханием, поворачивается. Смотрит мне в глаза, и я тут же меняю свое мнение. Да не дай бог! Как можно жить с человеком, у которого такие вот глаза?.. Глаза, которые, кажется, видели все подлости и гадости, вообще все зло мира. И смотрит он так, что хочется как минимум зажмуриться, а как максимум спрятаться за то самое кресло в котором я сейчас сижу. Правда, может быть на жену он смотрит как-то иначе?.. Кстати, интересно, кто у него жена? И почему он ей позволяет шляться неизвестно где и бросать на него ребенка? Мама наверняка осудила бы эту незнакомую мне женщину.
Понимаю, что все это время, занимая себя такого рода рассуждениями, прячусь от собственных проблем и необходимости проговаривать их с посторонними людьми. Уверена, что ничего хорошего из этого не выйдет. И точно:
— Какого лешего вы не сказали нам, что ваша фамилия Унгерн?
— А какого лешего я должна была это делать? Да и потом я была уверена, что мой шеф вам ее называл… И… И вообще — какая разница, что у меня за фамилия?!
— Придется рассказать, — это он Федору. Тот кивает со вздохом.
— Придется.
Их прерывает дверной звонок. Итальянец идет открывать, а Кондратьев направляется в соседнее с гостиной помещение.
— Анна, что-нибудь выпьете?
— А что есть?
Хмыкает, крутнув бритой башкой.
— Здесь, как в пещере Али-Бабы, есть все.
— Тогда-а-а-а… — закатываю глаза и судорожно соображаю, что бы попросить такое, чего бы точно не оказалось, и ему пришлось бы признать, что даже в этом чудо-доме есть все-таки не все. Познания мои не велики. По большей части книжные. Но все-таки… — Абсент. Желательно семидесятиградусный.
Вытаращивает глаза, но молча идет, куда шел. Когда дверь открывается, вижу, что там, за дверью, библиотека — стены комнаты от пола до потолка уставлены шкафами с книгами. Однако Федор возвращается оттуда не с книгой, а с бутылкой, в которой плещется изумрудно-зеленая жидкость.
— Есть только девяностоградусный. Пойдет?
Я стараюсь не дать изумлению отразиться на лице и с облегчением отрицательно качаю головой.
— Нет, девяностоградусный не люблю. (Можно подумать, я его, как, впрочем, и семидесятиградусный, когда-нибудь пила!)
— Тогда что?
— Не знаю, — на этот раз честно отвечаю я.
— На мое усмотрение?
Киваю. Даже интересно, что принесет даме господин майор.
Это оказывается пузатый хрустальный бокал на короткой устойчивой ножке. Внутри где-то на пару пальцев жидкости цвета темного янтаря. Коньяк, наверняка.
— Пятидесятилетний арманьяк, — поясняет Федор, плюхаясь в кресло напротив. — Сереге подарила бабушка жены. А она дама с хорошим вкусом к жизни.
— Тогда наверно неудобно…
— Она, зная его, подарила ящик.
— «ПрЭлЭстно», — как говорит самая заслуженная и самая пожилая дама в нашем рабочем историческом коллективе. Не даром мне с первого взгляда, сразу показалось, что все они — и бритоголовый Федор, и его приятель блондинчик (вот он, кстати, идет вместе с хозяином из прихожей), и сам итальянскоподданый — все они настолько не из моей жизни, что хоть плачь. Стрелок — я помню, что его фамилия Стрельцов и потому «кликухе» не удивляюсь — усмехается с веселой издевкой.
— Что? Опять пьете?
— Почему опять? — законно возмущаюсь я. Веселится ещё больше.
— К вам, Анна Фридриховна, мое критическое замечание отношение имеет опосредованное. Я все больше о вашем визави, господине Кондратьеве. Это он тут вчера душу отводил, на жизнь жаловался… Одолели его дамы сердца. Много их слишком…
— Заткнись, Стрелок, а то в морду дам, — цедит сквозь зубы упомянутый господин.
Но тот только хихикает.
— Хватит его колупать, Стрелок, — это уже хозяин дома. Все-таки как хорошо он владеет русским! И сленг, и построение фраз. Только все тот же мягкий акцент. Даже не акцент — некая картавость, странность в произнесении твердых звуков, говорит о том, что язык для него все-таки не родной.
Стрелок скучнеет лицом и плюхается в кресло. Федор предлагает выпить и ему, но Егор отказывается.
— У меня, в отличие от тебя, ксив на все случаи жизни нету, а мне ещё домой ехать. И, опять-таки в отличие от тебя, я человек женатый. Проблема выбора вроде твоей, Кондрат, меня не мучит. А Машка — женщина хоть и тихая, но решительная. Если я не явлюсь на ночевку, уволит меня из мужей за непосещаемость, и вся недолга. Лучше говорите толком — в чем дело?
— В ней, — кивает на меня Φедор.
— Это я уже понял, но что такого…
— Ее фамилия Унгерн.
Глава 3
Стрельцов затыкается с полуслова. Ленивая улыбка слетает с его лица, которое мгновенно серьезнеет и как-то внутренне подбирается. Какие интересные все-таки ребята…
— И что?
— А то, что кто-то уже знает то же, что и мы. И этот кто-то в отличие от нас начал действовать. Причем грубо, в лоб.
Итальянец — Серджо, кажется? — кратко пересказывает Стрельцову мою эпопею со снотворным и уколом. Тот становится еще более сосредоточенным.
— Орлы! Сообразили, что чем таскать за собой живого человека, куда как удобнее запастись пробиркой с его кровью. Молодца-а! Что и говорить!
— Это вы о чем?
Переглядываются. И уже собираются наконец-таки заговорить, как вдруг дверь из прихожей распахивается, и в гостиную вплывает девица в длинном вечернем платье. По тому, как тщательно выверены все ее движения, тут же становится понятно, что она здорово навеселе. Итальянец смотрит на нее хмуро, его резкие брови сходятся на переносице. Стрельцов ржет:
— Пьяница мать — горе в семье.
И только Федор поднимается, быстро чмокает девицу в щеку и провожает ее до кресла.
— Ксюх, ты чего так набралась? Особо «весело» что ль было?
Ага! Та самая Ксюха пожаловала. И как в таком виде сюда добиралась? Неужели за рулем? Девица делает страдальческое лицо, подтверждая — там, где она была, скукота оказалась страшная. Мне бы ее проблемы! Явно с какого-то приема или великосветского раута. Мне она активно не нравится. Всем. И тем, как держит себя, и смазливой внешностью и дорогой одеждой… Одно слово — «прицесска». И дура наверняка! Муж ее, которому Ксюха в настоящий момент тоже явно не нравится, кривится ещё больше.
— Завтра ведь умирать будешь.
— Да нет, Сереж. Все не так плохо. Я больше придуриваюсь.
Ну да, как же! Хотя… Речь ее действительно звучит четко и совершенно трезво. И движения становятся другими… Как-то она моментально берет себя в руки, видя мужнино недовольство. О как! Дрессировка на высшем уровне. Ее реакцию подмечает и Кондратьев и тут же встает на защиту.
— Да ладно тебе, Серег, Ксюху прессовать. Сегодня по чесноку ее очередь была отрываться. Так что, как говорится, завидуй молча. Итальянец, которого приятели почему-то упорно зовут на русский манер Серегой, начинает что-то отвечать довольно резко, но девица прекращает затеявшееся было препирательство одним великолепным жестом.
— Лучше познакомили бы с гостьей.
Мужики спохватываются, меня представляют — мол, Анна Фридриховна Унгерн, и девица тут же уставляется на меня своими потрясающе синими глазами. У меня вот какая-то размытая, почти прозрачная голубизна, а этой создатель краски не пожалел… Она продолжает смотреть на меня и тогда, когда ее итальянец быстро пересказывает то, что со мной произошло. Причем я вижу, как глаза ее с развитием рассказа все темнеют и темнеют. Словно на небеса набежала туча.
— Ее придется охранять.
Ну вот! Теперь еще какие-то там «прицесски» будут распоряжаться моей жизнью!
— Почему это?
— Потому что та кровь, которую они у нее взяли, не сработает. Они это поймут и очень быстро вернутся за Анной.
Ничего не понимаю. Остальные, все кроме Ксюхи, видимо тоже. Ей приходится объяснять.
— Идея у тех парней, конечно, хороша, но требует очень быстрой реализации. Кровь без изменений химического состава может хранится совсем не долго. В холодильнике с соблюдением очень точного температурного режима — до тридцати пяти дней, но при этом к концу хранения она уже, скажем, не совсем та. А так — три-пять дней, а дальше надо замораживать. Что, они потащат с собой морозильник? И генератор к нему?
— Все-то ты, Ксюх, знаешь. Хоть и баба.
Это Стрельцов. Девица на его выпад не реагирует совершенно. Привыкла что ли? Остальные молчат, обдумывают. И очень быстро приходят к тому же выводу, что и «прицесска»:
— Придется охранять.
— И как вы это себе представляете?
Действительно, как они себе это представляют? Заговаривает Φедор:
— Ну это, положим, я возьму на себя. У нас впереди праздники. На работу Анне ходить не надо будет, насколько я успел понять. Но вы тоже должны будете помочь. Надо будет потрясти ее приятелей, прижать этого Павла, когда выйдем на него.
Стрельцов:
— Кондрат, ну ты прям странный какой-то. Конечно поможем. Тебе девицу. Еще одну, до кучи. Нам сложности. Все по-честному.
Поделиться книгой: