Истинный путь. Часть первая. Знаки свыше

– А, старая железка. Совсем истлела. Кузнец за нее и монетки не даст.

Ухряк со злостью уставился на собеседника.

– Железка? – пророкотал он, и его глаза стремительно налились кровью. – Да как ты смеешь?

Коллега удивленно уставился на Ухряка, явно не понимая причину его гнева.

– Ты чего это? – удивленно произнес он.

– Это шлем великого героя! – рявкнул Ухряк, да так громко, что все орки в траншее бросили работу и посмотрели в его сторону.

– Героя? – орк из рыбацкого поселка презрительно усмехнулся. – Да это какой-то ночной горшок. Разве что герои прошлого горшки на головах носили, поскольку денег на шлемы не было. Или….

Непочтительный зубоскал так увлекся своей болтовней, что не заметил, как Ухряк бережно, с величайшим почтением, опустил найденный шлем на землю, после чего, резко распрямившись, без лишних слов залепил коллеге кулаком в челюсть. Удар вышел что надо, все-таки силы Ухряку было не занимать. Рыбака опрокинуло с ног, и он растянулся на земле, удивленно моргая мутными глазами.

– А ну живо возьми свои грязные слова назад! – заревел Ухряк, нависнув над ним со сжатыми кулаками. – Живо! Иначе я вколочу тебе их в глотку вместе с зубами!

– Эй! Да ты чего? – пробормотал подбитый орк, медленно приходя в себя после прямого попадания, и щупая рукой стремительно распухающий подбородок.

Все землекопы собрались вокруг них, наперебой пытаясь выяснить причину конфликта.

– Возьми назад свои слова! – непреклонно повторил Ухряк. Выглядел он в этот момент настолько свирепо и страшно, что никто не решился урезонить его. Таким его вообще никогда не видели. Ухряк слыл спокойным меланхоличным малым, равнодушным ко всему. Он равнодушно рыл землю, равнодушно получал жалование, равнодушно пил пиво и равнодушно взирал на городских девиц, чистеньких, ухоженных, увешанных тяжелыми гирляндами бус. Точно так же он равнодушно реагировал на всевозможные шутки и подколки в свой адрес. Казалось, ничему не в силах вывести его из себя. А уж тем более – привести в состояние зверской ярости, в каковом он и пребывал в настоящий момент.

– Возьми свои слова назад! – повторил Ухряк. Теперь он не кричал, говорил негромко. Но голос его был настолько жутким, что всем оркам вокруг стало ясно – еще немного, и произойдет нечто страшное. Потому что Ухряк и не думал успокаиваться, просто его ярость перешла на новый уровень, и огонь, вырвавшийся наружу, теперь пылал внутри. И пылал жарко.

– Ладно, ладно, хорошо, – быстро сказал рыбак, со страхом глядя снизу вверх на беспричинно озверевшего коллегу. – Беру назад.

– Успокойся, Ухряк, – сказал один из землекопов, уже достаточно пожилой орк с тронутыми сединой волосами, которые были заплетены в две тяжелые косы. – Неправильно это – распускать руки без причины.

Ухряк метнул на него свирепый взгляд, и пожилой советчик в страхе попятился, явно жалея, что сунул нос не в свое дело. Остальные орки тоже притихли, взирая на Ухряка с откровенным страхом. Больше всех был напуган рыбак, который как раз успел полностью прийти в себя, и вдруг осознал, что полученный им удар в челюсть может оказаться далеко не единственным.

– Ухряк, все ведь хорошо, да? – трусливо заблеял он, на заднице отползая от разгневанного коллеги. – Ты извини, если я сделал что-то не то. Я не хотел.

Тут сверху прозвучал громкий властный голос:

– Эй! Кто объявлял перерыв?

Это был бригадир, толстый пожилой орк, зорко следящий за тем, чтобы выжать из наемных землекопов все возможное. И ничто не приводило его в большее бешенство, как беспричинно прерванный трудовой процесс.

Орки в траншее замолчали, понурив головы. Молчал и Ухряк, продолжая громко и свирепо сопеть. Взгляд его был до того дикий, что внушал ужас.

– Я спросил: кто объявлял перерыв? – повторно крикнул бригадир. – Вы что, уши грязью залепили?

Наконец, заговорив хором, орки ввели начальство в курс дела. Бригадир сердито уставился на Ухряка. Тот тоже смотрел на него из траншеи, и взгляд его трудно было назвать дружелюбным.

– Ты зачем драку затеял? – спросил бригадир.

Ухряк молчал. Он осознавал, что объяснение не придется по душе начальнику, и тот, возможно, тоже неподобающим образом выскажется о найденном им шлеме. А в душе Ухряка еще кипела ярость, лютая, звериная ярость, та самая, что толкает на самые немыслимые и страшные поступки. Начни бригадир насмехаться над древней реликвией, и он тоже прочувствует на себе крепость праведного кулака. А вот это, и Ухряк осознавал сие предельно ясно, добром не кончится. За такое, как минимум, упекут в темницу, а потом будут судить. И ничем хорошим суд не завершится. Даже если все закончится просто штрафом, у Ухряка не было денег, чтобы его выплатить. А могут ведь и на каторгу отправить. Куда-нибудь на каменоломню. Ухряк слышал, что условия там были ужасные, и угодившие на карьер орки долго на этом свете не заживались.

– Да ты что, оглох? – рассвирепел бригадир. – Я тебя, пня дубового, спрашиваю: зачем драку затеял?

Ухряк вновь ничего не ответил.

Бригадир громко выдохнул, и произнес уже спокойнее:

– Ну, раз так, то вот что: дуй-ка ты отсюда, да живее. Мне здесь дебоширы не нужны. А вы, остальные, принимайтесь за работу, иначе плату вдвое урежу.

Орки, что-то тихо ворча, разобрали инструмент и вернулись к своему делу. Ухряк, ничего не говоря, наклонился, поднял свою лопату, бережно подобрал найденный шлем, и по прорытым в земле ступеням выбрался из траншеи. Здесь, наверху, он натянул на свое потное тело рубаху из грубой мешковины, и, не оглядываясь, пошел прочь. А его коллеги еще долго потом обсуждали этот инцидент, и гадали, какая муха укусила всегда спокойного и невозмутимого орка. Сошлись на том, что это временная дурь нашла, не более, а завтра он успокоится, станет прежним и придет проситься обратно.

Ухряк миновал Раздрызг, не глядя по сторонам. Шел, низко опустив голову, весь погруженный в свои мрачные думы. Лопату он нес в левой руке, правой же бережно прижимал к широкой груди ржавый шлем древнего героя. Выйдя за городские ворота, Ухряк, не оглядываясь, побрел по дороге, ведущей в родную деревню. Здесь, на просторе, он почувствовал себя лучше, и злость, сжигающая его изнутри, постепенно отступила, сменившись чувством досады. Он только теперь осознал, что потерял работу, которая была его единственным источником дохода. И далеко не факт, что его примут обратно, даже если он попросится, хорошенько унизившись в процессе, рассыпаясь в извинениях и заверениях, что впредь подобного не повторится.

И, тем не менее, Ухряк не считал, что он поступил неправильно. Он наказал непочтительного глупца, вздумавшего насмехаться над славой великих предков, и сделал бы это снова, если бы возникла аналогичная ситуация. К тому же находка взбудоражила его. Едва его руки вырвали из земной плоти ржавое эхо великой эпохи, как в голове молнией сверкнула мысль – вот он, знак!

А разве нет? Разве это не знак? И если это не знак, то что такое знак? Неужели ему должен был явиться дух самого Вандала собственной персоной, и в доступных выражениях изложить волю небес? Дескать, хватит жить в позоре, срамя себя честным трудом. Орки – народ героев и завоевателей. Пришла пора вспомнить об этом.

Ухряк посмотрел на ржавый шлем, который нес с собой, бережно прижимая к груди. Да, это знак. Глупо отрицать. И еще глупее игнорировать. Да и нельзя от такого отмахнуться. Знаки посылаются свыше, и не абы кому. Только избранным!

Ухряка затрясло от возбуждения, и он постарался взять себя в руки. В конце концов, нельзя было полностью исключать и того, что находка старинного шлема была чистой случайностью. Это маловероятно, особенно если учесть, что за всю свою карьеру землекопа, Ухряк ни разу не выкапывал никакой воинской амуниции. Но все же дело могло быть в чистом совпадении.

Тут следовало поговорить с кем-то, кто разбирался в знаменьях лучше, чем он сам. Ухряк прикинул, с кем можно было бы обсудить это дело, и на ум ему пришла лишь одна кандидатура. Да, Эгур был лентяй и враль, но ведь он что-то болтал о знаках. И потом, все остальные знакомые Ухряку орки едва ли были более компетентны в данном вопросе, чем праздный балагур.

Бредя неторопливым шагом, Ухряк добрался до перекрестья дорог, где стоял, гордо взирая в неведомые дали, каменный Вандал. Еще на подходе к статуе Ухряку показалось, что что-то изменилось. Монумент выглядел как-то иначе, нежели обычно, а уж Ухряк хорошо изучил его, поскольку дважды в день проходил мимо и всякий раз останавливался напротив, дабы отдать дать уважения великому воителю.

Подойдя ближе, орк выяснил, в чем дело. Каменный топор, который Вандал держал в своей вытянутой вперед гранитной руке, отвалился, упал и разбился о постамент в мелкую щебенку. Теперь вперед указывала пустая рука. Пустая, да не совсем. Камень обломился таким образом, что на конце ладони образовал длинный острый выступ, похожий на выставленный вперед палец. Этим-то пальцем Вандал и указывал в неведомые дали. Не грозил им топором, как прежде, но словно….

Словно давал знак.

Потрясенный Ухряк остановился напротив монумента, не веря своим глазам. Сначала найденный шлем, теперь вот это. Многовато совпадений, чтобы быть просто совпадениями. Будто некие высшие силы фактически прямым текстом озвучивали ему свою волю.

Ухряк бросил на землю лопату, подошел к статуе и со всей возможной почтительностью возложил к ее основанию найденный в котловане шлем.

– Вандал, великий герой, – произнес он, прослезившись от волнения. – Знак ли это, или же я выдаю желаемое за действительное?

Он замер, ожидая ответа. На мгновение Ухряку показалось, что статуя легендарного полководца вот-вот оживет, покрытый сетью трещин камень дрогнет, и исполинский Вандал, повернув к нему свое мужественное, украшенное боевыми шрамами лицо, скажет нечто важное.

– Вандал! – дрожащим от волнения голосом, повторно воззвал Ухряк. – Скажи!

И вдруг где-то рядом прозвучал ворчливый старческий голос:

– Иди! Чего встал?

От неожиданности и испуга Ухряк подпрыгнул едва ли не выше своего роста, не устоял на ногах и сел задом на обочину. Дикими глазами он уставился на старого седовласого орка, который шел по дороге, ведя за собой тощего ослика, запряженного в телегу. Ухряк так увлекся беседой с каменным изваянием, что не услышал его приближения.

– Встал посреди дороги, и стоит, – продолжил ворчать старик, проходя мимо.

Он неодобрительно покосился на сидящего на обочине Ухряка, покачал головой, и буркнул:

– Молодежь!

Старик проплыл мимо. За ним тащился старый осел, который тоже посмотрел на Ухряка с осуждением в глазах.

Телега, скрипя, проползла мимо и стала удаляться. Ухряк все еще сидел на обочине, тупо глядя ей вслед. Он был потрясен до глубины души. Теперь уже не было никакого смысла обманывать себя. Да, это знак. Точнее, целых три знака. Видимо, высшие силы сочли его изрядным тугодумом, раз не ограничились одним знаменьем. Но хоть он и тугодум, зато избранный тугодум. Ведь знаки посылаются лишь избранным, это совершенно точно.

Ухряк медленно поднялся на ноги, походя отметив, что его всего колотит нервная дрожь. Его это не удивило. Подобные вещи происходят не каждый день. И не с каждым. Судьба избрала его для чего-то. Но для чего?

Он посмотрел на каменного Вандала, затем на ржавый шлем у его подножия, и невольно усмехнулся. Да, похоже, он действительно тугодум. Для чего же еще, как не для возвращения его народу былой славы и величия? Разве возможна иная цель?

Ощутив весь груз свалившейся на него ответственности, Ухряк едва не сел на обочину повторно. Но он устоял. Наклонился, поднял с дороги лопату, и вновь обратил взор к гранитному Вандалу.

– Великий герой, – произнес он с чувством, – обещаю тебе, клянусь, что не подведу! Наш народ вернет себе былую славу.

Вандал ничего не ответил, но Ухряку показалось, что он прочел на каменном лице воителя выражение одобрения.

– Не подведу! – повторил Ухряк, и сжал свои огромные кулаки. – Клянусь!

Глава 3

В самый разгар знойных летних дней Эгур предпочитал прятаться от жары в зарослях кустарника, что произрастали с запада от деревни. Кустарник был колючим, а сами заросли достаточно густые, чтобы служить надежным убежищем от всех, кто, по какой-либо причине, захотел бы его найти. Или, чего тоже не следовало исключать, подкрасться к нему, мирно спящему, неслышно и коварно. У Эгура были причины опасаться односельчан, и, в особенности, своей родни. Предчувствие подсказывало, что семья не желает ему добра. Что неоднократно подтверждалось разного рода возмутительными случаями рукоприкладства. Эгур чувствовал, что его образ жизни, ведомый по священным заветам орков, и восходящий к самому Вандалу, считавшему честный физический труд несмываемым позором, немногим по душе. Окружающие орки, что семья, что соседи, всеми силами пытались отвратить его от пути истинного, принудить быть как все, то есть покрыть себя несмываемым позором и податься в стан честных тружеников. Но Эгур боролся с этим. Он сопротивлялся. Изо всех сил. За свои убеждения он готов был пострадать, и периодически страдал, но отступать от них и не думал.

Сегодняшний день, как и все прочие, был наполнен борьбой за идеалы. Рано утром Эгуру посчастливилось стащить из дома три большие лепешки, после чего он, вместе со своей богатой добычей, передислоцировался в заросли кустарника, в которых его не смогли бы найти и изловить даже коварные эльфы. Крепко позавтракав, Эгур растянулся на траве, в тени зарослей, заложил руки за голову, прикрыл глаза, и весь отдался яростной и самозабвенной борьбе.

Его коробило от вида односельчан, погрязших в нищете и напрасном труде. Не так, совсем не так завещал жить своим потомкам великий Вандал. Разве Вандал работал? Да он за всю жизнь пальцем о палец не ударил. Сам не работал, и другим не советовал. Зачем работать, когда есть на свете эльфы и гномы? Вот им-то работать и положено, а орки, правильные орки, не потерявшие уважения к себе, должны эльфов и гномов регулярно грабить, на что и жить в сытости и достатке.

Но его народ отринул заветы пращуров, и зажил неправильно. Перестал заниматься грабежом, зачем-то начал работать, притом работать честно. Разумеется, ни к чему хорошему этот извращенный способ существования привести не мог. Некогда процветавшая Вдребезгария погрязла в нищете и разрухе. А орки, вместо того, чтобы одуматься, и пойти верным путем, проторенным славными предками, будто лишились остатков ума, которым, по правде, никогда не были чересчур богаты. Вколотили себе в порожние головы, что работать надо еще больше, больше и больше, лучше всего вообще без отдыха, денно и нощно. И ведь работали. И становились от этого только беднее. А ведь корень всех бед некогда великого народа лежал на поверхности. Дело было в том, что боги сотворили каждую тварь земную для чего-то своего. Рыбе было положено плавать в синем море, и таков уж ее путь. А выбрось рыбу на сушу, и тут-то ей смерть настанет. Почему? Потому что не ее это судьба, по суше скакать. Или вот птицы. Те сотворены для полета. Пока бороздят небесные просторы, живы и здоровы, чувствую себя неплохо. А если какой-то птахе вздумается в море синем поселиться, то тут-то ей и крышка. Не ее это путь, в воде бултыхаться.

Или вот эльфы с гномами. Для чего сотворили их боги? Да исключительно для того, чтобы было кого оркам бить да грабить. Эльф да гном трудятся честно, добро наживают, богатства копят. А потом приходит орк, эльфу и гному головы отрывает, добро их в свой мешок помещает. Ибо таков уж путь орка – грабить да убивать. Не создан он для честного труда. И чем больше будет пытаться не своей жизнью жить, тем хуже будет его жизнь.

Эгур понял все это давно. Сам до всего дошел, своим умом. И с тех пор яростно сопротивлялся всем попыткам принудить его к неправильному образу жизни. Решил, что уж если и не суждено жить ему по заветам Вандала, то уж совсем-то он себя не осрамит, и руки свои, под секиру заточенные, честным трудом не запачкает.

Верный принципам, Эгур как залег после завтрака в кусты, так и задремал. Ему снились пылающие города ненавистных эльфов, звон оружия, низкое протяжное гудение боевого рога. Лишь во сне он мог пожить правильно, как и подобало орку. Потому Эгур так любил спать, и так не любил просыпаться. Особенно не любил, когда сон его завершался не сам собой, по причинам чисто биологическим, а прерывался кем-либо посторонним. Притом прерывали, как правило, по всяким пустякам, или вообще без повода. Просто, чтобы неодобрительно спросить – что, опять спишь? И зачем для этого будить и спрашивать? Как будто и так не видно.

Эгур спал и видел дивный сон, в котором он, в составе орды Вандала, разорял какой-то эльфийский город. Дело шло весело и лихо. Успел набить два мешка отменной добычей, захватил трех пленников – будущих рабов, и уже стал присматриваться к невыносимо красивой статуе из белого мрамора, которую в щебень не разнести просто смертный грех, но тут откуда-то из отвратительной реальности прозвучал громкий крик:

– Эгур? Эгур? Ты там? Знаю, что там!

Эгур поморщился во сне, решив, что просыпаться полностью необязательно. Покричат, покричат, надоест и перестанут. Да и не хотелось прерывать чудесный сон. Ему как раз приснился сам Вандал, весь в крови, грязи и славе, и лично предложил ему поучаствовать в разрушении святилища ненавистных эльфов. Эгур едва не разрыдался от счастья. Сам Вандал его зовет! А ведь великий полководец на такие важные мероприятия не приглашает всех подряд. Чтобы удостоиться чести заняться вандализмом плечом к плечу с самим Вандалом, для этого требуется нехило так отличиться.

– Эгур! – вновь зазвучал из реальности все тот же голос. – Эгур, вылезай! Иначе кустарник подожгу!

Эгур вздрогнул, и усилием воли сбросил с себя последние остатки чудесного сновидения. Разоренный эльфийский город и Вандал, зовущий на подвиги, бесследно испарились. Вкруг него встали колючие стебли кустарника, сквозь которые просматривалось голубое безоблачное небо.

Полдень, решил Эгур. Самое большее – полдень. В этот самый жаркий час только и делать, что сладко спать и видеть эпические сны. И кому потребовалось оторвать его от приятного занятия?

– Эгур!

Голос был знакомый, и принадлежал он Ухряку. Это показалось Эгуру странным. Он точно знал, что Ухряк, будучи честным тружеником, поправшим все заветы предков, вкалывает в городе от рассвета до заката, и в деревню возвращается только под вечер. Что же он делает здесь в полдень?

– Эгур, выходи! – требовал Ухряк. – Не бойся. Я с миром. Поговорить надо.

Эгур почесал пальцами щеку, то и дело цепляясь обкусанными ногтями за свои огромные клыки, затем перекатился на живот, встал на четвереньки, и проворно пополз по проходу под кустарником. Это была его тайная тропа, которую невозможно было разглядеть снаружи. Вздумай кто-нибудь добраться до его логова напролом, он бы весь искололся об шипы и запутался в ветвях.

Эгур быстро прополз по извилистой тропе, выбрался из зарослей, после чего осторожно поднял голову и выглянул из высокой травы. Он сразу же увидел Ухряка – этого широкоплечего здоровяка трудно было не заметить. Тот стоял на дороге, опершись на свою лопату, и обводил взглядом заросли кустарника.

– Эгур! – зычно крикнул он.

Принципиальный орк замешкался. Ухряк, как и все остальные обитатели деревни, не входил в число его друзей. Друзей у Эгура вообще не было, ибо никто не разделял его высоких убеждений и приверженности к традиционному образу жизни. Зато Эгур прекрасно помнил, что вчера у них с Ухряком состоялся разговор, в ходе которого землекоп неоднократно озвучивал угрозы незаманчивого характера. Уж не с этой ли целью он явился сюда?

– Ну, все! – выпалил Ухряк. – Иду в деревню, возвращаюсь с углями, и сжигаю к чертям собачьим все твои кусты.

– Пожар по всей степи пойдет, – крикнул Эгур, не торопясь высовываться из травы. – Все выгорит, до самого Раздрызга и побережья.

– А и наплевать! – сообщил Ухряк.

Эгура удивило подобное отношение. Ухряк всегда был неправильным орком до глубины души, идя тем же порочным путем, что и его отец. Считал, что работать нужно много и усердно, а на нищету не роптать. И уж конечно он никогда бы, даже в мыслях, не дерзнул устроить какое-либо грандиозное бедствие. Устраивать бедствия, это правильный путь. А Ухряк этого пути всегда сторонился.

– Выходи, разговор есть, – сказал Ухряк.

– На тему? – уточнил Эгур, продолжая сидеть в своем укрытии.

– На тему нашей вчерашней беседы.

Эгур так и знал. Ухряк, судя по всему, затаил обиду на его слова, и сегодня пришел поквитаться. Даже свою работу ради этого прогулял.

Прикинув, что к чему, Эгур принял решение.

– Нет, – сказал он, – не выйду. Знаю, что ты хочешь сделать.

– Что? – спросил Ухряк.

– Бить ты меня хочешь. Да только не бывать этому. Не сегодня. А хочешь бить, так сперва поймай. Как там эльфы говорят: без труда не выловишь и рыбку из пруда. И еще что-то про саночки… забыл, честно говоря.

– Не собираюсь я тебя бить, – крикнул Ухряк, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. – Поговорить хочу, сказал же.

– Ну, мы уже, вроде как, говорим, – напомнил Эгур. – Вот и говори дальше.

– Орать, что ли, на всю степь? – раздраженно рявкнул Ухряк.

– Да ведь все равно нет никого.

– У меня глотка не чужая. Хотя бы ближе подойди.

Какая-то часть Эгура упрямо твердила ему оставаться на месте, поскольку ничем, кроме коварной уловки, это предложение побеседовать, быть не могло. Но что-то в интонациях Ухряка заинтересовало его. Орк-землекоп явно был чем-то сильно взволнован. Возможно, случилось нечто важное. Хотя, что важного может произойти в этом пропащем мире? Разве что сам Вандал восстал из мертвых и собирает орду для похода на загнивающих эльфов.

В итоге, решившись, Эгур медленно поднялся во весь рост, возвысившись над травой. Ухряк, разумеется, тут же его заметил.

– А, вон ты где, – сказал он. – Подойди, не бойся.

Эгур подошел, но не слишком близко. Он оставил себе приличную фору, с таким расчетом, что если вдруг Ухряк, сорвавшись с места, попытается схватить его, у него была бы возможность набрать скорость и умчаться прочь.