Младшая сестра Бога

Надо было все-таки поговорить с ним перед уходом. Выяснить, кто такая эта Маркелова и зачем она ему звонила. Может, сейчас бы я знала, что искать в журналах. А может, и искать бы ничего не пришлось. Ну что мне стоило подождать эти двадцать минут!..

Машка имела в виду отца. Больше некого. Надо срочно с ним поговорить. Я достала телефон. Вот черт! В подвале нет связи. И это всегда вспоминается очень невовремя.

Ладно, сейчас я запру архив, выйду на улицу и сразу позвоню отцу. Какое-то неясное волнение охватило меня от этого решения. Я встала, положила журнал на место, подняла рюкзак, взялась за ручку двери…

Странно.

А откуда Машка вообще узнала о журналах?

Я остановилась посреди архива и попыталась расставить мысли в стройную шеренгу.

Чтобы иметь намерение посмотреть старые журналы, надо знать об их наличии в архиве. Допустим, то, что в архиве лежат палатки, все знают. О сценариях и стенгазетах, даже если не знать, можно догадаться. Это наше классное имущество. Для его хранения и был создан архив. Но журналы – другое дело. Они принадлежат лично Наташке и к школьному имуществу никакого отношения не имеют. Если не знаешь, что они тут, догадаться об этом невозможно. Так откуда Машка знала, что они тут есть? И что это именно те журналы, которые мне нужно посмотреть?

Ведь до вчерашнего дня она здесь никогда не была.

И, тем не менее, она была уверена в том, что они здесь. И даже более того. Она была уверена еще и в том, что среди них есть один, особенный, который мне нужно было просмотреть внимательнее остальных.

Может, она изучила их вчера?

Надо восстановить хронологию событий. Исходя из Наташкиного рассказа, они спустились вниз, посмотрели палатку, попили чай, поговорили. Что еще? Маша исследовала дверь и выход из нее. Узнала о ключе. Потом спросила, чем мы тут обычно занимаемся. Услышав о журналах, странно глянула и предложила Наташе посмотреть их завтра на пару со мной. И в тот момент уже была уверена, что я «может быть, что-то пойму». Если бы из Наташкиных слов следовало, что при упоминании о журналах Маша заинтересовалась ими, стала рассматривать, пролистывать, читать, а после этого сделала бы свои выводы о пользе их совместного изучения, тогда это было бы более-менее ясно. Однако выходило, что, узнав о том, что мы иногда смотрим старые журналы, Маша СРАЗУ, даже не притрагиваясь к ним, определила, что они очень важны для меня, И СРЕДИ НИХ ЕСТЬ ОДИН…

Прямо ясновидящая какая-то! Я начинала бояться Машку.

В том, что журналы ни вчера, ни сегодня никто не трогал, я и без Наташки была практически уверена. Я всегда очень точно подмечаю детали. Я помню, как все располагалось, когда в последний день перед каникулами мы навели здесь идеальный порядок. Любое, даже самое малое нарушение этого порядка, я бы отметила. Все, к чему за эти два дня прикасалась рука человека, хоть немного, но поменяло свое положение. Палатка чуть-чуть, но выдвинута вперед. Сценарии чуть-чуть, но развернуты в сторону. Стенгазеты вообще раскатились по одной. А журналы лежали абсолютно так же, как и летом.

Кстати. Если поставить скамейку так, как она стояла вчера, то получается, что Машка вообще сидела к ним спиной, когда пила чай. Вот и бокал потом сюда поставила…

Да не трогала она их! Сто процентов.

Я пришла в замешательство и забыла, что собиралась закрыть архив и пойти домой. Вместо этого я взяла скамейку, поставила в другой угол, развернула и села на то место, где вчера, согласно моему логическому заключению, сидела Машка.

Архив предстал под другим углом зрения. Теперь злополучные журналы остались у меня за спиной, а передо мной оказались совсем другие предметы. В основном те, которые перенесли из учительской на время летнего ремонта. Ремонт начался еще в апреле, и до сих пор не закончен. Часть вещей отнесли сюда. Моему взору открылись коробки с мелом, свернутая в рулон карта мира, наши тетради и старые классные журналы…

Это словосочетание заставило меня замереть. СТАРЫЕ ЖУРНАЛЫ! Мысли судорожно пронеслись в голове. Перед глазами всплыла картина того дня, когда Алла Григорьевна сообщила о ремонте учительской и попросила Наташку освободить в архиве немного места для этих самых журналов. Как под наши заинтересованные возгласы положила их на стол. Все сразу кинулись их смотреть, и Алла Григорьевна умилялась и говорила, что мы еще совсем дети. Потом журналы оказались здесь. И все это Маша Карабанова прекрасно помнила и знала. Она тоже их листала вместе со всеми. И вот сейчас я сижу на ее месте и смотрю на них в упор. Может быть, дело в них?

Руки слегка дрожали, когда я вынула пыльные и пахнущие подвальной затхлостью журналы и положила на колени. Ну что же, если моя догадка верна, скоро я, согласно Машкиному прогнозу, «что-то пойму».

Решив не углубляться в далекое детство, я начала с седьмого класса. Перед тем, как открыть, немного подержала журнал в руках. Все-таки классный журнал, святая святых, недоступный простым смертным! Потом открыла. Нашла свою фамилию. Вот я, Марта Печатникова. Почему-то сразу открылась страница с литературой, и я увидела свои оценки. По литературе я всегда была первой ученицей… Эти теперь далекие и ненужные пятерки по литературе горьким, болезненным уколом отозвались где-то в области сердца.

А вот и наша героиня. Мария Карабанова. Мастерица загадывать загадки. Тройки, четверки. Пятерки – ни одной. Зато Мария успешно прошла курс литературы в десятом классе, а я – нет. Потому что Маша вызубрила наизусть дурацкие стихи Бронсона, а я отказалась.

Я рассердилась на себя за то, что опять отвлекаюсь от главного на второстепенное. Ну к чему я опять вспомнила про эти стихи? И все-таки я не смогла сразу отпустить эту мысль, задержалась на ней. Сейчас, когда я могла спокойно подумать об этом, удивилась: почему нашей учительнице, Лидии Борисовне, так важны были эти стихи? Стихи, которых нет в программе? Важны настолько, что она оставила лучшую ученицу на второй год?..

Я отложила журнал и задумалась.

Пожалуй, если вспомнить, то за всю мою школьную жизнь со мной не произошло ничего примечательного. Ничего такого, что могло бы вызвать хоть какое-то внимание и интерес. Обычные монотонные будни. Конечно, было много всяких интересных событий, мероприятий, вечеринок, но все это касалось либо всего класса, либо части класса, либо всей школы, но никогда – меня лично.

Единственным мало-мальски значительным событием в моей школьной жизни, когда, что называется, обо мне заговорили, был конфликт с Лидией Борисовной и оставление меня на второй год в результате этого конфликта. Значит, за неимением ничего другого, придется искать там. Это было в конце весны, перед самым окончанием учебного года.

Я выудила из кучи журналов прошлогодний. Раскрыла, пролистала, словно заново переживая моменты учебы. Сентябрь, октябрь… Вот зима, где напротив моей фамилии стоят бесконечные «н»; часть марта тоже заполнена теми же буквами – я еще недели две долечивалась дома, тогда ко мне изредка приходила Наташка. В общем, из десятого класса я практически выпала, из всего учебного года помню только начало и конец. Причем конец был весьма сложным и активным периодом. Глаза напрягать было нельзя, а выучить и сдать надо было огромный объем материала. Наташка объясняла химию, физику, папа выполнял задания по черчению, а сама я усиленно наверстывала алгебру, геометрию, историю…

И литературу.

Я постепенно приближалась к этой странице. Хотя вряд ли я открою здесь для себя что-нибудь новое. Раздраженно подумала, что вообще можно обнаружить в классных журналах? Здесь же минимум информации. Только планы уроков и оценки.

Вот она, эта чертова страница. Литература, план урока такой-то, количество часов такое-то. Класс 10 «в». Учитель – Маркелова Лидия Борисовна.

Меня как будто оглушили.

Я перечитала еще раз. Маркелова Лидия Борисовна.

Ну да. Как же я могла забыть, что она Маркелова? Я же это знала. Просто, наверно, потому, что учителей не принято называть по фамилии. Исходя из вновь открывшихся обстоятельств, Саша, скорее всего, сын Лидии Борисовны. Ну и что?

Пребывая в еще большей растерянности, я опять начала размышлять. И попыталась вспомнить все с самого начала.

Когда я вышла, наконец, после долгой болезни и начала в сжатые сроки наверстывать пропущенный материал по всем предметам, неожиданно выяснилось, что по литературе, помимо изучения положенных произведений, нужно сдать еще какие-то стихи. Все, насколько мне помнится, сдали их еще зимой. Я пришла к Лидии Борисовне и попросила, ссылаясь на неуспеваемость по основной программе, не учить стихи. Я надеялась на понимание – она всегда ко мне хорошо относилась, да и снисходительное отношение других учителей к моей ситуации вселяло надежду – но встретила неожиданную твердость. Более того, мне показалось, что она сразу была настроена как-то враждебно. Она как-то странно переменилась ко мне с момента выхода из больницы. «Нет, ты их выучишь. Именно ты и выучишь, – это было сказано таким жестким и требовательным тоном, что я взорвалась. Крикнула, что ни за что не буду учить какие-то глупые стихи. Пусть их учат безмозглые идиоты, для которых они предназначены. Что я их в глаза не видела и видеть не хочу. И, кажется, еще назвала ее фанатичкой этих стихов, из-за которых нормальным людям невозможно сдать экзамены. Она сразу замолчала. И посмотрела на меня так, что у меня в горле встал ком. Я ничего больше не сказала. Развернулась и ушла. Потом окунулась с головой в другие предметы, стала все потихоньку сдавать, про стихи вообще забыла, а потом выяснилось, что они шли как какое-то обязательное внеклассное чтение, без которого не допускали к экзамену. Алла Григорьевна несколько раз убеждала меня выучить их, и упрашивала, и ругалась – но я пошла на принцип. Непонятно, во имя чего. Есть у меня такая черта – если я считаю, что права, всегда поступаю по-своему. Иногда она меня спасает. А в этот раз сыграла со мной злую шутку.

Вот, в общем, вся суть конфликта. И за что Саше так страшно мстить мне? Я сама себя наказала. С какой стороны ни взгляни – пострадавшая сторона здесь я. Это я должна мстить его мамаше за то, что из-за ее бредней потеряла целый год! Ей-то что? Вышла, наверно, на работу, как ни в чем не бывало, других детей теперь мучает своими глупыми требованиями! Как хорошо, что в моем новом классе литературу ведет другой учитель, новенький какой-то. Хоть один плюс.

Кстати, ни вчера, ни сегодня я Лидии Борисовны в школе не видела. Хотя первого сентября по традиции должен был собраться весь учительский коллектив. Может, заболела?

И тут же откуда-то из памяти прямо в глубину моих мыслей, как камнем в болото, глухо ухнула папина фраза:

– Маркелова? Она же в психушке!

Боже мой! Боже!

Я поняла, что должна немедленно позвонить Наташке.

Прочная, отчетливая мысль.

И легкая, ускользающая, неуловимая мысль пробежала вслед за нею: и это все? Это все, что я должна была понять?

Я собиралась уже закрыть журнал, когда из него высунулся краешек белого тетрадного листа. Я потянула за него, и в моей руке оказался клочок бумаги. Незнакомым юношеским почерком на нем было написано: «Леонард Бронсон. Память матери.» А дальше шло название какого-то сайта в Интернете.

Я осторожно сложила листок и засунула в карман рюкзака.

Вот теперь, наверное, все. Теперь можно идти.

Когда я вылезла из подвала на улицу, было уже совсем темно. Придав бутафорскому замку натуральный вид, я медленно прошла через двор к калитке. Едва выйдя за ворота, набрала Наташкин номер.

– Марта, – обрадованно воскликнула она, – наконец-то! Я тебе звоню-звоню, а ты недоступна! Ты была в архиве?

– Была. Поэтому и была недоступна.

– Что-то ты долго там была! Что ты там делала?

– Смотрела старые журналы.

Наташка расхохоталась.

– Я думала, ты уже выкинула этот бред из головы!

– Как видишь, нет.

Наташка опять заразительно рассмеялась. У нее на редкость приятный смех. Жаль, что она нечасто им пользуется. И еще жаль, что это опять не тот случай, когда я могу ее поддержать.

– Ну и что, нашла что-нибудь? – в ее интонации чувствовалось игривое любопытство. У Наташки явно было хорошее настроение. Наверно, прикидывает, как живописно будет смотреться в классе плакат о вреде курения.

– Да.

Это «да» упало, как чугунная плита.

От этого падения Наташка перестала смеяться.

– Что? – коротко спросила она после паузы.

Было тяжело начать разговор. Я понимала, что придется настроить Наташку на невеселую волну.

– Расскажи мне про Сашу Маркелова, – не зная, с чего начать, спросила я с места в карьер.

– Про Маркелова? А что рассказать? Я почти ничего не знаю.

– Расскажи то, что знаешь.

– А что ты все-таки нашла?

– Пока не знаю. Нужно кое-что выяснить. Расскажи все с самого начала.

– С начала? – она задумалась. – Все-таки, Марта, ты странная. Ну, ладно. Первый раз я увидела его на похоронах. Ну, когда у Лидии Борисовны погиб сын. Потом…

– Нет, подожди. Расскажи об этом подробно.

– Подробно? Ты что, сама не знаешь?

Это напомнило мне анекдот.

«– Господин Бьянчини, вы меня узнаете?

– К сожалению, нет.

– Э, видно, вы неважный физиономист!

– Может быть, но я не Бьянчини.»

– Когда это случилось?

– По-моему, в январе.

– А ты сама-то помнишь, где я была в январе?

Она помолчала.

– Ну да, ты же болела. Но я думала, ты все равно знаешь.

– Откуда?

– Ну, мало ли откуда? Все знают. Об этом же вся школа говорила!

– Когда? В январе?! – вспылила я. Наташка виновато притихла. Потом извиняющимся тоном согласилась:

– Ну, больше всего, конечно, сначала. Потом все как-то поутихло. Потом каникулы начались…

– А я вернулась в середине марта.

– Значит, ты ничего не знаешь, – задумчиво констатировала Наташка. – Ну, к марту, конечно, все уже улеглось. Ты заниматься начала, как проклятая. Мы с тобой тогда и разговаривали только о физике, да о химии. А тогда, в январе, когда погиб Костя, мы – ну, я, Машка, еще несколько человек, – приходили помогать с похоронами. Кое-что закупить, приготовить. Лидии Борисовне же некому было помочь.

Я почувствовала, как у меня защемило сердце.

– У нее только сын еще остался, Саша. Он потом нас проводил немного. Ему было очень тяжело, а Машка нашла какие-то особенные слова утешения. Потом они стали встречаться.

Я ничего этого не знала. Конечно, в свете этих тяжелых обстоятельств, следовало бы вести себя с Лидией Борисовной более деликатно. И все-таки, неужели моя вина столь сильна?

– Лидия Борисовна, конечно, после этого сильно изменилась. Даже заговариваться стала иногда. Или сядет за стол, отвернется к окну и молчит. И так весь урок. В общем, сломалась как-то.

Теперь я начала это вспоминать. Тогда, весной, заметить эти перемены у меня просто не было времени.

– А потом Саша нашел для нее эти стихи. Ну, этого Бронсона. Уже в конце февраля. Ну да, она заставила их выучить к 23 февраля. Она их много раз перечитывала, вроде бы успокаивалась. Машка говорила, что она даже их на ночь под подушку клала.

– А что в этих стихах, ты не помнишь? – пытаясь унять дрожь, спросила я.

– Наизусть сейчас уже не помню. Что-то про солдата.

– Про солдата?

– Да, про солдата, который не вернулся из боя.

Вот и все. Круг замкнулся. Я почувствовала странное облегчение.

– Наташа, – задала я последний вопрос, ответ на который уже знала, – а как погиб Костя?