Младшая сестра Бога

Изабелла Кроткова

Младшая сестра Бога

Это первое сентября я запомню навсегда. Потому что все, что произошло потом, как бы вытекало из него и продолжало его, и было с ним связано. И избавиться от этого первого сентября было невозможно. Ибо все началось в этот день. В этот чертов день, обволакивающий тем золотистым теплом, которое бывает только на стыке лета и осени, когда каникулы еще не отпускают, и уже пора в школу. В этот день я шла в школу с каким-то забытым, полунезнакомым чувством, как в первый раз. Отчасти это так и было. Я осталась на второй год в десятом классе из-за конфликта с учительницей литературы, когда не захотела учить наизусть стихи Бронсона. Может, это было глупо с моей стороны, но всю предпоследнюю четверть я проболела, из-за того, что засорила глаз, он воспалился, и я больше двух месяцев пролежала в больнице. Когда я вернулась в школу, накопилось много непройденного материала, и учить наизусть еще какие-то глупые стихи, которых даже нет в программе, я не собиралась. Так я ей и заявила, этой учительнице, но она неожиданно уперлась: или учи, или останешься на второй год. Учить стихи я не стала. И хотя до последнего не верила, что они могут на что-то повлиять, все-таки осталась с двойкой по литературе. И вот теперь иду по залитой солнцем улице с легкой досадой на свое глупое упрямство, из-за которого больше никогда не открою дверь родного класса.

Возле школьного двора меня окликнула Наташка Дягилева, подружка и одноклассница, теперь уже, конечно, бывшая. За лето она еще больше расширилась, и сейчас озорно смотрела на меня издалека большими и влажными, как у коровы, глазами.

– Привет, – сказала она тепло и весело, и взяла меня за руку, и я еще раз прокляла себя за свою глупость, которую уже не исправить.

– Привет, – ответила я так, будто не видела Наташку целую вечность, будто мы с ней не болтали вчера битый час по телефону.

Войдя на школьный двор, я сразу увидела свой класс – они собрались отдельной группкой поодаль от шумной, гомонящей толпы, слева от крыльца школы. Наташка сделала шаг в эту сторону, и я выпустила ее руку. Невесело пробираясь через шумящее, смеющееся сборище в поисках новых одноклассников, я не заметила, как задела плечом Машку Карабанову, девчонку невысокую, крепкую, похожую на небольшое аккуратное бревно, спешащую примкнуть к рядам моего бывшего десятого «В». От внезапного толчка она пошатнулась и отступила в сторону. Сумка соскочила у нее с плеча. Водворив ее на место, Машка грубо крикнула:

– Эй, литератор-недоучка! Полегче! Или так не терпится влиться в новый коллектив?

От ее колючих глаз и очень метко брошенных слов, словно ожогом поразивших сердце, только-только начавшая было отпускать щемящая тоска, накрыла, как водопадом. К горлу подступила горечь, как будто она отравила меня этой короткой фразой.

Развернувшись, Машка продолжила свой путь, но я догнала ее и, вырвав сумку, изо всей силы шлепнула этой сумкой по спине. У меня даже в голове помутилось от обиды. И в этот же момент я почувствовала, как что-то острое впилось мне так близко от больного глаза, что я сразу замерла, как вкопанная, не рискуя шевельнуться. Потом боль исчезла, и передо мной возник высокий парень, худой и крепкий, с неровными каштановыми прядями волос. Я видела его первый раз в жизни. Он подошел почти вплотную и прошептал так тихо и внятно, что меня взяла оторопь:

– Завтра ты умрешь.

В стороне сквозь выступившие слезы, истерически верещала Машка:

– Убийца! Это у нее генетическое! Как ты можешь еще разговаривать с ней!

Она дернула его за рукав, увлекая за собой. Уходя, он обернулся, и его взгляд обдал меня такой холодной ненавистью, что она словно сквозь кожу прошла внутрь меня и пригвоздила к месту.

– Сегодня твой последний день. Проживи его достойно, – сказал он напоследок как-то, как мне почему-то показалось, обреченно, резким движением разжал ладонь, потом развернулся, и они ушли.

Под моими ногами оказалась пилка для ногтей.

Я осталась стоять в смятении и полном непонимании этого короткого эпизода, который налетел из ниоткуда, как вихрь, и пролетел мимо, словно его и не было. Только осталась боль у глаза от острой пилки для ногтей и обещание завтрашней смерти.

За что я завтра умру? За то, что ударила эту злобную тварь по спине портфелем? Но, как ни странно, я чувствовала, что у парня с каштановыми волосами есть глубокая причина убить меня. Слишком тяжел был взгляд из-под неровной челки. По пустякам такие взгляды не растрачивают. Я продолжала стоять, как кролик, хотя удав уже давно уполз.

Из недр толпы ко мне пробиралась бывшая классная руководительница Алла Григорьевна.

– Марта! Ты что стоишь, как вкопанная? Свой новый класс не найдешь? Пойдем, я тебе покажу.

Я постепенно вышла из оцепенения. Потерла рукой ноющую кожу у глаза. Зачем-то подняла с земли пилку и положила в карман джинсов.

– Нет, я к нашим пойду. С ними постою немного.

На лице Аллы Григорьевны промелькнуло мгновенное замешательство, но она ничего не сказала.

Мы пошли к крыльцу школы. Среди прочих взгляд невольно выхватил Машку Карабанову. Она уже вполне оправилась от удара по спине, за который меня приговорили к смерти, и заливалась хохотом с подружками. Увидев меня, она как-то напряглась, но тут же отвернулась. Парня рядом не было. Я подошла к Наташе. Со времени нашей разлуки прошло, самое большее, минут десять. У нее ничего не изменилось. Она улыбнулась, придвинулась поближе, опять взяла за руку. А у меня за это время изменилось очень многое. Причем, я даже не знала, что именно, изменение не укладывалось в рамки сознания, но все виделось уже совсем иначе, в новых, разрушающихся очертаниях и блекнущих красках. Это было заметно даже по моей руке.

– Что-то ты дрожишь, – удивилась Наташа и сжала своей теплой и чуть влажноватой лапкой мою сухую ладонь. – Ничего, Марток, накинем сорок порток и переживем. Я улыбнулась в ответ и ничего не сказала. Сегодня переживем. А завтра?..

На следующий день после уроков мне пришлось ждать Наташку больше часа. Я никак не могла отпустить сложившиеся годами привычки, связанные с ней.

У нее сегодня было на один урок больше, но я решила, что все-таки дождусь. Наташка появилась, когда ни в школе, ни на школьном дворе уже почти никого не было.

– Пойдем в архив? – предложила она. – Мне нужно взять плакат на тему вредных привычек.

Я, конечно, согласилась.

Архив располагался в подвале. Это просто уникально, что у нашего класса есть архив. Уникально потому, что у других классов никаких архивов нет. Но у них нет и Наташки в роли старосты, которая смогла убедить директора, что именно нашему классу просто необходимо иметь архив. В результате ее аргументированных убеждений нам отвели крохотное помещение в подвале, из которого я лично вынесла двух дохлых крыс и выгребла тонну мусора. После наших с Наташкой титанических усилий запущенная конурка превратилась в уютную комнатку, где мы разместили, как и было задумано, все трофеи нашего класса и всякие предметы, которые время от времени требовались для школьных нужд. Здесь аккуратно (что, конечно, не моя заслуга) лежали сценарии КВН, капустников прошлых лет, конкурса инсценированной песни (где у меня, кстати, было маленькое соло), вымпел, оставшийся после какого-то спортивного соревнования, кое-какой хозяйственный инвентарь, палатки, которые мы брали в поход, когда всем классом ходили летом на остров с ночевкой, и все в том же духе. У нас имелся даже маленький чайник, наличие которого здесь было под запретом и в случае обнаружения каралось бы весьма строго, но этот самый случай обнаружения был практически исключен. Чайник находился в таком укромном закоулке, найти который непосвященному человеку представлялось делом крайне затруднительным.

В прошлом году мы вдвоем иногда после уроков спускались в этот архив и сидели там. Я курила. Я курила уже давно, правда, очень редко. Пожалуй, только здесь, в архиве. Наташка на мое курение никак не реагировала. Принимала это как естественную данность. У нее самой даже в мыслях не было курить. Не знаю, почему мы дружили. Со стороны казалось, что мы очень разные. Так оно, наверно, и было. Наташка была староста класса, очень ответственная, справедливая, приветливая, активная. А я достаточно замкнутая, порой резкая, без всякой тяги к людям и обществу. И в то же время меня иногда поражало, насколько одинаково мы понимаем некоторые вещи.

Наверно, нас сблизило то, что мы обе были одиноки. Наташку не принимали в компанию наши современные, модные девочки. Дружелюбные отношения в школе – это одно. Наташку, бесспорно, уважали, любили, но вне школьной жизни как-то обходили стороной. Может, потому, что она была бескомпромиссной и чересчур правильной. Может, из-за ее полноты, которая не помещалась в стандарт, выпирала из него. А может, просто не догадывались, что ей нужно что-то еще помимо уроков и общественных мероприятий. А обо мне и говорить нечего – я вообще не вписывалась ни в одну компанию.

Мы вошли внутрь подвала. Я прошла вперед, привычным жестом включила свет, и мы двинулись в его тусклую и затхлую глубину. Ключ от архива был только у Наташки. Она всегда открывала сама. И сейчас она тоже намеревалась это сделать, и на ходу полезла в сумку за ключом, упустив из виду трубу, которая очень неудобно располагалась внизу и всегда неожиданно возникала под ногами. Сколько раз мы натыкались на нее, пора было уж и привыкнуть к ней, но видно за лето знание местности забылось, и Наташка с размаху налетела на нее и упала. Я шла впереди и успела благополучно миновать опасный участок. Сидя на полу, Наташка стала спокойно, без крепких выражений, собирать выпавшие из сумки предметы.

Я хотела помочь ей, но она мотнула головой, сунула мне ключ и сказала:

– Я сама. Ты иди лучше пока открывай.

Я прошла оставшиеся несколько метров, открыла дверь, вошла в архив и положила ключ в карман.

С весны здесь ничего не изменилось. Я знала все буквально наизусть, обзор занял несколько секунд. Внизу лежали старые Наташкины журналы по рукоделию и домоводству – они иногда требовались для шитья костюмов или разведения цветов. На средней полке – сценарии и рисунки. Справа на той же полке – стенгазеты в рулонах. Наверху – палатки. Стояли один разрушенный высокий стул для Наташки и моя маленькая скамейка, потому, что я худая и долговязая. Они стояли как-то не так, как обычно. Я даже не сразу поняла, что было необычного. А на небольшом выступе у второй двери разместился бокал с рисунком – большой красной клубникой.

– Черт! – все-таки не выдержала и выругалась где-то Наташка, – куда же оно укатилось?!

У архива есть вторая дверь. Она находится как раз напротив первой, только из подвала в нее не попадешь. Она ведет через небольшой коридор и лестницу к дверце, через которую попадаешь на первый этаж школы, в ту его часть, где нет классов, а только кабинет завхоза, какой-то склад и комната технички. Мы с Наташкой не любим этот путь. Он какой-то неудобный. Может пристать с расспросами завхоз, или техничка зафиксирует время нашего пребывания в подвале и отпустит свои комментарии. А так – зашел с заднего двора безо всяких объяснений. Но когда я курила, эту дверь тоже открывала, чтобы дым выходил, она открывалась тем же ключом, что и первая. Об этом всегда просила Наташка.

– Не открывай вторую дверь, – услышала я из коридора ее голос. Странно.

«Завтра ты умрешь».

Мозг словно с огромной скоростью пробился через толщу льда. Я взглянула на стул и скамейку. Потом на бокал с клубникой. И в ту же секунду открыла вторую дверь, оставив ключ торчать снаружи. А в следующую секунду в дверь архива царственно вошла Маша Карабанова, а за нею – парень, которого до вчерашнего дня я никогда не видела. Парень с каштановыми волосами и обреченным взглядом, объявивший мне дату смерти. Как хорошо, что секундой раньше я поняла, что они придут.

– Марта, – протяжно, как в замедленной съемке, начала Маша, придвигаясь, но я тигром отпрыгнула назад, выскользнула в дверь за своей спиной и быстро повернула ключ на один оборот.

И побежала по коридору.

Чтобы догнать меня, им нужно обежать вокруг школы с заднего двора и понять мое дальнейшее направление. На это уйдет минуты две.

Я опрометью выскочила из двери, ведущей на первый этаж, краем глаза успела увидеть округлившиеся глаза технички с ведром и шваброй, и, пробежав под ее бурчание еще несколько метров, вылетела на улицу. Взгляд затравленно заметался по пространству двора.

Возле нашей школы небогатый пейзаж: обломанные кусты сирени, вытоптанная трава. Справа небольшой рынок. В это время суток он был пуст. Впереди, за забором – дорога. Взгляд уцепил стоящую на дороге «Скорую помощь». Больше ничего не было. Ни одной машины. Ни одного человека.

Я в мгновение переметнулась через дорогу и ворвалась в салон «Скорой помощи».

– Поехали быстрее! – заорала я. – Быстрее!..

Водитель меланхолично обернулся и с недоумением посмотрел на меня, медсестра вылупила глаза.

– Быстрее, черт тебя подери!.. – наверно, я кричала что-то еще, но сейчас уже невозможно этого вспомнить, волной страха и отчаянья из памяти словно вымело этот отрезок времени.

– Эй, ты чего дуришь, малолетка?! – угрожающе крикнул водитель.

Из-за угла школы выбежали два силуэта: высокий и худой и маленький и крепкий; второй явно отставал. Но первый не медлил. Они кинулись через дорогу. Я выхватила из кармана джинсов пилку для ногтей и приставила к груди медсестры.

Она заголосила. Водитель отъехал в ту секунду, когда парень хлопнул ладонью по бамперу. Но бампер тут же коварно выскользнул из-под его ладони. Похоже, этот раунд я выиграла, но меня колотило так, что пилка плясала в руке. Наташка! Моя верная, самоотверженная, доверчивая толстушка! Как она могла?! Сделать из нашего убежища логово зверя? Привести меня в западню?!

Как только «Скорая помощь» поехала, я сразу опустила пилку, но медсестра сидела ни жива, ни мертва. Через три улицы я попросила остановить. Не говоря ни слова, шофер остановился.

– Простите меня, – сказала я медсестре, которая в шоке смотрела остановившимся взглядом в пространство надо мной, и вышла из машины.

Я была почти возле дома, но домой не пошла. Ссутулившись, я побрела к пруду, который находится за домом. С детства, еще с той поры, когда была мама, я помню этот пруд. Он был наполовину заброшен. В нем никто не купался, только мы, дети, плавали по нему на самодельном плоту, ловили головастиков, и я утопила в нем свои шлепанцы. Вокруг пруда росла высоченная трава. Даже такой рослой девчонке, как я, она доставала почти до пояса. Я протоптала в ней дорожку и подошла почти к самой воде.

Нужно что-то понять. Что-то очень важное. Вычислить его. Я сидела в траве, смотрела на пруд и пыталась вычленить это главное из событий, произошедших со вчерашнего дня.

В куртке запел мобильный телефон. Он запел очень нежно, такой прозрачной, светлой мелодией, восходящей, казалось к самим небесам. Я специально выбрала для звонка эту музыку. Мне всегда очень не хватало нежности. Мне было трудно признаться в этом даже себе. Правда, мне почти никто не звонил. Только папа и Наташка. Но каждый раз, когда она звучала, я всегда не сразу брала трубку. Мне хотелось, чтобы она позвучала подольше. Иногда я представляла, что это ангел играет на скрипке, и тогда мне казалось, что мне звонит сам бог. И что сейчас я подниму трубку, а он спросит, как у меня дела. А я отвечу, что нормально, и что хорошо, что он позвонил. И спрошу, не забыл ли он обо мне? И тогда он скажет так просто и слегка удивленно: ну как же я мог забыть о тебе? Ведь ты моя младшая сестра. Просто у меня очень много дел, и совсем нет времени… Последняя фраза в этом диалоге мне всегда напоминала папу. Про свои фантазии я никому не рассказывала, не хотела, чтобы меня сочли высокомерной или сумасшедшей. Хотя, наверно, вряд ли мои признания изменили бы что-то.

Я достала телефон и увидела незнакомый номер. Сердце залило горячей волной. Я нажала на кнопку, произнесла «Алло» и услышала: «Еще не вечер» и короткие гудки. Голос я сразу узнала. И, конечно, это был не голос бога. Может, обратиться в милицию? Хотя в милиции, возможно, уже лежит заявление о моем покушении на медсестру. Внезапно пришло запоздалое осознание моего поступка, и он меня потряс. Я вспомнила медсестру, которая осталась в машине с остекленевшим взглядом. Мне стало не по себе. Хорошо хоть, что она молодая, будем надеяться, что уже пришла в себя. Я вздохнула. И чем я лучше этого парня? От этих мыслей я сжалась в комок, обхватив плечи руками.

– Господи, прости меня, – прошептала я, – прости меня, пожалуйста!

Потом вытащила пилку и, прицелившись, закинула ее далеко в пруд. Впрочем, не очень далеко. Я никогда не умела метать предметы. Мысли опять невольно развернулись в сторону Наташки.

Я вспомнила момент, когда вошла в архив и увидела стул и скамейку. Поняла, что меня насторожило. Наташкин стул стоял, как обычно, а вот скамейка… Она стояла в другом углу. Я никогда там не сидела. Значит, там сидел кто-то другой.

И это было вчера. Потому, что перед каникулами мы по настоянию Наташки навели в архиве полный порядок. А когда Наташка попросила не открывать дверь, я вспомнила вечеринку после последнего экзамена. Мы всем десятым «В» купили большой торт, ходили за ним в лучшую кондитерскую, а потом сидели в классе и пили чай. У всех было хорошее настроение, даже у меня, хотя из головы никак не удавалось, даже в этот вечер, окончательно выбросить историю со стихами Бронсона. Ребята принесли гитару, мы пели песни, строили планы на каникулы, все смеялись… И Машка тоже смеялась, то и дело заправляя за ухо выпадавшую из прически темную прядь. Смеялась и отхлебывала чай из бокала. Она красиво держала его в руке, я еще обратила внимание. И бокал тоже был красивый – белый, с большой красной клубникой. Тот самый, который стоял сегодня в архиве, на выступе у параллельной двери. Вот и все.

И снова запел телефон. На этот раз музыка не показалась мне волшебной. Мне показалось, что ее обманчивая нежность прожгла мне карман. Не дослушав ангельской скрипки, я достала трубку и посмотрела на экран. Звонила Наташка.

Ну, и что теперь делать? Сказать ей, что она предательница? Что она нанесла удар в спину? Не хотелось разговаривать с ней. До сих пор от пережитого слегка трясло.

И все-таки я отозвалась.

– Алло.

– Привет, – как ни в чем не бывало, бодро сказала Наташка, – ты что, с ума сошла? Куда это ты дернула? Ты где?

Такого начала я совсем не ожидала. Вот это да!

– А эти где? – осторожно, словно нащупывая твердь на болоте, спросила я.

– Кто? Маша и Саня? Они, когда ты рванула, за тобой побежали, подумали, наверно, что ты спятила.

Ага, подумали они, как же. Но Наташка, похоже, в это верит! И, кстати, как выясняется, знает этого таинственного парня.

… – Но не догнали. Ты в «Скорую помощь» сиганула, и поминай, как звали! Что с тобой случилось?

– Откуда они взялись?

Наташка начала выходить из себя.

– Господи, да нужны они тебе! Они приходили за палаткой. Только зашли, хотели поздороваться с тобой, а ты вдруг скакнула, как бешеная корова и понеслась семь верст лесом!

Я помолчала. Потом, тщательно подбирая слова, сообщила:

– Мы с Машей вчера поссорились. Я ударила ее по спине портфелем. Они хотели меня убить.

Это прозвучало настолько глупо, что я запнулась на полуслове.

И невольно представила, как Наташка на том конце телефонной трубки раскрыла свои телячьи глаза.

– Кто хотел убить? Машка? За то, что ты ударила ее портфелем? И поэтому ты ломанулась от нее через сирень и угнала «Скорую помощь»? Это сильно!

И, помолчав, добавила:

– Знаешь, Марта, ты иногда бываешь такая странная!

Таким образом, из разговора получалось, что все вокруг нормальные – Маша, ни с того, ни с сего обзывающая меня литератором-недоучкой, парень, приставляющий к глазу пилку для ногтей, сама Наташа, позвавшая меня в подвал, ни словом не обмолвившись, что там скоро будут эти двое, – а я странная.

Впрочем, Наташа, не видела вчерашней ссоры с Машкой и не знала о ней. А если бы не было этой ссоры, то с какой стати мне бояться Машки и убегать от нее через кусты? С точки зрения Наташки, это, наверно, действительно выглядело странно. Но было ясно, что Наташка знает, по крайней мере, больше меня. Хотя – и это очевидно – считает намерение парня убить меня моим творческим вымыслом.

Несмотря на то, что она усомнилась в моем психическом состоянии, я продолжила допрос.

– Скажи, что им было нужно.

– Ну уж, конечно, они не собирались вонзить тебе нож в сердце! – иронически уведомила она.

Ну уж, конечно. Не собирались. Ангелы прямо, а не люди. И то, что еще не вечер, наверно, тоже напомнил небесный посланец. С высоты небес он заметил, что я сошла с ума, забеспокоился, позвонил, сообщил мне, дескать, сейчас еще не вечер. Я-то думала, ночь уже на дворе. А тут такая благая весть!

Так, наверное, объяснила бы это нормальная Наташка.

– Что им было нужно? – терпеливо, но твердо повторила я вопрос.

– Они пришли за палаткой, – нехотя ответила Наташка, – вчера после уроков Маша спросила, есть ли в архиве палатка. Я сказала, что есть. Она попросила взять ее на время. Они с Сашей в поход собираются.

– А что потом?

– Потом, – тяжело вздохнула собеседница, – она захотела ее посмотреть и стала упрашивать меня спуститься. Я сказала, что лучше завтра, сегодня все-таки праздник, я в светлой юбке и могу испачкаться. А она достала свой бокальчик из шкафа…

– Из шкафа?

Наташка опять вздохнула. Я ее утомила.

– Ну, помнишь, после нашего прощального чаепития кое-кто, и Машка тоже, не забирали бокалы, и они так и стоят на полочке, в угловом шкафу.

– Ну.

– Ну! Ты отвлекаешься на несущественные детали. Ну вот, она принесла коробочку конфет и уговорила-таки меня спуститься.