Ведьмина печать. Ловушка для оборотня

Анку внимательно разглядывали, и она нервничала, потому что по выражению лица женщины не могла прочувствовать настроение и подстроиться. Мгновения ожидания казались долгими, изматывающими.

— Ближе, — властно потребовала госпожа. От внезапного звонкого голоса Анка вздрогнула, но сделала острожных два шага. — Никогда таких не видела! Откуда она?

— Чужестранка с севера. Караван ограбили, ее изувечили… — легкомысленно рассказывала Лаис без доли сожаления или жалости. Фа смогла угодить хозяйке, заинтриговала и теперь наслаждалась триумфом.

— Дикая?

— Нет. Может разговаривать.

— Замечательно! Но она такая огромная! Моя свита боится ее. Посмотри, как затаились! — женщина вальяжно махнула рукой на толпу уродцев, которые, прочувствовав момент, дружно опустили плечи, втянули головы и стали выглядеть еще более жалко, чем прежде.

Юлиана опешила.

«Да лилипуты, как пираньи, толпой накинутся, со свету сживут!» — но хватило ума скрыть брезгливость. В ответ лишь ниже склонила голову и попыталась состроить испуганное лицо.

Фа, не сводившая с Юлианы глаз, разгадала уловку, зло улыбнулась и, склонившись к покровительнице, тихо прошептала:

— Не волнуйтесь, моя госпожа, при первой же дерзости ее закуют.

— Улаура не хотите заковать? Он не в пример грознее выглядит! — усмехнулся стоявший по правую руку от хозяйки темноволосый мужчина. Некрасивый, с круглыми лицом и обвисшими щеками, но с умным, цепким взглядом. — К тому же он не нашел в ней ничего подозрительного. Иногда, Виула, чем гадать, лучше спросить самой.

Удивительно, но госпожа прислушалась.

— Имя? — спросила она надменно, будто личным обращением оказала великую милость.

— Юлиана, госпожа.

— Высокородная госпожа! — прошипела Лаис.

— Простите, высокородная госпожа, — тут же поправилась Анка, понимая, что интриги уже начались. Иначе чем объяснить, что Оха не соизволила предупредить, как обращаться к хозяйке.

— Приятный голос. Я ожидала худшего. Я довольна, Лаис…

Юлиану подтолкнули к толпе уродцев. Следовало бы затеряться среди таких же бедолаг и осмотреться, но рядом с обделенными природой человечками она выглядела, как величавый дуб, и вызывала всеобщую жгучую зависть. Злобные гномы разглядели в ней основную соперницу, которая не только пышет здоровьем, но и благодаря внешности выделилась на их фоне и удостоилась интереса госпожи.

— Морт, глянь, да она в тряпье! Дерни, и засверкает ж…пой голой! — громко засмеялся один из карликов. Тут же несколько уродцев подлетело к ней и, схватив за подол, начали тянуть в разные стороны. Юлиана чувствовала, одно неловкое движение, и она и вправду предстанет перед господами в неприглядном виде.

Распинать бы мерзавцев, да нельзя. Грубо рявкнуть — не то место, где стоит рот раскрывать, ведь за ними наблюдают. А юбка-то трещит!

Уродцы быстро перебирали маленькими ножками и ловко сновали под ногами. Пытаясь не порвать платье, Анка вертелась вслед за ними, голова закружилась. Она растерялась и не знала, что делать.

— Ну же, срывайте. Мой-то зад, в отличие от ваших жопок, хорош! — злорадно процедила первое, что пришло в голову. Боялась, что не услышат, не поверят, не отстанут, но здесь слишком ценилось господское внимание.

Карлики застыли, размышляя над ее словами, а Анка по инерции повернулась, и ткань на плече съехала. Опасаясь ругани и укоров в недостойном поведении, тут же поправила лиф, однако госпожа Виула вдруг громко хлопнула в ладоши и воскликнула:

— Как умилительно! Трогательно! — и промокнула платком глаза. — Мать, играющая с малышами!

«Бля! — остолбенела Юлиана, интуитивно предугадывая, что ее судьба решена. — Какие, малыши, ненормальная?!»

Но на блаженном лице хозяйки читалось: решение принято.

— Вы будете семьей! Играть, заботиться друг о друге…

— Кхм, — откашлялась Анка, сдерживая рвущиеся слова. Переведя дыхание, натянула плотоядную улыбку и прошипела напуганным карликам. — Чур, я мать!

— Не борзей, великанша! Иначе заору! Слыхала, фа Лаис обещала заковать тебя за первую же выходку! — пригрозил зачинщик, усмехаясь в лицо.

— Ой, боюсь, боюсь, — огрызнулась Анка, понимая, если даст слабину, ушлый человечек будет ею помыкать.

Их взгляды на мгновение скрестились, а потом мелкий шантажист заголосил дурным голосом.

— А-а-а! — и прикрылся руками, будто она угрожала ему.

Однако предупрежденная угрозой, Юлиана быстро сориентировалась: упала на колени и, схватив карлика, прижала к груди.

— Тише-тише, моя радость, мамочка вернулась! — и сжала объятия так, что дурак не мог не то, чтобы орать, даже вздохнуть.

— П-сс-ти! — едва слышно пропищал он, но Анка не спешила ослаблять хватку. — К-клянус-сь милостивой!

Только после клятвы немного разжала руки, поднялась с колен и, держа уродца на руках, повернулась к госпоже.

— Мы давно не виделись! — пояснила она, ангельски улыбаясь.

Госпожа Виула осталась довольна игрой, потому, велев Лаис скорее пошить Ане платье, а «малышам» — детские костюмчики и игрушки, позволила им удалиться.

— Я чуть не обос…ся! — прошипел возмущенный карлик, отталкиваясь от Анкиной груди.

— Знаешь ли, в кандалах мне тоже будет неуютно. Не одной же мне страдать?

— Понял.

— Мир?

— Ненападение.

— Смотри, я могу запнуться и упасть! — пригрозила она.

— Тебе же хуже будет!

— Возможно, но тебе уже будет безразлично.

— Злая!

— Ты тоже не милый мальчик. И разит от тебя не кашей и сладостями!

Только сейчас она разглядела, что сидящий на ее руках недоросток — уже давно не юноша. Мужчина с щетиной, крепким винным запахом, явно много повидавший на жизненном пути, внимательно разглядывал ее черными глазенками.

— На себя посмотри, лохудра!

Анка расслабила руки, и человечек закричал:

— Мир! Мир!

— Вот и хорошо! — хмыкнула. — Скажи-ка, сыночек…

— Мурул, — представился мужчина, шмыгая носом-картошкой. Хоть он и был неухоженным, смуглым то ли от загара, то ли от грязи, но назвать его некрасивым Юлиана не могла.

— Скажи-ка сыночек, Мурул, и часто вас тут в кандалы заковывают?

— Не редкость.

— И даже вольных?

— А кто здесь вольный? — усмехнулся он. — Каждый продался, надеясь на сытную, беспечную жизнь.

— А ты?

— У-а, у-а! — мужчина ехидно изобразил младенца, не желая отвечать на вопрос.

— Слышь, младенец, зови свою ватагу, будем игрушки клянчить и платьица.

— Еще посмотрим, во что тебя обрядят!

Следуя за своими «малышами», Юлиана раздумывала: следует ли сразу заявить, что она вольная? Но одно решила точно, нужно как можно скорее и лучше спрятать договор, который предусмотрительно положила за пазуху…

Анка и подумать не могла, что наглые недоросли станут хоть и невольной, но единственной ее опорой. Стоило хозяйке выделить их, бывшие дружки ополчились на «малышей» и присоединились к бойкоту, который им негласно объявили.

Юлиане тоже пакостили, но исподтишка, опасаясь в открытую делать гадости, ведь она была единственной великаншей при дворе, и каждый лелеял надежду влиться в «семью», обласканную вниманием госпожи Виулы.

Хватило нескольких дней, чтобы подопечные, уставшие от склок с собратьями, успокоились и перестали дерзить и задирать Анку. Завистники в коварстве дошли до того, что насыпали Мурулу в туфли битое стекло. И только неспешность, с которой он обычно обувался, спасла ноги. А Морта напоили зельем, от которого вначале ужасно крутило живот, а потом на теле высыпали мелкие язвы. И хотя к пострадавшим приходил лекарь, рутинную и изнурительную работу пришлось делать Юлиане. Под конец шестого дня, она, не смущаясь, звала своих карлов по кличкам, данным с легкой руки: Засранец, Хромоножка, Молчун и Квазимодо. «Дети» ворчали, но ничего не могли поделать. Любые возмущения заканчивались предложением Аны найти другую заботливую мамашу. Понимая, что она за них не держится, а желающих заменить их не счесть, карлы вынуждены были смириться. Никто не хотел лишиться обретенных поблажек и привилегий.

Отныне «малышей» сытно кормили, угощали пирожными, которые ела сама госпожа, а дни напролет, вместо исполнения поручений и заданий, они дурачились, подражая детским играм с лошадками, куклами, солдатиками.

Юлиана долго привыкала к бородатым полуросликами, игравшим малолетних детей. При появлении хозяйки они хватали ее за подол юбки, жались к ногам и душещипательно заглядывали в глаза. Или начинали истошно кричать: «Мамуля, на ручки! На ручки!», при этом их хитрые физиономии сияли торжеством. Превозмогая брезгливость, она наклонялась и брала кого-нибудь на руки, и чаще всего везло хитрому Морту.

— Я так люблю тебя, мамочка! — паясничал он. А Анка боролась с желанием придушить его, потому что мелкий паскудник, повиснув на шее, первым делом облапливал ее грудь, причем умудрялся это делать прилюдно, но исподтишка и незаметно. Пока однажды при его очередном домогательстве снизу не раздался писклявый голос:

— Ах ты, скотина!

Анка опустила глаза и увидела, что, подпирая кулачки в бока, раскрасневшаяся от негодования курносая карлица с негодованием смотрит на Морта.

— Милая, Нуна, это моя мамочка! — вывернулся он, прикидываясь дурачком.

— Такая же, как я тебе! Я ухожу! — взметнув подол синего платья, она хотела было удалиться, но оценив, что на возлюбленного слова не произвели впечатления, гордо повернула голову и добавила: — К Роно!

— Нет, Нуна! Только не это! — пафосно завизжал «малыш» у Анки под ухом. — Я не переживу этого! — и наигранно прижав ладонь ко лбу, изобразил обморок.

— Фух! Отцепился засранец! — обрадовано выдохнула Юлиана, кладя Морта на пол.

— Это только потому, что ты великанша! — заносчиво заявила маленькая дамочка, сверля соперницу каре-желтыми глазами.

— Нужен он мне! Знаешь ли, у меня другие предпочтения в мужчинах, — свою позицию Анка решила объяснить сразу. Мало ли, ревнивые карлицы бывают не менее коварны и злопамятны, чем другие женщины.

— Улаур?! — хором воскликнули удивленные лилипуты.

— Почему сразу он? — смутилась Анка.

— По горшочку и крышечка! — подколол Мурул и хитро улыбнулся.

При всей его задиристости, она не могла не заметить присущего мужчине остроумия, наблюдательности. Однако, как ни пыталась разговорить, он не желал рассказывать о себе. Осторожный Мурул держался ото всех поодаль и был скорее сам по себе, чем с кем-то. У Юлианы даже возникло подозрение, что тогда он первым бросился задирать ее, чтобы его заметили. А Морт, Васт и горбун Фума подвернулись случайно.

С первого дня появления во дворце высокородных фаулов Силисов Юлиана была осторожной и предусмотрительной. Постоянное ощущение зависти, подглядывание за каждым ее шагом, подчинение и выполнение идиотских прихотей, контроль за словами — угнетали. Но коротышки стали для нее примером неприхотливости, приспособляемости и оптимизма.

Еще Анку тревожило отсутствие подходящего места для тайника. В крохотной полупустой комнатке, которую ей выделили, невозможно было ничего спрятать. А оставить без присмотра важный документ она боялась, оттого и носила под юбкой, перевязав веревкой и прикрепив к поясу. А после одного случая подозрительность переросла в паранойю.

Она намеренно раскладывала на крышке сундука расчески, заколки, пуговицы, перо, иссохший яблочный огрызок, пять семечек и кучу другого барахла в одном ей ведомом порядке. Чтобы тот, кто покусится на ее вещи, как бы ни пытался, оставил следы вмешательства. Поначалу смеялась над собой, но ровно до того дня, когда, вернувшись в комнату, заметила: вещи лежат не так, как оставляла.

«Хотели украсть? Подложить? Шпионили?» — нарастала тревога. Перевернув всю каморку, не нашла ничего подозрительного, но на душе все равно скребли кошки.

После бессонной ночи Юлиана решила, что пока размахивать свитком не будет, ведь спрятать его негде, а исчезни он, доказать свою независимость не сможет. Однако, если произойдет что-то важное, молчать не будет и громко возразит, что она — вольная!

Рабочий день Анки начинался не так рано, как у остальной челяди, однако раньше, чем просыпалась высокородная госпожа. Как «мать» она следила, чтобы ее карлы были опрятны, здоровы, накормлены и приветливы. Не самая тяжелая обязанность, но все четверо имели разные нравы, пристрастия и привычки, и нервов на них уходило достаточно.

Тяжелее всего приходилось с молчаливым Вастом и горбуном Фумой, которые ненавидели мыться и затаскивали вещи до сального блеска. Ни вразумления, ни угрозы отлучения от семьи не действовали, и Анка почти отчаялась справиться с ними, но случай и недюжая сила помогли найти выход.

Раз в два-три дня кондитер выдавал «детям» воздушные, изысканные пирожные. Теперь Юлиана забирала сладости сама и выманивала на них грязнуль в мыльню, где безжалостно хватала за шкирку и окунала в чан с ароматной водой. Пара оплеух, и сквернословие недовольного Квазимодо прекращалось. Потом выдавала им чистую одежду и отпускала с миром на кухню, чтобы успели позавтракать до пробуждения госпожи.

В течение дня они вертелись неподалеку от хозяйки, которая бросала на них редкие взгляды, но, тем не менее, Анка и «малыши» должны были радовать ее задорным смехом и улыбками. Вроде бы ничего сложного, но смеяться через силу Юлиане обрыдло уже на четвертый день, а еще через несколько тошнило от жалкой участи клоунессы-мамаши. Однако кормили их сытно, одевали и не заставляли пахать от зари до зари, как тех, кто лишился милости высокородной Виулы.

Случайно столкнувшись на кухне с чернорабочими — грязными, худыми, изможденными, которым то и дело перепадали щедрые удары от поварят и тех, кто сильнее, она успокаивалась и до вечера чувствовала себя не такой уж несчастной. Но после, когда, проводив госпожу и ее фрейлин в опочивальню, могли быть свободны, карлы тут же разбегались, а она оставалась одна в чужих стенах и не знала, куда себя деть. Везде на нее смотрели косо и шарахались.

Улаура во дворце боялись, а ей приписывали отношения с ним, хотя с того раза они больше не виделись. Оттого было обиднее.

Сегодня одиночество и безысходность особенно тяготили Юлиану. Она долго вертелась в постели, не находя места, и боролась с желанием встать и пойти к грубияну.

Причину своего необузданного интереса к нему она не могла объяснить, но ее тянуло к Улауру. Хотелось показаться в красивом платье, с уложенными волосами, как положено в этом мире, но он обитал в другой части дворца, куда никто из челяди не желал совать нос. Идти туда было незачем, а без повода стыдно. Он наговорил много гадостей, а Юлиана не хотела унижаться.

«Нет, нет и еще раз нет! Терпи! — убеждала себя, терзаясь бессонницей. А когда заснула, провалилась в яркий сон.

Голый, перемазанный грязью дикарь, с развевающимися на ветру растрепанными волосами, несся по сумрачному, почти непроходимому лесу. Будто наяву Анка ощущала, как его (ее) ноги бесшумно ступают по траве или листве, выслеживая дичь, осязала мельчайшие оттенки запахов. Озлобленный, он рыскал в поисках, кем утолить голод. Однако постепенно до нее стало доходить, какую нужду он испытывает.

— Я! Я рядом! — вожделение всколыхнуло кровь, заставив желать его жадных, грубых прикосновений. — Почему избегаешь меня? — кричала она, но ветер уносил крик прочь.

Внезапно дикарь, будто почувствовал, что за спиной стоит она, резко обернулся. Повел носом, вгляделся в нее и оскалил большой рот с частоколом нечеловеческих, хищных зубов. Юлиана задрожала. Он был зол, раздражен, взбешен. Принюхиваясь, двинулся к ней, а она от страха и надежды не могла и не желала уходить.

— Я тоже голодна! Возьми меня! — она смотрела завлекательно, чтобы Улаур почувствовал, как по ее телу растекается тягучая истома.

Он подошел почти вплотную, смотря на нее и сквозь нее.