Победитель получает

И не могла понять, почему Куся не шевелится, почему не пытается сделать хоть что-нибудь.

— Ты беги, — прошептала Маша, — улетай. А я брошу, я успею. За меня не волнуйся.

Куся тоскливо покосился на девушку. Она не понимает… просто не понимает, что это конец, никуда ему не убежать и не улететь. Ему было так тепло и уютно в этой странной сумке, хотя Куся даже не осознавал сейчас, что он всё еще находится внутри Машиного имущества, но неосознанное ощущение уюта и безопасности, вопреки всему сохранявшееся в глубине его существа, хотелось продлить насколько возможно, не двигаться, не шевелиться, провести так все оставшиеся секунды до неизбежного конца.

Но Маша должна бросить свой кубик и уйти, а она ничего не делает. Вот упрямая! Неужели придётся срываться в бессмысленное бегство, чтобы она наконец послушалась?

— Давай же… — прошелестел Куся, отмечая, как морг придвинулся еще немного, как осторожно выпустил из своего тела два крупных, пока коротких отростка.

Понял, гад, что их двое, различил по голосам.

— Ну чего ты тут разлёгся? — возмущённо зашептала Маша. — Собрался приносить себя в жертву, да?! Мне не нужно, я не хочу… Я не хочу, чтобы ты умирал! Куся, Кусенька, ну пожалуйста… ты же можешь! Можешь от него убежать. Правда же… — она перехватила его обречённый взгляд, — можешь?.. — повторила одними губами.

И без слов поняла ответ.

— Не может быть… — она не хотела верить, но сердцем уже поняла, что говорят потускневшие зелёные глаза.

Прощальный взгляд. Обречённый и прощальный…

— Нет… — Маша медленно протянула к нему руку, — нет…

— Бросай же! — едва ли не вскрикнул Куся, приметивший боковым зрением, как мягко всколыхнулась туша морга.

Видно, ему надоело ждать.

Но Маша словно оцепенела, отчаяние захлестнуло её, и она не могла заставить себя ни говорить, ни двигаться, а главное — не могла смириться, принять гибель Куси как неизбежность, которую никто уже не в силах предотвратить.

И когда в теле морга вдруг появилась огромная дыра с расползающимися рваными краями, Маша сначала подумала, что это обман зрения оттого, что у неё всё плывёт перед глазами, ведь она, кажется, плачет, хотя до этого и не замечала текущих по щекам слёз; а потом решила, что это и есть конец, что так, должно быть, выглядит разверстая пасть этого монстра.

Но ошиблась в обоих предположениях.

Тело морга вздрагивало и словно бы плавилось, тихий булькающий звук, которым сопровождалось происходящее, был непередаваемо жуток. Маша опустила глаза на Кусю, и его потрясённый взгляд сказал ей, что он тоже не понимает, что происходит.

Но уже в следующий момент растерянность в глазах кото-мыша сменилась ужасом — более сильным, чем при появлении морга, — всепоглощающим ужасом.

Там, где только что колыхалась бесформенная туша, из тумана выступили невысокие вытянутые фигуры. Непропорционально большие головы, огромные, непроницаемо чёрные глаза без радужки…

"Серые?" — успела подумать Маша, в то время как Куся выдохнул:

— Черноглазы…

Ну да, какой же глупой она была, что не связала одно с другим. Серые, ставившие свои бесчеловечные опыты, размножавшиеся при помощи несчастных пленниц в тех чудовищных лабораториях; и черноглазы, похищавшие говорящих, погубившие семью Куси, — это одни и те же существа… Серая кожа и чёрные глаза, похожие на окна в бездну…

Они нашли их, нашли Кусю!

Маша увидела, как кото-мышь задрожал, и, сама не вполне сознавая, что и зачем делает, схватила сумку и вскочила, прижимая её к груди. Странно, но именно теперь она ощутила прилив сил и решимости, хотя умом понимала прекрасно, что эти враги куда опаснее морга.

Кажется, их было четверо или пятеро… а может и ещё больше, ведь в тумане плохо видно, да и не до того ей было, чтобы их считать. Маша старательно перехватывала сумку, обеими руками крепко-крепко прижимая к себе — понадёжнее, чтобы Куся ни выскользнуть, ни вырваться не мог, если ему вдруг придёт в голову попытаться повторить подвиг своего отца.

Маша сама не знала, зачем она это делает, на что надеется, просто чувствовала, что надо поступить именно так и никак иначе. Куся оказался легче, чем она думала. Он всё ещё дрожал, и Маше казалось, что даже через ткань сумки она ощущает, как часто-часто колотится его сердечко.

А потом на неё навалилось омерзительное чувство вторжения чего-то чужого в её разум… Это не объяснить, не передать словами. Страшно и мерзко — вот единственное, что могла бы сказать об этом Маша.

Неизвестно, как она отреагировала бы, если бы была одна. Но в её руках был Куся. И Маша ужасно разозлилась на этих существ, столь чуждых, холодных и безжалостных, уверенных в своём праве распоряжаться чужими жизнями и вторгаться в чужие головы!

Маша нахмурилась, ей казалось, что сейчас её взглядом можно запалить костёр! И чужаки дрогнули, а мерзкое ощущение отступило…

— Оставь это создание, — прозвучал безжизненный, безэмоциональный голос. — И уходи. Мы укажем тебе направление — дорогу к Городу фоому. Ты идёшь туда. Мы не будем мешать.

Маша видела, что безгубые рты неподвижны, но, вероятно, в дело всё же вступил её незримый переводчик…

— А больше вам ничего не надо?! — нагло ответила Маша.

Она была очень зла, страх куда-то испарился, а если он и был, то только за беззащитное перед этими убийцами существо у неё в руках.

— Он, может, и создание, но не ваше, и я уйду вместе с ним, — объявила она.

— Нет, — холодно ответили ей. — Ты уйдёшь одна. И никогда никому не расскажешь о нас… — это прозвучало зловеще-многообещающе.

Маша насторожилась. Злость постепенно проходила, а за ней — за ней стоял страх, он наступал на неё, он отнимал силы, словно душу вытягивал… И она почти физически ощущала, как с каждой секундой она, Маша, будет становиться слабее, а они — сильнее… Но пока что силы у неё были, и она собрала их все.

— Расскажу! — заявила Маша, сама удивляясь своему поведению.

Ну зачем их злить? Зачем говорить им об этом сейчас. Но что-то подсказывало ей, что она ведёт себя правильно, что нужно поддерживать этот странный и пугающий разговор, пока она не поймёт что-то важное, пока не будет готова принять решение.

— Ты позволишь нам стереть себе память — память о нас, — ответили ей.

— С чего вы взяли?! Не позволю! — возмутилась Маша, отмечая, что сама постановка вопроса довольно-таки неожиданная.

"Позволишь"… Значит, им нужно её позволение? И зачем им отпускать её в Город? Пусть даже и со стёртой памятью. Зачем вообще разговаривать с ней?! Они сильнее её, они могут сделать с ней всё, что угодно! Значит… значит, не могут! Неужели, дело в Игре?!

— Оставь существо! — потребовали серые.

Маша вновь ощутила давление на свой разум и снова сумела отбросить его, но было ясно, что надолго её не хватит. Мельком глянув на Кусю, она заметила, что он совершенно неподвижен… Заглянула ему в глаза — они выглядели остекленевшими, безжизненными…

Серые сделали шаг вперёд — все сразу.

— Отдай существо и уходи!

— Нет… — Маша отступила на шаг, упёрлась спиной в древесный ствол. — Нет.

И вдруг понимание пришло: Маша отчётливо осознала, что всё — правда. Если она отдаст этим жутким серым черноглазам Кусю, то её действительно отпустят, да ещё и до Города проводят. И сотрут память — об этой встрече и… о Кусе.

Она и не вспомнит даже, как стала предательницей, будет спокойно спать и есть с аппетитом в безопасном Городе среди неведомых дружелюбных фоому.

Сомнений не было — вообще, ни секунды, как в детстве, когда Маша как-то раз бросилась на здоровенного пса, загнавшего в угол соседского котёнка. С таким абсолютным бесстрашием бросилась, что псина убежала, поджав хвост.

Дедушка, услышав об этом от соседей, сказал: "Хорошей матерью будет". Маша тогда не поняла, какая тут связь, и соседи, кажется, тоже.

И еще она поняла: они не могут отнять Кусю, потому что он — в сумке! В этой загадочной сумке, которую ещё более загадочный Мастер не зря назвал доброй вещью. Он сейчас — как часть самой Маши. А она — она часть Игры. Фигурка на игровом поле. Да. Пришло время для следующего хода.

И мгновенно из воздуха соткался кубик, перекувырнулся, мелькнул перламутровым боком с тремя точками.

— Желаете завершить второй раунд и начать третий?

— Да! — выкрикнула Маша, отметив уголком сознания, что голос на этот раз звучал немного иначе. Он был не таким самодовольным и уверенным, а главное — не таким холодным…

ГЛАВА 25. Игра продолжается. Третий раунд

— Счёт: два — ноль. Игра продолжается. Третий раунд.

Всё-таки необычно звучит этот голос, не так, как раньше. Маша успела об этом подумать, прежде чем уже знакомый круговорот завертел её, чтобы оставить в кромешной темноте, прижимающей к груди сумку — тёплую и приятно тяжёлую.

На всякий случай Маша осторожно высвободила одну руку и пощупала там, где должна быть голова кото-мыша. Ну да — вот они, пушистые нежные пёрышки и шелковистый мех.

Сяжки затрепетали, повернулись уши, и глаза замерцали зелёным, кажется, Маша даже уловила лёгкое движение воздуха от его дыхания. Было страшно нарушать тишину, иначе она заговорила бы с Кусей, но случай с моргом послужил хорошим уроком для девушки, а кото-мышь с рождения знал, что в неясных обстоятельствах лучше всего затаиться. У говорящих это в крови.

Какое-то время Маша еще надеялась, что глаза привыкнут к темноте и удастся различить хоть что-то в этой непроглядности, но и через несколько минут она видела лишь глухой мрак, местами несколько более густой, местами — сравнительно разреженный.

Поневоле пришлось подключить осязание, и Маша осторожно нагнулась, а потом и вовсе опустилась на колени — просто идти вперёд, да еще и с занятыми руками, не показалось разумной идеей.

По ощущениям под ногами была не земля, а нечто твёрдое, может быть даже пол. Да… очень твёрдое, но шероховатое. Маша отклонилась назад, почти села на пятки, держа сумку на коленях, нерешительно коснулась пальцами прохладной жёсткой поверхности.

Кажется, камень, но не дикий, а грубо обработанный. Провела рукой дальше, вот и ровная линия стыка: пол, облицованный не ошлифованными каменными плитами, — вот что это такое.

Внезапно Куся, так и не проронивший ни звука, лишь шевеливший всеми своими чувствительными антеннами, выскользнул из сумки.

Маша вздрогнула, даже руку протянула, инстинктивно желая остановить его и вернуть в относительно безопасное сумочное нутро, но умом она понимала, что это бессмысленно. Она не сможет удержать его и не сумеет самостоятельно обследовать это место, наверняка таящее неведомые опасности. Кто ж их в безопасное закинет?

Куся стоял рядом совершенно неподвижно не более трёх секунд, а потом шумно понюхал воздух, фыркнул и… исчез. Возможно, он отошёл всего на несколько шагов, что в кромешной темноте вполне можно было приравнять к исчезновению.

Маше казалось, что и зрение, и слух у неё уже обострились до предела, но вокруг по-прежнему лишь качались и клубились тени — чёрные на чёрном, и не доносилось ни звука во мраке, настоянном на неподвижном молчании, словно фырканье Куси было единственным, что потревожило мёртвую тишину этого места за долгое-долгое время.

От всматривания в шевелящийся неровный мрак Маше начало мерещиться, что её и вправду обступили ожившие сгустки тьмы, что они присматриваются, не имея глаз, принюхиваются, хоть и не обладают обонянием, к тем, кто осмелился вторгнуться в их владения и потревожить их тайную жизнь.

Все детские страхи разом начали просыпаться в ней. Молчание и тьма обрели особую наполненность — здесь обитали все чудовища детских страшилок и кошмарных снов, отсюда они приходили, чтобы тревожить и сжимать горло спазмами ужаса, не позволяя крику вырваться наружу…

Надо взять себя в руки. Если бы у неё был фонарик… Маша запустила руку в сумку, всё еще открытую после того как из неё выбрался кото-мышь. Наткнулась на что-то гладко-цилиндрическое. Не может быть! Неужели…

Маша вытащила неизвестный предмет — вот и кнопка на корпусе. Значит ли это, что она может его включить? Не навлечёт ли свет новые беды на невольных нарушителей спокойствия?..

Рядом шевельнулось что-то небольшое, что могло бы заставить её заорать так, что переполошились бы все монстры в радиусе нескольких километров, но Маша так ждала возвращения Куси, что смогла удержать вопль, — это действительно был он — тёплый и пушистый.

— Похоже, здесь никого нет, — сказал Куся, впрочем, не слишком уверенно.

— Тогда я включаю фонарик, — сообщила Маша.

И нажала на кнопку, прежде чем кото-мышь мог бы возразить или спросить, что это такое.

Рассеянный луч осветил тёмные, почти чёрные каменные плиты пола, они были большими, непонятной формы, края ровные, плотно пригнанные друг к другу, но общая форма ускользала от сознания. Девушка осторожно повела лучом выше — неподалёку обнаружилась стена, кажется расписанная какими-то изображениями, и Маша поднялась и поспешно подошла к ней.

Ощущение затерянности на открытом и враждебном пространстве требовало найти какую-то опору, хотя бы одну сторону, откуда можно не ждать нападения. Куся молча и с полной готовностью последовал за ней, бесшумно скользя по каменному полу. Нельзя было не заметить, как сильно он встревожен, но Маше хотелось верить, что это вызвано только внезапным перемещением.

Куся развеял эти надежды.

— Знаешь… — сказал он тихо, рассматривая стену, к которой Маша прислонилась, пытаясь разглядеть что-нибудь в этом каменном мешке, — это очень нехорошее место.

— Я понимаю, тебе тут не нравится, это совсем не похоже на джунгли, к которым ты привык, но, может быть… — успокаивающе начала девушка.

— Нет, — перебил её кото-мышь. — Не в этом дело. Это плохое место. Очень плохое. Злое.

— Почему ты так думаешь?

— Я не думаю, — Куся тряхнул головой, словно желая выразить этим движением всю абсурдность такого предположения, — я чувствую, — он вновь насторожил весь комплект своих чувствительных усиков, словно прощупывая ими не только то, что находилось рядом, но и весь этот, по-видимому, огромный подвал.

— И стена, у которой ты стоишь, плохая, — сообщил он, помолчал несколько секунд и прибавил: — Они тут все плохие.

Маша хотела что-то возразить — не столько потому, что была не согласна, поверить в это как раз было очень и очень легко, а просто в целях самоуспокоения, но чем зря пытаться убедить неизвестно в чём непонятно кого — Кусю-то она уж точно не убедит, да и себя — вряд ли, — она решила посмотреть повнимательнее на эту самую "плохую стену".

Отошла на шаг, посветила фонариком. Лучше бы она этого не делала, честное слово. Вот не знала бы, какие там ужасы изображены, и могла бы ещё какое-то время ощущать себя в относительной безопасности у этой надёжной каменной опоры.

Красочные, детально прорисованные картины… В первые секунды Маша еще не понимала, что именно нарисовано, хотя подсознание уже сжалось испуганной улиткой. Присмотрелась, уловила закономерность, поймала ускользающие от разума образы…

Кто эти существа? Люди? Человекоподобные? Как там в фантастике пишут: гуманоиды? Если бы они были совсем не похожи на людей, то и ладно бы. Но они были похожи, даже очень, а многие прямо-таки выглядели совершенно как земляне, но другие…

Со странно и страшно искажёнными пропорциями лиц, тел, с глазами, в которых застыл леденящий ужас, боль и отчаяние…

Сцены чудовищных пыток, отвратительных человеческих жертвоприношений… И еще — вот, картины, которые подробно показывают, как уродовали этих людей, чтобы они приобрели такие искажённые пропорции, чтобы превратились в уродцев, вызывающих одновременно откровенный ужас и мучительное, до боли в сердце, сострадание…

Маша отшатнулась. Она не могла больше стоять у этой стены, не могла находиться рядом с этими чудовищными изображениями… Как можно такое рисовать… как можно творить такое…

Она пошла дальше — ведя фонариком вдоль стены, не замечая, как закусила губу, как сотрясает дрожь всё её тело. Всё то же… Одни ужасы сменялись другими, порой еще более ужасными.

Маша старалась не присматриваться, но ей казалось, что картины эти навечно отпечатываются на сетчатке, в мозгу, в душе, как клеймо.

И когда она ощутила жгучую боль этого клейма, то поняла, что оно легло поверх другого — рядом с отчаянной мольбой несчастного альфа-носителя: "помни обо мне"… У неё даже не было имени, чтобы вспоминать её, как подобает вспоминать человека!

И ещё — память о семье Куси, о его разорённом гнезде, которое она, казалось, увидела, когда слушала скупой на детали рассказ.

И когда она ощутила это, то увидела — их. Ошибки быть не могло. Выше остальных изображений, были нарисованы ОНИ! Серые. Черноглазы. Не совсем такие же и куда более расплывчатые, словно и здесь их окутывал туман, в котором Маша совсем недавно встретила их впервые, но она их узнала и не верила в возможность ошибки!

К ним от несчастных жертв тянулись бледные нити, словно они питались этими муками, болью, страхом…

С расширенными от ужаса глазами, позабыв обо всём, что может подстерегать их здесь — не нарисованного, а реального, — Маша шла всё дальше.

Перед ней разматывалась лента запредельного кошмара, но остановиться было невозможно, и когда ей казалось, что сердце не выдержит большего, то, подняв фонарик выше, она увидела над плотной группой серых более толстые нити, тянущиеся выше, там — что-то, напоминающее большую летающую тарелку, снова лучи — еще выше.

Сердце колотилось в горле. Было непередаваемо страшно, но она знала, что должна увидеть — что там. А там, на тёмной стене, показались чёрные фигуры, словно окутанные длинными плащами. Они были очень вытянутыми и казались совсем бесплотными. Капюшоны, где должна быть голова, а под капюшонами — лишь чернота, чернота, прорезанная холодными жгучими искрами. Одна фигура выше других. Под её капюшоном можно различить нечто, похожее на разорванную спираль…