Ноктуарий. Театр гротеска

– Похоже на то, – сказал я, идя обратно.

– Как ты думаешь, у этого парня было много денег?

– Не знаю. Может быть. Он собирал пожертвования для какой-то организации.

– Вот и славно. Мы с мамой вернулись без гроша в кармане, хотя вроде бы ни на что особо не тратились.

– Куда вы ездили? – Я присел на ступеньку вплотную к ней.

– Ты же знаешь, мне нельзя об этом говорить.

– Но я не могу не спросить.

Немного помолчав, она прошептала:

– Дэниел, ты знаешь, что такое гермафродит?

Я постарался не выдать своей реакции на слова сестры, которые подняли во мне целую бурю эмоций и образов. Вот что смущало в убитом детективе: я всегда полагал (во всяком случае, воображал), что органы у людей разного пола четко разделены. Но у полицейского все было не так, как я уже говорил. Вот уж спасибо, Элиза. Несмотря на запреты матери о чем-либо мне рассказывать, моя дорогая сестренка всегда находила способ рассказать мне, что там у них происходит.

– А почему ты спрашиваешь? – прошептал я в ответ. – Ты когда с мамой ездила, что-то такое видела?

– Конечно, нет.

– Ты должна все рассказать мне, Элиза. О чем они говорили с мамой? Она говорила с ним обо мне, да?

– Откуда мне знать, Дэниел, – ответила Элиза, поднимаясь и направляясь к ступенькам. Наверху лестницы она обернулась и спросила:

– Когда все это закончится, Дэниел? Каждый раз, когда я заговариваю о тебе, мама молчит как рыба. Чепуха какая-то, ей-богу.

– Видимо, стоит винить во всем силы нечистой Вселенной? – развел я руками.

– Чего-чего? – озадачилась сестра.

– Во внешнем мире смысла искать не стоит, если ты еще не поняла. Суть – она в наших головах, как говорит папа.

– Не знаю, на что ты намекаешь, но об одном прошу – не говори матери о том, что мы с тобой болтали. Если выдашь – больше ничегошеньки тебе не скажу, – пригрозила она напоследок, взбегая на второй этаж.

Я пошел за ней. Рядом с отцом на диване уже сидела мама, вскрывая изобилие коробочек, вытаскивая из сумок уйму разных вещиц – видимо, показывая, что они с Элизой накупили, пока гуляли. Я присел на стул напротив них.

– Привет, малыш, – сказала моя мать.

– Привет, мам, – ответил я и обратился к отцу: – Пап, можно я кое-что спрошу?

Он по-прежнему выглядел слегка не в себе.

– Папа?..

– Твой отец очень устал, солнышко.

– Знаю. Я просто хотел кое-что у него спросить. Пап, когда ты говорил с тем парнем, ты что-то сказал про три… принципа – вроде так ты их назвал?

– Страны, божества, – произнес отец, будто выходя из глубокого ступора. – То, что мешает ясному постижению мира.

– Ага. Но есть же еще третий принцип. Ты никогда не говорил о нем.

Но отец уже умолк, сверля пол опустошенным взглядом. Мать же почему-то улыбалась. Она-то уж точно слышала обо всем этом не один раз.

– Третий принцип? – переспросила она, выпуская сигаретный дым в мою сторону. – Что ж, третий принцип – это семья, солнышко.

Градоначальник

Однажды серым утром, незадолго до начала зимы, по городу пронеслась тревожная весть: градоначальник пропал из своего кабинета, и никто не может его нигде сыскать. Народ поначалу пустил все на самотек – такое ведь случалось и раньше, и всегда единственной на такие обстоятельства реакцией служило невмешательство.

Кернс, старый водитель трамвая, таскавшегося вверх-вниз по главной улице, первым осторожно высказал мысль о том, что градоначальник больше уж не вернется, ибо пребывает ныне не с нами во всех смыслах этих слов. Шагая к своему дому от трамвайного депо на другом конце города, он подметил, что тусклая лампа, обычно горевшая в кабинетном окне градоначальника, погасла.

Само по себе это ничего не значило – возможно, просто перегорела лампочка или перемкнуло в электросети здания. Может, и чего посерьезнее случилось, коль скоро не горел даже свет в апартаментах этажом выше кабинета градоначальника, которые он занимал с момента своего вступления в должность. Вообще, мы все знали его как человека, особо не беспокоящегося о коммунальных проблемах ни у себя в офисе, ни даже в собственной квартире.

В итоге самовольное народное собрание у муниципалитета активно обсуждало версии случившегося – перегоревшая лампочка или короткое замыкание в сети? – со все нарастающим возбуждением. Больше всех тревожился, понятное дело, сам Кернс, который как-никак проникся проблемой на пару минут раньше всех остальных. Мы не в первый раз, как я уже упоминал, имели дело с такими выходками градоначальника, но только водитель трамвая, призвавший нас к решительным действиям, впервые положил конец одним пустым пересудам.

– Нужно что-то предпринять, – сказал он. – Пора бы уже и разобраться, что с ним не так.

Риттер, державший в городе скобяную лавку, вскрыл дверь кабинета градоначальника, и несколько человек вошли внутрь. Комната выглядела чисто – должно быть, из-за почти полного отсутствия мебели. Все, что здесь стояло, – стол, стул и одинокая лампа на нем. Вокруг – только голые стены. Самые любопытные из нас ничего не нашли даже в ящиках стола. Риттер проверил розетку, в которую была включена лампа; кто-то вызвался сходить проверить щит с предохранителями. Вся эта суета только оттягивала неизбежное – все боялись включить эту лампу и узнать, действительно ли лампочка перегорела, или кабинет кто-то погрузил во мрак умышленно. Последнее, как все понимали, прямо указало бы на то, что на управе градоначальника кто-то поставил крест.

Были времена, когда успешной заменой городской администрации служила церковная ратуша, что возвышалась над южным околотком главной улицы. Освещалась она, само собой, не какой-нибудь там утлой лампой, навинченной на край потертого стола, а огромной люстрой, и та, подобно маяку, сигнализировала о том, что главный чиновник города все еще с нами. Когда ратуша пришла в упадок и ее забросили, органы управления перебрались сюда, и перебоев с электроэнергией не было – светились и верхние этажи старой филармонии (со временем закрывшейся), и витрины магазинов внизу. Теперь вот, неожиданно для всех, пришел день, когда со светом в городе стало совсем худо.

– Его тут нет, – крикнул сверху Кернс, проверивший апартаменты градоначальника.

Тогда я набрался храбрости, сунул руку за абажур и щелкнул кнопкой, что венчала его. Лампа включилась – и все сразу умолкли. После затянувшейся тишины кто-то – по сей день не могу вспомнить, кому же тот голос принадлежал, – произнес:

– Он… он нас бросил.

Слова эти разнеслись по толпе за дверями кабинета… и в итоге все узнали правду. Мы не заблуждались тогда, сваливая все на какую-то ошибку или плутовство. Ни ошибки тут, ни плутовства быть не могло – ибо прежний градоначальник однозначно сложил полномочия, и все, что нам оставалось, – ждать нового назначения сверху, если таковое еще не было сделано.

Но сидеть сложа руки тоже не хотелось, и весь остаток того серого утра и дня отвели мы на поиски. За время моей жизни в городе поиски пропавших людей – а градоначальники у нас исчезали регулярно, сменяя друг друга, – с каждым годом проходили все быстрее и эффективнее, потому как построек и домов стало гораздо меньше, чем в дни моих детства и юности. Некогда оживленные кварталы города превратились в пустыри с битым стеклом и пожухшими сорняками – все в угоду некоему пришедшему незнамо откуда духу упадка. Когда я был молод и полон амбиций, клялся, что куплю дом в центральном районе с названием Хилл. Собственно, это название за ним и поныне значится – вот только из процветающего уголка он превратился в грубую плешь на лице города, почти сровнявшуюся с землей.

Убедившись, что управителя в городе более нет, мы отправились в пригород и поиски продолжили уже там – прочесывая окрестности таким же образом. Как я уже упоминал, дело шло к зиме, и прямому обзору мешали только ветви нагих деревьев. Продвигаясь по затвердевшей земле, поисковая наша группа старалась покрыть каждый метр, но до профессиональных спасателей нам, само собой, было далеко.

Раньше, когда градоначальник пропадал и лампа в его кабинете гасла, нам ни разу не удавалось отыскать его – ни живым, ни мертвым. Собственно, и в этот раз мы не надеялись на успех, а просто хотели отчитаться перед грядущим новым управителем, что пытались отыскать его предшественника. Для каждого следующего градоначальника этот ритуал значил все меньше и меньше, а последний, сдается мне, и вовсе не принял наши попытки найти своего предшественника всерьез. Когда, придя к нему, мы доложили, что рыскали в снежной буре и сделали все, что могли, он, отделавшись сухо брошенным «что ж, вы молодцы», велел нам идти по домам, а сам вернулся к себе – досыпать.

– Зачем мы это делаем? – спросил парикмахер Лиман, когда мы вышли от него. – Никогда ведь никого не находим.

Я напомнил ему и остальным о разделе городского устава, где было прописано, что в случае пропажи градоначальника население должно своими силами «организовать поиски в городе и на прилегающих территориях». Таково было одно из условий соглашения, заключенного основателями, – значит, нам, их наследникам, надлежит его выполнять. К сожалению, в архивах, которые хранились в здании новой оперы и погибли в пожаре, уничтожившем эту жалкую халупу несколько лет назад, нигде не было указано, с кем же наши предки заключили это соглашение. (Сама городская хартия теперь представляла пару криво сформулированных параграфов, восстановленных по воспоминаниям и преданиям, хотя детали этого примитивного документа редко кто обсуждал.) Когда-то, без сомнения, основатели выбрали наилучшее решение для выживания и процветания нашего города и составили соглашение, по которому теперь действовали их потомки. Ничего необычного в таких действиях и соглашениях не было.

– Все эти странные правила были написаны очень давно, – заметил Лиман в тот серый весенний день. – Мне кажется, пора прекратить слепо исполнять их и узнать, что тут вообще творится.

Многие жители поддержали его. Многие, но не я. Увы, старый градоначальник уже не мог ответить на наши вопросы, и все, рыская в пригороде накануне зимы, клялись, что засыплют вопросами нового. Обычно тот прибывал в город тогда, когда становилось ясно, что поиски бесполезны, иногда буквально в тот же день.

Первым делом все хотели узнать, зачем раз за разом тщетно искать канувших градоначальников. Кто-то выдвинул предположение, что это такой отвлекающий маневр – пока все ищут, новый градоначальник вступает в должность прежде, чем кто-либо заметит, откуда и на чем он прибыл. Находились и такие, что видели в нашем предприятии некую цель, о которой мы просто не знали. Так или иначе, все мы сошлись на том, что городу – вернее, его остаткам – пора бы уже открыть новую, более просвещенную страницу своей летописи. Однако, когда мы достигли последней пригородной постройки, полуразрушенной нежилой фермы, резолюции наши все до единой растворились в серости вечера, окутавшей окрестности своим саваном.

Традиционно, доходя до фермы и примыкающего к ней сарая, мы ставили точку в поисках и возвращались в город. Солнце готовилось вот-вот зайти, и после беглого осмотра этих двух строений времени оставалось только на то, чтобы добраться домой до наступления темноты. Но в этот раз кое-что привлекло наше внимание. Стараясь держаться поодаль от фермы, этого странного силуэта на фоне беспросветно угрюмого горизонта, мы пригляделись к сараю. На побитых временем досках, кое-как сколоченных кем-то и когда-то в единое целое, мы нашли прежде невиданные надписи – будто бы вырезанные острым ножом. Слова едва читались местами, их вереницы заползали на те доски, что прогнили или вовсе вывалились. Кернс, водитель трамвая, встал рядом со мной.

– Это то, о чем я думаю? – спросил он почти шепотом.

– Похоже, что да.

– А свет внутри?..

– Будто угли тлеют, – сказал я, приглядываясь к красноватому сиянию, пробивавшемуся из темных сарайных недр.

Узнав о прибытии нового градоначальника – откуда бы и каким бы способом он ни пришел, – мы все отвернулись и молча пошли в сторону города, медленно шагая по серой сельской местности, которая день ото дня все более подчинялась надвигающейся зиме.

Несмотря на слегка сбивающее с толку открытие, мы с ним вполне смирились – ну или просто пока не решались выказывать опасения открыто. Если подумать – так ли важно, что тот, кто раньше заседал в здании на главной улице с табличкой «ГРАДОНАЧАЛЬНИК» над дверью, предпочел занять сарай, на чьих полусгнивших стенках было многажды нацарапано ножом то же самое? Как будто таких перемен не было раньше. Когда-то градоначальники вели свои дела в ратуше, жили в богатых апартаментах в Хилл, потом – в здании администрации, ну а теперь пришел черед обветшалого сарая близ заброшенной фермы. Какие года – такие законы, какие стада – такие загоны. Сама суть нашей жизни изменчива, ничто не остается прежним.

Вот взять хотя бы меня. Я уже говорил, что планировал купить дом в Хилл. Какое-то время я вел доставочное дело и вполне уверенно шагал к намеченной цели. Однако к тому времени, как прибыл предыдущий градоначальник, я уже мел полы в цирюльне Лимана и хватался за всякую подвернувшуюся подработку. Так уж вышло, что у меня пропало всякое желание заниматься доставкой, когда Хилл пришел в упадок.

Возможно, причиной неудач города и его жителей служила плохая работа предыдущих градоначальников – те, годами сменяя один другого, выказывали все меньше управленческих талантов и к обязанностям своим подходили спустя рукава. Интересно, каким будет этот управленец? Предыдущий вот, который и так никогда не был эталоном руководителя, повадился незадолго до конца своего срока спать прямо за рабочим столом.

С другой стороны, каждый новый градоначальник так или иначе вносил в наш быт какие-нибудь новшества, причем далеко не всегда пагубные. И даже если здание новой филармонии было отстроено небрежно и в любой момент могло загореться, оно хотя бы показывало, что меры по восстановлению общественной жизни если не предпринимаются в полной мере, то хотя бы отвечают минимуму приличий. А скажем, наш последний градоначальник загорелся идеей запустить трамвай по главной улице. В первые дни своей управленческой деятельности он пригласил к нам иногородних рабочих, дабы возвести сей памятник реформаторскому началу. Нельзя сказать, что на городишко, который без труда можно было обойти пешком от окраины до окраины, не говоря уже о велосипеде, трамвай произвел большое впечатление. Но когда пути все-таки сдали в эксплуатацию, иные из нас, даже пребывающие в добром телесном здравии, время от времени прокатывались на нем, хотя бы ради новых впечатлений. Кто-то даже делал это для забавы, катаясь от одной конечной до другой. Кроме того, наконец-то нашлась постоянная работка для Кернса, чего с ним отродясь не случалось.

В общем, ко всякому новому подосланному откуда-то извне градоначальнику мы привыкали, как-то сживались с ним. Никто не ждал от нового управленца четкой политики, но, если вдруг ему захотелось бы что-то учинить, мы были бы только за. Так жило уже не первое городское поколение. При этом порядке вещей мы рождались, к нему приспосабливались. Противиться этому значило обрекать себя на неизвестность, а нас она глубоко в душе страшила. Но несмотря на то, что новый градоначальник решил поселиться в сарае рядом с заброшенной фермой, мы не ждали, что городской уклад ждут какие-то более радикальные, поистине исторические перемены.

Первое распоряжение нового градоначальника пришло к нам на листе бумаги, гонимом ветром вдоль мостовых главной улицы и угодившем прямо в руки старушке, показавшей его позже нам. Бумага была плотная, как картон, бурого оттенка, надпись на ней вычертили будто бы обугленной деревяшкой – в той же кривоватой манере, что и те слова на дощатых старых стенах сарая за городом. А написано там было вот что: «ДИМОНТИРУЙТЕ ТРОМВАЙНЫЕ ПУТИ».

Хотя буквальный смысл этих слов был вполне очевиден, мы не хотели действовать в соответствии с требованием, которое было столь неясным по своей сути и цели. Не было ничего беспрецедентного в том, что новый градоначальник уничтожал какое-то сооружение, поставленное старой администрацией, – как бы подчеркивая, что прежний порядок миновал, и в городе объявилось место чему-то новому. Но обычно называлась причина, какая-то разумная отговорка для свершения подобного акта. Очевиднейшим образом распоряжение нового градоначальника избавиться от трамвайной линии ничем подобным не страдало. Поэтому мы решили ничего не делать до тех пор, пока нет конкретики. Риттер предложил написать свое письмо и спросить о дальнейших инструкциях. Письмо можно было оставить у двери сарая, где заседал градоначальник. Само собой, добровольцев на такую задумку не сыскалось. До получения подробных объяснений трамвайные пути так и стояли невредимыми.

На следующее утро трамвай прокатился первым рейсом вдоль главной улицы без остановок, не подобрав скопившихся на тротуарах пассажиров.

– Смотри-ка, – сказал мне Лиман, глядя из панорамного окна своей парикмахерской. Он вышел на улицу, я, поставив метлу к стене, подтянулся следом. Все так и застыли на улице, провожая глазами трамвай, пока тот не остановился на другом конце города.

– Там, за рулем, никого нет, – сказал Лиман. Несколько человек закивали, дружно с ним соглашаясь.

Когда стало ясно, что трамвай не собирается возвращаться обратно, несколько горожан направились к вагону, чтобы разузнать все на месте. Когда мы разжали створки пневматических дверей и вошли в салон, на полу мы нашли раздетое догола искалеченное тело водителя Кернса. В том, что он мертв, никаких сомнений не было. На груди у него были выжжены слова: ДИМОНТИРУЙТЕ ТРОМВАЙНЫЕ ПУТИ.

Несколько следующих дней мы провели, исполняя указание. Выкорчевали рельсы по всему маршруту и срезали со столбов электрические провода. Когда дело было сделано, кто-то заметил еще один лист бурой бумаги – он упал будто бы прямо с неба, кружась и подпрыгивая, как воздушный змей. Встав вокруг него, мы прочли новое сообщение.

«ХАРОШАЯ РОБОТА, – хвалили криво нацарапанные слова. – ТРУДИТИСЬ ЧЕСТНА ВО ИМЯ ДОЛЬНЕЙШИХ ПИРЕМЕН».

Перемен взаправду предстояло немало. Облик всего города претерпевал метаморфозы – снова явились ремонтники и стали возводить, сносить и украшать дома, и не только те, что стояли на главной улице, но и все дальше от центра, ближе к окраинам. Нас проинструктировали не мешать им, и всю угрюмую зиму напролет они перекраивали городские интерьеры и фасады на какой-то новый лад. После всех приготовлений и реноваций город стал похож на передвижное шоу. Горожанам в нем были уготованы балаганные роли – о чем наше новое руководство не преминуло уведомить, каждого – лично.

Скобяная лавка Риттера, например, лишилась всех хозяйственных мелочей, сделавшись запутанным лабиринтом из нужников. Ступая внутрь с главного крыльца, вы сразу утыкались в унитаз и раковину в ставшем неожиданно узким помещении. В дальней стене находилась дверь, ведущая к еще одному, чуть более просторному отхожему месту. Все следующие помещения имели уже по две двери, уводившие к другим туалетам, и до некоторых из них можно было добраться, только взбираясь по всходящей винтовой лестнице или же спускаясь по длинному узкому коридору. Туалеты отличались размерами и росписью стен, ни один не работал по прямому назначению. Снаружи скобяная лавка Риттера была отделана крупной плиткой и двумя декоративными башенками, возвышавшимися над крышей. Вывеска над входной дверью бывшей лавки гласила: «ЦИТАДЕЛЬ КОМФОРТА». Новая работа Риттера заключалась в том, чтобы сидеть на табуретке у входа в незамысловатой униформе с вышитыми буквами «ДЕЖУРНЫЙ» на левом плече.

Лиману повезло с новым поприщем еще меньше. Его парикмахерскую переделали в огромный манеж и наградили вывеской «ДЕТСКИЙ ГОРОДОК». Сам он был вынужден теперь расхаживать меж набивных игрушек, огромных и маленьких, в нелепом детском костюмчике, смотревшемся на взрослом мужчине издевательски.

Словом, вся главная улица сменила профиль, пусть и не всегда на столь эксцентричный, как в случае с «Цитаделью комфорта» или «Детским городком». Порой за пустующей с виду витриной здесь скрывалось что-то вроде кинотеатра, где на голую стену проецировались странные мультипликационные фильмы. В складских подвалах внезапно обнаруживались картинные галереи, увешанные сомнительного вида мазней. А иной раз обнаруживалось, что опустевший магазин взаправду пуст. Более того, стоило кому-то зайти в него с главной двери – та наглухо захлопывалась, и помещение приходилось покидать через черный ход.

Переулки позади главной улицы превратились в крытые аркадные туннели, где постоянно царил сумрак. Однако тусклые лампы располагались так, что, бродя между высокими деревянными заборами и кирпичными стенами, вы никогда не оказывались в абсолютной темноте. Многие переулки внезапно оканчивались в чьей-нибудь гостиной или кухне, откуда можно было спокойно вернуться назад, на улицу, а некоторые – выродились в бессмысленно узкие тупики, в которых нельзя было ни вздохнуть, ни развернуться толком. Некоторые переулки преображались по всей своей протяженности так, что городишко начинал казаться настоящим мегаполисом; иллюзию подкрепляли шум людских толп и вой тревожных сирен. Звучали те будто издалека, но на самом деле это были лишь фонограммы, несущиеся из хитроумных потаенных динамиков. Я знал наверняка: в мои новые обязанности входило обслуживание этих штук в одном таком районе, где по сторонам поднимались стены высотных домов, расписанные, как театральные кулисы, и увитые зигзагообразными пожарными лестницами.

На краю безымянного переулка, где из фальшивой канализационной решетки нагнетался пар, я торговал в киоске супом в бумажных стаканчиках. Точнее, мне дали на продажу не суп, а что-то вроде растворимого бульона. На полу киоска валялся тонкий матрас, где я мог спать ночью или просто когда хотелось. Казалось маловероятным, что хоть кто-нибудь из клиентов рискнет одолеть весь этот лабиринт переулков, чтобы отведать моего супца. Подкреплялся я своим же товаром, разводя похожий на песок концентрат водой. Мне казалось, что новый градоначальник наконец-то преуспеет в выполнении задачи, с которым его предшественники лениво тянули уж много лет кряду, и полностью лишит город тех немногих ресурсов, что еще оставались. Оказалось, я был в корне не прав.

Несколько первых недель киоск не знал отбоя от желающих купить мою бодягу желтушного оттенка – причем не местных даже, а прибывших откуда-то еще. У каждого, или почти у каждого, я подмечал в руке или в кармане брошюрку. Однажды одну такую забыли у меня на прилавке, и, улучив свободную минуту, я проглядел ее. Обложка буклетика зазывала: «РАЗВЛЕКИТЕСЬ В НАШЕМ ВЕСЕЛОМ ГОРОДЕ». Внутри сыскалось несколько снимков «достопримечательностей», какие наш город мог предложить любопытному туристу. Тут я восхитился замыслом градоначальника: мало того, что никто не знал даже этого человека, забравшего наши последние гроши на строительство масштабных декораций, каких наш город еще не видывал, и несомненно поимевшего с этих проектов свою выгоду, – так еще и гениальное приложение усилий обеспечило столь беспрецедентный приток доходов в наш городок.

Конечно, по-настоящему процветал здесь один лишь он: ежедневно, а порой и ежечасно деньги изымались из всех аттракционов и торговых точек, из города выезжали машины, охраняемые людьми, судя по всему до зубов вооруженными. Кроме того, я заметил, что среди туристов сновали шпионы, приставленные специально для слежки за местными жителями, чтобы убедиться, что ни один из нас не присвоил себе пару лишних грошей из той прибыли, которая обрушилась на наш город. Тем не менее если раньше от нашего руководства мы не ждали ничего, кроме медленного обнищания, сейчас у нас появился шанс хоть как-то свести концы с концами.

Однако же в один прекрасный день поток туристов стал редеть. Вскоре новый бизнес города сошел на нет. Люди с суровыми лицами перестали раскатывать на инкассаторской машине, и мы начали опасаться худшего. Однажды вечером мы, нерешительно посматривая по сторонам, собрались на главной площади под провисшим баннером, сообщавшим: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВЕСЕЛЫЙ ГОРОДОК».

– Кажется, все, – сказал Риттер, все еще обряженный в униформу смотрителя нужников.

– Есть только один способ проверить, – произнес Лиман, уже переодевшийся в свою взрослую одежду.

За несколько недель до наступления зимы мы снова отправились в пригород под серым небом. Приближались сумерки, и, задолго до того, как мы добрались до сарая управляющего, мы увидели, что внутри не тлеет красноватый свет. Тем не менее мы обыскали сарай. Потом проверили ферму. Градоначальника нигде не было. Деньги тоже пропали. Мы вообще ничего не нашли.

Когда остальные махнули на все рукой и стали возвращаться в город, я остался. Вскоре прибудет еще один градоначальник, и я не хотел видеть, какую форму управления он выберет. Так было всегда – одно начальство сменяло другое, каждое новое демонстрировало признаки еще большего вырождения, как будто проходя обратный эволюционный путь, в конце которого было… что? Неизвестно. Сколько еще их придет и уйдет, унося с собой все больше и больше от того места, где я родился – и уже начинал стареть? Я думал о том, как изменился город со времен моего детства. Думал о юношеской мечте купить дом в Хилл. Думал о доставочном деле.

Я шел в противоположном от города направлении. Шел, пока не наткнулся на шоссе. Вдоль него я вышагивал до тех пор, пока не оказался в другом городе. Так я и миновал их – большие и маленькие, один за другим, останавливаясь в каждом, подрабатывая то здесь, то там подметальщиком, перебиваясь случайными заработками, что держали меня на плаву – и позволяли продолжать путь. Все они управлялись в соответствии с теми же принципами, что и мой старый родной город, хоть я и не встречал ни одного, зашедшего столь же далеко на пути к упадку. Я бежал оттуда в надежде найти что-то другое, основанное на иных принципах и живущее иной жизнью, – но нигде ничего подобного не находил. Кажется, ничего больше не оставалось, кроме как остановиться.

Однажды, вскоре после того, как я полностью осознал вышеупомянутые факты своего существования, я сидел за стойкой маленькой вшивой кофейни. Была поздняя ночь, я ел суп, размышляя, как бы со всем этим покончить. Такая кофейня могла с равным успехом находиться как в утлой провинции, так и в городе-миллионнике. Теперь я вспоминаю, что она примостилась под эстакадой шоссе, так что второй вариант был вероятнее.

Единственным посетителем, не считая меня, был хорошо одетый мужчина у дальнего конца стойки. Он пил кофе и, как я заметил, время от времени искоса поглядывал на меня.

Я повернул к нему голову и тяжело уставился на него.

Он улыбнулся и спросил:

– Я могу подсесть?

– Можете делать все, что угодно, я все равно ухожу.

– Не спешите, – сказал он, взгромождаясь на соседний барный табурет. – Чем вы занимаетесь?

– Ничем особенным. А что?

– Ну, вы просто показались мне тем, кто знает свое дело. Вы много где побывали, да?

– Да, надо полагать.

– Вот, я тоже так подумал. Послушайте, я обращаюсь к вам не просто так. Я ищу таких людей, как вы, и получаю за это комиссионные. И я думаю, у вас есть все, что нам нужно.

– А что вам нужно? – спросил я.

– Нам нужны градоначальники, – торжественно ответил он. Я доел суп. Вытер рот бумажной салфеткой и бросил:

– Я вас слушаю.

Ничего другого мне все равно не оставалось.

Аттракцион и другие истории

Вступление