Автобиография

У меня не хватило бы силы самой их разрушить, если бы Ты не совершил это посредством терпеливого действия своего провидения. Я молилась о терпении с огромным усердием, тем не менее, некоторые проявления моего живого характера от меня ускользали, сводя на нет все мои решения хранить молчание. Без сомнения так было допущено, чтобы мое самолюбие не могло питаться от моей способности проявлять терпение. Даже минутный промах приводил к целым месяцам унижения, упреков и печали, показывая приближение новых испытаний.

Глава 7

 ТЕЧЕНИЕ ПЕРВОГО ГОДА своего замужества я все еще была тщеславной. Иногда, чтобы найти извинение своему поведению, я лгала своему мужу и свекрови. Я испытывала благоговейный страх перед ними. Иногда я выходила из себя, ибо их поведение казалось мне столь несправедливым, в особенности го, что они поощряли вызывающее обращение со мной девушки–служанки. Что же касается моей свекрови, то ее возраст и положение делали ее поведение более или менее терпимым. Но Ты, о мой Бог, открыл мне глаза, чтобы я могла видеть все окружающее в ином свете. В Тебе я нашла объяснение моим страданиям, чего я никогда не находила в Твоем творении. После этого я с ясностью и радостью увидела, что такое поведение, каким бы неразумным и унизительным оно мне не казалось, было мне совершенно необходимо. Если бы мне рукоплескали и здесь, как это делали в доме моего отца, я бы стала невыносимо гордой. Также мне был присущ недостаток, характерный для большинства представительниц моего пола. Я не переносила, когда кто–либо выражал восхищение красивой женщиной, не находя в ней изъяна и не приуменьшая все то доброе, что о ней говорили. Этот недостаток проявлялся во мне долгое время, являясь плодом вульгарной и дурной гордыни. Нелепое превозношение человека происходит из того же источника.

Как раз перед рождением моего первого ребенка, домашние были вынуждены много обо мне заботиться. Таким образом, мои испытания были несколько смягчены. В самом деле, я была так слаба, что этого было достаточно, чтобы вызвать хоть каплю сострадания даже у самого равнодушного человека. Их желание иметь детей было настолько велико, что они постоянно боялись, чтобы я каким–нибудь образом не причинила себе вреда. Однако по мере приближения родов эта забота и нежность сходили на нет.

Однажды, когда моя свекровь обращалась со мной очень резко, я назло ей притворилась, что испытываю резкую боль, чтобы заставить ее беспокоиться. Но когда я увидела, что эта маленькая хитрость причиняет им слишком много страданий, я им сказала, что мне уже лучше. Ни одно существо не было столь подавлено слабостью, как я в то время. Кроме постоянного чувства тяжести, у меня было такое странное отвращение ко всякой еде, за исключением некоторых фруктов, что я не могла переносить даже вида пищи. У меня были частые обмороки и сильные боли. После родов я еще долгое время была очень слабой.

Всего этого было достаточно, чтобы научиться терпению, и я, наконец, обрела силы принести все мои страдания к Господу. Со мной случилась лихорадка, которая так меня истощила, что по прошествии нескольких недель, я едва могла делать какие–либо движения или даже убрать свою постель. Когда я стала поправляться, на груди у меня образовался нарыв, который решено было вскрыть в двух местах, что причинило мне ужасную боль.

И все же, эти болезни казались мне только тенью несчастий по сравнению с моими страданиями в семье, которые ежедневно возрастали. Действительно, жизнь для меня была так утомительна, что даже смертельные болезни меня не пугали.

Вопреки всему рождение ребенка улучшило мою внешность. И соответственно, послужило возрастанию моего тщеславия. Я была рада, что вызываю у людей такое внимание. Мне случалось выходить на прогулки в общественные места (хоть это было редко), и, находясь на улице, я надевала маску тщеславия. Я снимала перчатки, чтобы показать свои руки. Возможно ли большее безумие? Всякий раз после того, как со мной случались подобные слабости, я горько плакала дома. Однако, как только представлялся новый случай, я снова их совершала. Мой муж терпел значительные убытки. Это меня странным образом терзало. Не то чтобы я жалела о потерях, но мне казалось, что я являюсь причиной всех злоключений в семье. С каким удовольствием я жертвовала временными благословениями! Как часто у меня появлялось желание даже вымолить свой хлеб, если бы Бог повелел мне это сделать. Но моя свекровь была неумолимой, когда именно она приказывала мне молиться обо всем этом. А для меня это казалось совершенно невыносимым.

О мой драгоценный Господь, я никогда не могла молиться об этом мире, или о мирских вещах. Никогда мое трепетное к Тебе обращение не было испачкано земной грязью. Нет, мне легче было бы отречься абсолютно от всего ради Твоей любви и наслаждения Твоим присутствием в царстве не от мира сего. Я полностью пожертвовала собой для Тебя, ревностно моля о том, чтобы наша семья лучше молила о подаянии, нежели допускала по отношению к Тебе какое–нибудь оскорбление. В своем разуме я извиняла свекровь, говоря себе: «Если бы мне самой пришлось копить и экономить, я бы не была так безразлична к убыткам. Я пользуюсь тем, что мне ничего не стоило, и пожинаю то, что не сеяла». Однако подобные мысли не вызывали у меня сожаления о потерях. Я даже рисовала себе приятные картины нашего переезда в благотворительный приют. Ни одно положение не казалось мне столь ужасным, как мои постоянные домашние гонения.

Мой отец, который нежно меня любил, и которому я оказывала безграничное почтение, ничего об этом не знал. Бог так допустил, чтобы на некоторое время и он был недоволен мною. Моя мать постоянно говорила ему о том, что я неблагодарна, не оказываю им почтения, что всецело отдаю себя только семье мужа.

Родители были против меня. Я не виделась с ними так часто, как следовало бы. Они же не знали о той ситуации, в которой я оказалась, и что мне приходилось терпеть, защищая их. Эти жалобы моей матери и неудачная семейная жизнь несколько уменьшили любовь моего отца ко мне, но это длилось недолго. Моя свекровь упрекала меня, говоря: «Пока ты не пришла в наш дом, несчастья не обрушивались на нас». С другой стороны моя мать желала, чтобы я протестовала против своего мужа, чего я никогда не позволяла себе делать. Финансовые потери одна за другой продолжали происходить в семье, так как король урезывал значительную часть наших доходов, и это кроме тех огромных денежных сумм, которые мы потеряли из–за Отеля де Лонгвиль. Я не находила себе покоя посреди этих несчастий. Ни одному смертному не под силу было утешить меня, или дать мне совет. Моя сестра, которая дала мне образование, ушла из этой жизни. Она умерла за два месяца до моего бракосочетания. И у меня не было больше никого, кому я могла бы довериться.

Я должна признаться, что нахожу отвратительной необходимость говорить так много о своей свекрови. Я считаю, что моя собственная нескромность, капризная природа, и частые проявления недостатков несдержанного характера явились причиной стольких моих испытаний. Хоть мне и было присуще то качество, которое в мире именуют терпением, однако у меня не было ни склонности, ни любви к несению креста. Их отношение ко мне, хоть оно и выглядело столь безрассудным, не нужно истолковывать с мирской точки зрения. Нам следует смотреть ввысь, и тогда мы увидим, что все это направляется рукой Провидения для пользы нашего вечного блага. Теперь я укладывала свои волосы самым скромным образом, никогда не подкрашивалась и, желая подчинить все еще владевшее мной тщеславие, редко смотрелась в зеркало. В чтении я ограничивалась книгами религиозного характера, такими как сочинения Фомы Кемпийского или труды Франциска де Саля. Я читала их вслух для назидания слуг, в то время как служанка укладывала мои волосы. Я подчинялась тому, чтобы быть одетой по ее вкусу, что освобождало меня от больших неприятностей. Это также исключало возможности проявления моей тщеславной природы. Я не знала, как я выглядела со стороны, но им всегда нравился мой внешний вид, и поэтому по поводу платья они не имели ко мне претензий. Если в какой–нибудь день я хотела выглядеть лучше, оказывалось, что на самом деле это было хуже. Чем более безразличной я была в отношении своего наряда, тем лучше я им казалась. Однако сколь часто я не посещала бы церковь, все это было не столько ради поклонения Богу, сколько ради желания показаться людям. Другие женщины, завидуя мне, были убеждены, что я подкрашиваю лицо. Они говорили об этом моему исповеднику, который упрекал меня, хоть я и уверяла его, что невиновна. Часто мне случалось говорить что–либо для собственной похвалы, и я искала случая возвысить саму себя посредством умаления других. Эти ошибки постепенно исчезли, но позже я очень сожалела, что их совершала. Я часто строго проверяла себя, записывая свои плохие поступки, неделя за неделей и месяц за месяцем, чтобы увидеть, насколько мне удалось стать лучше и измениться. Увы! Этот труд, каким бы утомительным он не был, приносил мало пользы, потому что я полагалась на свои собственные усилия. Я действительно очень желала измениться, но мои благие пожелания были слабыми и апатичными.

Однажды мой муж так долго отсутствовал, а мои испытания и неприятности дома были так велики, что я решилась отправиться к нему. Моя свекровь решительно не отпускала меня. Только когда мой отец вмешался в эту ситуацию, настаивая на том, чтобы я ехала, она позволила мне поехать. Приехав, я нашла мужа практически при смерти. Из–за неприятностей и волнений он очень изменился. Он не в состоянии был закончить свои дела, не имея сил наносить необходимые визиты. Он скрывался в Отеле де Лонгвиль, а Мадам де Лонгвиль проявила ко мне большое расположение.

Я выходила в свет, и он страшно боялся, чтобы я не обнаружила этим его присутствия. В гневе он приказывал мне вернуться домой. Но любовь и перенесенная мною долгая разлука с ним, возобладали надо всем этим, и он вскоре успокоился, согласившись терпеть мое присутствие. Он держал меня подле себя восемь дней, не позволяя мне удаляться с его поля зрения. Боясь, как бы подобное заключение не сказалось негативно на моем здоровье, он пожелал, чтобы я пошла на прогулку в сад. Там я встретила Мадам Лонгвиль, которая, увидев меня, очень обрадовалась.

Я не могу выразить всей той доброты, которую я встретила в этом доме. Все домашние слуги оказывали мне почтение, стараясь опередить друг друга в предупредительности, и, восхищаясь при моем появлении моему умению себя держать. Я не вступала в разговор ни с одним мужчиной, с которым мне случалось оставаться наедине. Я никого не пускала к себе в карету, даже если это был кто–либо из родственников, если только рядом со мной не было моего мужа. Не было ни одного правила приличия, которое бы я не соблюдала должным образом, дабы избежать какого–либо подозрения со стороны мужа, и не стать предметом несчастья для других людей. Потому что все вокруг только и думали, как бы развлечь или склонить меня к чему–либо мне чуждому.

Внешне все вроде бы выглядело благоприятно. Печаль настолько превозмогала и нарушала спокойствие моего мужа, что мне постоянно приходилось терпеть проявление его капризов. Иногда он угрожал выбросить ужин через окно. Я сказала, что этим он причинит мне неприятность, так как у меня был прекрасный аппетит. Я рассмешила его и смеялась вместе с ним. До сих пор, печаль сопровождала все мои старания, омрачая его любовь ко мне. Но Бог наделил меня как терпением, так и любезностью в том, чтобы не грубить в ответ на его реплики. Дьявол, который пытался возбудить во мне обиду, был вынужден отступить в посрамлении из–за благодати, которая была дана мне в помощь. Я любила моего Бога и не желала Его разочаровывать. Поэтому в глубине души я и печалилась по поводу того тщеславия, которое я все еще в себе находила и которое была еще не в силах искоренить из своего сердца.

Внутреннее разочарование и подавлявшие меня испытания, с которыми я ежедневно сталкивалась, со временем привели меня к болезни. Поскольку я не хотела причинять неудобства в Отеле де Лонгвиль, я попросила перевезти меня в другой дом. Болезнь оказалась настолько серьезной и изматывающей, что врачи уже опасались за мою жизнь. Священник, казалось, был вполне доволен состоянием моего разума. Он сказал: «Она умрет как святая». Но мои грехи были слишком явными и слишком мучительными для моего сердца, чтобы можно было сделать такой вывод. В полночь они совершили надо мной таинство причастия, так как каждый час ожидали моей возможной кончины. Это была картина всеобщего горя, как в семье, так и среди всех знавших меня.

Кроме меня самой не было никого, кто бы оставался равнодушным к моей смерти. Я же принимала ее без страха, и была бесчувственна к ее приближению. Но все было по–другому с моим мужем. Когда он увидел, что надежды нет, го был абсолютно безутешен. Но как скоро я начала поправляться, его обычная раздражительность вновь возвратилась, несмотря на его любовь ко мне. Я выздоровела совершенно чудесным образом, и для меня все это происшествие оказалось великим благословением. Кроме того огромного терпения, которое я проявляла, терпя сильные боли, оно научило меня видеть пустоту всех мирских вещей. Это невольно отвлекло меня от самой себя и дало мне новое мужество переносить страдания лучше, чем я их переносила до сих пор. Любовь Божья собрала все силы моего сердца, соединив их с желанием быть угодной и верной Ему во всех обстоятельствах. Также я получила некоторые другие, не зависящие от меня преимущества, так как мне пришлось еще шесть месяцев пребывать в вялотекущей горячке. Все думали, что дело идет к смерти. Но Твое время, чтобы забрать меня к Себе, о мой Бог, еще не пришло. Твои пути для меня совершенно отличались от ожиданий других людей. Ты предопределил сделать меня как объектом Твоей милости, так и жертвой Твоей справедливости.

Глава 8

ОСЛЕ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОГО НЕДОМОГАНИЯ, ко мне вернулись мои прежние силы. Примерно в это же время в великом умиротворении разума ушла из этой жизни моя дорогая матушка. Кроме других ее добродетелей она была исключительно милосердна к беднякам. Эта добродетель была настолько угодна Богу, что Ему было благоугодно начать воздавать ей даже в этой жизни. Несмотря на то, что она страдала от болезни все двадцать четыре часа в сутки, она была совершенно спокойна по поводу всего близкого и дорогого ей в этом мире. Я же теперь занималась своими обязанностями, никогда не забывая помолиться два раза в день. Я следила за собой, постоянно держа в руках свой характер. Посещая бедняков в их домах, я старалась поддержать их в отчаянных обстоятельствах. Я делала (в моем понимании) все то добро, которое мне было известно.

Ты, о мой Бог, соответственно моим страданиям, взрастил как мою любовь, так и мое терпение. Я не сожалела о тех временных благах, которыми моя мать окружала более моего брата, нежели меня. И все же они и в этом упрекали меня, как и во всем другом. Также некоторое время я жестоко болела малярией.

Все же я не служила Тебе с той ревностью, которую Ты ниспослал мне вскоре после этого. Ибо я все еще лелеяла в себе умение сочетать Твою любовь с любовью к самой себе и любовью к творению. К несчастью, я всегда встречала кого–то, кто меня любил, и я не могла запретить себе угождать им. Не то, чтобы я любила их, на самом деле все это было только из–за любви к самой себе. Однажды в дом моего отца пришла одна женщина изгнанница. Он предложил ей апартаменты, которые она приняла. Она жила у нас долгое время. Это была одна из набожных женщин глубокого духовного посвящения. Она проявляла ко мне большое уважение потому, что моим желанием было любить Бога. Она заметила, что я обладала добродетелями активной и деятельной жизни, но что я еще не достигла той простоты молитвы, которую ей удавалось практиковать. Иногда ей случалось сказать мне что–то по этому поводу. Поскольку мое время еще не пришло, я не понимала ее. Ее пример научил меня более чем ее слова. На ее лице я заметила нечто, что являло собой великое наслаждение от присутствия Божия.

Прилагая усилия, созерцая и размышляя, я также пыталась достичь этого, но все было тщетно. Я хотела обладать, посредством своих собственных усилий тем, что я могла приобрести, только перестав прилагать всякие усилия.

Племянник моего отца, о котором я упоминала ранее, вернулся из Китая, чтобы набрать священников из Европы. Я была невыразимо счастлива повидаться с ним, ибо помнила, сколько добра он для меня сделал. Упомянутая дама была не менее рада. Они сразу же поняли друг друга и разговаривали, пользуясь духовным языком. Добродетель таких превосходных отношений очаровала меня. Я восхищалась его долгой молитвой, не имея способности понять ее. Я пыталась размышлять и думать о Боге беспрерывно, чтобы произносить молитвы и восклицания. Но даже посредством всего моего упорного труда я не могла приобрести того, что Бог со временем дал мне Сам, и что человек может переживать только в простоте сердца. Мой брат делал все, что было в его силах, чтобы больше привлечь меня к Богу. Он питал ко мне большую привязанность.

Незапятнанность испорченными нравами этого века, которую он наблюдал во мне, а также отвращение ко греху в возрасте, когда другие только начинают им наслаждаться, (мне еще не было и восемнадцати) вызвала у него большую нежность ко мне. Я бесхитростно поведала ему обо всех своих недостатках, касаясь тех, которые я видела ясно. Он ободрил меня и наставил в том, чтобы я контролировала себя и продолжала практиковать свои добродетельные усилия. Он с радостью научил бы меня этому более простому способу молитвы, но я еще не была готова к ней. Я думаю, что его молитвы были более действенны, чем его слова.

Как только он уехал из дома моего отца, Ты, о Божественная Любовь, проявила свое благоволение. Желание угодить Тебе, пролитые слезы, перенесенные муки, совершенные труды и те ничтожные плоды, которые я смогла собрать из всего этого, пробудили Твое сострадание. Таким было состояние моей души, когда Твоя благость, превосходя всю мою ничтожность и неверность Тебе, и, изобилуя наравне с моим жалким состоянием, наделила меня в одно мгновение тем, что мои собственные усилия никогда не смогли бы мне добыть. Видя меня суетящейся посреди тяжких трудов, ветер Твоих божественных деяний обратился в мою сторону, и понес меня на всех парусах над этим морем несчастий. Я часто рассказывала своему духовнику о том великом беспокойстве, которое мне причиняло неумение размышлять, неспособность напрягать свое воображение для молитвы. Молитвенные обращения, хоть и столь обширные, не приносили мне никакой пользы. Только краткие и сжатые молитвы подходили мне.

Со временем, Бог позволил, чтобы один очень религиозный человек, из ордена Святого Франциска, проходил мимо жилища моего отца. Он намеревался пойти другой дорогой, той, что была короче, но тайная сила изменила его планы. Он понял, что здесь было для него какое–то дело, и в воображении увидел, как Бог призывает его для обращения одного особенного человека в этой стране. Его труд здесь оказался очень плодотворным. Ибо именно завоевание моей души было запланировано свыше. Придя к нам в дом, он встретился с моим отцом, который очень обрадовался его приходу. К тому времени мне уже приближалось время разрешиться моим вторым сыном, а мой отец был сильно болен, так что ожидал своей смерти. Некоторое время они скрывали его болезнь от меня. Но один нескромный человек как–то раз резко сказал мне о ней. Я внезапно встала, хоть и была очень слаба, и пошла повидать его. Эта опасная болезнь перешла и на меня. Мой отец выздоравливал, но не полностью. Однако этого было достаточно, чтобы проявлять ко мне новые знаки своей привязанности. Я рассказала ему о моем сильном желании любить Бога, и о моей великой печали из–за неспособности делать это по–настоящему. Он же подумал, что самым лучшим проявлением его любви ко мне будет возможность познакомить меня с тем достойным человеком, который к нему приходил. Он рассказал мне, что знал о нем и посоветовал мне с ним встретиться. Поначалу это мне показалось сложным, так как моим желанием было соблюдать все правила со строжайшей осторожностью.

Однако постоянные просьбы моего отца оказывали на меня очень положительное действие. Я подумала, что поступок совершенный мною по велению отца, не будет считаться дурным поступком. Я взяла с собой родственницу. По началу монах казался несколько смущенным, так как он был замкнут в отношениях с женщинами. Будучи человеком, только что вернувшимся в мир после пяти лет затворничества, он был удивлен, что я первой обратилась к нему. Какое–то время он не произносил ни слова. А я не знала чему приписать его молчание. Я без колебания говорила с ним, и чтобы сократить свою речь, рассказала ему о своих трудностях с молитвой. Вскоре он ответил: «Это оттого, мадам, что вы ищете снаружи то, что имеете внутри. Приучите себя искать Бога в своем сердце, и там вы найдете Его». Сказав эти слова, он оставил меня. Они были для меня как стрела, которая пронзила мое сердце. Я чувствовала глубокую рану, но рана была столь приятной, что я не желала исцеления. Эти слова принесли моему сердцу то, что я искала так много лет. Скорее они открыли мне то, что было там, но чем я не могла наслаждаться из–за желания его исследовать. О мой Господь, Ты был в моем сердце, и просил только о простом обращении моего разума внутрь, чтобы заставить меня ощутить Твое присутствие. О, бесконечное Божество! Как же я металась туда и сюда в поисках Тебя. Моя жизнь была для меня бременем, хоть на самом деле счастье мое было внутри меня самой. Я была нищей в богатстве, и готовой погибнуть от голода, хотя передо мной был накрыт изобилующий стол и вечный пир. О Красота, такая древняя и вечно новая, почему же я познала Тебя так поздно? Увы! Я искала Тебя там, где Тебя не было, и не искала Тебя там, где Ты был. Это было из–за недостатка понимания слов Твоего Евангелия: «Не придет Царствие Божие приметным образом… Царствие Божие внутрь вас есть». Теперь я испытала это. Ты стал моим Царем, а мое сердце Твоим царством, где Ты царствовал безраздельно, совершая Свою священную волю. Я сказала этому человеку, что я не знала, что он сделал со мной, но что мое сердце было совершенно измененным, так что там пребывал Бог. Он дал мне переживать Свое присутствие в моей душе не посредством мысли или какого–нибудь иного действия разума, но посредством реального обладания предметом сладчайших грез. Я испытала силу слов из книги Песни Песней:«Имя твое — как разлитое миро; поэтому девицы любят тебя». В своей душе я чувствовала помазание, которое подобно целительному бальзаму во мгновение ока исцелило все мои раны. Я не могла спать всю ту ночь, потому что Твоя любовь, О мой Бог, текла во мне как драгоценный елей, и горела как огонь, который был готов пожрать все, что оставалось от меня самой.

Я внезапно была настолько изменена, что меня с трудом узнавали другие люди и даже я сама. Я не находила более в себе самой тех мучивших меня недостатков или противящихся мыслей. Они исчезли, будучи поглощены как солома в большом пламени. Теперь моим желанием было, чтобы тот, кто привел меня к изменениям, стал моим наставником, которого бы я предпочитала всем остальным. Этот добрый отец не мог сразу же взять на себя ответственность за мое водительство, хоть он и видел ту изумительную перемену, которую произвела во мне рука Божья. Несколько причин удерживали его от этого. Во–первых, мой характер, затем моя молодость, так как мне было всего лишь девятнадцать лет. Наконец, обещание, которое он дал Богу, не доверяя самому себе, что никогда не возьмет на себя обязанность направлять кого–либо из представительниц женского пола, если только Бог, каким–то особенным действием провидения, не поручит ему этого. Однако, внимая моим настойчивым и постоянным просьбам стать моим наставником, он сказал, что будет молиться Богу и желал, чтобы я делала то же самое. Когда он был в молитве, ему было сказано: «Не бойся этого поручения, ибо она Моя супруга». Когда я услышала эти слова, то они произвели на меня величайшее впечатление. «Какое же, — говорила я себе, — ужасное чудовище зла, сделавшее так много чтобы оскорбить своего Бога, злоупотребляя Его расположением, и, отплачивая за него неблагодарностью, теперь объявлено Его супругой!» После этого он согласился исполнить мою просьбу.

Для меня не было ничего более простого чем молитва. Часы уходили как мгновения, когда я не занималась ничем иным кроме молитвы. Пылкость моей любви не позволяла мне делать перерывов. Это была молитва радости и обладания, освобожденная от каких–либо суетных образов и размышлений, это была молитва воли, а не головы. Возможность вкушения Бога была такой великой, такой чистой, ни с чем несмешанной и беспрерывной, что она притягивала и поглощала силу моей души в глубочайшее воспоминание безо всякого действия или речи. Перед моим взором не было никого кроме одного Иисуса Христа.

Все остальное было исключено ради любви величайшей силы, не требующей каких–либо эгоистичных мотивов или причин. Эта воля поглощала в себя две другие части, память и понимание, концентрируя их на ЛЮБВИ. Нельзя сказать, что их уже не существовало, но их деятельность протекала совершенно незаметным и пассивным образом. Их уже нельзя было остановить или задержать множеством различных вещей, они уже были собраны и объединены в единое целое. Так же и восход солнца не гасит звезды, но одолевает и поглощает их в сиянии своей несравненной славы.

Глава 9

АКОЙ БЫЛА ЭТА МОЛИТВА, данная мне в одночасье, будучи превосходнее всякого экстаза, восторгов и видений. Все эти дары являются менее чистыми, ибо более подвержены иллюзии или обману врага. Видения принадлежат низшим силам души и не могут произвести истинного единения. Душа не должна пребывать или полагаться на них, задерживаясь ими, так как они являются всего лишь благорасположением и дарами Бога. Сам Даятель должен быть нашей целью и задачей. Именно об этом говорит Павел, когда пишет, что «сам сатана принимает вид Ангела света» (2 Кор. 11:14), что обычно происходит с теми людьми, которые любят видения, и концентрируют на них основное внимание, а ведь они способны сообщить душе только пустоту, или же увести ее от кроткого ожидания Самого Бога. Экстазы возникают от наслаждения чувственностью. Их можно именовать одним из видов духовного ощущения, где душа по причине сладости, которую она в них обретает, позволяет себе заходить так далеко, что незаметно может оказаться в состоянии разрушения. Искусный враг представляет такой вид внутренних подъемов и восторгов в качестве приманки для того, чтобы заманить душу в ловушку, исполнить ее тщеславием и любовью к себе, чтобы привлечь ее внимание к почитанию даров Бога, и удержать ее от следования за Иисусом Христом путем отречения и смерти для всего.

А что касается отчетливо слышимых внутри слов, то они также подвержены иллюзии, ибо враг может их создать и подделать. Или даже если они исходят от доброго ангела (ибо Сам Бог никогда не говорит таким образом) мы можем ошибиться и превратно их истолковать. Они произносятся божественным образом, мы же истолковываем их человеческим или плотским образом. Но настоящее слово Божие не имеет ни тона, ни артикуляции. Оно немое, тихое и недоступное слуху. Это Сам Иисус Христос — реальное и главное Слово, которое пребывает в центре души, готовой Его принять. Ни одно мгновение не ускользает от Его живого, плодотворного и божественного действия.

О Слово, пришедшее во плоти, чья тишина есть невыразимое красноречие. Тебя невозможно неправильно истолковать или ошибиться. Ты становишься жизнью нашей жизни и душой нашей души. Сколь бесконечен Твой язык, превознесенный выше всех человеческих высказываний и ограниченной артикуляции. Твоя восхитительная сила, могущая сделать все в той душе, которая ее приняла, сообщает о себе, говоря через одних другим. Она приносит плод в жизнь вечную подобно божественному семени.

Откровения о грядущих событиях также очень опасны. Дьявол может подделать их, как он и поступал раньше в языческих храмах, где их произносили оракулы. Зачастую они влекут за собою ложные идеи, тщетные надежды и пустые ожидания. Они захватывают разум знанием о будущих событиях, удерживают его от умирания для самого себя, не позволяя ему следовать за Иисусом Христом в Его нищете, самоотречении и смерти.

Откровение об Иисусе Христе невероятно обширно, когда оно раскрывается душе посредством сообщения вечным Словом (Гал. 1:16). Оно делает нас новыми творениями, обновленными в Нем. Именно это откровение и является тем единственным, которое Дьявол не может подделать. Отсюда проистекает единственный безопасный восторг экстаза, который приводится в действие одной только верой, и где происходит то, что мы можем умереть даже для даров Божиих. До тех пор пока душа продолжает полагаться на дары, она не может окончательно отречься себя. При переходе к Богу душа никогда не потеряет наслаждения Даятелем, но потеряет привязанность к дарам. Это действительно невыразимая потеря.

Не допусти моему разуму следовать за этими дарами, и обкрадывать себя, лишаясь Твоей любви, о мой Бог. Тебе угодно было привлечь меня к постоянной привязанности лишь к Тебе одному. Таким образом, направляемые души обретают кратчайший путь. Им нужно быть готовыми к великим страданиям, особенно если они сильны в вере, подавить себя и быть мертвыми для всего кроме Бога. Должна быть только чистая и бескорыстная любовь, движение разума для воплощения только Твоей воли. Именно такие понятия Ты поместил внутрь меня, а также пылкое желание страдать за Тебя. Крест, который прежде я несла только с покорностью, стал моим наслаждением и особенным предметом моей радости.

Глава 10

 РАССКАЗАЛА О СВОЕМ чудесном изменении этому доброму отцу, ставшему Божьим инструментом, изобразив все в счастливых красках. Это наполнило его радостью и изумлением.

О мой Бог, к каким же епитимьям побудила меня любовь к страданию! Я принудила себя лишиться даже самых невинных удовольствий. Все, что могло как–нибудь польстить моему вкусу, я отвергала, и заменяла тем, что уязвляло его и внушало мне отвращение. Мой аппетит, до сих пор крайне избирательный, теперь был побежден, так что я с трудом могла отдать предпочтение одной еде перед другой. Я перевязывала несчастным отвратительные язвы и раны, подавала лекарства больным. Когда я впервые занялась этим, это давалось мне с огромным трудом. Но по мере того, как мое отвращение уменьшилось, и я в состоянии была переносить вид самых ужасающих картин, мне открывались и другие места применения моей деятельности. Ибо я ничего не делала от себя, но полностью отдавала управление собой моему Повелителю. Когда тот добрый отец спросил меня, насколько я люблю Бога, я ответила: «Намного больше, чем самый страстный любовник может любить свою возлюбленную, и даже подобное сравнение не могло бы стоять в одном ряду, ибо любовь творения никогда не в состоянии достичь этого уровня ни по силе, ни по глубине». Эта любовь Божья заполонила мое сердце с таким постоянством и силой, что ни о чем другом я и думать не могла. Действительно, ничто другое я не считала достойным своих мыслей. Добрый отец, упомянутый мною, был превосходным проповедником. Прихожане той церкви, к которой я принадлежала, всегда жаждали услышать его проповедь. Когда я пришла, я настолько сильно была поглощена Богом, что не в состоянии была открыть глаза и даже слышать все то, о чем он говорил.

Я обнаружила, что Твое Слово, о мой Боже, производило особенное действие в моем сердце, получая в нем должный результат без какого–либо посредничества иных слов или внимания к ним. И с тех пор я всегда видела это, но иными путями, в соответствии с разными уровнями и состояниями, через которые я проходила. Я так глубоко погружалась во внутренний дух молитвы, что могла лишь изредка произносить молитву вслух.

Погружение в Бога поглощало во мне все. Несмотря на то, что я питала нежную привязанность к некоторым святым, таким как Св. Петр, Св. Павел, Св. Мария Магдалина, Св. Тереза, однако я не могла себе представить их образы, или же взывать к кому–то из них независимо от Бога. Через несколько недель после того, как мое сердце было пронзено таким образом, что и знаменовало мое изменение, в монастыре, где находился мой добрый отец–наставник, наступил праздник Блаженной Девы. Я пошла утром, чтобы получить индульгенции, и была очень удивлена тем, что мне не под силу было совершить это действие, хоть я более пяти часов пробыла в церкви. Все мое существо была пронизана такой остротой чистой любви, что я не могла решиться сократить боль, вызванную моими грехами с помощью индульгенций. «О моя Любовь, — восклицала я, — я желаю страдать за Тебя. Я не вижу удовольствия ни в чем кроме страдания за Тебя. Индульгенции могут быть хороши для тех людей, которые не знают ценности страданий, которые не желают, чтобы Твоя божественная справедливость была удовлетворена, которые, имея корыстные души, не столько боятся быть Тебе неугодными, сколько боятся боли, вызванной грехом».

Однако, из страха, что я могу ошибаться и совершить проступок не получив индульгенции, ведь я никогда не слышала, чтобы кто–нибудь раньше оказывался в подобной ситуации, я вернулась назад, пытаясь снова взять их, но напрасно. Не зная как мне поступить, я отдала себя в руки Господа. Возвратившись домой, я написала доброму отцу, что по его просьбе я записала часть его проповеди, повторяя ее слово в слово по мере того как записывала.

Теперь я оставила все компании, распрощалась навсегда со всеми пьесами и развлечениями, танцами, бесцельными прогулками и увеселительными вечеринками. В течение двух лет я не делала роскошных причесок. Я стала самою собой, и мой муж это одобрил.

Моим единственным наслаждением теперь было красть те мгновения, когда я могла побыть наедине с Тобой, моя единственная Любовь! Всякое другое наслаждение причиняло мне боль. Я не теряла Твоего присутствия, которое было мне дано путем постоянного наполнения. Не то чтобы я сама представляла себе его усилиями разума или силой мысли в созерцании Бога. Это посредством воли, когда я вкушала невыразимую сладость упоения объектом своей любви. В этом счастливом переживании я знала, что душа и была сотворена для наслаждения своим Богом. Единство воли подчиняет душу Богу, сообразуя ее всему тому, что Ему угодно, побуждая собственную волю человека умереть. Наконец, он притягивает к ней и другие способности посредством того милосердия, которым она исполнена. Все это содействует их объединению в Центре, в котором они окончательно растворяются как в своей сущности, так и в действиях. Эта потеря называется уничтожением способностей. Хотя сами в себе они все еще существуют, однако нам они кажутся уничтоженными. По мере того, как милосердие наполняет и побуждает человека, оно становится таким сильным, что способно преодолеть все человеческие желания и устремления, подчинив человека только воле Божией.

Когда душа послушна, и позволяет себя очистить, избавить от всего того, что принадлежит ей и является противовесом воле Божьей, она постепенно обнаруживает себя отделенной от всяческих собственных эмоций и помещенной в состояние святого безразличия, когда не желаешь ничего, кроме того, что делает или желает Бог.

Этого невозможно достичь путем действия нашей собственной воли, даже если бы мы упражняли ее в постоянных актах послушания. Эти действия, насколько бы добродетельны они ни были, всего лишь являются собственными действиями человека и побуждают волю существовать в некоем многообразии, в своего рода расхождении с Богом.

Когда воля творения полностью покоряет себя воле Творца, страдая свободно и добровольно, вручая божественной воле только само течение обстоятельств (что и является абсолютным подчинением), тогда само страдание полностью преодолевается и нивелируется под действием любви, поглощающей волю в себя, вкладывая ее в волю Божию и очищая ее от всякой узости, несогласия или эгоизма.

Так же обстоит дело и с другими двумя способностями. Посредством милосердия начинают проявляться две теологические добродетели: вера и надежда. Вера так сильно захватывает понимание, что способна опустить на более низкий уровень все рассуждения, все частные разъяснения и иллюстрации, какими бы возвышенными они не были. Эти факты в достаточной мере показывают насколько видения, откровения и состояния экстаза отличаются от описанного, и как они удерживают душу от возможности раствориться в Боге. Хотя посредством этих состояний душе и кажется, что она растворяется в Нем на несколько скоротечных мгновений, все же это не истинная растворенность. Полностью растворенная в Боге душа не может уже обрести себя вновь. Вера заставляет душу потерять всякий различимый ею свет для того, чтобы поместить ее в свой собственный чистый свет.

Все мелкие действия также оказываются постепенно преодоленными в памяти и поглощаются надеждой. В конце концов, эти все способности оказываются сконцентрированными и растворенными в чистой любви. Она поглощает их в самой себя посредством владыки — ВОЛИ. Воля является царем всех способностей, а милосердие — царицей всех добродетелей, объединяя их все в самой себе. Само же такое единение можно назвать союзом или единством. Все это объединяется посредством воли и любви в центре души — в Боге, Который является нашей конечной целью. Согласно словам Св. Иоанна, «Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге».

Этот союз моей воли с Твоей, о мой Бог, и это нескончаемое присутствие было таким сладостным и могущественным, что я была вынуждена уступить его чудесной силе, силе, которая была строгой и суровой к моим мельчайшим недостаткам.

Глава 11

АК Я УЖЕ ПИСАЛА, мне приходилось постоянно умерщвлять и непрестанно сдерживать свои чувства. Чтобы победить их окончательно, необходимо отказывать им в малейшем послаблении до тех пор, пока победа не будет окончательно достигнута. Мы видим людей, которые удовлетворяют себя тем, что практикуют очень суровый внешний аскетизм. Однако они позволяют своим чувствам расслабляться в том, что принято называть невинным и необходимым, и их чувства навсегда остаются неподчиненными.

Практика аскетизма, какой бы строгой она не была, никогда не победит чувства. Самое эффективное средство для того, чтобы разрушить их власть, — решительно отказать чувствам в том, что способно угождать им. Затем нужно стойко продолжать отказывать им до тех пор, пока они не уменьшатся настолько, что не будут ни желать, ни противоречить. Если мы попытаемся в ходе этой войны дать им какое–нибудь послабление, то мы будем подобны людям, которые под предлогом укрепления сил человека, приговоренного к голодной смерти, дают ему время от времени немного еды.

Действительно, на некоторые время это продлит его муки и отдалит время смерти.

То же самое происходит со смертью наших чувств, способностей, понимания и нашей воли. Если мы не искореним всякий остаток своего я, существующий в этом, мы будем поддерживать его в таком предсмертном состоянии до конца. Это состояние и его конец ярко описаны Павлом. Он говорит о ношении в теле мертвости Иисуса Христа (2 Кор. 4:10). Но чтобы мы не успокаивались на этом, он показывает четкое различие между состоянием смерти и состоянием, когда наша жизнь сокрыта со Христом в Боге. Только посредством абсолютной смерти для самих себя мы можем раствориться в Боге. Таким образом, гот, кто мертв, не нуждается более в дальнейшем умерщвлении. Окончательное умерщвление уже совершено в нем, и все должно обновиться. В тех добрых душах, которые, наконец, посредством упорного и постоянного их умерщвления пришли к победе над своими плотскими чувствами, происходит печальное заблуждение, когда они все еще вынуждены упражняться в этом. Но им как можно скорее нужно перестать обращать внимание на эту область и пребывать в равнодушии, принимая в равной степени как хорошее, так и плохое, как горькое, так и сладкое, концентрируя все свое внимание на труде гораздо более важном, а именно, на умерщвлении разума и собственной воли. Они должны начать это с прекращения всяческой инициированной самими собой деятельности, но это никогда не должно происходить без самой глубокой молитвы. Чувства никогда не удастся умертвить без глубокого осознания себя в связи с умерщвлением. Действительно, осознание себя — это главное средство, с помощью которого может быть достигнута победа над чувствами. Оно отрывает нас и разделяет с ними, мягко сводя на нет именно то, из чего чувства черпают возможность на нас влиять. Чем более Ты увеличивал мою любовь и терпение, о мой Господь, тем меньше страдания я испытывала в наибольшим образом подавлявших меня испытаниях, ибо любовь помогала с легкостью их проходить.

О несчастные души, истощающие себя в бесполезной борьбе. Если бы вы искали только Бога в своих сердцах, то очень скоро пришел бы конец всем вашим проблемам. Увеличение испытаний пропорционально увеличивало бы ваше наслаждение. В начале любовь, жаждущая умерщвления, побудила меня искать его разными способами. Это удивительно, но по мере того, как горечь всякого нового способа умерщвления была исчерпана, мне открывался новый способ, и я была изнутри ведома испытать его. Божественная любовь настолько просветила мое сердце, и настолько проникла в его тайные источники, что мне сразу же открывалось всякое малейшее зло, и я замолкала в смирении. Когда же я молчала, то недостатки тут же раскрывались для меня. Каждое мое действие всегда было в чем–то несовершенным: в моем умерщвлении, в моих епитимьях, в моем пожертвовании, в моем уединении — везде я ошибалась. Когда я шла, я видела, что что–то неправильно. Если я говорила хоть что–то в свою пользу, я осознавала свою гордыню. Если я говорила что–то лишь в своем разуме, увы, я не буду более так говорить, это снова было мое я. Если я была радостной и открытой, я чувствовала осуждение. Чистая любовь всегда находила то, в чем меня можно было упрекнуть, и ревностно следила, чтобы ничто не ускользнуло от моего внимания. И ведь я не была как–то особенно внимательна к самой себе. Наоборот, я принуждала себя обращать на себя внимание.

Мое внимание к Богу посредством привязанности моей воли к Его воле было безостановочным. Я постоянно ожидала Его, и Он беспрерывно наблюдал за мной. Он так вел меня своим провидением, что я забывала обо всем остальном. Я не знала, как мне передать то чувство, которое я ощущала по отношению ко всем вокруг. Я была настолько потеряна для самой себя, что я едва могла оценить саму себя. Когда я пыталась это сделать, все понятия о мне самой вдруг немедленно исчезали. Я обнаруживала себя озабоченной только ОДНИМ ПРЕДМЕТОМ, не различая ничего другого. Я была погружена в состояние невыразимого мира, и глазами веры видела, что именно Бог овладел мною таким образом. Но я совершенно не рассуждала об этом.

Однако не нужно полагать, что божественная любовь позволяла моим недостаткам оставаться без наказания. О, Господь! С какой строгостью наказываешь Ты самого верного, самого любящего и возлюбленного из Твоих детей. Я не имею в виду внешнюю сторону, ибо это было бы невозможно в виду мельчайших ошибок в той близкой к абсолютному очищению душе. Наказания, которые она может навлечь на себя, являются скорее вознаграждениями и подкреплениями, чем наоборот. Действительно тот способ, посредством которого Он воспитывает Своих избранных, должен быть прочувствован, иначе будет невозможно осознать насколько этого наказания следует бояться. В своей попытке объяснить его я, возможно, буду выражаться невразумительно для многих, за исключением тех опытных душ, которые способны меня понять. Это нечто вроде внутреннего горения, тайный огонь, посланный Богом, чтобы удалить всякий недостаток. Он причиняет сильнейшую боль до тех пор, пока очищение не завершено.

Это похоже на вывихнутый сустав, который причиняет непрестанное мучение до тех пор, пока кость не вправлена на свое место. Эта боль настолько жестокая, что душа готова сделать все что угодно, дабы удовлетворить Бога за свой проступок, и скорее была бы рада быть разорванной на части, нежели переносить это мучение. Иногда душа стремится к другим и открывает себя, чтобы получить утешение. Но этим она разрушает Божье предназначение для нее. Крайне важно знать, какова польза от страдания. Все наше духовное продвижение зависит от него. В часы внутренних мучений, мрака и стенания мы должны сотрудничать с Богом, перенося это поглощающее нас терзание до его крайнего предела (пока оно продолжается), не пытаясь хоть как–то уменьшить или увеличить его. Переносите его пассивно, не ищите возможности удовлетворить Бога чем бы то ни было, исходящим от себя самого. Продолжать быть пассивным в такое время чрезвычайно сложно и требует великой твердости и мужества. Я знала некоторых людей, которые никогда не продвигались дальше в духовном росте из–за того, что теряли терпение и искали средства утешения.

Глава 12

БРАЩЕНИЕ С МНОЙ МОЕГО МУЖА и свекрови, каким бы жестоким и оскорбительным оно не было, я переносила молчаливо. Я не отвечала им, и это не стоило мне больших усилий, потому что величие моего внутреннего занятия и все, происходившее внутри меня, делало меня нечувствительной ко всему внешнему. Бывали минуты, когда я оставалась одна. И вот тогда я не могла сдержать слез. Для них я исполняла самую черную работу, чтобы смирить себя. Но все это не давало мне возможности завоевать их расположения.

Когда они приходили в ярость, хоть я и не находила ничего, что давало им к этому какой бы то ни было повод, я всегда просила у них прощения. Даже у девушки служанки, о которой я уже упоминала. Преодоление самой себя доставалось мне со многими терзаниями, особенно, что касается этой девушки. Она стала еще более дерзкой в этом отношении, укоряя меня в таких вещах, которые, казалось, должны были бы заставить ее краснеть и сгорать от стыда.

Так как она видела, что я больше ей не противоречила и ни в чем не противилась, она продолжала обращаться со мной еще хуже. И когда я просила у нее прощения, она говорила триумфально: «Я очень хорошо знала, что я была права». Ее надменность достигла такого уровня, на котором я не позволила бы себе обращаться даже с самым последним рабом.

Однажды, одевая меня, она грубо меня дернула и оскорбительно со мной заговорила. Я сказала: «Я не хочу отвечать Вам от себя лично, ибо Вы не причиняете мне боли, но советую Вам не вести себя так в присутствии людей, которых бы это оскорбляло. Более того, так как я являюсь вашей хозяйкой, то в этом Бог действительно оскорблен Вами». Она оставила меня в этот момент, и, как безумная, побежала к моему мужу сказать, что не останется больше в этом доме, так как я дурно с ней обращаюсь. Она говорила, что я ненавижу ее в ответ на ту заботу, которую она проявляет к нему в его постоянных недомоганиях. А я якобы не желаю, чтобы она оказывала ему какие–либо услуги. Мой муж, будучи очень вспыльчивым, разгорячился, услышав эти слова. Я закончила одеваться сама. Поскольку она оставила меня, я не осмеливалась позвать другую девушку, ибо она бы не потерпела, чтобы кто–то другой приближался ко мне. Я увидела, что мой муж шел ко мне разъяренный, как лев, а он никогда ранее не был в таком гневе. Я подумала, что он может меня ударить, но ожидала удара спокойно, хотя он и угрожал мне поднятым костылем. Я думала, что он бросит меня на пол. Находясь в тесном единении с Богом, я перенесла бы это без страдания. У него было достаточно разума, чтобы не ударить меня, он понимал, насколько недостойно это бы выглядело. Но в своей ярости он бросил в меня костылем. Костыль упал рядом со мной, но меня не коснулся. Затем он высказался такими словами, как если бы говорил с уличной попрошайкой или самым ничтожным из творений. Я хранила глубокое молчание, будучи соединенной с Господом. В то же время вошла и девушка. При виде ее, его гнев удвоился. Я же держалась за Бога, как жертва, готовая вынести все, что Он допустит.

Мой муж приказал мне попросить у нее прощения, что я и сделала, тем самым успокоив его гнев.

После я пошла в свою комнату. Как только я в нее вошла, мой божественный Наставник побудил меня сделать девушке какой–нибудь подарок, чтобы вознаградить ее за то испытание, которое она мне причинила. Она была немного удивлена, но ее сердце было еще слишком ожесточенным, чтобы его можно было завоевать. Я часто так поступала, так как она нередко предоставляла мне подобные возможности. Она обладала большой ловкостью в уходе за больными. А мой муж, часто испытывая недомогания, не допустил бы никого другого ухаживать за ним. Он питал к ней большое расположение. Ей был присущ артистизм, и в его присутствии она проявляла ко мне сверхъестественное уважение. Но если в его отсутствие мне случалось ей сказать хотя бы слово, употребив большую мягкость, и она слышала шаги его приближения, она кричала изо всех сил, насколько она несчастна. Она вела себя как человек, оказавшийся в отчаянии, не говоря ему правду, ибо она, как и моя свекровь, была настроена против меня. То насилие, которое я совершала над своим гордым и живым характером, было настолько велико, что я не могла уже больше сдерживаться. Я была этим абсолютно истощена. Мне иногда казалось, что внутри меня что–то раскалывалось, и я часто заболевала от этой борьбы. Девушка не стыдилась высказывать, насколько она возмущена мною даже перед людьми из общества, которые приходили ко мне в гости. Если я молчала, она принималась оскорблять меня еще больше, говоря, что я ее презираю. Она кричала на меня и жаловалась всем.

Но все это способствовало увеличению моего уважения и ее собственного бесчестия. Моя репутация в том, что касалось моей внешней скромности, поклонения Богу и благотворительной деятельности, которой я занималась, была теперь настолько высока, что ничто не могло ее поколебать. Иногда она выбегала на улицу, выкрикивая против меня оскорбления. Однажды она восклицала: «Разве я не несчастнейшая из несчастных, что имею такую хозяйку?» Люди собрались вокруг нее, чтобы узнать, что я ей сделала, и, не зная что сказать, она отвечала, что я не говорила с ней целый день. Они возвратились к себе, смеясь, и говорили: «Тогда она не причинила тебе слишком много страдания».

Я поражаюсь слепоте многих духовников, и тому, как много правды они позволяют скрывать от себя кающимся грешникам. Духовник этой девушки принимал ее за святую. Он говорил это при мне. Я ничего не ответила, так как любовь не позволяла мне рассказывать о своих бедах. Мне следовало отдавать их все Богу, храня глубокое молчание.

Мой муж был недоволен состоянием моего поклонения Богу. «Вот как, — сказал он однажды, — ты настолько любишь Бога, что меня ты уже не любишь». Ему было так мало известно о том, что супружеская любовь, это та любовь, которую Сам Господь создает в любящем Его сердце. О единственный Святой и Чистый, Ты с самого начала вложил в меня такую целомудренную любовь, что в мире не было ничего, что я бы побоялась претерпеть ради обладания и сохранения этой любви. Я старалась соглашаться с мужем и угождать ему абсолютно во всем, что он мог от меня потребовать. Бог в то время наделил меня такой чистотой души, что у меня было не так уж много плохих мыслей. Иногда, бывало, мой муж говорил мне: «Все видят, что ты никогда не выходишь из присутствия Божия».

Мир, видя, что я покинула его, преследовал меня и обращал меня в посмешище. Я была его развлечением и предметом его басней. Ему было невыносимо видеть, что женщина, которой едва исполнилось двадцать лет, способна объявить ему войну и превозмочь в этой войне. Моя свекровь была на стороне этого мира и обвиняла меня в том, что я не делала многих вещей, в отношении которых она в своем сердце сама была бы оскорблена, делай я их. Я была как будто растворившейся и одинокой, так мало я общалась с творениями мне подобными. Даже меньше чем того требовала необходимость.

Я, казалось, буквально переживала эти слова Павла: «Уже не я живу, но живет во мне Христос». Его действия во мне были настолько могущественными и сладостными, равно как и тайными, что я не могла их выразить. Однажды мы по делу поехали в провинцию. О! Какое невыразимо прекрасное общение пережила я там в уединении! Я была ненасытна в молитве. Вставала я в четыре часа утра, чтобы помолиться. Я ходила очень далеко в церковь, которая была расположена так, что экипаж не мог к ней подъехать. По одному крутому склону можно было подняться наверх, а по другому спуститься. Все это ничего мне не стоило, ибо у меня было такое горячее желание встретиться с моим Богом, моим единственным утешением, Который со Своей стороны милостиво открывал Себя Своему слабому творению, и для него был готов совершать даже видимые чудеса. Люди видевшие насколько моя жизнь отличалась от жизни женщин из мира, говорили, что я сумасшедшая. Они приписывали такое поведение недалекому уму. Иногда они говорили: «Что все это может значить? Некоторые люди думают, что эта мадам имеет немалые способности, но пока что ни одной из них не было заметно». Оказываясь в обществе, я часто не могла говорить. Будучи настолько занятой своей внутренней жизнью и находясь в единении с Господом, я не могла уделять внимание чему–либо иному. Когда рядом со мной кто–то говорил, я ничего не слышала. Обычно я что–то брала с собой, чтобы этого не было заметно. Я брала какое–нибудь шитье, чтобы под видом этой работы скрыть истинное занятие моего сердца. Когда я оставалась одна, работа выпадала из моих рук. Как–то я хотела убедить родственницу моего мужа в важности молитвы. Она посчитала меня сумасшедшей в том, что я лишаю себя всех развлечений того времени. Но Господь открыл ей глаза, чтобы она смогла научиться презирать их.

Я бы желала научить весь мир любви к Богу, и думала, что только от них зависит возможность чувствовать то, что чувствовала я. Но Господь все–таки использовал мой образ мыслей для завоевания многих душ. Добрый отец, о котором я упоминала, и который стал инструментом моего обращения, познакомил меня с Женевьев Гранже, настоятельницей обители Бенедиктинцев и одной из великих служительниц Божьих своего времени. Она оказала мне большую помощь. Мой исповедник, который раньше рассказывал всем о моей святости, хоть на самом деле тогда я была исполнена терзаний и далека от состояния, в которое Господь по Своей милости поместил меня теперь, видя, что я полностью доверилась упомянутому мною отцу, ступив на путь ему неведомый, открыто выступил против меня.

Монахи его ордена очень меня преследовали. Они даже публично выступали против меня, как человека заблуждающегося. Мой муж и свекровь, которые до сих пор не обращали внимание на моего исповедника, теперь встали на его сторону и приказывали мне оставить молитву и набожность, чего я сделать не могла. Внутри меня происходило общение, которое абсолютно отличалось от общения во внешнем мире. Я делала все, чтобы подавить его проявления, но не могла. Присутствие такого Великого Господина проявлялось даже на моем лице. Это мучило моего мужа, о чем он говорил мне неоднократно. Я делала все, чтобы это оставалось незамеченным, но я не могла полностью скрыть этого. Я настолько была занята внутри своего существа, что иногда даже не замечала, что я ела. Мне казалось, что я ем какое–то мясо, хоть я не взяла на самом деле ни кусочка. Такое глубокое внутреннее внимание едва позволяло мне видеть и слышать все то, что меня окружало. Я все еще продолжала использовать очень строгие способы умерщвления и аскетизма. Но они ни на грамм не удалили свежести моего лица.

Очень часто со мной случались приступы болезни, и тогда ничто в жизни не утешало меня за исключением молитвы и встреч с Матушкой Гранже. Как же дорого это мне доставалось, особенно последнее! Можно ли мне было считать это крестом? Не следовало бы лучше сказать, что молитва была мне вознаграждением за мой крест, а крест был наградой за молитву. Неразделимые дары соединились в моем сердце и в моей жизни! Когда Твой вечный свет возник в моей душе, каким совершенным образом он примирил меня с Тобой и сделал Тебя предметом моей любви! С того времени, как я приняла Тебя, я больше никогда не была свободна от креста, и как мне кажется, от молитвы — хоть на протяжении одного долгого временного периода мне думалось, что я ее лишилась, и это чрезвычайно увеличивало мои муки. Мой исповедник поначалу прилагал все усилия, чтобы препятствовать мне в молитве и встречах с Матушкой Гранже.

Он намеренно подстрекал моего мужа и свекровь, чтобы они удерживали меня от молитвы. Тот способ, который они использовали, заключался в наблюдении за мной с утра до ночи. Я не осмеливалась выйти из комнаты своей свекрови или же отойти от постели моего мужа. Иногда я шла со своим шитьем к окну, под предлогом, что там мне лучше видно, но на самом деле, чтобы дать себе минутный отдых. Они подходили, чтобы очень пристально на меня посмотреть, проверяя, не молюсь ли я вместо работы.

Когда мой муж и свекровь играли в карты, а я поворачивалась к камину, они следили, продолжаю ли я работу и не закрыла ли глаза. Если они замечали, что я закрыла глаза, они сразу же приходили в ярость, и так длилось несколько часов. Самым странным было то, что мой муж, чувствуя себя лучше и уходя куда–нибудь, не позволял мне молиться даже в его отсутствие. Он замечал, сколько шитья мне оставалось, и, выйдя, вдруг немедленно возвращался. Если он находил меня молящейся, то тут же впадал в ярость. Напрасно я говорила: «На самом деле, господин, какая Вам разница, чем я занята во время Вашего отсутствия, если я всегда прилежна во время Вашего присутствия?» Это не удовлетворяло его, ибо он настаивал, чтобы я не молилась ни в его отсутствии, нив его присутствии. Я думаю, что нет страдания равного этому. Ибо когда ты так жадно стремишься к уединению, не в твоей власти его получить. О мой Бог, война, которую они вели, чтобы удержать меня от любви к Тебе, лишь увеличила мою любовь. В то время как они старались предотвратить мое общение с Тобой, Ты поместил меня в невыразимый покой. Чем больше они трудились, чтобы разлучить меня с Тобой, тем ближе Ты привлекал меня к Себе. Пламя Твоей любви разжигалось и его горение поддерживалось именно тем, что они делали, чтобы погасить его. Часто из желания угодить я играла с моим мужем в пикет. В такие часы я бывала еще более привлечена внутренней жизнью, нежели когда мне случалось бывать в церкви. Я едва могла сдерживать тот огонь, который горел в моей душе, обладая всеми чертами страсти, называемой у людей любовью, но которая была лишена всякой плотской пылкости. Чем жарче он был, тем больше в нем было мира. Этот огонь черпал силу во всем, что пыталось его подавить. Дух молитвы питался и возрастал от их ухищрений и попыток лишить меня возможности предаться ей.

Я любила, не задумываясь ни над мотивом, ни над поводом для любви. Ничего не происходило в моем разуме, но все было сосредоточенно в тайниках моей души. Я не думала ни о воздаянии, ни о дарах или милости, которую Он мог излить на меня, а я могла бы принять. Мой Возлюбленный был единственным предметом, который занимал мое сердце. Я не могла рассуждать о Его качествах. Я не знала ничего кроме любви и страдания. Невежество приобрело для меня больше истины, чем любая наука докторов, ибо оно в совершенстве преподало мне Иисуса Христа распятого и научило меня любить Его крестные муки. Тогда я готова была умереть, чтобы неразлучно находиться с Тем, Кто так сильно привлек мое сердце. Так как все это происходило в моей воле, которая поглотила все мое воображение и понимание, я не знала как к этому относиться, никогда не читав и не слышав о том состоянии, которое я переживала. Я очень боялась заблуждения и опасалась, что все это могло быть ненормально, ибо до сих пор я ничего не знала о том, как Бог действует в душах. Я читала только Духовную Битву Св. Франциска де Саля, Фому Кемпийского и Священное Писание. Я была совершенно незнакома с теми книгами, в которых описывались подобные состояния. Также все те развлечения и удовольствия, которые ценились и высоко почитались в мире, казались мне скучными и безвкусными. Я удивлялась, тому, что когда–то я могла ими наслаждаться. И действительно, с того времени я не могла уже обрести удовлетворения или радости вне Бога. Чтобы обрести его, мне пришлось бы лгать себе самой. Меня не удивляло, что мученики отдавали свою жизнь за Иисуса Христа. Я почитала их счастливыми, и вздыхала, завидуя их привилегии пострадать за Него. Я так мечтала о кресте, что моей наибольшей проблемой было желание страдания с такой силой, с какой жаждало его мое сердце. Это желание и уважение креста постоянно возрастало. После того что я утратила вкус к чувственным наслаждениям и удовольствиям, любовь и почитание Бога не оставляли меня, так же, как и мысли о кресте. На самом деле, с этих пор крест стал моим верным спутником, изменяясь и возрастая, в соответствии с изменениями и наклонностями моего внутреннего состояния. О благословенный крест, ты никогда не покидал меня, с того момента как я сдалась на милость моего божественного, распятого Учителя. Я надеюсь, что ты никогда не покинешь меня. Я так жаждала креста, что пыталась испытать наибольшую силу всякого умерщвления плоти. Это послужило возбуждению моего желания пострадать, показывая мне, что только Сам Бог волен приготовить и ниспослать испытания подходящие для души, жаждущей последовать Ему в страданиях, и уподобиться Ему в смерти. Чем более глубоким было мое молитвенное состояние, тем большим было мое желание пострадать, по мере того как на меня со всех сторон надвигалась тяжесть испытаний.

Особенная ценность молитвы сердца в том, что она наделяет его сильной верой. Моя вера была безгранична, равно как и мое смирение перед Богом, мое доверие к Нему, моя любовь к Его воле, и к действию Его провидения в моей жизни. Ранее я была чрезвычайно робкой, теперь же ничего не боялась. Именно в этом случае можно осознать силу слов: «Ибо иго Мое благо и бремя Мое легко» (Мф. 11:30).

Глава 13

 ЭТОГО ВРЕМЕНИ мне было дано тайное желание — быть полностью в распоряжении моего Бога, какой бы ни была Его воля. Я говорила: «Есть ли что–либо такое, чего Ты от меня потребуешь, и чего я бы не смогла охотно предложить Тебе? О, не щади же меня». Крест и унижения представлялись моему разуму в самых ярких красках, но это не страшило меня. Я предавала себя Богу с таким горячим желанием, что наш Господь, казалось, принимал мою жертву, ибо Его божественное провидение постоянно давало мне возможности и случаи испытать себя. Мне было трудно молиться вслух теми молитвами, которые я раньше всегда повторяла. Как только я открывала свои уста, чтобы произносить их, любовь Божья захлестывала меня с огромной силой. Я была поглощена состоянием глубокого молчания и невыразимого мира. Я снова пыталась, но все было напрасно. Я начинала вновь и вновь, но не могла продолжать. Я раньше никогда не слышала о таком состоянии, я не знала, что мне делать. Моя неспособность делать это еще более усугубилась, так как моя любовь к Господу стала еще сильней, интенсивней и непреодолимей. Внутрь меня была помещена постоянная молитва, которая совершалась без звука слов.

Она казалась мне молитвой Самого нашего Господа Иисуса Христа, молитва Слова, совершавшаяся Духом. Согласно словам Св. Павла, Он «ходатайствует за святых по воле Божией» (Рим. 8:26–27).

Мои страдания дома продолжались. Мне запрещали не только видеться, но даже писать Госпоже Гранже. Даже само мое посещение богослужения или таинства было источником горестных оскорблений. Единственное развлечение, которое у меня оставалось, это посещение больных бедняков и совершение для них самых низших услуг. Мое молитвенное время стало приводить меня в крайнюю степень отчаяния. Я заставляла себя продолжать молиться, хоть лишена была всякого покоя и утешения. Когда я не была этим занята, то чувствовала страстное желание и стремление к молитве. Я переживала в своем разуме невыразимую горечь, пытаясь с помощью строжайших наказаний или телесной аскезы смягчить и превозмочь ее, но все было напрасным. Я более не находила в себе той оживляющей силы, которая до сих пор несла меня вперед с великой скоростью. Я казалась самой себе одной из тех молодых невест, которым тяжело отложить в сторону любовь к себе и последовать за своим мужем на войну. Я снова окунулась в самодовольство и любовь к самой себе. Моя склонность к гордости и тщеславию, которая мне казалось полностью умерщвленной, в то время, как я настолько была исполнена Божьей любовью, теперь снова проявлялась, причиняя мне большие испытания. Это побудило меня оплакивать свою внешнюю красоту и непрестанно молиться Богу, чтобы Он удалил от меня это препятствие и сделал меня уродливой. Я бы даже желала стать глухой, слепой и немой, дабы ничто не отвращало меня от любви к Богу. Я отправилась в путешествие, которое мы тогда должны были совершить, и я, казалось, более чем когда–либо была похожа на те лампы, которые излучают тусклый свет, когда они на грани угасания. Увы! Как много ловушек было на моем пути! Я встречала их на каждом шагу.

Из–за невнимательности я даже совершала поступки неверности. О мой Господь, с какой силой Ты наказывал их! Праздный взгляд защитывался мне как грех. Скольких слез мне стоили эти беспечные промахи, из–за моей слабости и уступчивости даже против моей воли! Ты знал, что не Твоя суровость, которая вступала в силу после моих падений, была причиной пролитых мною слез. С каким удовольствием я бы перенесла самую суровую строгость, если бы она смогла исцелить меня от моей неверности. К какому бы жестокому наказанию я бы не приговорила себя! Иногда Ты поступал со мной как отец, который жалеет дитя, лаская его после неумышленно совершенных им проступков. Часто Ты давал мне почувствовать Твою любовь ко мне, которая была несравнима с моей испорченностью! Именно сладость этой любви после моих падений причиняла мне наибольшие муки, ибо, чем более дружелюбие Твоей любви проявлялось ко мне, тем менее безутешной я была из–за того, что хотя бы на самую малость удалилась от Тебя. Когда я допускала какую–нибудь небрежность, я видела, что Ты был готов принять меня. Тогда я часто взывала: «О мой Господь! Разве это возможно, чтобы Ты был столь милостивым к такому обидчику, и так снисходителен к моим проступкам, так благосклонен к той, которая отошла от Тебя из–за пустого желания угодить другим, исполненная привязанности к легкомысленным предметам? Но как только я возвращаюсь, я нахожу Тебя ожидающим, готовым принять меня с распростертыми объятиями».

О грешник, грешник! Разве у тебя есть хоть малейший повод жаловаться на Бога? И если в тебе остается хотя бы капля справедливого рассуждения, исповедуй истину и признай, что если ты поступаешь зло, то это исходит только от тебя. Удаляясь от Него, ты не повинуешься Его призыву. Когда же ты возвращаешься, Он готов принять тебя; и если ты не возвращаешься, Он употребляет самые привлекательные мотивы, чтобы завоевать тебя. Однако если ты предпочитаешь не слышать Его голоса, ты и не услышишь Его. Ты говоришь, что Он не обращается к тебе, хоть Он говорит во весь голос. Но все это только потому, что ты ежедневно бунтуешь, и каждый день становишься все более и более глухим к Его голосу.

Когда я была в Париже, священники казались пораженными, видя, что я так молода. Те из них, которым я открыла свое состояние, сказали мне, что я никогда не смогу отблагодарить Бога за все те милости, которые были мне дарованы. Если бы я до конца осознавала их суть, я была бы поражена. Если же я окажусь неверной, то буду самым неблагодарным из творений. Некоторые заявляли, что им никогда не было известно о женщине, которую бы Бог приблизил к Себе так близко, и которая бы обладала такой чистотой совести. Я думаю, что причиной была именно Твоя постоянная забота обо мне, о мой Бог, которая всегда давала мне ощущать Твое присутствие, так как Ты и обещал в Твоем Евангелии: «кто любит Меня, тот соблюдет Слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем у нему и обитель у него сотворим» (Иоанна 14:23). Именно постоянное переживание Твоего присутствия, вот что сохраняло меня. Я глубоко убедилась в том, что сказал пророк: «Если Господь не охранит города, напрасно бодрствует страж» (Пс. 126:1). Ты, моя Любовь, был моим верным хранителем, который действительно защищал меня от всех возможных врагов, предотвращая малейшие мои проступки, или же исправляя их, когда мой живой характер допускал их.

Но, увы! Когда ты переставал наблюдать за мной, или оставлял меня наедине с собой, какой же слабой я была, и как легко мои враги одолевали меня! Пусть другие приписывают свою победу своей собственной верности. Я же никогда не буду приписывать ее ничему кроме Твоей отцовской заботы обо мне. Я слишком часто испытывала, кем я могу быть без Тебя, чтобы осмелиться хотя бы в малом полагаться на свои силы.

Именно Тебе Одному я обязана всем, о мой Избавитель. Возможность быть Твоим должником наполняет меня бесконечной радостью. В Париже я отдыхала и делала многое из того, что мне не следовало делать. Я знала, какую великую привязанность многие питают ко мне, и принимала от них выражение этой привязанности, не препятствуя этому, как мне бы следовало. Я также допускала другие промахи, слишком нескромно открывая затылок, хоть и не так как это делали другие. Я ясно видела, насколько легкомысленно себя веду, и это было источником моего терзания. Я все пыталась найти Того, Кто тайно сжигал мое сердце. Но, увы! Мало кто знал о Нем хотя бы что–нибудь. Я взывала: «О, возлюбленный моей души, если бы Ты был рядом, меня бы не постигли все эти несчастья».

Когда я говорю, что так к Нему обращалась, это лишь для того, чтобы объяснить свое состояние. На самом деле, все это происходило почти в безмолвии, так как я не могла говорить. Мое сердце обладало способностью говорить, не произнося ни звука. Но эта речь понятна Ему, так как Он понимает язык Слова, которое говорит беспрестанно в тайниках души. О, священный язык! Только испытав, человек может понять его! Пусть никто не думает, что это пустой язык, который является лишь плодом воображения. Напротив — это бессловесное выражение Слова в душе. Поскольку Он никогда не перестает говорить, то Он никогда не прекращает и действовать. Если бы люди однажды смогли познать, как Господь действует в душах полностью покоренных Его водительству, это бы исполнило их благоговейным восхищением и трепетом. Я чувствовала, что чистота моей души была как бы запачкана слишком активным общением с творением, поэтому я спешила покончить с тем, что удерживало меня в Париже для того, чтобы возвратиться в провинцию.

«Это правда, о мой Господь, я чувствовала, что Ты наделил меня достаточной силой, чтобы избегать злых приключений. Когда до сих пор я уступала им, то находила, что не могу противостоять пустой услужливости и некоторым другим слабостям, в которые меня улавливали». Страдание, испытываемое мною после моих проступков, было невыразимым. Это не была мука, возникавшая из–за определенной идеи или понятия, из какого–либо повода или чувства. Это был своего рода пожирающий огонь, который не прекращался до тех пор, пока проступок не был поглощен, и пока душа не была полностью очищена. Это было омытие моей души посредством присутствия в ней ее Возлюбленного. Я же не имела доступа к Нему, равно как и не могла укрыться от Него. Я не знала что делать. Я была, как тот голубь из ковчега, который не мог найти покоя ни для своей души, ни для своих ног, будучи принужден постоянно возвращаться к ковчегу. Найдя окно закрытым, он мог только летать поблизости. В это же время по причине моей неверности, из–за которой я всегда заслуживала порицания, я пыталась найти удовлетворение во внешнем мире, но не могла. Это послужило тому, чтобы до меня дошла суть моего безумия, и вся суетность тех развлечений, которые принято было называть невинными. Когда меня уговаривали попробовать их, я чувствовала сильное отвращение, которое в сочетании с моими угрызениями совести, превращало данное развлечение в муку. «О мой Отец, — говорила я, — здесь нет Тебя; а ничто иное, кроме Тебя, не может принести настоящего наслаждения». Однажды по причине той же неверности, из желания сделать одолжение я пошла на прогулку в общественный парк, скорее из тщеславного желания показать себя, нежели насладиться красивыми местами. О мой Господь! Как же сильно Ты дал мне почувствовать мой проступок! Но наказание не заключалось в том, что я была лишена возможности участвовать в развлечении, Ты совершил его, держа меня так близко к Себе, что я не могла уделять внимание ничему кроме мыслей о моем проступке и Твоем недовольстве мной.

После этого меня пригласили с некоторыми дамами на представление в Сен Клод. Из–за суетности и желания угодить им, я уступила и пошла. Представление было великолепным, и те, кто считались мудрыми в глазах этого мира, действительно могли вкусить его прелесть. Я же была исполнена горечью. Я ничего не могла есть, и была не в состоянии чем–либо насладиться. О, какие слезы! Ибо вот уже более трех месяцев, как мой Возлюбленный удалил от меня Свое благодатное присутствие, и я не могла видеть ничего кроме гневающегося Бога. По этой же причине и во время другого путешествия, которое я совершила вместе с моим мужем в Турин, я была подобна животным, предназначенным на заклание. В определенные дни люди восхищаются ими, принося им зелень и цветы, а затем устраивают торжество в городе, прежде чем заколоть их. Эта жалкая красота, накануне заката жизни, вдруг начинала сиять с новой силой, лишь только для того чтобы вскоре погаснуть. Вскоре после этого я заболела оспой.

Однажды, когда я шла в церковь, и за мной следовал наш лакей, я встретила нищего. Я хотела подать ему милостыню. Он в ответ на это поблагодарил меня, но отказался взять ее и затем заговорил в чудесной манере о Боге и о божественных вещах. Он показал мне все, что было в моем сердце: мою любовь к Богу, мое милосердие, а также мое слишком большое восхищение собственной красотой и все мои проступки. Он сказал мне, что всего этого недостаточно, чтобы избежать ада, но что Господь требует от меня максимальной чистоты и высочайшего совершенства. В моем сердце я согласилась с его наставлениями. Я слушала его в молчании и благоговении, и его слова проникли в самую глубину моей души. Когда я пришла в церковь, то потеряла сознание. Больше я никогда не встречала этого человека.