Избранное

Избранное

В БОЛЬШОМ ПУТИ

Александр Петрашкевич вошел в драматургию, когда в Белоруссии, по праву крупного таланта, главенствовал на сцене Андрей Макаёнок, освоивший то лучшее, что давали традиции Якуба Колоса, Янки Купалы, Кондрата Крапивы: близость к народной жизни, обличительный пафос, юмор. И вот в те годы появились первые пьесы Петрашкевича. Их заметили театры. Кстати, не без активной помощи Макаёнка. Он охотно, любовно помогал начинающим литераторам. Петрашкевич многое взял от своего старшего собрата. Когда я прочел его пьесу «Тревога», я сразу же заметил не прямую, но тонкую, естественную перекличку. Ничего плохого в такой перекличке нет. Вся литература — великий океан, и в нем множество течений, идущих параллельно, сливающихся, влияющих одно на другое. Сошлюсь на пример из классики. Вспомним, сколько верных наблюдений сделано исследователями Чехова, и, в частности, наблюдений о подтексте его пьес. Но вглядитесь в пьесы Шекспира, Пушкина, Островского — вы и в них обнаружите подтекст. Новаторство Чехова-драматурга, кроме всего прочего, состоит в том, что он сделал подтекст одним из главных элементов своего стиля. А сейчас, когда я говорю о взаимовлиянии современных литераторов, я имею в виду прежде всего преемственность традиций. Незримый мост времени связывает творчество Макаёнка, Петрашкевича, Дударева, Кудрявцева с их предшественниками — классическими писателями белорусского народа.

Душевный жар, который всегда ощущался в комедиях Купалы, Крапивы, Макаёнка, острота ситуаций, гражданственность в постановке проблем — все это стало и достоянием Петрашкевича. Разумеется, он пишет по-своему, оригинально осваивает близкие ему темы.

Первой в нашей драматургии пьесой, где с болью и гневом говорилось о страшном зле пьянства и алкоголизма, стала «Тревога» А. Петрашкевича. Выступивший через несколько лет А. Дударев («Порог») удачно рассматривал это зло с психологической стороны. «Тревога» же сатирически охватила и тех, кто пьянствует, и тех, кто потворствует, вплоть до районных горе-руководителей. Гражданственность, обличительный пафос дают силу и пьесам «Соль», «Мост поперек реки». Автор гневно судит тех, кто губит родную землю. Построен большой комбинат по производству калийной соли. Казалось бы, надо жить да радоваться: ведь калийная соль способствует тому, чтобы собирать богатые урожаи. Однако и в городке и его окрестностях трудно дышать: воздух перенасыщен отходами производства. Вянут листья на деревьях, сохнут травы. И героиня пьесы Ирина Кривич, врач, решается на весьма рискованный опыт — и тяжело заболевает. Но ее болезнь оказывается неопровержимым аргументом в борьбе с производственниками, не желающими перестроить технологию, найти такие технические решения, которые исключали бы загрязнение атмосферы. Образ этой самоотверженной женщины выписан интересно, психологически точно. Ирина Кривич, Андрей Могильницкий из пьесы «Мост поперек реки» — люди ответственного действия, бескомпромиссные, отчетливо видящие перспективу своего труда. Здесь впору сказать, что во всех своих пьесах драматург выдвигает на первый план героя, способного увлечь за собой в поход за обновление жизни. В судьбах многих персонажей — или впрямую, или опосредованно — проходит тема Великой Отечественной войны. Читатель, наверное, отметит и жанровое разнообразие в работе драматурга. Среди пьес, представленных в сборнике, — и драма, и сатира, и комедия с фантасмагорическими элементами. Александр Петрашкевич — не новичок в драматической литературе, он уже написал заметные вещи, признанные и широким зрителем и критикой. Будем надеяться, что впереди у него новые творческие удачи. Он — в большом пути.

Афанасий Салынский

ЗЛОВЕЩЕЕ ЭХО

Трагедия в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

МАКСИМ }

ПОЛИНА } родители.

МИХАСЬ }

ВАСИЛИНКА } их дети.

ДМИТРИЙ (ДИТРИХ), их бывший сын и брат.

КУЗЬМА }

КАТЕРИНА } родители.

НАДЕЙКА (НАДЕЖДА), их дочь.

ВАЛЬТЕР, оберабшнитсфюрер СС.

БЕРТА, его жена.

КЛАУС, их сын, оберштурмбанфюрер СС.

ХАЙНЦ, сын Клауса, внук Вальтера и Берты.

ГАНС, адъютант Вальтера, оберштурмфюрер СС.

ФРИЦ, его сын, приемный внук Вальтера и Берты.

Крестьяне, партизаны, немецкие солдаты.

Роли Клауса и Хайнца, Ганса и Фрица исполняют одни и те же актеры.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Опушка леса — место расстрела жителей одной из белорусских деревень. Многие деревья обвязаны ритуальными полотенцами и поясами. На переднем плане — многовековой, видавший виды ствол дуба. Крона его ушла ввысь, и только один могучий сук с мелкими ветками повис над землей. На переднем плане — криница. У криницы на пеньке — кружка.

Скорее воспоминания, чем грибы, привели сюда старого крестьянина  К у з ь м у. С лукошком в руке и ружьишком за плечами медленно подходит он к дубу, дотрагивается до шершавого ствола, как до плеча старого друга, ополаскивает лицо водой, уходит в глубь леса.

Через зал на сцену выходит группа людей: пожилой  В а л ь т е р, в старых, замусоленных кожаных шортах и тирольской шляпе, Б е р т а — пожилая женщина в спортивном костюме, и двое обнаженных до пояса молодых мужчин, подпоясанных своими рубашками. У обоих на шее амулеты в кожаных мешочках. Это  Х а й н ц  и  Ф р и ц. В основном на них туристическое снаряжение — термосы, фотокамеры, бинокли, нож в чехле. У Вальтера в руках карта с компасом.

Х а й н ц. Welche vortreffliche Orte![1]

Б е р т а. Ja, ja, vortrefflich![2]

В а л ь т е р. Immer entzückte ich über ihre Natur[3].

Ф р и ц. Besonders Wälder sind schon![4]

Б е р т а. Ihre Wälder, mein lieber Enkel, waren für uns Tod[5].

В а л ь т е р. Gib mir Karte und Kompass, Heinz!.. Gerade hier war ihr Banditennest. Dieselbe Quelle, ein solcher Eiche, an dem sie aufgehängt waren[6]. (Сверяет карту с местностью.) Hier… Das war hier[7].

Туристы осматривают могучий дуб, криницу. Берта кладет часть цветов к корням дуба, а остальные — к кринице.

Дети мои! Где-то здесь лежат ваши отцы, безвинно казненные варварами. (Смотрит на сук дуба.) Мы с бабушкой Бертой передаем вам эту скорбную память… Берегите ее! Несите ее! Мстите за нее! (Выбрасывает руку в фашистском приветствии.) Зиг!

В с е  в м е с т е. Хайль!

В а л ь т е р. Зиг!

В с е  в м е с т е. Хайль!

В а л ь т е р. Зиг!

В с е  в м е с т е. Хайль! Хайль! Хайль!

Все замирают в скорбном молчании. Никем не замеченный, появляется  К у з ь м а.

Фриц выхватывает из чехла нож и яростно, остервенело пытается начертить свастику на шершавой коре дуба. Кора не поддается, тогда он с размаха пинает ногой кружку и намеревается осквернить криницу.

К у з ь м а. Что делается… Что делается, растуды твою в бобовник! (Ставит корзину наземь, снимает ружье с плеча, направляется к туристам, которые испуганно пятятся от него.)

Сцена затемняется.

II

Слева — стена крестьянского дома в два окна. В глубине перед нами — чистая половина избы. Справа — стена сарая с широкими дощатыми воротами. Появляются  т у р и с т ы  с поднятыми руками. Их конвоирует  К у з ь м а.

К у з ь м а (командует). Стой! На месте стой! (Зовет.) Михась! Михась, выйди сюда!

Из избы появляется еще моложавый, но совсем седой  м у ж ч и н а.

М и х а с ь. Что случилось, батя?

К у з ь м а. Да уж случилось, зятек. Такое случилось… (Туристам.) Комагер сюды! Сюды, кажу, комагер! (Вскидывает ружье.) И прентко, прентко!

«Туристы» входят в избу с поднятыми руками. Михась ничего не понимает.

Может, тебя ущипнуть?

Ф р и ц. Wir protestieren![8]

Х а й н ц. Wir werden uns beschweren![9]

В а л ь т е р. Das ist ja nackte Willkür![10]

Б е р т а. Terror![11]

Ф р и ц. Verletzung der Menschenrechte![12]

К у з ь м а (командует). Не галдеть! (Чуть спокойнее.) Раскаркалось воронье. (Совсем спокойно.) И крылья можно опустить…

Появляется  Н а д е ж д а. Увидев «туристов», как бы спотыкается. Ее взгляд падает на Хайнца, и она испуганно вскрикивает. На нее обрушивается ужас воспоминаний, сопровождаемый зловещими звуками войны.

Сцена затемняется.

III

Та же изба в 1941-м. Раннее утро. Лучи солнца пробиваются через занавешенное окно. П о л и н а  кладет в корзину хлеб, кусок сала, бутылку молока. М а к с и м  примостился у стола и что-то старательно пишет, смачивая карандаш слюной.

П о л и н а. Максим, поглядел бы за улицей…

М а к с и м (скручивает бумажку, подходит к окну). Ничего интересного. У школы часовой столбом стоит. Морду солнцу подставил. (Через паузу.) А двое сюда идут…

П о л и н а (испуганно). Как — сюда?

С улицы слышен немецкий говор, звуки губной гармошки.

М а к с и м (с облегчением). В нашу сторону… но мимо.

Из другой половины избы входит  В а с и л и н к а. Вытирает полотенцем лицо, хочет посмотреть в окно, но отец отстраняет ее.

П о л и н а (недовольно). Можно было бы и не умываться…

В а с и л и н к а. И не причесываться, и на улицу не выходить…

П о л и н а (решительно). И не причесываться! И надень что похуже.

М а к с и м (посмотрев на дочь, сочувственно). Куда уж хуже?

П о л и н а. Чем хуже — тем лучше! И неча вылупливаться.