Двойная смерть

Одежда у трупа была задрана, внутренности выворочены и по всему гробу разбросаны. Он как под одеялом лежал красным. Запах стоял… ну, не фруктами пахло. А самое противное, рот у мертвеца открыт был, и в него… как бы поприличнее сказать… туда ему кто-то гениталии запихнул, их у него отрезали.

Вот так вот. А похороны они по высшему разряду заказывали.

— М-да… — Я уважительно кивнул. Такого и нам с Валеркой не придумать.

А коллегу пробило на смех:

— Видел я этого Сташенку… На понтах весь такой, крут просто невообразимо… Представляю его с ху… ой, то есть с гениталиями, во рту. Смешно, наверно, было?

— Нет, не смешно.

— Да? — Удивился Валерка. — Что же тогда было? — Света вздохнула:

— Что было… Розенталь ближе всех стоял, и его первым поймали. Я, слава богу, сбежать успела. На второй этаж из холла лестница ведет, и вокруг галерея такая с пальмами — в этом здании после кинотеатра одно время ресторан был, от него пальмы и остались. Я в пальмах спряталась, и через открытую дверь в зал прощаний было видно, что с шефом делали.

— И что, сильно били?

— В общем… хуже. Сначала его один из казино — он за эти дни часто в бюро заходил — схватил Розенталя за шкирку, заорал «Что ж вы, гады, с уважаемым человеком сделали?» и ткнул его лицом прямо в то, что в гробу было раскидано… Как вспомню, мне дурно.

Я налил Свете коньяка и спросил, что же было потом.

— Потом другой, тоже из казино, схватил крышку гроба и заехал Розенталю по голове… У него до сих пор что-то с головой. Странный он теперь.

— А дальше?

— Дальше они его били все вместе ногами, а когда надоело — бросили на пол, подняли гроб и сверху на него уронили. «Получай гнида, от Василия Николаевича.» Сташенко вывалился, и Розенталь был весь… Ну, в этом самом весь. Нажрались эти родственники и близкие тогда, конечно, страшно.

Розенталь после этого весь грязный был, они его дальше бить побрезговали, пошли бюро громить. Перевернули все, второй этаж подожгли, какой-то недоделанный даже две гранаты в окно выкинул.

Но самое страшное они в подвале устроили. В морге тогда несколько сотен трупов было. Я сама не видела, но наш сторож рассказывал — ему, кстати, повезло, только два ребра сломали и уши отрезали — так вот, сторож рассказывал, как они покойников из холодильника выволакивали, брали за ноги и били головами об стену — у нас потом весь подвал тухлыми мозгами был забрызган. Несколько тел они вспороли, отрезали им… то же, что и Сташенко, а эти самые места запихивали кому куда… там несколько старушек было… Их в тот же вечер должны были хоронить, родственники их как раз пришли… Нет, не могу дальше рассказывать. Лучше еще налей.

Я налил ей коньяка, себе сока и заказал еще. Расходы на бар явно оправдывались.

— А что же милиция? Ты говоришь, они гранаты рвали. Неужели никто не приехал?

— Ой, да приезжали, толку с них… Там один, который потрезвее был, вышел к их машине, говорит — «Начальник, такое дело… Друга провожаем. Это был салют, последний салют его памяти… Неужели ты меня не поймешь?» — и сует ему деньги. Тот понял и уехал.

— Ну, понятно. Так обычно и бывает.

Валерка тоже выпил коньяка и икнул.

— Как же они не убили шефа-то вашего?

— Я тоже сначала удивилась… А потом, кажется, поняла. Они, хоть под пьянку резвились, но и о деле не забывали. Такая обида — начальству похороны испортили — это же отличный повод…

— Денег на заведение повесить?

— Конечно. Если бы они все с асфальтом сравняли и Розенталя грохнули, с кого бы они потом неустойку требовали? То-то смотрю шеф в последнее время такой грустный ходит, и на работе все реже появляется.

— Изыскивает резервы?

— Да, кажется… Но бюро под откос катится. Пора мне другую работу искать.

— Да уж, это точно. Ты не думала, что если твой шеф денег не найдет, друзья и близкие опять банкет устроят? Двумя гранатами они тогда не ограничатся.

— Хватит пугать, мне и так страшно. Почему вы думаете, что все так будет?

— А почему нет? Нашли, кто шутку со Сташенко разыграл?

— Нет, хотя очень старались.

— Ну вот, получается, шеф твой крайний. Кстати, как он выглядит?

— Розенталь? Ну, ему где-то лет сорок пять, высокий, волосы черные, брови сросшиеся, взгляд такой… как у дешевых артистов, когда они дьявола хотят изобразить.

— Типа сумасшедшего ученого из мультиков?

Света улыбнулась:

— Да, что-то есть… Раньше это меньше было заметно, но после того, как ему крышкой гроба заехали… Иногда молчит целыми днями, а время от времени его какие-то идеи посещают — вот, недавно сказал, что собирается на подводную рыбалку. Поручил мне узнать, сколько стоит акваланг. Ну не идиот ли?… У нас три года здание не ремонтировали, на зарплату денег нет, а ему нужен акваланг… Хотя он всегда со странностями был.

— Слушай, по-моему я его где-то встречал. У него шрама на лице нет?

— Как раз есть. На левой щеке у него такой странный шрам — не знаю откуда, он вообще о себе никогда не рассказывал. Почему-то мне кажется, что его чем-то таким разодрало… может быть, длинным осколком стекла… Когда просто лицо поцарапано, следы другие бывают.

— Извилистые, да?

— Точно, а у него шрам прямой совсем. Я всегда удивлялась, но спросить, конечно, неудобно — он вообще не тот человек, с которым можно так просто поговорить. Только по делу и коротко совсем.

— Да, бывают такие люди… Слушай, а как получилось, что не нашли того, кто выпотрошил Сташенко? Искали же хорошо?

— Да они просто достали. В день похорон, естественно, все, кто смог, по домам разбежались. День дома сижу, второй — уже стала по объявлениям газетным звонить — все, думаю, накрылась работа. И тут звонит мне секретарша Розенталя. «Ты, — говорит, — почему сегодня не пришла? Я просто обалдела. А она: «Розенталь сказал, что у нас некоторое недоразумение произошло, но этот не повод прогуливать. Приходи завтра». Вот так, недоразумение.

Ну, я прихожу на следующий день утром, как обычно… Там опять все те же лица. Я как этих уродов из казино увидела — мне аж плохо стало. А они всех в тот самый зал согнали и часа четыре допрашивали — кто покойника к похоронам одевал, кто после этого в зал мог зайти, у кого ключи были — обо всем.

— Подожди… Тут может быть много интересных деталей. Прежде всего: чтобы казенщику внутренности выпустить, нужна была какая-то медицинская подготовка? Слышала, наверное, что у Джека-Потрошителся точно было медицинское образование — он проституток так профессионально резал…

— Нет, образование для этого не обязательно. Я же сказала, что ему до этого медэксперты вскрытие сделали, они пули доставали. А тот, кто его выпотрошил, просто задрал ему одежду, разрезал швы, которыми полость зашили, вытащил все наружу… Ну и штуку эту отрезал и в рот засунул, извращенец. Диплом врача для этого не нужен.

— Скорее, нервы нужны железные. Или привычка к покойникам.

— Ну, такая привычка есть, в общем-то, у всех, кто в бюро работает. Хотя если подумать… Я, помню, как-то обедала вместе с экспертами, и они вспоминали, как в молодости в институте прикалывались, на практике в прозекторской… Тут, наверное, ты прав. Врачу это проще было сделать. Получается, это мог сделать или врач, или…

— Или отморозок полный. И любой из вашей конторы тоже смог бы…

— Да, наверное, многие… Тем более что платил Розенталь плохо. Все обещал повышение, да как-то у него, понимаешь, не получалось: обстоятельства такие. Хотя сам он жил неплохо. У него мерс был шестистотый (после этого случая он его продал), мы любовницу его раз видели — на ней такая шуба была — девчонки наши позеленели, как покойник двухнедельный… А на зарплату нормальную у него никогда денег не было. Теперь об этом и говорить нечего.

— Ага, то есть все-таки правильно братки сделали, что не гробанули его окончательно? Что-то он им все-таки отдал. Шестисотый мерс тысяч сто стоит.

— Да… по-моему, он даже квартиру продал.

— А где же он теперь живет? У любовницы?

— У него дом загородный — кстати, с ним какая-то очень старая история связана, и говорят, продавать он его ни за что не согласился… Сам Розенталь из очень древней семьи. Кажется, этот дом еще в девятнадцатом веке принадлежал какому-то его родственнику — что-то вроде пра-пра-прадедушки по материнской линии. Этот дедушка разбогател неким странным образом… А Розенталь, как на похоронном бизнесе приподнялся, купил развалины с парком в память о дедушке, собирался их реставрировать. Жалко, подробностей не знаю, так любопытно было… Нинка мне обещала после работы рассказать, и вдруг, в тот же день, упала неудачно в подвале… Там ручки от ящиков железные торчат, она о них виском ударилась — и все. Осталась я без подруги. И о родословной шефа тоже некому теперь рассказать… А интересно было.

— Что за Нинка?

— Она лаборанткой у нас работала. Что-то она такое слышала про шефа… С ним имел дело какой-то ученый… Профессор-историк, по моему. Этот профессор писал книгу о самых удачливых мошенниках девятнадцатого века, и кажется, там целая глава про прадедушку Розенталя намечалась.

— Елки, буквально наша тема… Как этого профессора звали?

— Я не помню, хотя Нинка вроде говорила… Шолохов… или Шелест… Нет, не помню.

— Ну ладно. А что, говоришь, с Ниной этой случилось?

— Так глупо вышло — она, наверное, поскользнулась в подвале, и ударилась виском о ручку ящика с телом. Ее только к вечеру нашли. Тогда к нам покойника привезли, грузчики спустились в подвал, смотрят — Нинка лежит, мертвая. Милиция приезжала — несчастный случай. Пол в подвале был мокрый, в то утро механики приходили, профилактику в холодильниках делали, и, видимо, разлили что-то. Так и получилось.

— Угу. Странно все-таки. Как раз хотела тебе что-то рассказать… Ваш разговор никто не мог подслушать? Вы где сидели?

— Не помню… Кажется, на втором этаже, в вестибюле.

— А, это там ты в пальмах пряталась?

— Не совсем там — пальмы на галерее, но оттуда, конечно, все было бы слышно. Я не придала тогда этому значения — что в этом секретного? Хотя теперь… Но раньше я смерть Нины с нашим разговором как-то не связывала. С тобой говорить страшно…

— А что это за галерея на втором этаже? Что там находится?

— Там? Двери в кабинеты Розенталя и его заместителя, потом идут кладовки, в них лаборанты всякие мелочи хранят… Ты, думаешь, кто-то услышал и Нинку…?

— Доказать что-нибудь сейчас уже трудно. Но ты сама-то веришь в такое совпадение?

Света долго молчала.

— Уже нет… Черт знает что. У тебя талант внушать гадости всякие. Никогда бы о таких вещах не думала, а тебя слушаю — на все начинаю смотреть иначе. Скоро будет казаться, что вокруг — одни бандиты, убийцы. Маньяки.

— Да, это я умею. Расскажи про Нину. Она замужем была?

— Нет.

— А мужик у нее был?

— Не знаю… Скорее всего нет. Хотя она несколько раз в компании упоминала «Славик, Славик». Рассказывала, что он все время в командировках, за границей. Врала, я думаю. Ни разу ее никто с мужиком не видел.

— А почему? Страшная была?

— Нет, что ты… Красивая. Высокая, натуральная блондинка. Глаза черные. И такая улыбка… все падали.

— Но почему же тогда?…

— Ей женщины нравились.

— Вот оно как. А ты откуда знаешь?

— Ну… знаю. Чего привязался?

— Ладно… Так что там у этих, из казино не сложилось? Почему они не смогли узнать, кто похороны испакостил? Все повесили на Розенталя и успокоились?

— Да нет, мучили нас недели две. Сначала, конечно, спрашивали, кто из посторонних был в тот день в здании… Но это же глупо. На похороны куча народа съехалась, разве могли мы всех знать?

Потом перешли к тому, где хранили труп и кто его видел последним… ммм… в приличном виде. Тут было уже проще. К похоронам его готовили утром, часов в восемь. Есть у нас такие Сережа с Леной — их специально предупредили, чтобы были на работе с утра. Они рассказали, что достали Сташенко из холодильника, положили на каталку и на грузовом лифте повезли наверх — на втором этаже, рядом с залами, есть специальные помещения. Они твердо стояли на том, что труп тогда был в полном порядке. И сами они тоже ничего такого с ним не делали.

Где-то с восьми до часу покойник был у них, его одели, рожу кремом от геморроя натерли — чтобы выглядел прилично, от него покойники как новенькие; потом косметику наложили и запихнули в гроб. Гроб они крышкой закрыли — это у нас правило железное, потому что несколько раз уже было, что прощание закончилось, пора на кладбище везти, а крышка куда-то запропастилась — за это троих с работы выгнали.

В общем, закрыли они гроб, а это было, как они говорят, где-то часов в одиннадцать, и вот здесь уже начинаются какие-то заморочки. Дело в том, что у этих Сережи с Леной — любовь невообразимая, жить друг без друга не могут. Как только время свободное — хоть в машине, хоть на работе — сразу это самое.

Ну вот, кончили они со Сташенко, смотрят — одиннадцать часов, а прощание начинается в два. В той же комнате диван стоит, но от рабочего стола он отделен шкафом со всякой мелочью — там иногда кто-нибудь из персонала ночует, когда на работе поздно сидят и домой ехать смысла уже нет.

Они разделись, легли на диван, и часа два с него не слезали.

Потом, в начале второго, погрузили гроб на каталку и повезли в большой зал. Тут еще одна тонкость — свет в зале отключается рубильником, который находится в комнате, где раньше проекторы стояли — там же кинотеатр раньше был. Соответственно и окон в зале не предусмотрено. А ключи от этой комнаты с рубильниками куда-то запропастились.

Ну, нет ключей — и нет. Сереге с Ленкой было на это плевать, это вообще не их проблемы, они гроб на сцену завезли, крышку в темноте сняли и пошли опять делом заниматься.

А когда собравшихся в зал стали запускать, там сначала свет не горел. Его уже позже зажгли, когда все внутрь вошли — до этого ключи искали.

— Так, подожди, а запах? Ты же говоришь, когда вошли в зал, там вонь стояла страшная. Неужели они, когда гроб открывали, ничего не почувствовали?

— Да, вопрос такой был. Они сказали, что что-то такое почувствовали, но в темноте как-то влом было разбираться, что там воняет. Закрыли дверь и ушли.

— Но все равно, получается, что кто-то открыл сначала дверь, потом гроб, вывернул Сташенке все внутренности, отрезал лишние детали, запихнул их ему в рот, закрыл гроб и ушел — и они все это время находились в той же комнате и ничего не заметили?

— Вот-вот, бандиты из казино об этом же спросили. Серега с Ленкой тогда им повторили, что диван стоит у окна, и от остальной части комнаты он отделен шкафом — с него ничего не видно.

— И не слышно?

— Диван старый, ему столько же лет, сколько кино — когда они этим занимаются, скрип стоит, как будто диван на дрова распиливают. Я сама как-то раз к ним туда зашла — меня начальство послало — так они ни черта не слышали. И стояла я там, как дура — вроде как и Розенталь ждет, но и людей отвлекать неудобно. Я уж и кашляла, и ногами топала, дверью несколько раз хлопнула — они ничего так и не услышали. Пришлось ждать, пока кончат.

— Ммм-да… А из коридора тоже скрип слышно?

— Нет, из коридора — нет, там двери основательные, и кожей обшиты. В советское время в этой комнате кабинет директора был, начальство тогда уважали.

— Так… А табличка есть на дверях какая-нибудь?

— Нет, просто они обычно на ключ закрываются, и посторонние туда не попадут. А свои и так знают, что где.

— А в тот день дверь была закрыта?

— Нет. Хотя точно они не могли вспомнить, но все же им казалось, что дверь они скорее не закрыли. Сначала вроде незачем — провожающих только к двум приглашали, а потом уже как-то не до этого было.