Плохая игра

Но чем ей была выгодна смерть Яны? Вряд ли Дарья претендовала на наследство, учитывая ее состоявшееся на тот момент знакомство и последующий брак с иностранцем. А может, она устала отвечать за Яну? Тоже глупое предположение. Ведь Подорожной-младшей как раз исполнилось восемнадцать незадолго до смерти, так что Дарья уже не должна была больше заботится о Яне. Или Яна тоже претендовала на Генриха Баума? Но про немца в контексте причин самоубийства Подорожной-младшей никто из моих коллег даже не заикался.

Я вздохнул. Хорошо бы было пообщаться с человеком, близко знавшим семью Подорожных.

Убирая нож и остатки фум-ленты в отцовский ремчемоданчик, я все еще размышлял над этим, когда в ванную заглянула мать:

— Закончил уже? Хорошо. Сейчас ужинать будем.

— Что на ужин? — спросил я, чтобы дать ей понять, что услышал.

— Котлеты с пюре и огурчики маринованные. Странно, что ты по запаху не понял. Соседка сверху уже порадовалась за папу. Мол, жена у него рукастая, — не без гордости добавила мама.

— А она откуда знает?

— Дома у нас такие, что соседи все знают, — улыбнулась мать.

Захлопнув крышку чемодана, я подумал, что дом Подорожных строился по тому же типовому проекту. А значит, и у них могла быть такая «соседка сверху», которая все про них знала.

* * *

Двор дома, в котором некогда жила семья Подорожных, был таким же, как и сотня других в нашем городе. Две пятиэтажки, башня в двенадцать этажей с дальнего торца и отгороженный узким газоном тротуар вдоль проезжей части. Посередине всего этого богатства располагалась детская площадка. По случаю хорошей погоды во дворе было шумно: лаяли собаки, на площадке бегали школьники лет десяти-двенадцати, игравшие в подобие казаков-разбойников.

— Мертвяк! Мертвяк! — то и дело доносился звонкий детский голосок. Ответом ему служил пронзительный общий визг.

Не в силах сдержать улыбку, я миновал двор и остановился перед третьим подъездом пятого дома. Именно здесь на втором этаже одиннадцать лет назад жили Яна и Дарья Подорожные. Окна двухкомнатной квартиры выходили в сторону подъезда. Сейчас они были чистые, закрытые с внутренней стороны тюлем с мелким рисунком — судя по всему квартира принадлежала приличным людям.

— Жилье подыскиваешь, милок? — раздался позади меня хриплый голос.

Я обернулся. Передо мной стояла, опираясь на палочку, старушка лет за много. Эдакий божий одуванчик в вязаной кофточке и цветастом платочке. Смотрела она на меня пристально, но настроена была вполне доброжелательно. Во всяком случае, пока я правильно отвечал на вопросы — это я успел понять за время своей пока еще короткой журналисткой жизни.

— Нет. Я из газеты «Столичные вести». Пишу статью о старом деле.

Старушка покосилась на окна на втором этаже. Причмокнула, вздохнула, дохромала до лавочки у подъезда и только после этого произнесла:

— Это про самоубийство Яночки Подорожной что ли?

Я кивнул. Стоять не было смысла, так что я устроился рядом со старушкой.

— Столько уже писали о ней. Неужто думаешь, что новое узнаешь?

На вопрос я предпочел не отвечать. Как-то не хотелось волновать эту старушку своими подозрениями.

— Вы знали их? Может, расскажите что-нибудь? — спросил я.

— А что рассказывать-то? Обычная семья. Жили дружно, тихо. Соседи на них не жаловались. После смерти отца тяжело Ирине пришлось с двумя девчонками. Но справилась, вырастила, на ноги поставила старшую. Даша после смерти матери Яне мать и отца заменила: одевала, обувала, воспитывала. Ловко со всем управлялась, хотя бывало, что поутру с красными глазами на улицу выходила — все же она сама еще ребенком была. Потом замуж удачно вышла, заграницу уехала. Пару раз в год приезжает. Могилы родителей и сестры навестить.

— Вы говорите, приезжает? А последний раз когда была?

— Так еще не уехала.

— То есть она в городе сейчас? — моя везучесть начинала меня пугать.

— Да. Дома она. Тут, — старушка кивнула на подъезд. — В своей квартире. Она ведь ее как однокомнатную сдает, чтобы было где переночевать, когда сама приезжает.

Я многозначительно хмыкнул. Обычно такая реакция побуждала собеседников продолжать говорить. Старушка не стала исключением.

— Ей продать советовали. А она говорит, мол, денег за нее много не выручишь. Да и не нужны, мол, деньги. Муж достаточно зарабатывает. А так память о родных, свой уголок на родине.

— А еще какие-нибудь «уголки» на родине у нее есть? — между делом поинтересовался я.

Старушка даже засмеялась:

— Откуда? Говорю же, тяжело Ирине — матери их — с двумя девчонками было. После смерти она все продала: и машину мужа, и дачу, и кое-что из имущества. Только эту квартиру и оставила, — старушка вздохнула: — Бедно они жили, но дружно.

— Получается, что же за все время Подорожные между собой ни разу не ссорились?

— Почему же не ссорились? Всякое бывало. И кричали так, что через этаж было слышно.

— А в ночь смерти Яны?

— Ругались, — без колебаний ответила старушка. — У меня бессонница тогда уже была. Так что я хорошо помню, как Яна поздно вернулась домой. За полночь уже было. Она почти бежала через двор. Потом несколько минут тихо было, а потом Дарья бранить ее начала. Но они тогда недолго совсем шумели: пару раз всего друг на друга и крикнули.

— А как Яна выходила из дома, вы видели?

— Нет. Я, как шум прекратился, снотворное выпила и легла.

Старушка замолчала. Я не спешил продолжать разговор. Нужно было сначала разложить всю информацию по полочкам. Хотя ничего особо интересного я не узнал. Только услышал подтверждение своему предположению о скудности наследства. Получалось, что у Дарьи не было причин желать смерти своей сестре.

— Скажите, а у Яны не было проблем с головой? — поинтересовался я. Ведь если девушку доводили до самоубийства, то внимательные окружающие не могли не заметить необъяснимых перемен в ее поведении.

Старушка посмотрела на меня менее приветливо, чем прежде.

— О покойниках либо хорошо, либо никак, — пробурчала она.

— Это понятно. Но все же? Я знаю, что на учете она не состояла. Но разве может абсолютно здоровый человек, без проблем по этой части совершить самоубийство?

Моя собеседница вновь усмехнулась, потом печально вздохнула:

— А кто же из нас без проблем? Я вот оккупацию пережила. Хлеб из придорожной травы ела. Шесть лет мне тогда было. Разве это могло пройти без следа? А Яночка с Дашей? Смерть отца в детском возрасте видели, мать похоронили. Это могло не тронуть?

— Сильно это на них отразилось?

Моя собеседница вновь вздохнула, посмотрела на двор, залитый теплыми солнечными лучами. Продолжила с заметной грустью в голосе:

— Когда про отца известно стало, Дашка выросла сразу. За одну ночь переменилась — мы все ахнули, когда наутро она с матерью на улицу вышла. А Яна плакала много. Она и до того много плакала. Отец ее утешал. А тут утешить некому было.

Старушка замолчала, провела рукой по глазам.

— Красивая была девчонка. Яркая такая, заметная, эффектная. Парни на нее заглядывались, но общаться с ними у Яны не получалось. Говорили, что слишком уж она рисуется. Мол, актрису из себя голливудскую корчит, а сама, хоть и красива, но и на наших подмостках играть не возьмут.

— На показ многое, значит, делала.

— Ну, многое или нет — это уж я не знаю … — старушка вздохнула: — Да что ты меня спрашиваешь? Ты к Дашке зайди. Она тебе из первых уст все расскажет.

— А не откажет? Ей наша журналистская братия надоела, наверное, еще десять лет назад.

— Если дурного про Яну говорить и писать не будешь, не откажет.

* * *

Дарья Баум открыла дверь сама. Лицом на Яну она была мало похожа — я отметил это еще в дни той шумихи. За прошедшее время непохожесть стала совсем очевидной. Дарья была копией своей матери, в то время как ее сестра — отца. А вот фигуры у девушек были на зависть сплетницам. И свои формы Дарья сумела сохранить.

— Добрый день! Вы по поводу квартиры? — приветливо улыбнулась она.

Тщательно подбирая слова, я озвучил причину своего визита. Про свои подозрения относительно смерти Яны ничего не сказал. Если Дарья была замешана в этом, она бы вряд ли стала со мной разговаривать.

— Нехорошо ворошить прошлое, — заметила девушка.

Пришлось соврать, что я не по собственной воле, что мне поручено редактором.

— Ладно. Проходите.

Пока я разувался, из ближайшей комнаты в коридор вышел мужчина средних лет в рубашке и брюках явно не российского пошива. Остановившись возле комода, он с подозрением взглянул на меня, потом обратился к Дарье:

— Was ist los? (Что случилось? — нем.)

— Все в порядке. Это журналист. Пишет статью про Яну, — успокоила его хозяйка квартиры.

— Oh mein Gott! (О, Боже мой! — нем.) Им до сих пор не надоело? — возмутился мужчина.

Дарья погладила его по спине и мягко подтолкнула в сторону кухни.

— Сделай нам чаю, пожалуйста.

Мужчина вновь пробормотал что-то на немецком, но просьбу выполнять отправился.

— Это мой муж Генрих, — заочно представила его Дарья.

— Он говорит почти совсем без акцента, — заметил я.

— Да. Мы дома разговариваем на русском. Сыну полезно знать еще один язык. Да и мне так комфортнее.

Мы прошли в гостиную. Судя по отличному состоянию комнаты, именно это помещение закрывалось на замок, когда хозяйка квартиры уезжала из страны. Насколько запомнил я обстановку по фото и видео, за минувшие годы здесь ничего не поменялось. Только всяких мелочей на открытых полках стало меньше: уезжая, Дарья забрала с собой статуэтки, фотографии и прочие безделушки.

— Эта комната была вашей? — уточнил я.

— Да. Комнату Яны, к сожалению, я не смогу вам показать. Она неплохо держалась все годы, но последние жильцы не оставили там ни одного целого предмета. Устроили по пьяни драку, так что участковый мне в Германию звонил. Собственно, именно из-за этого и пришлось приехать раньше, чем планировали.

Мы расположились на диване. Я специально сел спиной к окну, чтобы видеть лицо своей собеседницы.

— Расскажите мне о вашей сестре. Что за человеком она была?

Дарья пожала плечами.

— Красивая, временами взбалмошная, умеющая обратить на себя внимание, — обронила она. Даже спустя столько лет вспоминать сестру девушке было непросто. — Честно говоря, не знаю, что может вас заинтересовать.

— Вы были в курсе ее личной жизни?

— Что вы имеете в виду? — нахмурилась Баум.

— Ну, вы знали, что она встречается с Дмитрием Роговым?

— Ах, это! — девушка сцепила на груди руки, невольно демонстрируя, что не имеет большого желания вспоминать об этом. Но все же заговорила: — Не любила она его никогда. Не могла любить — она Димку совсем не знала. Нафантазировала себе невесть что после пары моих рассказов. А если бы поближе с ним пообщалась, так сразу бы поняла, что не ее это человек. Были у него черты, которые Янку бы взбесили.

Не в силах усидеть на месте, Дарья встала и принялась мерить шагами комнату.

— Янка — она идеалисткой была. Полутонов не допускала.

— Так они, получается, не встречались? А как же то, что они в день смерти Рогова поругались?

Дарья остановилась, бросила на меня исподлобья осуждающий взгляд.

— Одному Богу известно, о чем они говорили. Так что если вы не Бог, я бы попросила вас не упоминать об этом в вашей статье.

Я кивнул. Богом я не был, да и не так уж меня интересовали отношения Яны и Дмитрия. Особенно, если никаких отношений не было.

— И все же после смерти Рогова ваша сестра изменилась. У нее началась депрессия?

— У нее была хроническая депрессия, — заявил Генрих, вошедший в комнату с двумя чашками чая.

Дарья попыталась одернуть его, но немец продолжил:

— Ей не нравилось все, что происходило вокруг нее. Ну, разумеется, кроме того, что происходило с ней лично. Она требовала слишком много внимания к себе!

Дарья ухватила мужа за рукав, вынуждая обратить на себя внимание.

— Ты ее не знал. Не надо говорить плохого.

— Но ты же сама говорила…

Недоговорив, Генрих обиженно поджал губы. Видя, что ему совсем не рады, он отошел в угол и простоял там молча до окончания нашего разговора.

— Временами с ней действительно было очень сложно. Такой уж характер, — потупив взгляд, пояснила Дарья.

— Вы часто ругались с ней?

— Ругались? — как будто искренне удивилась Дарья. — Нет, мы скорее спорили. Особенно поначалу. Я не настолько старше ее, чтобы она моментально меня слушалась.

— А в день своей смерти как вела себя Яна? Что-нибудь странное было в ее поведении?