Помоги проекту - поделись книгой:
– Негодяй! – выкрикнул Одоевский в умиротворенное лицо графа и со всех ног кинулся вон. За ним бросились остальные. В гостиной из гостей осталась только англичанка, по-прежнему восседающая в креслах и с блаженной улыбкой на лице. Подоспевшая вскорости полиция арестовала немцев и лилипута. Машину конфисковали. Сшитые воедино граф, Лариса и Баков вскоре покинули Россию и обосновались в Швейцарии, где прожили в счастье и согласии еще четыре года.
Первой умерла Лариса. Через час после ее кончины удавился Баков. Оба трупа благополучно отрезали от тела графа и похоронили. Сам же граф Дмитрий Александрович и это и это он немного но не весь и
Вот так, рипс нимада табень.
Положи в мою белую вэнь-цзяньцзя № 3 и не смей показывать твоим недоумкам. Прессую.
Boris
Ни ха, сяотоу.
Сегодня позволил себе лыжную прогулку. Почти час поднимался на правую сопку. Вспотел и минус-директно дышал: гиподинамия. Много снега, и он не всегда под коркой.
Проваливался. Зато на вершине – wunderschön.
Великолепный шаншуйхуа, свежий сухой ветер, сороки на лиственницах и –
Снял лыжи, сидел на поваленной елке. Думал не только о тебе, сяочжу. В бункере праздник и ликование. Дисциплина: 0. Полковник пьет с утра. Я воздерживаюсь.
Читал “Чжуд-ши” о шести вкусах. Когда дошел до сладкого, вспомнил твои пристрастия. Помни: “Избыток сладкого порождает слизь, ожирение, угнетает тепло, тело толстеет, появляется мочеизнурение, зоб и рмен-бу”.
Не увлекайся мягким сахаром, я предупреждаю тебя
Шлю тебе текст, произведенный Ахматовой-2. За время скрипт-процесса объект совсем не деформировался. Только сильное кровотечение: вагинальное и носовое. В накопительный анабиоз объект вошел соответственно.
Если эта тварь проживет месяца четыре и накопит килограмма два голубого сала – это будет наш топ-директ и торжество ГЕНРОСМОБа.
ахматова-2
Три ночи
Обрати внимание на почерк; это к нашему
SHUTKA.
Сегодня вечером буду нюхать. И читать “Троецарствие”. Завидуй, рипс лаовай.
Не твой Boris
Встал с трудом. Тотальное маннованно.
И все потому, рипс, что в веке прагматического позитивизма я остаюсь безнадежным radis-романтиком.
Мы директно нюхнули вчера с Агвидором.
Запили березовым соком.
Он двинул играть в pix-dix с Карпенкофф, Бочваром и сержантом Беловым (трогательный лао бай син, но не шагуа).
А меня вместо благопристойного чтения “Троецарствия” в д р у г потянуло на?
Не угадаешь, рипс сяочжу.
Да я и сам не скажу. Пошлю тебе лучше текст Платонова-3. Эта самая экзотическая особь произвела самый M-предсказуемый текст. Я оказался прав на 67 %. Внешне Платонов-3 ничуть не изменился: как был журнальным столом, так им и остался.
платонов-3
Предписание
Степан Бубнов шуровал топку помалу и не услышал, как в кабину ломтевоза влез человек.
– Ты Бубнов? – закричал посторонний высоким непролетарским голосом. Степан обернулся, чтобы предъявить свое классовое превосходство, и увидел коренастого парня с лицом, перемолотым напряженным непостоянством текущей жизни. Голова парня была плоской и не по летам лишенной растительности вследствие тугого прохождения сквозь воздушный чернозем революционного времени.
– Я кромсальщик из депо! Зажогин Федор, – закричал парень, стараясь своим буржуазным голосом перекрыть классовый рев топки.
– Ты, случаем, не у Врангеля глотку напрокат взял? – спросил Бубнов, закрывая топку.
– У меня к тебе мандат от товарища Чуба! – серьезно полез в карман гимнастерки Зажогин. – В Болохово пойдем! Там белый гад жмет сильно!
Бубнов соскреб в жестянку лишний мазут с ладони и взял у Зажогина чистый клочок бумаги:
Машинисту Бубнову С. И. предписывается
срочно доставить пролетарский ломтевоз № 316
на разъезд Болохово для солидарного сцепления
с бронепоездом “Роза Люксембург”.
Нач. депо товарищ Иван Чуб.
– Какой же это мандат? – сложил Бубнов бумагу уже без всякого уважения к ней. – Это предписание, неглубокий ты человек! Мог бы и на словах передать, чего зря буржуазное приданое транжирить! Давно ты в депо?
– Вторые сутки! – уважительно заглянул в кромсальную Зажогин. – Я теперь с Вологды! Мы там состав собрали, да не доставили – контрреволюция на щепу разнесла!
– Это под Хлюпином, что ли?
– Под ним самим!
– А мой старый кромсальщик где? Петров?
– Его с армянами за сахаром услали! В Раздольную!
– Нашли за чем посылать! – зло не одобрил Бубнов. – Рабочий желудок и без сахара проживет – была бы жидкость! Ну, полезай к ножам!
Зажогин исчез в кромсальной. Бубнов снял ломтевоз с тормоза, дернул балансир. Шатуны тронулись и пошли со свистом месить степной воздух. Кругом до самого горизонта разворачивалась бесчеловечная равнина, поросшая тоскливыми травами, угнетенными солнцем и ветром. Когда прошли Сиротино, Бубнов установил реверс на средней тяге и заглянул в кромсальную.
Зажогин сурово орудовал барбидным ножом, кромсая провяленные трупы врагов революции и закидывая бескостные ломти в запасник.
“Ухватистый! – положительно подумал Бубнов. – Только бы метал нормально!”
В Осташкове попросились до Конепада четверо безногих доноров и беременная баба с куском рельса.
– Прыгать сами будете! У нас на простой пару нет! – предупредил их Бубнов.
– Прыгнем, товарищ, а как же! – обрадовались теплу и движению доноры. – Нам теперь ломать нечего!
– Зачем тебе народное железо понадобилось? – спросил Бубнов бабу. – Твое дело – из некультурной земли пользу тянуть!
– Муж в Конепаде срубы на вес продает, а безмена до сих пор не наделал! Все мешками с песком перевешивает! – подробно ответила баба, бережно прислонив рельс к животу, чтобы усыпить растревоженного ребенка холодным и спокойным веществом.
– Ишь чего удумали, вошебойщики! – усмехнулся Бубнов. – А когда землю по кулацкому завету продавать вознамеритесь – тоже безмен понадобится?
– Землю, браток, токмо правильным умом перевесить можно! – ответил вместо уснувшей бабы самый умный инвалид.
– Правильным умом не землю, а земных дураков перевешивать надо! – отрезал Бубнов. – Столько накопил их трухлявый режим, что и в земле сразу не все помещаются! Сильно ждать приходится, пока старые сгниют да новым места поуступают!
Ломтевоз с ревом прошел ложбину и запыхтел в гору.
– Даешь тягу! – крикнул Бубнов в патрубок и открыл топку.
Зажогин высунул из кромсальной задумчивое лицо и стал метать в топку ломти, нещадно макая их в корыто с мазутом. Раскаленное нутро топки жадно глотало куски человеческого материала.
– На чьих ломтях идем? – поинтересовался другой безногий. – Чай, на каппелевцах?
– На офицерье нынче далеко не угонишь! – урезонил его Бубнов. – Они свой белый жир на лютом страхе сожгли! С их костей срезать нечего!
– Стало быть, на буржуях прем? – оживился инвалид.
– На них! – крикнул Бубнов.
– А я однова из Костромы в Ярославль на тамошних кулацких ломтях ехал! – продолжал инвалид, с сочувствием подползая к ревущей топке. – Еще когда при ногах был! Так мы сто верст за полчаса сделали! Пар на версту свистел! Вот что значит – отъевшийся класс!
Вдруг несколько кусков быстрого свинца ударили по кабине и по тендеру, пробив их насквозь вместе с телами двух инвалидов и бабы. Простреленные инвалиды повалились на жирный пол и долго дергались, неохотно расставаясь с нескучной жизнью. Баба без сопротивления умерла во сне, а ребенок из-за близости рельса продолжал глубоко спать в животе, не чувствуя потери матери.
Бубнов высунулся из кабины и увидел впереди дрезину с людьми и пулеметом. Он потянул балансир и закрыл сифон. Ломтевоз стал яростно тормозить и тихо подполз к смертельной дрезине. Перегретый пар с бесполезным остервенением бил из дырявого котла во внешнее пространство.
– Эй, братва, кто махоркой богат? – спросил с дрезины непонятный народ.
– Вы чьих кровей, душегубы? – спросил Бубнов.
– Красные мы, с разъезду! – определенно отвечал командир дрезины. – А вы сами какие?
– Деповские, мать твою в богородицу! Что ж ты, гад, свинцом по своим харкаешь?
– Да мы тут, такое дело, третьи сутки по махре обижаемся! – кривоного подошел командир. – Ни одна сволочь не остановится! А без дыму – воевать тошно! Вошь со скуки заест!
Бубнов осмотрелся. У него самого махорки осталось на два закрута; Зажогин, судя по его мутным глазам, куревом не баловался. Выковыривать же золотую махорку у инвалидов было противно ширококостному естеству Бубнова.
– Нет у нас махры, фулюган! – крикнул он кривоногому. – При за ней к белым!
Командир безмолвно сел на дрезину и скомандовал красноармейцам: те навалились готовыми ко всему грудями на коромысло, и дрезина легко покатила прочь. Живые слезли с ломтевоза и проводили дрезину долгими взглядами, в которых было больше зависти к беспрепятственному преодолению пространства, чем укора за убитых.
– Надо б залудить, мастер! – простодушно посоветовал инвалид, глядя на дырявый тендер, как на чудотворную икону с сочащейся водой.
– Хреном твоим разве что залудим! – не обратил сурового внимания Бубнов, скучая из-за угрюмой неподвижности ломтевоза. Два выживших инвалида возбужденно ползали вокруг вставшей машины: внезапная гибель товарищей подействовала на них как самогон. Зажогин хозяйственно ковырялся в кромсальной, будто ничего важного не произошло.
Наконец Бубнов придумал.
– Вот что, огрызки мировой революции! – обратился он к инвалидам. – Надо ломтевоз с места сдвинуть, чтоб до Житной доползти. Там нам бак залудят, и дальше пойдем!
– Как же мы эдакую тяготу сдвинем? – радостно усомнился инвалид.
– Я вас к шатунам привяжу с обеих сторон, будете колесам помогать! Без этого машине не справиться: пар тухлый, бак пробит!
– Давай сперва убиенных товарищей земле предадим! – предложил инвалид.
– Это можно! – согласился Бубнов. – Чего-чего, а лопат у нас много!
В степи вырыли братскую могилу, в нее положили двух безногих и беременную. Что-то подсказало хоронившим, что беременную надо положить вместе с рельсом, который она продолжала прижимать к животу, даже мертвой заботясь о покое ребенка. Когда стали засыпать тела равнодушной землей, словоохотливый инвалид расчувствовался:
– Мы же с ними вместе ноги ломтевозной флотилии “Коминтерн” пожертвовали! Тогда, слышь, под Бобруйском на пятьдесят верст ни одним ломтем не пахло! Всё на фронт кинули! Ломтевозы стоят! Как раненых вывозить? Ну и три роты отдали нижние конечности в пользу выздоровления врагов капитала! На своих ногах мы мигом до Юхнова доехали!
Его товарищ тоже собрался сказать что-то сердечное, но только зарычал из-за бедности человеческого языка, сильно усохшего на революционном ветру. Насыпав невысокий холм над могилой, воткнули в него совковую лопату, на которой Бубнов нацарапал куском щебня:
В инструментальном ящике нашли моток проволоки, прикрутили инвалидов к шатунам ведущих колес. Инвалиды важно молчали, внутренне готовясь к необычному труду.
– Швыряй помалу! – предупредил Зажогина Бубнов. – А то до места не доползем – распаяемся!
Зажогин стал кидать намасленные ломти в остывающую топку. Ломти затрещали, удивляя нутро раненого ломтевоза неожиданным теплом. Прошло немного медленного времени, ломтевоз тронулся и тихо покатил. Освоившиеся инвалиды перекрикивались друг с другом через громко работающий металл.
– Товарищ Бубнов, а зачем они по нам с пулемета лупанули? – вспомнил Зажогин, распрямляясь.
– Курить хотели! – Бубнов больно вглядывался в желтый степной горизонт.
– Вот башибузуки! – удивился Зажогин. – Из-за вредного пережитка людей гробят!
– Курево – не пережиток, а горчица к пресной говядине жизни! – урезонил Бубнов, сворачивая в доказательство козью ногу.
Зажогин непонимающе скрылся в кромсальной, так как никогда не мог смириться с необходимостью втягивать в себя непитательный дым. Это не помещалось в его плоской, но интересующейся голове.
Не успел ломтевоз с инвалидами устать, как по обеим сторонам полотна показались торопливые всадники на блестящих от пота лошадях. Хриплыми, уставшими от войны голосами они приказали ломтевозу остановиться.
Поделиться книгой: