Конец сказки

– Что-то пахнет здесь чем-то нехорошим, – поморщился отец Онуфрий, подчеркнуто не глядя на волхва. – Откуда бы это?

– А это попы утром являлись, накадили вонючим, – любезно ответил Всегнев Радонежич. – Ну да оно ничего: коли нос зажать, так не очень и пахнет.

Архиерей взялся за тяжеленный медный крест. Волхв перехватил удобнее березовый посох. Святые старцы глянули друг на друга волками, оскалились… но тут их взял за плечи еще один старец – да такой огромный, что обоих мог на плечи себе посадить.

– Будет, будет вам, – пробасил Илья Муромец. – Пойдемте, други. А то князь увидит, так ужо не порадуется, буде вы перед его теремом свару устроите. Яромирка, Бречиславка – айда за нами, что вы там отстали?

Глава 7

Из бояр в светлице сегодня был только мудрый Бречислав. Из воевод – только старый Самсон. Князь Глеб созвал на совет только самых ближних и доверенных. Тех, насчет кого полностью уверен был – Кащею не служат и служить не станут, златом его поганым не соблазнятся.

Девять человек только и сидело за столом. Кроме самого князя, боярина Бречислава и воеводы Самсона были святой отец Онуфрий и старший волхв Всегнев, были Илья Муромец и Овдотья Кузьминишна, младшая баба-яга.

И Иван с Яромиром, конечно. Это они ведь яйцо-то каменное добыли. Они в Тиборск Кащееву смерть привезли.

Оное яйцо утвердилось в самой середке стола. Тускло серело под светом лучины. Окна Глеб распорядился прикрыть ставнями. И для секретности, и так просто – чтоб глаза не слепило.

Князь с утра мучился головной болью, был зол и раздражен.

– Вот ты какое, значит, – мрачно сказал он, постукивая пальцами. – Маленькое. Невзрачное. Совсем куриное, только из камня.

– Утиное уж скорее, – хмыкнул Яромир. – Утка его снесла.

– Так. Утка. Вот что, дружка, расскажи-ка ты нам для начала обо всем по порядку. Вчера недосуг было, а сегодня мы вот все собрались – слушаем.

Яромир заговорил. Неспешно, с расстановкой он изложил все, что с ними этой зимой приключилось.

Когда дошел до битвы в капище, Муромец мерно закивал. Не с самого начала, но там он тоже был, видел. Помог разогнать навьев и расправиться со злонравным человеком-козлом.

Про Очокочи никто тут раньше слыхом не слыхивал. И никому про него интересно не оказалось.

А вот о коте Баюне выслушали со вниманием. Особенно – Всегнев Радонежич. Особенно – о том, как Иван случайно обернул его котенком.

– Молодильная колбаса, говоришь?.. – выпучил глаза волхв. – В жизни такой дурнины не слыхивал. Сам додумался, али подсказал кто?

– Сам… – потупил очи княжич.

– И что, вправду подействовало?

– Ага. Котенком стал.

– Эвона как, – подивился Всегнев. – Но это, наверное, только на кошек действует. Проверю потом. Живой воды-то я немного поднакопил, пока вас не было.

– Я тут подумал… – почесал в затылке Иван. – Может, если водицы-то не только в колбасу натолкать, но и хлеб на ней замесить… а потом вместе сложить… может, так оно еще крепче подействует?

– Молодильный ботербород ладишь? – осклабился Яромир. – Ты, Филин, его слушай, запоминай. Иванушка-то у нас, как оказалось, ведун посильней тебя.

– Недюжинного ума парнище, – согласился Муромец. – А по виду и не скажешь.

Иван, приняв похвалу за чистую монету, аж засиял от гордости. А вот Глеб недовольно поджал губы. Не понравилось ему, что над братом глумятся. Хлопнув по столу, он сказал:

– Поняли про кота. Дальше рассказывай, дружка.

Яромир поведал об остальной части путешествия. Теперь слушали его уж не перебивая, пока речь не зашла о Буяне-острове, да о чудесных травах, что на нем росли. Раскрыв котому, Яромир стал доставать пучок за пучком, выкладывать их, да нахваливать, точно бабка на базаре.

Задержал руку только дойдя до самого дна – там лежали остатки одолень-травы. К ней оборотень даже прикоснуться не мог – пуще огня бы обожгло.

Так что одолень вытащил Иван и тут же похвастался, как лихо зарубил с ее помощью Косаря, дивия-великана.

Даже в лицах изобразил.

– Полезная трава, – согласился Глеб. – Много ее привезли?

– Ну так… Пару раз еще пожевать.

– А что так мало-то?

– Ну уж сколько нарвали… – развел руками Яромир. – Мы, княже, не за травами ездили все-таки.

– А вот шире надо мыслить-то, дружка, – укоризненно сказал Глеб. – С охапкой такой травы моя дружина Кащея бы шапками закидала.

– Да где там взять-то было охапку? Это тебе не лопух все-таки. Одолень даже на Буяне редко рос – так что и за это спасибо скажи.

– Скажу, – кивнул Глеб, прибирая себе ровно половину. – Поделимся по-братски. Одну часть вы себе оставьте, а вторую… слышь, волхв, а ты ее расплодить не сумеешь? Как капусту.

– Попробовать-то можно, – с сомнением взял пучок Всегнев. – Только одолень-трава – она водяная, в реках растет. И капризная зело. К тому же тут листья только, да черешки – а нужно-то семечко. Хоть одно. Вы семян-то не привезли, конечно, хитники?

– Извини, Филин, – мотнул головой Яромир. – Не подумали.

– Это вот дюже плохо, что не подумали, – укорил его Глеб. – Ванька-то ладно, с него спрос небольшой, но ты-то мог бы дальновидность проявить. Ох. Ладно. Прочие травки тоже годные. Колюка вот… полезное растеньице. В самом деле работает?

– То ли нет? – подбоченился Иван, тут же поведав, как метко бил уток на лету.

Воевода Самсон выслушал со всем вниманием и тут же наложил на колюку руки. Благо был стрелковой травки целый кисет – не одну тысячу стрел окурить хватит.

– Просто сжечь ее, значит? – уточнил он, перебирая листочки. – Ну это мы могём.

Ну а адамову голову и трын-траву Яромир передал Овдотье Кузьминишне. Баба-яга обнюхала волшебные растения и сказала, что сварит из них отвары. Из стеблей адамовой головы – защищающий от нечисти, а из трын-травы – придающий храбрости.

– Я трын-траву крушиной разбавлю и ревенем, – сказала баба-яга. – Они отвар смягчат – чтобы страха лишал, но голову не туманил. А то обратятся княжьи гридни в урманских берсеркиеров – так не порадуетесь.

– Это правильно, – одобрил Глеб. – А плохого с этих добавок ничего не будет?

– Да не, что плохого-то? Травы добрые, ласковые, худа с них не будет. Прослабить разве что может… но может и не прослабить.

Когда разобрали подарочки с Буяна, зашла речь и о самом Буяне. Всегнев Радонежич и Овдотья Кузьминишна аж рты разинули, услышав о том, что с ним стряслось.

– Ты… ты что наделал, головушка бедовая?.. – ахнула старуха. – Я… я не ослышалась ли?..

– Да мне-то откуда знать, бабусь? – заморгал Иван. – Ты скажи вначале, что именно услышала, а там уж я и скажу, ослышалась ты или нет.

– Ты… ты Алатырь-камень выворотил?! – закричала на него баба-яга. – На самом деле?! Ты… ты… ты совсем дурак?!

– Да я же как лучше хотел, – насупился Иван. – Меня кот обманул.

– Ивана у нас даже кот обманет, – развел руками Яромир.

– Да и леший с ним, с островом этим, – изрек отец Онуфрий. – Не было на ем ничего доброго, туда ему и дорога.

– Вот так и гибнут земные чудеса, – тяжко вздохнул Всегнев. – С одобрения и под рукоплескания. Тебе, долгополому, легко говорить – туда ему и дорога. А ты понимаешь ли, что то не просто остров был, а плита вековечная под камнем Алатырем?

– Который всем камням земным отец! – добавила баба-яга.

Архиерей только фыркнул. Глеб же смерил волхва и вещунью пристальным взглядом и спросил:

– А что это значит для нас, простых смертных? Что-то изменится?

– Да для нас ничего это не значит, княже, – подал голос Бречислав. – Алатырь-камень – он средоточие невидимых сил. Его исчезновение на тех скажется, кто в потаенном мире живет. Но нам до них дело десятое.

– Интересное дело, – задумчиво молвил Глеб. – А на Кащее это скажется? На войске его нечистом?

– Кащей, касатик, свою смертушку не по пустой прихоти на Буяне схоронил, – поведала баба-яга. – Он таким образом из камня Алатыря силу черпал. Теперь, когда тот на дне морском, сил у него должно поубавиться.

– Вот это радует! – аж просветлел князь. – Может, тогда сразу и напасть на него?

– Не спеши, яхонтовый, коней не гони, – мотнула головой Овдотья Кузьминишна. – Поубавиться-то сил у него поубавилось, я чаю, да только не в сто раз. Не в десять даже. Не знаю уж, насколько он слабее стал, но на хромой козе ты его и сейчас не объедешь.

– Да и войска-то у него не поубавилось, – добавил Самсон.

– И войска не поубавилось, – кивнула баба-яга. – И сам он по-прежнему Бессмертный. Просто силищи в ручищах чуток помене будет, да из мертвых восставать, быть может, подольше станет. Но и только-то. Убить вы его все равно не убьете, докуда иголка его проклятая цела.

– А если его вот взять – и точно пополам разрубить? – спросил Иван. Ему все не давала покоя эта мысль. – Ну вот прямо ровно-преровно, как по ниточке. Что будет?

– Да ничего не будет, – ответила баба-яга. – Просто восстановится из той половины, в которой сердца большая половина. И башку тебе снесет, как куренку. Чтоб с Кащеем покончить, нужно иглу его сломать.

– А иглу не сломать, пока не разобьем яйцо, – подытожил Глеб. – Неужели настолько уж прочное?

– Да сам попробуй, – обиженно сказал Иван. – Мы с Яромиром уже все перепробовали. Не бьется оно.

– Попробуем, – решительно взялся за яйцо Глеб. – Илья Иваныч, сделай милость, покажи силушку богатырскую.

– Это можно, – снял с пояса палицу Муромец.

Палицу его обычный человек не сумел бы и поднять. Три пуда чистого железа, с рукоятью целиком отлито. Такой как ударишь – по пояс в землю вколотишь. А старый порубежник держал ее одной рукой, да еще и помахивал, точно веточкой.

Крякнул Илья Муромец. Размахнулся. Да и шарахнул по яйцу во всю Святогорову мощь.

Стол раздробило в щепу. Пол пробило насквозь. А на яичке – ни трещинки, ни щербинки. Ровно по солнечному зайчику били.

– Гм, – смущенно произнес богатырь. – Ну…

– Я кладенцом рубил, – сказал Иван. – И разрыв-травой пробовали. Хотя она камень и не берет.

– Не поможет против бесовской пагубы ни булатная сталь, ни языческое колдовство, – заявил отец Онуфрий, поднимаясь со стула. – Тут без Господней помощи не управиться.

Волхв презрительно хмыкнул. Остальные тоже глянули с сомнением, но спорить не стали. Архиерей подступил к каменному яйцу и принялся читать молитвы – то тихо, почти не слышно, то переходя на крик. Святой водой его покропил, освященной свечой подкоптил.

Никакого толку.

– Да покарай его Господь… – наконец выдохнул отец Онуфрий. – Вот незадача-то.

– Эх, нам бы сюда ту мышку… – размечтался Иван.

– Какую еще мышку? – не понял Глеб.

– Да ту, которая хвостиком махнула и золотое яйцо разбила.

– Какое еще золотое яйцо?

– Которое символ мироздания. Семя, заключающее в себе жизнь и вселенную.

– Вань, ты бы помолчал, а? – поморщился князь. – Я тебя люблю, конечно, но ты меня бесишь иногда.

Собравшиеся мрачно уставились на яйцо. Вот она, Кащеева смерть, прямо в руках. А проку от нее ровно столько же, как если б она все еще была на Буяне.

– Еще есть что предложить, други? – обвел глазами присутствующих Глеб.

– Может, и не колотить его тогда? – наморщив лоб, сказал Самсон. – Главное, что есть оно у нас. Давайте о том и объявим Кащею. И скажем, что коли он нос из своего терема высунет, хоть одного русича пальцем тронет – мы ему тут же и упокой споем.

– Ага, вон оно что удумал… – медленно протянул Глеб. – Ишь какая стратагема-то…

– А то больше! – оживился воевода. – Велим ему дань нам платить за жизнь и спокойствие! Златом и серебром! А то даже прикажем за нас стоять, помогать в случае нужды! Кащей со своим войском – это же ух какая силища! Нападут на нас те же суздальцы или рязанцы – а мы р-раз… и Кащея на них натравим! Заместо пса цепного у нас будет!

– Интересная мыслишка… – заулыбался князь. – Брата я Кащею, конечно, не прощу никогда, но раз уж одолеть его по-прежнему не можно, то по рукам и ногам сковать, а там, быть может, и на пользу себе обратить…

– Не выйдет, княже, – вздохнул Бречислав. – Кащей мыслит иначе, чем мы, но уж глупцом его точно не назовешь. Это же он это яйцо создал. Он в него свою иголку заточил. Ему лучше всех известно, что на нем за чары, и как их разрушить. И он всяко поймет, что грозим мы ему смертию только потому, что воплотить угрозу не в силах.

– Догадается, думаешь? – поморщился Глеб.

– Обязательно догадается. Более того – точно будет знать, что яйцо его у нас, но мы его до сих пор не вскрыли. Лучше уж помалкивать – тогда, быть может, он и не прознает еще, куда оно делось.

– Значит, прежде всего нужно все-таки яйцо расколотить, – решил Глеб. – А там уж будем размышлять – сразу ли Кащея убивать или заставить его вначале людям послужить. Искупить прегрешения, так сказать.

– Сразу, – решительно грохнул по столу отец Онуфрий. – Ты, княже, прости меня, если грубые слова скажу, но коли ты с врагом рода человеческого в торги вступишь – от церкви отлучу. Негоже так.

– Вот удивительное дело, но я сейчас с этим долгополым полностью согласен, – добавил Всегнев Радонежич. – Никогда не думал, что так случится.

– Хватит, святые отцы, довольно, – отмахнулся Глеб. – Еще вы меня тут учить будете, как верно княжеством править. Поскольку яйцо все едино непрошибаемо, говорить пока что тут и не о чем. А вот нет ли у кого еще мыслей о том, как бы его раскокать?