Запад. Избранные сочинения

То, что я только что сказал, не есть одобрение и оправдание свойств политической системы США, которые критики ее изображают как пороки. Это есть ориентация внимания на то, что эта система не есть всего лишь вымысел умных и добрых или, наоборот, глупых и злых людей. Она сложилась исторически в соответствии с объективными социальными законами, ответственность за которые персонально не несет никто, как и награду за которые не следует давать персонально никому. Эту систему можно как-то улучшить или, наоборот, ухудшить. Но не настолько, чтобы отпали всякие поводы для критики или всякие зацепки для апологетики. В обществе такого размера, такой степени сложности, такой разнородности человеческого материала, такой степени активности, как США, лучшей системы власти и управления тут просто не может быть хотя бы потому, что она уже сложилась, достаточно сильна, чтобы сохранять себя, устраивает господствующие слои общества и даже большинство населения, охраняет целостность страны и независимость.

Вообще говоря, демократия в ее реальном виде (со всеми достоинствами и недостатками) имеет место на Западе не потому, что так захотели умные и хорошие люди, и не потому, что это самое хорошее изобретение человечества, а потому что западное общество просто ничего другого и не могло себе позволить, если бы даже захотело отказаться от нее. Недостатки демократии не являются результатом злых умыслов и плохих дел каких-то ее носителей. Они суть оборотная сторона ее достоинств. Они суть неустранимая форма реализации достоинств.

О термине «государство»

Государство есть эмпирически данное явление, причем очевидное всем взрослым и здравомыслящим людям, не претендующим ни на какое глубокомыслие. Государство – это вполне материальные, во всяком случае, вполне ощутимые элементы жизни общества: органы власти всех уровней, начиная с высшей власти (парламент, конгресс, президент, министры и т. п.) и кончая самой низшей (локальные учреждения): полиция, суды, тюрьмы, армия. И каковы функции этих органов общества – точно так же общеизвестно. Но когда за дело берутся мыслители, они с самого начала хотят продемонстрировать высоты своего понимания и дают такие определения общеизвестным и очевидным вещам, которые превращают эти вещи в нечто непостижимое для здравого ума. Начинается неразбериха, которая тянется столетиями, причем каждый новый великий мыслитель добавляет в эту неразбериху кусочек своей мудрости, от которой неразбериха становится еще запутаннее.

И. Кант определил государство как «объединение множества людей, подчиненных правовым законам». Очевидно, тут под государством понимается целое объединение людей, а не какой-то орган этого объединения, ибо правовым законам подчиняются не только государственные чиновники, но и другие граждане общества. Так что тут смешивается государство как орган общества и общество, управляемое этим органом. Вместе с тем Кант, говоря о государстве, имел в виду именно орган общества, а не все общество, обладающее этим органом. Кроме того, у Канта в определение государства входит указание на право. Тут право не отличается от государства в качестве особого феномена.

Г. Кельзен определял государство как «относительно централизованный правопорядок», включая тем самым право в понятие государства. Ю. Хабермас определял государство как политическую организацию общества, включая в нее и право. Опять-таки в одной дефиниции смешиваются различные феномены. Не говоря уж о том, что и тут право не отличается от государства, выражение «политическая организация общества» является двусмысленным: в нем смешано то, как организовано целое общество, и то, с помощью чего это осуществлено.

Почти во всех определениях государства, какие мне попадались, так или иначе предполагалось население, занимавшее определенную территорию, то есть смешивалось понятие государства как определенного объединения людей и понятие государства как определенного органа управления таким объединением. И даже в тех случаях, когда различие этих двух словоупотреблений осознавалось и фиксировалось, оно тут же забывалось как нечто существенное для понимания государства как органа власти и управления. Например, А. Гидденс дает такое определение. Государство существует (о нем имеет смысл говорить) там, где имеется политический аппарат (парламент, суд, гражданские службы, чиновники), управляющий данной территорией, власть которого основывается на системе законов и на способности использовать силу для проведения своей политики. И далее добавляется, что современное государство есть «национальное государство», какими являются западные страны. Это определение может служить классическим образцом несоблюдения правил логики. Тут в одну кучу эклектически сваливаются различные феномены. Автор торопится в исходном пункте всунуть в определение термина то, что по идее должно быть затем высказано с помощью этого термина, но не должно входить в его определение.

Исходные принципы

Я считаю, само стремление дать дефиницию государства в исходном пункте его описания является логически ошибочным. Потому любая дефиниция тут будет эклектическим смешением и совмещением разнородных явлений. В исходном пункте описания государства не нужна и даже противопоказана всякая его дефиниция. Подобно тому, как нелепо давать дефиницию коровы, намереваясь изложить результаты ее исследования или собираясь заняться этим. Достаточно ее показать. Так и с государством. Достаточно дать понять читателю, о чем пойдет речь, перечислив всем известные объекты, которые включаются в государство, то есть достаточно «показать» этот эмпирический объект, подобно тому, как это делают исследователи живых организмов. Такой подход имел место у Гоббса, у Маркса и у Вебера, хотя и не в столь категорической форме, как здесь.

В западной общественной мысли доминировало всегда представление о государстве как об общечеловеческом (неклассовом) явлении. Марксизм ввел в широкое употребление представление о государстве как об органе господствующих классов, как об орудии угнетения одних классов другими. Это представление не есть всего лишь вздор. Оно есть идеологическое преувеличение и абсолютизация лишь одного из свойств государства. Государство на самом деле служит господствующим слоям, группам, классам и вообще каким-то силам общества. Последние используют государство в своих интересах. Они манипулируют должностными лицами, сами поставляют своих представителей в систему власти, особенно в высшие ее этажи. Все это так. Тем не менее государство есть особое и самостоятельное явление сферы коммунальности. Оно есть орган целого. Оно вырастает как продукт целостности объединения людей и в интересах целостности.

Тут – центральный пункт понимания государства, а именно – понятие целостности и интересов целого. Интересы целого и интересы целостности не есть интересы всех граждан общества и даже не есть интересы большинства. Это особые интересы. Они могут порою вступить в конфликт с интересами каких-то групп граждан, большинства и даже всех. Иногда эти интересы может выражать и защищать всего один человек. Иногда они вообще не осознаются и отстаиваются их противниками даже против их собственных интересов. Так что мнение большинства населения страны еще не есть показатель интересов страны. Всякого рода голосования и референдумы далеко не всегда суть высшая справедливость. Чаще мнение большинства не совпадает с интересами целого, поскольку это мнение диктуется умонастроениями минуты, а интересы целого порою охватывают десятилетия и столетия, если не всю историю данной человеческой общности.

Интересы целого и целостности в общем виде очевидны. Это защита страны от внешних врагов, завоевание новых территорий и покорение других народов, охрана общественного порядка, преследование преступников, борьба против внутренних разрушительных сил, охрана денежной системы, организация почты, создание системы образования и т. д. Входит сюда и налоговая система. Замечу между прочим, что нашлось бы мало энтузиастов, которые, будучи освобождены от налогов, стали бы платить их добровольно и испытывать от этого удовольствие.

Но оценка государства как органа целостности обществ фиксирует лишь одну сторону дела. Государство способно выполнять функцию целостности общества лишь при том условии, что оно, будучи «уполномочено» обществом на эту роль в историческом процессе своего формирования, становится самодовлеющим социальным феноменом, существующим для самого себя, а не для чего-то другого, – становится субъектом истории, использующим общество как сферу и орудие своего собственного бытия. Без такого, я бы сказал, «государственного эгоизма» государство просто немыслимо. Оно должно прежде всего позаботиться о себе, чтобы позаботиться должным образом о том, органом чего оно является. Как конкретно осуществляется эта вторая забота, дающая основания и оправдания первой, хорошо известно из истории человечества. В ней преобладало и преобладает в этом отношении зло, а не добро. Функция целостности не есть явление в сфере морали и гуманизма.

Обособление функций целостности в качестве функций особой категории людей (то есть разделение людей на управляющих и управляемых) само было первым делением людей на социальные категории. Это деление останется навечно в человечестве, пока оно объединяется в большие группы и целостные общества. Оно с самого начала было основанием социального неравенства людей и останется таковым навсегда. Это объективный закон человеческого бытия. Можно ослабить или усилить его действие, скрыть или деформировать, но никому не дано отменить этот закон.

Различаются далее такие два подхода к государству. При одном из них государство рассматривается как нечто раз и навсегда данное. Для него подыскивается дефиниция, в которую стараются впихнуть то, что считается самым важным, и в этих рамках дается более или менее детальное описание государства в том виде, в каком оно сложилось и известно тем, кто дает дефиницию и описание. В случае второго подхода государство рассматривается как явление историческое, то есть с точки зрения его возникновения и эволюции. Классическим образцом второго подхода являются концепции Гегеля и Маркса. Я разделяю взгляд на государство как на явление историческое (возникающее во времени в определенных условиях и развивающееся), но не разделяю все известные мне конкретные концепции на этот счет.

Я считаю нелепым говорить о возникновении и эволюции некоего государства вообще. При таком способе мышления создается впечатление, будто однажды где-то возникло существо по имени Государство, и оно с тех пор существует и эволюционирует как таковое, образуя некую непрерывную линию государственности. Никакого такого Государства не было и нет. История человечества есть история возникновения, развития и гибели общественных организмов, в которых на определенной стадии и в определенных условиях возникает орган их целостности – государство. История отдельного органа целого как история самостоятельного социального феномена так же нелепа, как, например, история некоего Мозга в отрыве от истории организмов, обладавших мозгом.

Государство, повторяю и подчеркиваю, возникает, существует и развивается не само по себе, а в рамках той или иной человеческой общности, как ее орган. Оно возникает тут не по марксистской схеме, то есть не как результат возникновения частной собственности и раскола общества на антагонистические классы (хотя и этот фактор играл свою роль), а как явление коммунальности, то есть из того факта, что множество людей вынуждалось жить совместно из поколения в поколение как целое, поддерживать внутренний порядок, защищаться от внешних врагов, организовываться для совместной деятельности. Оно возникает не сразу в завершенном виде, со всеми его функциями, какие можно видеть в современных обществах, а лишь с некоторыми функциями (например, защита данного объединения людей от врагов), причем сначала в примитивной форме. Прочие функции развиваются как расширение и укрепление уже возникшего (или зародившегося) государства. Так, функцию управления внутренней жизнью общества государство приобретает (если это удается!) лишь в результате развития, а не в исходном пункте.

И структура государства, адекватного данной человеческой общности (данному типу общественного организма), складывается не сразу. Имеются общие законы формирования, структурирования и функционирования государства, присущие любым достаточно большим и сложным человеческим объединениям, в которых есть потребность в государстве и возможности для его появления. Но в различных человеческих объединениях эти законы проявляются и действуют различно. Государство западного общества не есть исключение в этом отношении. Оно возникло и развивается (оно еще не достигло потолка!) в соответствии с общими законами коммунальности, но в специфических условиях Запада и для удовлетворения потребностей общества западнистского типа. Среди этих условий следует упомянуть и государственность феодального общества. Однако государство западнизма возникло не просто как продолжение последней, а как новое качество, лишь использовавшее предшествовавшее государство как одно из условий.

Государство западнизма

С самого начала существования западнизма государство феодального общества было его опорой и защитой. Поддерживая и стимулируя западнизм, это государство готовило гибель не государственности вообще, лишь ее определенной исторической формы – феодальной государственности. Буржуазные революции в Западной Европе, расчистив почву западнизму, привели к установлению формы государственности, более соответствующей торжествующему западнизму. Величайшая из буржуазных революций – Великая французская – имела результатом формирование мощного бюрократического аппарата и правового кодекса, которые гораздо более соответствуют сущности западнизма, чем декларации прав человека и демократических свобод.

Завоевав доминирующее или по крайней мере влиятельное положение в обществе, западнизм оказал влияние на исторически данную форму государства, трансформировал его применительно к своим потребностям и развил до неслыханных доселе масштабов. Государство, послужив условием западнизма, само стало необходимым элементом западнизма, причем с тенденцией стать хозяином общества.

Сложность понимания государства как элемента западнизма заключается в том, что в нем самым причудливым образом переплетаются оба главных аспекта и источника западнизма – деловой и коммунальный. Тут коммунальные явления организуются и действуют по законам делового аспекта, а деловые – по законам коммунальности. К этому присоединяются остатки старой государственности, например – в виде монархий. В более «чистом» виде процесс формирования государственности западнизма протекал в США. Но зато там переплетение делового и коммунального аспектов оказалось более запутанным, чем в Европе. В Европе были Наполеон и Гитлер, которые, как говорится, поставили точку над «i». Американские Наполеон и Гитлер еще только маячат на горизонте истории.

Сфера государственности западных стран огромна по числу занятых в ней людей, по затратам на нее общества и по ее роли в жизни людей. Например, одно только федеральное правительство США в 1990 году нанимало более трех миллионов человек. В 1987 году в США на всех уровнях государственности число только гражданских наемных лиц достигало 17,3 миллиона человек, то есть 15,4 % всех наемных работников[141]. Вычислить затраты на сферу государственности точно невозможно, так как значительная их часть идет, минуя государственные учреждения, – как частное предпринимательство, частные и общественные фонды, благотворительность, преступность. Тем не менее те данные, которые встречаются в печати, производят устрашающее впечатление[142]. Бессмысленно ставить вопрос, окупаются эти расходы или нет. Они суть траты, не рассчитанные на возврат. Если они приносят какой-то доход, то лишь как следствие определенной политики государства. Однако без таких трат общество будет деградировать. С точки зрения интересов целого такие траты важнее, чем приносящие прибыль инвестиции капиталов. Эффективность государства должна измеряться иными критериями, нежели эффективность экономики. К этой теме я вернусь ниже.

Сфера государственности западных стран имеет тенденцию к разрастанию[143]. Это обусловлено увеличением размеров и усложнением управляемого общества. Но не только этим. Сфера государственности стремится к самовозрастанию как особая сфера общества по законам коммунальности, причем независимо от потребностей общества, то есть в силу своих собственных потребностей. Это автономное самовозрастание может происходить в ущерб интересам общества. Не исключено, что со временем в сфере государственности будет занята половина работающих граждан, а расходы на нее будут поглощать почти все доходы общества. Государство будет пожирать плоды труда управляемого им общественного организма, и это послужит одной из причин упадка Запада.

Происходит не просто разрастание государства, но увеличение объема его функций, как это предсказал еще в начале нашего века А. Вагнер. Первоначально функции государства западнизма были традиционными – армия, полиция, юстиция, общественный порядок. Теперь государство взяло на себя, кроме того, почту, железные дороги, воздушный транспорт, телевидение, снабжение водой и энергией, научные исследования, образование, секретные службы, пропаганду, космические исследования, крупные проекты, регулирование экономики. Короче говоря, нет такой сферы общественной жизни, в которой так или иначе не участвовало бы государство. Приватизация многих функций такого рода является лишь частичной, так как государство все равно сохраняет за собой решающую роль и контроль. К тому же приватизация обычно выглядит тут скорее как жест отчаяния, чем как нечто рациональное.

Чтобы лучше понять сущность государства западнизма и представить себе его перспективы, полезно посмотреть на государство в коммунистическом обществе, поскольку оно есть не только вид государства наряду с другими, но лабораторно чистый пример того, что должно получиться из государства, если оно станет полным господином общества и разовьет все свои потенции. На Западе такие попытки были предприняты Наполеоном и Гитлером. Но они были кратковременными, не были доведены до логического завершения и были разгромлены внешними силами. В Советском Союзе эксперимент с государством был доведен до предела. Он выявил все потенции, функции и амбиции государства как такового[144].

Если вы выделите в абстракции все элементы, свойства и функции западного государства, представите себе в воображении их как некое единое социальное существо, использующее окружающее его общество как арену его деятельности и среду существования, вы получите то, что в Советском Союзе было воплощено в реальность. Западная государственность есть государственность, развитая до высокого уровня, но «растворенная» в западнизме и в западной цивилизации. Неявное признание этого факта можно увидеть в жалобах многих западных теоретиков по поводу вторжения государства в те сферы, в какие ему вторгаться, по мнению этих теоретиков, не следовало бы. А порою об этом говорят прямо[145].

Структура государства западнизма определяется многими факторами. Основные из них суть следующие два. Первый связан с внутренней организацией государства, второй – с его ролью в обществе. Государство образует огромное число людей, сейчас – до 15 % работающих. А эта масса людей должна быть как-то организована и сама как-то управляться. Иначе государство не может выполнять свою роль в обществе. Современным огромным и сложнейшим обществом можно управлять, только управляя самим его управляющим органом. Эта вторичная задача управления имеет тенденцию стать главной.

Второй основной фактор структурирования государства заключается в том, что оно должно выполнять огромное число дел, а это возможно лишь при условии разделения функций, то есть образования различных деловых учреждений и различных уровней деловой иерархии, управляющих различными сферами и частями общества.

В структуре современного западного государства обычно выделяются такие элементы: 1) центральное правительство; 2) местные (территориальные) органы власти; 3) административно-бюрократический аппарат; 4) органы общественного порядка и защиты страны; 5) правящая элита; 6) политические партии и «околоправительственные» организации. Между ними имеет место множество взаимоотношений, образующих многомерную сеть отношений. Они выполняют разнообразные функции, точно так же переплетающиеся в сложную и даже запутанную систему. Плюс к тому все они и их функции погружены в среду сферы коммунальности, которая сама погружена в среду целого общественного организма. Практически государство имеет контакты со всеми сферами общества, слоями населения и районами страны. Оно так или иначе запускает в них свои «щупальца».

Центральная власть

Высший или центральный орган государства западной страны образует законодательное представительное собрание и исполнительная власть. Первое избирается населением страны и представляет его. Это парламент, конгресс, национальное собрание, бундестаг. Основная задача его – законодательство, представительство интересов населения как целого и его различных подразделений, общий контроль за положением в стране и деятельностью всей системы государственности. Оно имеет свою структуру. Существуют двухпалатные и однопалатные собрания. В том и другом случае имеет место система должностных лиц, система комитетов и экспертов, подсобных служащих – «технический» аппарат, без которого не может работать никакая большая организация людей.

Функции исполнительной власти – руководство повседневной деятельностью государства. Тут тоже есть свои варианты. Основные формы их – президентская и парламентарная системы. Образец первой – США, образец второй – Англия. В случае первой системы глава исполнительной власти (президент) избирается прямо всеобщими выборами, в значительной мере независим от законодательной власти, имеет контроль над назначением членов правительства (кабинета), может апеллировать прямо к народу (референдум, плебисцит). В случае парламентарной системы имеются варианты. Один из них – глава исполнительной власти избирается законодательным собранием, которое доминирует. Другой вариант (английский) – законодательная и исполнительная власть сосредоточены в кабинете, правящая партия решает, кто будет главой исполнительной власти. Французский вариант – смешанный. Его иногда называют квазипрезидентским. Исполнительная власть тоже имеет свой «технический» аппарат с распределением и иерархией функций и должностей.

В американской центральной власти, помимо законодательной и исполнительной власти, имеется еще третий ингредиент – судебная власть (Верховный суд).

Во всех сочинениях западных авторов при характеристике центральной власти прежде всего говорится о разделении властей. Идею разделения властей выдвинули еще Джеймс Харрингтон (1656) и Шарль Монтескье (1748). Согласно этой идее каждая из трех частей власти должна делить некоторую долю власти с другими частями, снижая возможность для каждой стать чрезмерной в исполнении ее функций. Тем самым предполагалось избежать абсолютной деспотической (тиранической) власти.

В наиболее «чистой» форме этот идеал разделения властей реализовался в США. На первый взгляд благодаря ему была достигнута желаемая цель. И в самом деле здесь судьи в какой-то мере являются законодателями. Исполнительная власть покушается на суд и законодательные функции. Международные соглашения президента, а также назначения президентом людей на посты, включая назначения в Верховный суд, должны быть подтверждены сенатом. Президент имеет право вето на решения конгресса. Конгресс может предъявлять обвинения федеральным судьям и смещать их. Законопроект не может стать законом, пока не одобрен обеими палатами конгресса и не подписан президентом. Верховный суд может объявить действия законодательной и исполнительной власти неконституционными.

Но эти же самые свойства власти с разделением на три вида можно истолковать не как средство ограничения власти, а как показатель единства власти, внутренне расчлененной в силу разделения функций. Об этом говорит тот факт, что в правительствах многих западных стран доминирует одна часть, обычно законодательная[146]. Она тут имеет высшую власть над другими частями. При этом остается разделение функций между различными учреждениями власти как чисто деловое удобство. В Великобритании законодательная и исполнительная власть сосредоточены в одном органе – в кабинете. Если партия выигрывает большинство голосов на выборах, парламент назначает ее лидера премьер-министром, а тот назначает министров – кабинет. Последний несет коллективную ответственность. Главная фигура во власти – премьер-министр. Кабинет – его кабинет. Он представляет нацию. Исполнительная власть здесь есть придаток законодательной, а законодательная – продолжение исполнительной. Последняя действует в соответствии с первой, которая дает согласие. Законодательная инициатива исходит от исполнительной власти.

В существующем разделении властей, на мой взгляд, произошло наложение того, что обусловливалось законами коммунальности, на то, что явилось результатом исторической традиции. Второй аспект фактически подчинился первому. Разделение властей утратило ту роль, какую на него хотели возложить раньше. Многие авторы подвергали жестокой критике фактическое положение на этот счет, не отдавая, однако (на мой взгляд), отчета в том совмещении двух аспектов, о котором я только что упомянул. Из критиков такого рода назову здесь Карла Шмидта[147] и из более поздних авторов Ф. Хайека[148].

По мнению Хайека, классическая теория разделения власти между законодательным и исполнительным органом (о судебной власти и говорить не стоит!) фактически не воплотилась в жизнь. Современные законодательные органы занимаются не столько разработкой и одобрением общего кодекса поведения, сколько решениями, направляющими конкретные действия исполнительной власти. Исчезла разница между законодательством и текущими распоряжениями властей, между общими и частными задачами власти. Главной задачей представительной власти стало не законодательство, а управление. Все то, что теперь штампует законодательный орган, стало называться законом. Правительство получило возможность издавать для самого себя удобные ему законы. Правительство вышло из-под контроля закона. Сама концепция закона потеряла значение. Правление стало главной задачей законодательного органа, а законодательство – его побочной функцией.

Считая приведенные утверждения Хайека во многом справедливыми, я, однако, отвергаю его интерпретацию критикуемого им факта. Хайек считает это извращением демократического идеала и ищет способы исправить это извращение[149]. Я же считаю это нормальным явлением для современного западного государства, разделение властей считаю делом второстепенным, раздутым в идеологии и пропаганде, а идеалы некоего разумного разделения неосуществимой мечтой поклонников никогда не существовавшей старины. Кроме того, за годы, прошедшие после того, как был выдвинут идеал разделения властей и определены функции представительной власти, в мире произошли грандиозные перемены, повлиявшие на характер законодательства и на условия деятельности исполнительной власти. Например, такие проблемы, как строительство дорог и уборка мусора, которые Хайек относил к числу пустяков с точки зрения законодательного органа, на самом деле оказались куда более важными, чем некие абстрактные нормы поведения и справедливости. Западное государство в силу жизненной необходимости спустилось с небес абстрактной болтовни о некоей справедливости и всеобщем благе на землю конкретных проблем выживания подвластных граждан.

Сейчас наступил такой период в развитии государственности западнизма, когда главной функцией государства становится управление внутренней жизнью общества, а законодательство превращается в средство управления. Законодательство уже сыграло свою основную историческую роль, установив рамки деятельности государства. Оно вошло в плоть и кровь западного общества. Остается необходимость охраны его и корректировки в связи с важными переменами. Перевороты эпохального значения, требующие решающей роли законодательной власти, в рамках западнизма не предвидятся.

Новый период в истории государства западнизма еще только начался. Претензии государства на роль правителя всей внутренней жизни общества встречают, естественно, сопротивление. Исход борьбы еще не предрешен фатальным образом. Пока тут можно говорить о стремлении государства к максимально возможному для него контролю над подвластным обществом и о стремлении каких-то сил общества к максимально возможной для них независимости от государства. В результате их борьбы рождается какой-то компромисс и срастание государства с противоборствующими силами. Но что бы при этом ни произошло, любой результат так или иначе будет развитием государственности, пока она не достигнет логического предела.

Разделение властей сохраняет, конечно, какое-то значение. Но не то, какое этому придается в речах и сочинениях теоретиков и политиков. Оно сохраняет, в частности, значение внутренней самозащиты одних частей системы власти от засилия других, то есть роль средства предохранения не столько от тирании системы власти по отношению к подвластному обществу, сколько от тирании в рамках самой системы власти независимо от ее отношения к обществу.

Местная власть

Обычно, говоря о западном государстве, имеют в виду центральную власть и мало внимания уделяют государственности более низких уровней или совсем игнорируют ее. А между тем это весьма важный элемент государственности.

О масштабах местной государственности можно судить по таким, например, данным[150]. В США 50 штатов и один район типа штата. В 1986 году там было 3139 округов. А территориальных единиц более низкого уровня (города, районы, деревни, школьные районы) – многие десятки и даже сотни тысяч. В них нанималось более 14 миллионов гражданских лиц. В Великобритании в 1991 году было 60 больших округов, 500 районов и больших городов, 11 тысяч «коммун». Они нанимали более двух миллионов человек, тратили 10 % национального дохода. Местные правительства составлялись из ста тысяч избранных лиц. Во Франции (в метрополии) в 1989 году был 21 административный регион, 96 департаментов, 3708 кантонов, 36 443 признанных коммуны. Было выбрано 500 тысяч муниципальных советников. В Италии было 20 регионов, 96 провинций, 8 тысяч муниципалитетов. Даже в маленькой Швейцарии было 26 кантонов и 3 тысячи местных коммун. И на всех уровнях местной государственности занято определенное число людей, в сумме дающее огромные числа.

Различаются два типа территориальной власти – федеральный и унитарный. Пример первого – США, Канада, Австрия, Швейцария и Германия. Пример второго – Франция. В первом случае внутри страны сосуществует несколько уровней правительства. Каждый из них имеет некоторую степень автономности. Власти низших уровней принимают какое-то участие в делах центрального правительства. Власти каждого уровня могут прямо воздействовать на граждан. При этом граждане одновременно управляют властями нескольких уровней. В унитарной системе власть сосредоточена у центрального правительства. Власть на более низком уровне осуществляют чиновники, делегируемые свыше. Однако федеральная система не исключает централизацию. Последняя фактически возникает в той или иной форме. А унитарная система не исключает автономию. Функции местных властей сходны (дела и интересы управляемых территорий), сходны способы финансирования (местные налоги, от центрального правительства, пожертвования) и способы укомплектования людьми (выборные, наемные, государственные чиновники, добровольцы).

Самой сильной после центральной власти в иерархии территориальной структуры государства является второй уровень (штат в США, земля в Германии). Постепенно сила власти снижается. На низшем уровне ей отводится роль орудия решения «бытовых» проблем. Это естественно, поскольку в западных странах действует механизм самоорганизации деловой сферы общества. Тем не менее эта ветвь государственной активности играет существенную роль. Благодаря ей происходит учет местных условий, поступает информация в центральные органы власти, последние так или иначе испытывают давление снизу, масса людей получает возможность участвовать в политической и гражданской деятельности и делать карьеру, масса людей получает работу.

У меня нет никаких эмпирических данных для того, чтобы судить о тенденциях эволюции государственности западнизма по этой линии. Но общая тенденция к разрастанию государства, к увеличению объема его функций и к усилению роли государства в различных сферах жизни людей должна порождать тенденцию к унификации системы власти и к превращению местных властей различных уровней в исполнительный аппарат центральной власти. Я говорю всего лишь о тенденции, ибо одновременно действует и противоположное стремление. Так что реальный процесс должен быть компромиссом и равнодействующей противоположных сил.

Политический аппарат

Сфера государственности западнизма многомерна. Помимо упомянутых выше аспектов структурирования ее, имеет смысл выделить в ней политический, бюрократический и правовой аппараты. Я имею в виду именно аппараты, то есть совокупности учреждений и занятых в них людей. Это структурирование лишь отчасти совпадает с разделением властей, о котором речь шла выше. При этом законодательная и исполнительная власти предстают как элементы политического аппарата, а судебные органы, которые в некоторых странах считаются частью политической власти, должны быть отнесены к правовому аппарату.

Политический аппарат образует совокупность выборных учреждений власти со всеми теми невыборными учреждениями, которые непосредственно обслуживают функционирование выборных учреждений в качестве органов власти.

Партийная система

Важнейшим элементом западной государственности является партийная (точнее говоря – многопартийная) система. Этот элемент настолько важен, что в идеологии и пропаганде часто его используют как определяющий признак западной государственности вообще. Это стало обычным во второй половине XX века, когда западная государственность противопоставлялась коммунистической как многопартийная однопартийной.

Некоторые теоретики считают партийную систему не частью государства, а околоправительственными организациями, входящими в «гражданское общество». Думаю, тут нет базы для серьезной полемики. Партийная система есть сложное образование. Есть основания включать ее в число элементов государственности в одном ее аспекте («парламентские партии») и в число элементов гражданского общества (внепарламентские объединения добровольцев). Тут мы имеем характерный пример многомерности социальных феноменов. Во всяком случае, партии суть часть механизма, с помощью которого государственность смыкается с гражданским обществом и с телом страны в целом.

В определении политических партий теоретики и политики более или менее единодушны. Политической партией называют, например, объединение людей с общими убеждениями, имеющее целью контролировать правительство или стать его частью, причем конституционным путем[151]. Другой вариант: политическая партия есть формальная организация, сознательная цель которой – ввести в общественные учреждения личности, которые будут контролировать механизм правительства[152]. Различия тут, как и в других вариантах, чисто фразеологические. Опять-таки отмечаю стремление дать дефиницию эмпирического объекта путем выделения признака, который кажется главным, причем объекта, известного всем и очевидного без всяких дефиниций. Если человек не имеет такого привычного представления о партиях, то дефиниция ему не скажет ровным счетом ничего. А с точки зрения теоретического описания партий дефиниция вообще излишня или, хуже того, становится препятствием их понимания.

Партийная система Запада не всегда имела такой вид, какой она приняла сейчас. Например, в Германии в XIX веке партии возникли как выразители и защитники интересов определенных общественных групп, например – рабочих, католиков. Партии не были ответственными носителями государственной власти, они противостояли власти. Они были похожи на общественные организации, которые сейчас являются внепарламентскими. Лишь после Второй мировой войны в Германии сложилась современная партийная система, причем под влиянием победителей в войне (США и Англии). Так что те теоретики, которые сейчас сочиняют дефиниции рассмотренного вида, до Второй мировой войны давали бы совсем другие определения политических партий Запада.

В западных странах возникали раньше и возникают теперь партии, имеющие целью радикальное изменение западного общества и даже уничтожение западнизма. Периодом расцвета таких партий была середина XX века, когда национал-социалистская партия захватила власть в Германии, а фашистская партия – в Италии. Еще ранее в России был установлен коммунистический социальный строй, стимулировавший коммунистическое движение во всем мире. После Второй мировой войны большую силу в странах Западной Европы приобрели коммунистические партии (Франция, Италия, Испания). Социалистические и социал-демократические партии в значительной мере разделяли устремленность коммунистов на радикальные перемены – на построение более человечного, демократичного социализма («социализма с человеческим лицом»), чем советский.

«Правые» радикальные партии были разгромлены в результате Второй мировой войны. После разгрома Советского Союза в «холодной войне» и разгрома коммунизма в Восточной Европе коммунистические партии в западных странах пришли в жалкое состояние, потеряли прежнее значение и прежние амбиции. Они еще ранее начали превращаться в партии западнистские («еврокоммунизм»). Теперь же они поспешили предать свои прежние идеалы и стали лихорадочно приспосабливаться к новым условиям просто с целью выживания в любом виде. Арену западной истории почти безраздельно захватили партии западнизма, образующие элемент западной системы государственности.

Об одной дискуссии о партийной системе

Прежде чем непосредственно дать обобщенную характеристику партиям западнизма, расскажу о дискуссии в Германии в 1992 году по проблемам партийной системы. В прессе заговорили о кризисе партийной государственности. Особенно сильную полемику породило выступление президента Вайцзекера[153]. Вот основные тезисы его выступления. Партии превратились в неписаный конституционный орган, имеющий сильное (а порой главенствующее) влияние на остальные. Партии проникают во все слои и сферы общества, чтобы приобретать для себя избирателей. Партии создают политиков по профессии, специальностью которых становится умение побеждать противников и поддержка интересов партии. Партии одержимы победой на выборах, а после победы забывают о концептуальной политической задаче руководства.

Хотя Вайцзекер считал упомянутые явления в партийной системе отступлениями от некоей подлинной демократии, он тем не менее констатировал таким образом эти явления как факт. То же самое делали другие участники дискуссии[154], исходя из других установок. Например, Вольфганг Эгер, назвав позицию Вайцзекера ностальгией по «золотой демократии», объяснял сложившуюся ситуацию новыми условиями в обществе. Современное состояние партий, по его мнению, есть результат исчезновения традиционных общественных милье, из которых партии «кормились» как в отношении персонального состава, так и в отношении идей. Партия больше не является продленной рукой определенного милье, которое поставляло ей представления о ценностях и оказывало ей поддержку. Теперь партия должна сама позаботиться об этом. Депутаты становятся зависимыми от партии и вынуждены подчиняться партийной дисциплине. Партия стала сложным образованием. «Базис» партии образуют партийные активисты и политики по профессии.

Сложился особый «политический класс» со своим механизмом рекрутирования, тренировок и поведения. В статье Х.М. Энценсбергера[155] дано описание этого класса, которое с незначительными коррективами можно выдать за описание партийных работников коммунистической страны. Причем это описание в той или иной мере применимо к партиям других стран, а не только Германии. Тут можно видеть действие законов коммунальности, одинаковых для стран с различным социальным строем.

Отмечу, наконец, такой весьма важный фактор партийной системы западнизма, затронутый в дискуссии, как финансирование партий. Согласно прессе[156] значительную долю средств для проведения выборов партии получают от государства. К этой теме я вернусь ниже.

На мой взгляд, эволюция партийной системы Германии в последние десятилетия не есть отступление от некоей подлинной демократии – таковой вообще не существует. Это есть закономерное развитие государственности западнизма, то есть реальной демократии, если в слово «демократия» не вкладывать никакого иного смысла, кроме того, что оно обозначает политическую сферу западного общества. Западная партийная система имеет тенденцию стать более определенно и явно тем, чем была партийная система в коммунистической России, хотя и в форме многопартийности.

Партии западнизма

Не все политические организации, возникающие в странах Запада, суть элементы западнизма. Образцами партий западнизма (партий западнистского типа) являются общеизвестные партии западных стран, которые в одиночку или в коалиции становятся правящими, играют активную роль в деятельности органов власти, существенным образом влияют на их политику. Это республиканская и демократическая партии США, Лейбористская и Консервативная партии Великобритании, Социал-демократическая, Христианско-демократическая и другие партии Германии, Социал-демократическая и Народная партии Австрии, Социалистическая партия Франции и т. п.

Партии западнизма разнообразны. Они переживали и переживают какие-то изменения[157]. И нельзя сказать, что их эволюция закончилась. Наоборот, им еще предстоят изменения, прежде чем можно будет сказать, что они достигли состояния, наиболее адекватного их сущности. Ниже я хочу отметить такие их признаки, которые мне кажутся устойчивыми, касаются их сущности именно как феноменов западнизма и имеют тенденцию к усилению.

Западнистские партии не имеют никаких намерений радикально перестраивать свое общество и тем более менять его социальный строй, экономику и систему государственности. Они стремятся к сохранению и укреплению западнизма. Они суть его неотъемлемая часть. Они существуют и действуют в рамках законности, а не вопреки ей и не против нее. Они сами суть охранители законности. Конечно, их представители и руководители далеко не святые. Но их отступления от законности носят не социально-политический, а криминальный характер.

Считается, что основная цель западнистской партии – участие в выборах своих лиц в органы власти. Иногда партию так и определяют как группу граждан, публично организованную для захвата и контроля правительства путем выборов. По словам М. Вебера, партия есть инструмент мобилизации избирателей посредством пропаганды и агитации. Но теперь функции партии западнизма фактически не сводятся к выборам должностных лиц в правительство. Они довольно многообразны. Это, например, рекрутирование новых членов, политическое образование и воспитание населения, информация, воздействие на общественное мнение, выдвижение политических идей и программ, стимулирование дискуссий и участие в них, суммирование и урегулирование интересов, стимулирование политической активности граждан. Если партия побеждает на выборах, она организует повседневные операции представительных органов (в частности – парламента). Если же она не побеждает, она действует как официальная оппозиция. При всех обстоятельствах партия наблюдает за деятельностью правительства и воздействует на него. Она есть составная часть системы государственности, как и правительство.

Партия состоит из множества людей (а это – десятки и сотни тысяч человек) и как таковая имеет определенную структуру. В одних случаях структура выражена слабо (как в партиях США), в других – сравнительно сильно (как в партиях Англии, Германии и Франции). Но при всех вариантах в них так или иначе можно выделить три элемента: рядовых членов партии, служащих бюрократического аппарата для повседневной работы и политиков, руководящих партией и участвующих в правительстве. Кроме того, имеют место несколько организационных уровней между членами партии на местах и центральными органами партии. Даже в США, которые считаются образцом «бесструктурных» партий, имеют место клубы разных уровней, а по крайней мере раз в четыре года (на время выборных кампаний) они на много месяцев (на семь) превращаются в централизованные и структурированные организации. Сам тот факт, что будто бы в США не одна республиканская и не одна демократическая партии, а по 51 партии в каждой из них, говорит не о полной бесструктурности, а об определенной форме структуры, пока достаточной для условий США. Я говорю «пока», так как такая «бесструктурность» в случае надобности может очень быстро стать или проявить себя как жесткая структура.

В партиях имеются секции для работы с молодежью, с рабочими, с женщинами, с фермерами, со студентами, с интеллектуалами. Это суть рабочие рычаги партии для проведения выборов. При этом дело не ограничивается лишь разговорами о выборах. Предметом внимания становятся все интересующие людей проблемы.

Наконец, имеются околопартийные или околоправительственные организации и группы, поддерживающие партию, особенно в период выборных кампаний (профсоюзы, ассоциации предпринимателей и т. п.).

Современные западнистские партии не являются выразителями и защитниками интересов каких-то определенных групп населения. Они ориентируются на все категории населения, претендуют на то, чтобы считаться партиями общенародными. Это явление бесклассовости или надклассовости партий в идеологии и пропаганде изображается как показатель социального примирения, – будто социальная борьба в старом смысле исчезла, уступив место мирным парламентским дебатам[158]. Мне это напоминает идеологически-пропагандистское изображение ситуации в коммунистических странах в свое время. Тогда отсутствие многопартийности объясняли единством народа, отсутствием антагонистических классов. Социальная борьба в обществе тогда сводилась к борьбе между хорошим и еще лучшим.

Я думаю, что бесклассовость партий западнизма требует более серьезного объяснения, нежели ссылка на некое «классовое примирение». Возникнув в определенных исторических условиях, западнистские партии воспроизводятся и существуют как особые объединения людей прежде всего для самих себя – они борются за самосохранение. Чтобы добиться своих целей (занять посты, фигурировать на сцене истории, делать карьеру, ощущать себя причастными к исторической деятельности и т. д.), партии должны что-то делать и для «народа». Это их способ добывать «хлеб насущный». Партия нуждается в поддержке какой-то части населения, в голосах избирателей, в средствах. Она должна что-то обещать и какие-то обещания выполнять. Она так или иначе есть партия для какой-то части населения, отдающей ей предпочтение перед другими. Она должна обращаться ко всем, во всяком случае – к возможно широкому кругу избирателей, чтобы собрать в свою пользу голоса тех, кто ей отдает предпочтение. Раз партия выживает и существует из десятилетия в десятилетие, это означает, что она устраивает какие-то влиятельные силы общества, так или иначе служит им в обмен на их поддержку.

Интересно, что одни и те же партии фигурируют на арене истории в течение многих десятилетий. И одна из функций этих партий, за хорошее исполнение которой их поддерживают влиятельные силы, – создать видимость классового примирения, помешать возникновению или усилению классовых партий, которые могли бы объединить недовольных и направить их активность на изменение существующего общественного устройства. В этом смысле они суть партии господствующих сил общества.

Западнистские партии не имеют четкой и систематизированной идеологии, то есть определенной концепции человеческого общества, истории и человека, совокупности ценностей и моральных принципов, принципов деятельности властей, проектов будущего состояния общества. Партии не имеют далеко идущих целей и программ их достижения. Они действуют, руководствуясь ближайшими практическими целями. Они стремятся завоевать популярность в массах и получить как можно больше голосов на выборах, выдвигая для этого лозунги и программы применительно к конкретным условиям. Всем известно, что к этим лозунгам и программам не следует относиться серьезно. Те, кто избирается в органы власти, хотят быть переизбранными. Поэтому они избегают далеко идущих заявлений. Их принцип – обещать немного всем, не угрожать серьезно никаким значительным силам общества[159].

Государство, партия и деньги

В упомянутой выше дискуссии в Германии о статусе партий одним из важнейших был вопрос о финансировании партий. И это, конечно, не случайно. В современном западном обществе никакая более или менее массовая организация не может долго существовать и играть заметную роль в обществе, если она не имеет постоянных источников финансирования. Всякая значительная организация и ее функционирование стоит денег. Все дело в том, кто эти деньги дает и в какой форме. В Германии предметом публичного интереса стал тот факт, что значительную часть расходов партий на выборные кампании оплачивает государство. Это стало одним из поводов для утверждений о превращении партий в государственные учреждения. Эти упреки имеют, на мой взгляд, основания. Но я считаю сами эти основания не уклонением от сути государственности западнизма, а вполне закономерной тенденцией ее эволюции.

Партии западнизма являются элементом государственности, поскольку поставляют своих людей в государственные учреждения, влияют на деятельность органов власти и на их политическую линию. Государственное финансирование их есть другой аспект признания их фактического статуса.

Финансирование партий есть, пожалуй, один из самых запутанных аспектов жизни западного общества. Общество тут явно сопротивляется тому, чтобы сложился и обнаружился с очевидностью тот механизм государственности, какой имел место в коммунистических странах. В последних партийный аппарат был официально признан в качестве стержня государственности. И какие бы меры ни предпринимались на Западе, чтобы помешать этому, соответствующая тенденция так или иначе дает о себе знать. Многопартийность ей не помеха. Множество партий, допущенных до участия в политической жизни в качестве партий западнизма, можно рассматривать как множество фракций, клик, мафий и т. п. одной правящей партии, еще не дозревшей до коммунистического образца или предпочитающей видимость плюрализма.

В начале 1992 года в Италии разразился скандал в связи в тем, что социалистическая партия (в то время «правящая») получала вознаграждение от предпринимателей за то, что передавала им общественные заказы. Глава партии Кракси заявил, что так поступали все партии. Под следствием оказалось более 400 человек, включая глав социалистической и социал-демократической партий, 9 министров, 46 депутатов, 12 сенаторов, 192 местных политика и государственных чиновника. Не берусь судить, в какой мере тут оказалась припутанной персональная коррупция. Я выделяю лишь то, что связано с интересами партий.

Аналогичный скандал разразился во Франции. В систему партийной коррупции оказались замешанными высшие лица страны. По словам политолога Ива Мени, опубликовавшего обстоятельное исследование на эту тему, коррупция никогда еще не была во Франции такой систематической, организованной и методической, как в последнее десятилетие.

Коррупция есть многостороннее и многообразное явление. В данном случае интерес представляет тот ее аспект, который касается финансирования партий. Пока те способы финансирования, которые дали основания для рассмотренных скандалов, считаются преступными. Но партии нуждаются в деньгах, а легальные источники явно недостаточны. Партии имеют возможность добывать средства другими, нелегальными путями. И вынуждаются на это. И никакие разоблачения и суды не в состоянии остановить усиление этой объективной тенденции.

Естественно, стали раздаваться голоса в пользу легализации партийной коррупции, называя ее «параллельным финансированием» и другими выражениями, снимающими с нее криминальную оценку. Они отражают суть дела, но пока еще в завуалированной форме. А суть дела заключается в том, что партии и партийные функционеры стремятся занять официально то положение в обществе, какое они уже занимают в системе государственности фактически, то есть положение, идеальным образцом для которого было положение аппарата КПСС и партийных чиновников в системе советской государственности.

Многопартийность

Для чего много партий, если все они – «общенародные»? Во-первых, тут сыграли свою роль исторические условия, вследствие которых сложилось именно несколько партий, и они выжили. Во-вторых, любое достаточно большое множество людей распадается на несколько группировок в силу общих законов коммунальности, какими бы хорошими ни были взаимоотношения между людьми. В-третьих, в большом обществе всегда имеет место различие интересов людей и их конфронтация, что находит выражение в самых различных формах, в том числе – в форме политических группировок. И в-четвертых, многопартийность как явление в сфере государственности вырождается в двухпартийность. В случае трех и более партий образуются блоки, из которых один становится правящим (побеждает на выборах), а другой остается в оппозиции, получая какой-то кусочек власти и связанных с нею жизненных благ.

Только что описанная ситуация напоминает матч по боксу между чемпионом мира и претендентом, в котором победитель получает 15 миллионов долларов, а побежденный – 5. Побежденная партия не сходит со сцены. Она остается в качестве лояльной оппозиции, рассчитывая на следующий раз выиграть матч. К тому же ее просто невозможно ликвидировать, если бы победитель и захотел, – у нее есть корни в обществе.

Наконец, ядро партии есть своего рода предприятие, поставляющее политические услуги. Оно существует по общим законам рынка. Сведение многопартийности к двухпартийности, а последней – к компромиссу победителя и побежденного отражает общую тенденцию рынка к концентрации и укрупнению предприятий.

Новые партии пробиваются к жизни с большим трудом. Это удается лишь в порядке исключения. Это, например, партия «зеленых» в Германии. Политический рынок всячески препятствует появлению потенциальных конкурентов, как это имеет место, например, в отношении «правых» партий в Германии и Франции. Им не дают ходу не ради каких-то высших идеалов (последние суть лишь предлог и маскировка), а из опасения, что они могут завоевать на свою сторону избирателей и испортить признанным партиям их политическую ситуацию.

Партийность и псевдопартийность

Принято разделять системы государственности на однопартийную и многопартийную. Классическим образцом первой считается та, какая была в Советском Союзе до 1985 года. Я утверждаю, что никакой однопартийной системы государства вообще не существует. То, что называют однопартийной системой, есть на самом деле система псевдопартийная. Если власть захватывает одна партия, уничтожив другие партии, и удерживает власть достаточно долго (ее правление становится более или менее стабильным), то она перестает быть партией и превращается частично в элемент государственного аппарата и частично в элемент структуры деловых клеточек. Слово «партия» сохраняется, сохраняются некоторые внешние признаки, например – партийные взносы, собрания, фразеология. И это вводит в заблуждение. КПСС в этом отношении могла служить образцом псевдопартии, а советская государственность – образцом государственности псевдопартийной. О партийной государственности можно говорить в строгом смысле слова тогда, когда партия, продвинув своих людей в государственные учреждения, сама не становится таковым и когда она есть именно партия, то есть организация лишь части граждан страны наряду с другими организациями.

В западных странах имеет место тенденция к превращению партийной системы государственности в псевдопартийную. Упомянутые выше жалобы на то, что партии превратились в особый государственный орган, отражают эту тенденцию.

С первых же дней эмиграции я увидел, что жизнь западных стран насыщена социально-политической активностью большого числа людей не меньше, чем в коммунистической России, где это было естественно в силу доминирования коммунального аспекта. Я при этом рассуждал так. Во-первых, люди в массе никогда и нигде достаточно долго не делают бескорыстно ничего такого, что требует от них длительных усилий и навыков. Раз масса людей регулярно занимается социально-политической деятельностью, причем людей неглупых, образованных и деловых, значит, это удовлетворяет какие-то их потребности. Во-вторых, эти люди заняты в сфере коммунальности и действуют по законам коммунальности, общим для всех обществ с развитой коммунальностью. Естественно, они должны использовать преимущества своего положения в своих интересах – каждый стремится урвать для себя долю благ, которая доступна ему в его положении. В-третьих, раз в данной сфере функционирует большое число людей, они должны установить определенные взаимоотношения друг с другом, позволяющие им совместно эксплуатировать эту сферу. И в-четвертых, они должны становиться профессионалами в своем деле.

Информация, по самым различным каналам попадавшая в мое сознание, убеждала меня в правильности приведенных выше установок. Я все более и более узнавал в феноменах общественно-политической жизни Запада то, что мне уже было известно по жизни в советской России. Здесь тоже существует неявный, даже скрываемый, неузаконенный, а в значительной мере незаконный слой социально-политической жизни, аналогичный таковому в России. И там он не афишировался, скрывался и порою даже наказывался. Но как там, так и здесь он является закономерным.

Недавно мне попалась в руки книга Эрвина и Уты Шойх «Клики, группировки и карьеры» (1992), в которой изложены результаты эмпирического исследования немецкой партийной системы именно в этом плане. Согласно этой книге, в Германии на всех уровнях иерархии, начиная от местных общин и кончая уровнем страны в целом, происходит превращение партийных активистов (политиков вообще) в часть правящего слоя – происходит сращивание политики и управления. А с другой стороны, партии «врастают» в хозяйственную жизнь общества и в другие его сферы. Политики становятся сотрудниками концернов, занимают совсем не политические посты. Образуются своего рода картели больших партий и клики профессиональных политиков. Они решают, кто и какие посты будет занимать в учреждениях, в которые власти имеют доступ. Они распределяют в своих кругах возможности иметь жизненные блага и привилегии. Клики образуются по принципам личных связей – происходит «феодализация» партийной системы. Через клики происходит допуск к власти. Партии и клики превращают государство в свою добычу, в источник карьеры и всяческих жизненных благ. Тенденция к «пропорциональной демократии» ведет к тому, что фактически потеря власти исключается, власть и влияние политиков, партий и клик обеспечивается на длительное время сверх сроков, на которые выбираются политики.

Разумеется, такое описание реальной государственности западнизма не соответствует идеологическому и пропагандистскому изображению западной демократии. Зато оно точно соответствует объективным законам коммунальности, которые делают все системы государственности сходными во многих отношениях, независимо от социального строя. Приведенное описание немецкой партийной системы воспринимается мною так, как будто оно сделано на опыте советской России.

По моим наблюдениям, в западной системе государственности имеется ядро из партий, клик и политиков по профессии, которое не менее устойчиво, чем соответствующие «ядра» в государственном аппарате коммунистических стран. Я не рассматриваю это явление (как вообще все то, о чем сказано в рассмотренной книге) как нечто безнравственное или нарушающее чистоту некоей «подлинной» демократии. На мой взгляд, без всех этих явлений, вызывающих гнев и осуждение, вообще невозможно реальное функционирование системы государственности, невозможна ее стабильность и преемственность. Устранение такого рода «дефектов» привело бы к дефектам еще худшего сорта, в частности – к укомплектованию системы власти случайными людьми и дилетантами, которые превзошли бы своих предшественников по всем их порокам. Прекрасным примером на этот счет может служить ситуация в нынешней России: тут правящие сейчас «демократы» превзошли предшественников-коммунистов в отношении коррупции, лживости и прочих пороков, уступив им в профессионализме управления.

Выборы

Люди, занятые в системе власти и управления, разделяются на две категории с точки зрения того способа, каким они попадают на посты, а именно – на таких, которые нанимаются и назначаются на посты «сверху», и таких, которые избираются «снизу». Подавляющее большинство принадлежит к первой категории – к корпусу государственных чиновников. Число лиц второй категории невелико в сравнении с ними. Они образуют депутатский корпус. Но внимание к лицам второй категории в специальной литературе и в средствах массовой информации во много раз превосходит внимание к лицам первой категории. Это объясняется не столько той ролью, какую играют в системе власти избранники народа, сколько интересами идеологии. Определяя демократию как систему, в которой правительство образуется по воле большинства избирателей, идеологи заботятся не столько о раскрытии, сколько о сокрытии сущности государственной власти западнизма.