Все было не так

Я уже чуть больше часа пялилась в потолок; мне пришло сообщение.

Не спишь?

Я быстро напечатала ответ.

А ты как думаешь?

Встретимся?

Слишком холодно. Но можешь позвонить.

Секунду спустя телефон зазвонил.

– Привет, – сказала я.

– Чем занимаешься? – пробормотал Майлс на другом конце провода.

– Ничем. А ты?

– Только что посмотрел на YouTube документальный фильм.

– Про что?

– Про обвал фондового рынка в 1929 году.

– Это… величайше депрессивно.

– Ого. Даже Денни не шутит так плохо.

– Эй.

Он усмехнулся, и этот звук согрел меня, как глоток горячего шоколада в холодный зимний вечер. Я перекатилась на бок и свернулась в клубок, подтянув колени к груди и прижав телефон к уху.

– Расскажи мне о нем.

– Ты… хочешь, чтобы я рассказал тебе о Великой депрессии?

– Да.

– А что именно?

– Что угодно, – сказала я. – Просто… говори. Научи меня чему-нибудь.

Я услышала, как он замешкался, а потом вздохнул и, как обычно, почти бессвязно забормотал:

– Ну, хорошо… Обвал фондового рынка начался двадцать четвертого октября. Это произошло прямо в конце 20-х годов и…

Я закрыла глаза и прислушалась к его бормотанию; он внезапно отклонялся от темы и рассказывал анекдоты из прочитанных книг или просмотренных фильмов.

Многие поразились бы знаниям Майлса по истории. Учитывая его плохие оценки и второй год в десятом классе, это не казалось ему свойственным, но с тех пор, как мы начали тусоваться вместе, он по-настоящему заинтересовался. Можно задать ему вопрос про любое событие в истории Америки, и он часами будет говорить. И это парень, который через раз отвечает односложно.

Меня история не интересует. Никогда так не привлекала, как остальных. Но, слушая Майлса, я успокаивалась. Мне нравилось наблюдать за тем, как он включается или со страстью говорит о чем-то. Признаюсь, дело лишь в интонации, незначительном повышении голоса, которые, хочется верить, не замечает никто, кроме меня.

Я позволила ему часами говорить о Великой депрессии. И не призналась, что только что узнала про Сару и ее родителей. На самом деле я почти не отвечала. Только порой задавала вопросы или бормотала комментарии, чтобы он знал – я не уснула – и продолжал говорить.

Мне нужно было, чтобы он продолжал.

Если бы он замолчал, боюсь, мой мозг куда-нибудь бы забрел. И я надеялась, Майлсу это тоже помогает. Не только я нуждалась в отвлечении, пока не закончилась эта проклятая ночь.

Он продолжал свой рассказ до первых признаков наступления утра, пробившихся сквозь жалюзи на окне моей комнаты.

– Мне пора, пока мама не встала, – сказала я. – В школе сегодня будет отстойно.

– Да, – согласился он. – Но мы справились. И до следующего дня у нас еще целый год.

– Да. – Я попыталась не думать о том, чем буду заниматься в это время в следующем году, о перспективе провести первую годовщину вдали от остальных выживших. От него. – Спасибо, – сказала я после минуты молчания. – Что остался со мной.

– Да я тоже вряд ли бы заснул, – пробормотал он. – Надеюсь, тебе было не скучно.

– Ты совсем не скучный. – Я откашлялась. – Мне пора. Увидимся через пару часов у моего грузовика?

– Конечно.

Я сбросила вызов и как раз вовремя легла на живот – в соседней комнате прозвенел мамин будильник. Я закрыла глаза и попыталась дышать медленно. Вскоре она заглянет меня проверить, а я не хотела, чтобы она была в курсе моей бессонницы.

Если бы я могла облегчить ее волнение, забрать с помощью лжи хоть мизерную долю, я бы это сделала.

Благодаря этой маленькой лжи мы обе оставались в здравом уме.

После стрельбы я пыталась сказать родителям Сары правду.

Это произошло в конце июля, за две недели до открытия школы, и семья Макхейл пригласила меня к себе домой на ужин.

Честно говоря, мне не хотелось идти. Не потому, что они мне не нравились – после первой ночевки в их доме, когда мне было семь лет, они стали моей второй семьей. Чед, папа Сары, часами играл с нами в настольные игры, а ее мама, Рут, пекла печенье и веселила нас своими глупыми шутками. А следующим утром они пригласили меня с собой в церковь. Я отказалась. Я не взяла с собой подходящую для этого одежду, поэтому смутилась. Они завезли меня домой по дороге в баптистскую церковь округа Вирджил, но Рут сказала, что их дом теперь и мой тоже. Это была первая из десятков – возможно, даже сотен – ночевок. Я бывала в их доме почти столько же, сколько в своем. Иногда мне казалось, я видела Рут и Чеда чаще своей мамы, которая тогда работала на двух работах. И они предлагали сходить с ними в церковь почти каждую неделю. Никогда не пытались давить на меня или вменить мне чувство вины, когда я отказывалась (а так всегда и происходило), и их двери всегда были открыты.

Я любила семью Макхейл. И до сих пор люблю. Хотя сомневаюсь, что они сейчас разделяют это чувство.

Но в тот вечер, когда они пригласили меня на ужин, мы с ними впервые встретились после похорон Сары. Я впервые пришла к ним в дом после стрельбы. И при мысли, что войду в их дом без ожидающей меня внутри Сары, сяду на их диван, а она не плюхнется рядом и не извинится за то, что случайно рассказала мне важную информацию из серии нашего любимого сериала, которую я еще не смотрела, пройду мимо ее спальни, зная, что там несколько месяцев никто не спал…

Я не хотела идти.

А еще не хотела ранить их чувства, и в итоге желание быть вежливой взяло верх над всеми другими инстинктами.

– Мы так рады, что ты смогла приехать к нам, Лиэнн, – сказала Рут, добавила на тарелку пюре и передала мне. – Мы хотели знать, как у тебя дела, пока ты не вернулась в школу. Наверстать упущенное. Не помню, чтобы мы так долго с тобой не виделись. В нашем доме все совсем не так без тебя и… – Она замолкла. Опустила глаза, такие же большие и круглые, как у Сары, на стол, словно ее вдруг заинтересовала светло-желтая скатерть.

– Лето прошло тихо, – согласился Чед.

– Пюре, эм… очень вкусное, – сказала я, покусывая нижнюю губу. На самом деле я еще его не пробовала. Размазала по тарелке зубчиками вилки, пытаясь хоть как-то пробудить аппетит.

Вероятно, Рут видела меня насквозь, но все равно сказала:

– Спасибо, милая.

Не уверена, что, пока текли минуты молчания, кто-то из нас хотя бы поднес вилку ко рту. Мы царапали ими по тарелкам, а Чед так долго разрезал свиную отбивную, что к тому моменту, как кто-то заговорил, от нее остались кусочки не больше моего ногтя на большом пальце.

– Я слышала, Эшли Чамберс выписали из больницы, – сказала Рут. – Лиэнн, ты ее видела?

– Эм, нет. В смысле, не в последнее время. Я видела ее в больнице несколько недель назад, но не после ее возвращения домой.

– Она милая девочка, – сказал Чед. – Слышал, она обручилась с тем парнем по фамилии Осборн. Ох, как его зовут? Помоги вспомнить, Рут. Сын Дженнифер и Дона. Который с веснушками.

– Логан, – ответила Рут.

– Точно. Логан Осборн. Хороший парень. Лиэнн, ты его знаешь?

Я покачала головой.

– Нет. Мне кажется, он окончил старшую школу до того, как я в нее перешла. Я и Эшли не знала до… недавнего времени.

– Эта Эшли хорошая девочка, – сказала Рут. – Как и ее сестра, Тара. Кажется, она чуть младше тебя и Сары. Их семья уже несколько лет ходит в нашу церковь. Эти девочки всегда были так милы с Сарой. Я очень рада, что они обе будут здесь в воскресенье, когда мы объявим о билборде.

– Билборде?

Рут глянула на Чеда.

– Ну, мы должны были молчать до воскресенья, но… Знаешь шоссе на выезде из города в сторону Эвансвилла?

Я кивнула, в животе уже забурлил страх.

– Несколько церквей по всей Индиане собрали деньги, чтобы мы установили билборд в честь Сары, – сказала Рут. – Прямо на шоссе. На нем будет ее фотография и любимая цитата из Библии. Чтобы все помнили, за что она боролась.

– За что мы все должны бороться, – сказал Чед.

– Разве это не потрясающе, Лиэнн? Сара всегда хотела быть знаменитой… Лиэнн, милая, ты в порядке?

Я стояла, не осознавая, что делала.

– Мне надо в ванную.

Не успели они произнести и слова, как я уже бежала по гостиной и коридору дома, который знала, как свой собственный. Оказавшись в ванной, я закрыла за собой дверь.

Припала спиной к стене, прижала руки к глазам и постаралась медленно дышать. Мне казалось, сердце вот-вот вырвется из груди. Мое тело словно предало меня и активно пыталось уничтожить меня изнутри.

Это паническая атака, уверяла я себя. Ты в порядке. Это всего лишь паническая атака. Даже не самая сильная. Просто дыши.

Когда все прошло, я подошла к раковине, включила холодную воду и ополоснула лицо. А когда посмотрела в зеркало, мне на долю секунды показалось, что оказалась в прошлом.

За моей спиной стояла Сара в темно-зеленом платье, в котором она ходила на танцы в честь окончания восьмого класса. Ее длинные рыжие волосы красивыми волнами ложились на плечи. Она научилась так завивать их, посмотрев обучающеее видео на YouTube. И теперь вооружилась плойкой, как оружием, и пыталась превратить мои безжизненные темно-каштановые волосы во что-то более симпатичное. Тогда они были до талии. Я обрезала их через несколько дней после стрельбы, потому что не могла отмыть. Не важно, сколько раз я пыталась, я все равно чувствовала запах крови.

Я почти слышала голос Сары, в ее словах слышался смех, когда она спросила:

– Как думаешь, Ричи будет там сегодня? Думаешь, он кому-нибудь рассказал о нашем поцелуе?

А потом все исчезло – если вообще было, чему исчезать, – и я в одиночестве осталась смотреть на свое бледное отражение.

Мне надо было сказать Макхейлам правду. Я неделями откладывала это, но теперь, услышав про билборд, поняла – больше нельзя медлить. Я не могла позволить им верить в эту ложь. Этому дурацкому слуху, который как будто возник из ниоткуда.

Кроме того, этого не хотела бы Сара. Да, она хотела стать знаменитой, но моделью, а не мученицей. Тем более фальшивой. И как бы я ни любила Рут и Чеда, они ее не знали. Не так хорошо, как думали. Они понятия не имели, что она тайком встречается с Ричи Макмалленом, потому что ей запрещалось заводить парней. Они никогда не поверили бы, что в начале девятого класса под трибунами на футбольной игре она позволила ему добраться до второй базы. Или что приносила в школу косметику и перед уроком красилась в туалете. Или что однажды пнула парня коленом в промежность и послала его к чертям, когда он назвал меня неуклюжим фриком.

Сара, которую я знала, была бы против того, чтобы ненавистная фотография класса красовалась бы на знаках церкви по всей Индиане, не говоря уже о билборде. Она бы не хотела, чтобы ее запомнили такой.

И она бы не хотела, чтобы из-за этого страдал кто-то другой, например Келли.

А значит, я должна была рассказать им правду.

Потому что единственная могла.

Я еще раз сполоснула лицо, глубоко вдохнула и открыла дверь. Вышла в коридор со всей решимостью, что удалось собрать. Я не собиралась слишком долго это обдумывать. Не собиралась что-то невнятно бурчать. Я хотела рассказать им, что именно произошло в туалете в тот день.

Но не успела я дойти до конца коридора, как заметила открытую в комнату Сары дверь, внутри стояла Рут. Просто… стояла. Посреди комнаты. Она не сводила глаз с одного из плакатов, прикрепленного к стене, которую, по настоянию одиннадцатилетней Сары, выкрасили в фиолетовый.

Я так испугалась, что чуть не запуталась в собственных ногах, когда остановилась у комнаты. Похоже, Рут меня услышала, потому что повернулась к двери и устало улыбнулась мне.

– Лиэнн, – сказала она. – Я собиралась проверить, как ты, и… отвлеклась. – Она вздохнула и снова повернулась к комнате. – Я не смогла дотронуться до ее вещей. Даже убраться здесь. – Она показала на раскиданную по полу грязную одежду. – Сара никогда не любила убирать за собой. Меня это сводило с ума, но я просто не могла… Я, наверное, говорю глупости, да?

– Нет, – ответила я и медленно вошла в комнату. – Не говорите.

Я не верю в призраков или нечистую силу. Но в ее комнате, со всеми оставленными вещами, словно она была здесь только этим утром… мне было жутковато. Как в параллельном мире. В комнате до сих присутствовал ее запах. Лавандовый шампунь и ванильные свечи, смешанные с пылью и временем. Мне стало как-то не по себе, но мысль о том, чтобы дотронуться до вещей, изменить хоть что-то из того, что она оставила, была намного хуже.

Эта комната была неприкосновенной. Священной землей. В этой комнате, когда нам было восемь лет, Сара объявила меня своей лучшей подругой и заставила меня поклясться на мизинчиках, что мы никогда не разделимся. Это произошло на отвратительном, зеленом, как лайм, коврике, где я впервые позволила себе пустить слезу по папе и гадала, что же во мне не так, раз он не хотел меня знать. Одиннадцатилетняя Сара обняла меня и сказала, что ему же хуже, да и зачем он мне, когда есть она? И я сидела на этой кровати за несколько недель до стрельбы и призналась Саре, что, возможно, асексуальна. Она не понимала, что это значит. Тогда я тоже особо не понимала. Но она сжала мою руку в качестве поддержки и сказала, что позже погуглит. Вот это Сара. Я знала – она останется со мной, даже если чего-то не поймет.

Находясь в этой комнате, я осознала, что до сих пор цеплялась за мысль о будущем с ней.

– За неделю до этого она оставила у меня кое-какие вещи, – сказала я, скрестив руки на груди. Меня трясло, несмотря на конец июля и работающий на минимуме кондиционер. – Футболку и заколку для волос. Я положила их на стол, чтобы принести ей, но все время забывала и… они до сих пор у меня. Я их не трогала. Мне кажется, если я это сделаю, то не смогу ей отдать, и я просто… Простите. Вы, наверное, хотите вернуть эти вещи. Надо было…

– Нет, милая, нет. – Рут вытерла глаза тыльной стороной ладони. По ее лицу струились слезы, и тушь начала течь. До этого момента я ни разу не видела, чтобы она не выглядела идеально собранной. – Оставь их. Сара была и твоей семьей тоже. Ты для нее – весь мир, понимаешь?

Знаю, что ты думаешь: что стоило ей рассказать. Если это так много значило для Сары, я была обязана рассказать о том, как она умерла. Поверь мне, я собиралась. Слова крутились на кончике языка.

Но потом Рут отвернулась от меня. Подошла к окну и выглянула на небольшой обнесенный забором задний двор, где мы с Сарой в детстве играли с водными пистолетами, где ночевали летом под звездами в старых спальных мешках.

Рут, снова вытирая слезы, видела совершенно другие воспоминания.

– Я лишь продолжаю себе напоминать, что у Бога есть план, – сказала она. – И это… это был Его план касательно ее. Как бы мы с Чедом ни скучали по ней, мы знаем, что она – Его раба. Находясь здесь, она напоминала нам всем, каким должен быть хороший христианин. Ее история вдохновит многих. Я должна… должна это помнить. – Ее голос надломился, лежащая на подоконнике рука затряслась, и это стерло всю мою решимость. – Ох, дорогая, – сказала Рут. Шмыгнула носом, откашлялась и повернулась ко мне. – Мне так жаль, Лиэнн. Я не хотела расклеиваться у тебя на глазах. Я же собиралась проверить, как ты. Ты хорошо себя чувствуешь?

– Да. – Я откашлялась и, медленно выдохнув, опустила руки. – Я в порядке. Давайте закончим ужин.