Помоги проекту - поделись книгой:
12 марта, около полудня, генерал Алексеев был вызван по телефону великим князем Михаилом Александровичем. Он подтвердил новости, сообщенные Родзянко, поддержал необходимость указанных им мер и назвал князя Львова и Родзянко в качестве людей, которым следовало бы поручить формирование нового кабинета.
Алексеев тут же передал Императору свой разговор с великим князем. После этого была получена новая телеграмма от председателя Совета Министров князя Голицына. Она была аналогична указаниям Родзянко и великого князя Михаила Александровича. В ней добавлялось также, что нахождение у власти Протопопова вызывает всеобщее недовольство. Эта телеграмма была передана Алексеевым лично Императору. В результате сообщений Беляева, Хабалова и Родзянко, Алексеев по повелению Императора телеграфировал главнокомандующим Северного и Западного фронтов, чтобы они приготовили к отправлению в Петроград некоторые воинские части, а генерал-адъютанту Иванову было предписано прибыть в Петроград и подавить мятеж.
По итогам доклада Алексеева о разговоре с великим князем Михаилом Александровичем, Император приказал генералу ответить великому князю, что он благодарит его за советы, но что он сам знает, что ему делать.
По поводу телеграммы князя Голицына Император сказал Алексееву, что ответит ему лично.
Через два часа генерал Лукомский получил от Императора телеграмму, написанную от руки и адресованную князю Голицыну, и в ней говорилось, что он, исходя из сложившейся ситуации, не находит возможным производить какие-либо перемены в составе Совета Министров и требует подавления революционного движения и бунта среди солдат.
После тщетных усилий со стороны Алексеева склонить Императора к уступкам, на которые указывали Родзянко, великий князь Михаил Александрович и князь Голицын, была отправлена телеграмма. Генерал Лукомский утверждает, что между получением телеграммы от князя Голицына и тем, когда Император ему ответил, он более часа разговаривал по телефону.
Ставка была связана телефонной линией с Петроградом и Царским Селом.
В связи с тем, что Император послал телеграмму председателю Совета Министров, все решили, что Император разговаривал с Императрицей.
Указывая на эти факты, генерал Лукомский признал, что в эти дни 10 и 11 марта в ставке не придавали серьезного значения событиям в Петрограде. Генерал Дубенский, имевший в эти дни возможность видеть Императора, заявил, что «он был безмятежен и ничем не проявлял даже тени беспокойства».
Из показаний полковника Энгельгарда, первого председателя революционного штаба Государственной Думы, опрошенного мной в Париже 12 апреля 1921 года, следует, что с 12 марта 1917 года смута в Петрограде уже приняла организованный характер. В тот день, между тремя и пятью часами дня, возник «Комитет Государственной Думы», а в нем — «Военная Комиссия», председателем которой в первые дни он и стал.
Ранним утром 13 марта Император покинул ставку и отбыл в Царское Село, следуя по маршруту Могилев — Орша — Смоленск — Лихославль — Бологое — Тосна. Перед его поездом шел свитский поезд — на расстоянии часа езды от него. В пути в свитском поезде стало известно, что в Петрограде появилась революционная власть, и ею отдан приказ направить поезд Императора не в Царское Село, а в Петроград. Об этом было доложено Императору, и тот распорядился продолжать двигаться в Царское Село. Но потом выяснилось, что узловые пункты Любань и Тосна захвачены революционными войсками. Император принял решение ехать в Псков.
Там 15 марта имело место отречение. 16 марта, поздно вечером, Император возвратился в Могилев, куда на следующий день приехала Императрица Мария Фёдоровна.
Пребывая в Могилеве, Император принял отставку всех офицеров и солдат генерального штаба, а 21 марта он направил прощальное обращение к русской армии, собственноручно написанное им 20 марта.
Цель моего специального расследования обязывает меня привести его текст полностью:
«В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска. После отречения моего за себя и за сына моего от престола Российского, власть передана Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему. Да поможет ему Бог вести Россию по пути славы и благоденствия. Да поможет Бог и вам, доблестные войска, отстоять нашу Родину от злого врага. В продолжении двух с половиной лет вы несли ежечасно тяжелую боевую службу, много пролито крови, много сделано усилий, и уже близок час, когда Россия, связанная со своими доблестными союзниками одним общим стремлением к победе, сломит последнее усилие противника. Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает о мире, кто желает его — тот изменник Отечества, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестную нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству, слушайте ваших начальников.
Помните, что всякое ослабление порядка только на руку врагу. Я твердо верю, что не угасла в ваших сердцах беспредельная любовь к нашей великой Родине. Да благословит вас Господь Бог, и да ведет вас к победе Святой Великомученик и Победоносец Георгий!»
Согласно показаниям генерала Дубенского, пока Император пребывал в ставке, Алексеев вел переговоры с Временным правительством о свободном его проезде в Царское Село, свободном пребывании в этой резиденции и свободном отъезде за границу через Мурманск.
По воспоминаниям генерала Лукомского, Временное правительство гарантировало Императору и его семье свободный отъезд за границу.
Однако 21 марта в Могилев прибыли посланные Временным правительством члены Государственной Думы Бубликов, Вершинин, Грибунин и Калинин. Они должны были сопровождать Императора в Царское Село. На самом же деле, это было не сопровождение, а уже охрана. Генерал Лукомский счел их поведение «отвратительным». Они не имели никакой жалости к личным чувствам того, кто переживал столь страшные для себя дни.
21 марта Император покинул ставку и отправился в Царское Село, куда он прибыл 22-го. Генерал Дубенский был свидетелем его отъезда из Могилева. Вот его свидетельство: «Император вышел из вагона императрицы-матери и прошел в свой вагон. Он стоял у окна и смотрел на всех, провожавших его. Почти против его вагона был вагон императрицы-матери. Она стояла у окна и крестила сына. Поезд тронулся. Генерал Алексеев отдал честь Императору, а когда мимо него проходил вагон с депутатами, он снял шапку и низко им поклонился».
§ 2
А что происходило в эти дни в Царском Селе? Это было выяснено на основании допросов лиц, окружавших в те дни Императрицу и детей.[20]
Исходя из их свидетельских показаний, можно считать полностью установленными следующие факты:
В первые дни Императрица была вынуждена уделять много внимания своим детям, один за другим заболевавшим корью. Первым заболел царевич Алексей Николаевич. И нужно знать характер любви императрицы к своему сыну, чтобы понимать состояние, в котором она пребывала в эти страшные дни.
7 марта царевич был уже в постели. Императрица сама в письме графине Гендриковой указывает, что температура доходила до 38,3°. Постепенно болезнь захватила всех великих княжон и протекала у них весьма бурно при температуре 40,5°. У Марии Николаевны и Анастасии Николаевны болезнь впоследствии осложнилась воспалением легких.
В первые дни мятежа Императрица получала информацию о событиях в Петрограде из докладов министра внутренних дел Протопопова. Объяснения последнего были ложными. Он делал свои доклады по телефону, и Императрица получала их не напрямую, а через своего камердинера Алексея Волкова.
Вот его слова:
«Мы получали информацию о событиях в Петрограде по телефону от министра внутренних дел Протопопова. Он передавал мне новости. Я передавал их Императрице. Протопопов говорил мне, что в городе имеют место волнения, но что он их ликвидирует, и что он не допустит ничего серьезного».
Позднее, хотя Протопопов и вынужден был признать ситуацию тревожной, он сопровождал все доказательствами своей собственной энергичности. И лишь когда движение приняло особо грозный характер, он испугался и сообщил Волкову: «Дела плохи, суд горит, толпа поджигает полицейские участки и пытается освобождать преступников из тюрем».
Императрица не имела правильного представления о характере движения, и даже неотвратимые факты не убеждали ее ни в чем. Она была неверно информирована министром внутренних дел Протопоповым. Кроме того, она судила обо всем по своим личным соображениям. Когда Волков, передавая ей очередной доклад Протопопова, уже содержавший угрожающие вещи, сообщил ей, что, по слухам, даже казаки в Петрограде ненадежны, она ответила: «Нет, это не так. В России не может быть революции. Казаки не изменят».
Из сопоставления всех свидетельских показаний следует, что Императрица имела в тот момент совершенно неверное представление о характере происходящего, и она именно это передавала по телефону Императору, то есть в генеральный штаб.
Реальность и порванная связь с Императором, о чем ходили различные слухи, породили в душе императрицы тревогу, и на ее глазах дамы из ее окружения увидели слезы. Но в то же самое время она не теряла ни мужества, ни самообладания.
Чувство одиночества толкнуло ее к тому, что она позвала к себе великого князя Павла Александровича. Этот факт важен для понимания ее настроения после исчезновения связи с Императором при отъезде того в Могилев. После гибели Распутина великий князь Павел Александрович, отец великого князя Дмитрия Павловича, обвиненный в участии в убийстве, не мог появляться при дворе без личного приказания императрицы. И теперь она позвала его. В эти дни он оказывал ей моральную поддержку. Можно предположить, что под воздействием событий и великого князя Павла Александровича Императрица признала необходимость некоторых уступок. Горничная императрицы Занотти в своих свидетельских показаниях указывает: «Великая княжна Мария Николаевна говорила мне, что Императрица решила уступить и отправила письмо Императору, в котором советовала ему дать стране ответственное министерство. Но это письмо не дошло до адресата. Было уже слишком поздно. Император уже отрекся от престола».
Императрица не допускала возможности отречения Императора ни в пользу сына, ни в пользу себя самой. И она сначала даже не поверила в слухи об отречении. Она посчитала их провокационными. Но затем, сочтя это возможным, она попыталась бороться с этим несчастьем через посредство великого князя Павла Александровича и некоторых других людей.
Эти попытки оказались тщетными из-за отсутствия связи с Императором. Но она не потеряла ни отваги, ни внешнего спокойствия, даже когда узнала о том, что отречение — это уже свершившийся факт. У нее даже хватило моральных сил, чтобы успокаивать свое окружение. Свидетельница Эрсберг показывает:
«Она сохраняла самообладание; безусловно, она не теряла надежды на лучшее будущее. Я помню, что, когда она увидела меня плачущей после отречения Императора, она утешала меня и говорила: «Народ одумается, призовет Алексея, и все будет хорошо».
Это же подтверждали и другие свидетели.
§ 3
Арест императрицы произошел в тот же день, что и арест Императора: 21 марта 1917 года.
Он был выполнен знаменитым генералом Корниловым, бывшим тогда в должности командующего войсками Петроградского военного округа.
При этом аресте присутствовал только один человек: новый начальник гарнизона Царского Села полковник Кобылинский, назначенный на эту должность Корниловым.
Полковник Евгений Степанович Кобылинский дал детальные и очень объективные показания. Я допрашивал его в Екатеринбурге в течение пяти дней — с 6 по 10 апреля 1919 года. В его присутствии Корнилов коротко сказал Императрице: «Ваше Величество, на меня выпала тяжелая задача объявить вам постановление Временного правительства. Начиная с этого момента вы считаетесь арестованной».
Императрица приняла Корнилова в одной из комнат апартаментов детей. После этих кратких слов Корнилов представил Императрице полковника Кобылинского, затем он приказал ему удалиться и остался наедине с Императрицей. Их разговор длился около пяти минут. Указанные выше люди, осведомленные об этом от императрицы и детей, показали, что Корнилов старался успокоить Императрицу и убеждал ее, что семье ничего не угрожает.
Затем Корнилов собрал находившихся во дворце людей и объявил им, что все, кто хочет остаться при Императорской семье, должны впредь подчиняться режиму арестованных.
В тот же день произошла смена караула. Сводный полк, охранявший дворец, был заменен на гвардейский стрелковый полк.
На следующий день прибыл император. Полковник Кобылинский ждал его на платформе вокзала. Он потом рассказал: «Император вышел из вагона, очень быстро, не глядя ни на кого, прошел по перрону и сел в автомобиль. Его сопровождал гофмаршал князь Василий Александрович Долгоруков. Ко мне на перроне подошли двое штатских, из которых один был член Государственной Думы Вершинин. Они мне сказали, что их миссия окончена, и что они передают мне царя. Я не могу забыть спектакль, увиденный мною в тот момент. В поезде с Императором приехало много людей. Когда он вышел из вагона, все они рассыпались по перрону и стали быстро-быстро разбегаться в разные стороны, видимо, опасаясь, что их узнают. Прекрасно помню, что так удирал тогда командир сводного полка генерал-майор Нарышкин и, кажется, командир железнодорожного батальона генерал-майор Цабель. Сцена эта была весьма постыдная».
Ворота дворца были заперты, когда приехал автомобиль Императора. Часовой не открыл их и позвал дежурного офицера. Тот крикнул: «Открыть ворота бывшему царю!» Многие наблюдали эту сцену. Свидетельница Занотти показывает: «Я прекрасно помню поведение дежурного офицера. Он хотел обидеть царя. Когда тот шел мимо него, он оставил папиросу во рту и держал руку в кармане».
На крыльцо, движимые любопытством, вышли другие офицеры. Все они были с красными бантами на груди. Ни один из них, когда проходил император, не отдал ему чести. А вот Император отдал им честь.
Императрица бросилась ему навстречу. Но он обогнал ее и встретился с ней уже на детской половине. При этой встрече присутствовал только камердинер Волков. Потом он показал: «С улыбкой они обнялись, поцеловались и пошли к детям».
Позднее, вернувшись к себе, они расплакались. Это видела горничная императрицы Анна Степановна Демидова, которая потом погибла вместе с Императорской семьей. Она рассказывала об этом другим, оставшимся в живых.
Глава II
§ 1
22 марта Императорская семья была собрана вместе. Она находилась в Царском Селе до 14 августа, а потом была направлена в Тобольск, в Сибирь.
Самым важным событием за этот период стал арест Императора Временным правительством. Это решение было принято 20 марта 1917 года, и в нем не было указано никаких мотивов для подобной меры. Я пытался докопаться до них допросами трех человек: главы Временного правительства князя Георгия Евгеньевича Львова, министра юстиции Александра Федоровича Керенского и министра иностранных дел Павла Николаевича Милюкова.[21]
Князь Львов сообщил:
«Временное правительство не могло не принять некоторых мер в отношении Императора, только что потерявшего власть. Оно лишило его свободы, равно как и Императрицу. Я бы сказал, что принятие этой меры в тот момент было психологически неизбежным, вызванным всем ходом событий. Нужно было оградить бывшего носителя верховной власти от возможных эксцессов первого революционного потока».
Кроме этой причины ареста Их Величеств князь Львов указал еще и на другую:
«Временное правительство было обязано тщательно и беспристрастно исследовать поступки бывшего Императора и бывшей императрицы, в которых общественное мнение усматривало вред национальным интересам страны, как с точки зрения интересов внутренних, так и внешних, имея в виду войну с Германией».
Керенский показал:
«Николай II и Александра Федоровна были лишены свободы по постановлению Временного правительства, принятому 20 марта. Подтолкнуло к этому две категории причин: крайне возбужденное настроение солдатских тыловых масс и недовольство рабочих петроградского и московского регионов, враждебно относившихся к Николаю. Вспомните мое выступление от 20 марта в пленуме московского совета. Там от меня требовали казни Императора. Протестуя от имени Временного правительства против подобных требований, я сказал, что никогда не стану играть роль Марата. Я говорил, что оценивать ошибки Николая перед Россией будет беспристрастный суд. А сила злобы рабочих масс лежала глубоко в их настроениях. Я понимал, что для них здесь проблема заключалась не столько в самой личности Николая II, сколько в идее царизма, пробуждавшей ненависть и чувство мести… Вот первая причина, побудившая Временное правительство арестовать царя и Александру Федоровну. Действуя так, оно обеспечивало охрану их личностей. Вторая группа причин заключалась в настроениях иных общественных классов. Если рабочие и крестьянские массы были равнодушны к направлению внешней политики царя и его правительства, то интеллектуалы, буржуазия и часть высшего офицерства явно видели во всей внутренней и внешней политике царя, а в особенности в действиях императрицы и ее окружения, ярко выраженную тенденцию к развалу страны, имевшую целью заключение сепаратного мира и союза с Германией. Временное правительство было обязано расследовать поступки царя, Александры и ее окружения. Декретом Временного правительства от 17 марта 1917 года была учреждена Верховная Чрезвычайная Следственная Комиссия, которая должна была исследовать активность всех тех, кто действовал во вред интересам страны. В частности, эта Комиссия должна была изучить роль Николая, Александры Федоровны и ее окружения. Необходимость такого изучения указывалась в самих мотивах декрета Временного правительства об учреждении Комиссии. Для того чтобы эта Комиссия могла выполнить свои обязанности, необходимо было изолировать Николая и Александру Федоровну. Эта необходимость и была второй причиной лишения их свободы».
Милюков показал:
«Моя память абсолютно не сохранила ничего об этом. Я совершенно ничего не помню о том, когда и как было решено арестовать Николая и Императрицу. Представляя себе в целом характер того времени, я думаю, что Временное правительство, по всей видимости, санкционировало эту меру, предложенную Керенским. В то время имели место несколько секретных заседаний правительства, и протоколы таких заседаний не велись. Вероятно, на одном из таких заседаний и было принято это решение».
§ 2
Арест Императора и императрицы создал для них особый уклад жизни. Кто же установил его?
Из показаний лиц, которых я назвал, видно, что это сделал Керенский. Все инструкции на эту тему были составлены им и им одним. Наблюдение за выполнением этого тоже лежало на нем. Вот его показания по этому вопросу:
«Временное правительство поручило мне зафиксировать режим для Николая II, его жены и вообще всех лиц, которые пожелали остаться с ними… В соответствии с волей Временного правительства, я выработал соответствующие инструкции, и я вручил их для руководства Коровиченко (этот человек занимал пост коменданта дворца)».
Инструкции Керенского вводили следующие ограничения:
а). Императорская семья и все, кто остался с ней, были полностью изолированы от внешнего мира. Это лишало Императорскую семью всех прав на свободу передвижений. Она не могла идти туда, куда ей хотелось, не только за пределы Царского Села, но и в самом Царском Селе. Плюс все уголки парка, соседствовавшего с дворцом, не были доступными: были выделены лишь особые места для прогулок, и они были для этого специально огорожены. В частности, Императорской семье было запрещено посещать церкви Царского Села. Богослужения совершались в дворцовой церкви.
б). Свобода Императорской семьи была ограничена и во времени: ее члены могли выходить в парк только до наступления ночи.
в). Всякие свидания с заключенными были абсолютно запрещены и могли допускаться только с согласия Керенского.
г). Вся переписка подвергалась цензуре.
д). Дворец и парк были оцеплены караулами. Во время прогулок Императорская семья была постоянно под наблюдением солдат и офицеров, которые следовали за ними шаг в шаг.
Посты имелись только вокруг дворца. Но это не значит, что жизнь внутри была полностью свободной и не стала объектом наблюдения.
Во главе гарнизона Царского Села, состоявшего из стрелковых полков гвардии, Корнилов поставил полковника Кобылинского.
Наблюдение за жизнью Их Величеств было поручено полковнику Коровиченко, выдвинутому Керенским. Его он лично назначил на этот пост — на место первого революционного коменданта дворца, которым был ротмистр кавалерии Коцебу, которому Керенский не доверял.
Вот показания Керенского:
«Коровиченко, назначенный мною на основании полномочий, данных мне Временным правительством, в мое отсутствие осуществлял во дворце верховную власть».
Через посредство Коровиченко Керенский наблюдал за жизнью Императорской семьи внутри дворца. Вот что он сам говорил по этому поводу:
«Существовало двойное наблюдение: наружное проводилось начальником гарнизона полковником Кобылинским, а внутреннее — полковником Коровиченко».
Кроме того, были приняты еще две меры в отношении особы Императора.
Прежде всего, у него отобрали все бумаги. Эта конфискация была произведена в мае или в июне Коровиченко — по приказу Чрезвычайной Следственной Комиссии, искавшей доказательства «преступления» царя против Родины. Операция была произведена Коровиченко лично в присутствии полковника Кобылинского.
Вторая мера состояла в ограничении свободы Императора даже внутри дворца. Он был отделен на некоторое время от императрицы и виделся с нею только в присутствии всей семьи и приближенных, за столом, и им было позволено вести беседы лишь на общие темы.
Эта мера была предложена лично Керенским. По этому поводу он показал следующее:
«Я предпринял эту меру по своей личной инициативе после одного из докладов, сделанных мне по их делу Следственной Комиссией. Там говорилось о возможном допросе Их Величеств. В целях беспристрастного расследования я и решил разделить их. Я сам лично объявил об этом Николаю. Александра Федоровна была проинформирована об этой мере Коровиченко по моему приказанию… Такой порядок был установлен мною, кажется, в первых числах июня. Он существовал примерно месяц. Затем надобность в этом отпала, и он был отменен».
Я изложил правила, по которым проходила жизнь Императорской семьи во время пребывания в Царском Селе, до ее отправления в Тобольск, и я попытался расследовать причины, побудившие Временное правительство поступить именно так.
Я считаю доказанным, что Императорская семья находилась в состоянии ареста, и в основе этого лежала, главным образом, мысль о том, чтобы дать новой революционной власти возможность найти «преступление» царя и царицы перед Родиной.
Глава III
Жизнь Императорской семьи в Царском Селе. Эксцессы революционной среды. Поведение окружения Императорской семьи после отречения. Коменданты царскосельского дворца: Коцебу и Коровиченко. Генерал Корнилов. Гучков. Керенский.
§ 1
Таков был характер жизни Императорской семьи в период ее пребывания в Царском Селе. На этой почве произрастали многие эксцессы, порожденные мыслью о «преступлении» царя и царицы перед Родиной. Эти эксцессы создавали вокруг Императорской семьи атмосферу, заставлявшую ее переживать неведомые ей дотоле чувства.[22]
Некоторые офицеры 2-го полка не были удовлетворены режимом, установленным для Императорской семьи. Они потребовали от коменданта гарнизона полковника Кобылинского, чтобы семья ежедневно предъявлялась им. Это требовании, по мнению Кобылинского, близко знавшего этих офицеров, было основано лишь на банальном любопытстве, но они при этом прикрывались соображениями, будто Императорская семья может тайно бежать. Кобылинский долго боролся с этим, и, в конце концов, он вынужден был сделать доклад командующему войсками Петроградского военного округа. Корнилова уже не было на этом посту. Он был сменен генералом Петром Александровичем Половцовым. А тот счел необходимым уступить требованиям офицеров, но в несколько смягченной форме. Ежедневно, когда Императорская семья выходила к завтраку, в столовую стали являться два офицера: кончавший дежурство и заступавший на него. Однажды, когда оба офицера явились, Император простился с офицером, уходившим с дежурства, и, как обычно, протянул руку его заменявшему. Но последний отступил назад и не принял руки Императора. Император подошел к нему, взял его за плечи и с волнением спросил: «Друг мой, почему?» Офицер отступил еще и ответил: «Я — из народа. Когда народ протягивал вам руку, вы никогда не принимали ее. Теперь я не приму вашу». Этот офицер не скрыл свой поступок от товарищей, и потом он очень им гордился. Его фамилия Ярынич.
При полной анархии того времени царскосельский Совет также счел возможным вмешаться в жизнь Императорской семьи. Он назначил помощником коменданту гарнизона Кобылинскому своего человека: армянина Домодзянца в чине прапорщика. По свидетельству Кобылинского, этот человек упорно стремился получить разрешение на проникновение во дворец. Кобылинский отверг его притязания. Тогда он стал подкарауливать Императорскую семью. Однажды, проходя мимо, Император протянул ему руку. Но тот, как и Ярынич, тоже не принял его руки. И подобные случаи повторялись достаточно часто. Один из офицеров, отказавшихся подать руку, в качестве причины подобного акта указывал на то, что Император в свое время утвердил смертный приговор его другу-революционеру.
Как следует из показаний свидетелей, все эти случаи особенно тяжело отражались на душах детей; они оскорбляли их и вызывали в них чувство живого возмущения. Среди оскорблявших выделялся тот же Домодзянц, по словам полковника Кобылинского, «персонаж глупый, грубый и наглый». Он отравлял жизнь Императорской семьи во время прогулок в парке. Царевич говорил о нем в своем дневнике, употребляя в его отношении вполне определенное русское слово.
Среди офицеров был один, который особенно старался проявить свою бдительность при охране Императора. Это был студент, имя которого я не знаю. Во время прогулок семьи в парке он ни на шаг не отходил от Императора и буквально наступал ему на пятки. И вот однажды Император был вынужден взмахом трости назад охладить пыл этого революционера-охранника.
Подобное поведение некоторых из офицеров, а иногда и прямая агитация таких, как Домодзянц, морально развращали солдат. Они, в свою очередь, также старались проявить собственную инициативу в деле охраны царя и переходили границы человечности.
Во время прогулок они ни на шаг не отходили от Императорской семьи, окружая ее и не позволяя ни на минуту удалиться. Они подсаживались к Императрице, разваливались в непринужденных позах, курили и некоторые даже пытались завести с ней разговор.
Когда они встречали Императора, у которого в привычке было приветствовать офицеров и солдат, они не отвечали на его приветствия.
Однажды, во время прогулки в парке, они увидели в руках царевича его маленькую винтовку. Это была модель русской винтовки, сделанная для него одним из русских оружейных заводов, ружье-игрушка, совершенно безвредная из-за отсутствия специальных для нее маленьких патронов. Солдаты, вооруженные настоящими винтовками с боевыми патронами, усмотрели в этом опасность и через офицера потребовали обезоружить царевича. Ребенок, у которого отняли винтовку, разрыдался и долго горевал, пока полковник Кобылинский не вернул ему ее тайно от солдат и в разобранном виде.
Когда дети поправлялись после тяжелой болезни, семья вечером собралась в одной из комнат. И тут же в комнату вошли солдаты и заявили, что отсюда идут сношения с внешним миром путем световых сигналов. Это одна из великих княжон, занимаясь рукоделием, машинально покачивалась из стороны в сторону, и ее тень была принята за сигнализацию.
Поделиться книгой: