А. А. Прокоп

Степан не понимал болтовню деда Прохора, однако слушал терпеливо, ожидая, когда тот перейдёт к интересующему Степана вопросу. Выдыш отошёл к автомобилю Павла за номером один, они что-то живо обсуждали и Выдыш периодически делал жест рукой указывающий в сторону города.

На небе к тому времени появились признаки подходящей с западной стороны грозы. Темнота начала приближаться с каждым дуновением, внезапно и быстро остывающего ветра. Прохлада поползла по коже, забралась под тонкую футболку Степана, он несколько раз посмотрел навстречу грозовому фронту, тот незамедлительно ответил ему глухим раскатом грома с характерным сухим треском. Колыхнулись листвой кроны двух стоящих возле них берез, мелкие, но сильные холодные капли, яростно ударили по зелёной траве, не пожалели разговаривающих. Секунд через десять повысилась их плотность, а во время произнесённой дедом Прохором фразы: — Пойдём в хату Степан — холодный дождь обрушился со всей имеющейся в его арсенале силой.

Выдыш скрылся в автомобиле Павла за номером один. Степан, несмотря на всё усиливающийся дождь неохотно и даже вальяжно двинулся к обливаемому дождём автомобилю. Тонкий металл штампованного корпуса автомобиля начинал звенеть от соприкосновения с разозлившейся непогодой. Степану на мгновение показалось, что по его промокшему основательно телу, ударили совсем небольшие крупицы летнего града. Тёмная даже чёрная туча, не спросив разрешения, нависла над головой Степана, как будто кто-то недружелюбный к этому дню, старательно прибил её туда незримыми гвоздями. Ветер двигал своей силой всё вокруг. Шумели березы, вздыбливалась вода в успевших образоваться лужах, но огромная туча не двигалась с места, заслонив собой весь небосвод, в один момент превратив день в вечер.

— Ты поедешь? — спросил Павел за номером один.

— Договорились или как? — поинтересовался Выдыш.

— Нет еще, вы езжайте. Я сам доберусь позже, здесь автобус, вроде, ходит часто.

— Смотри не напивайся сильно, а то чёрт этого деда знает, пришибет тебя этой же шашкой — пошутил Павел за номером один.

— Нормально всё будет. Больше десятки ему не давай, а то он сейчас соловьем начнёт заливать.

* * *

Выдыш с серьёзной физиономией смотрел на Степана, так как будто Степан должен купить шашку ни для себя, а для него.

— У меня больше и нет — ответил Степан.

— Ладно, давай. Звони если что — произнёс Павел за номером один.

Степан пожал руки обоим товарищам, через приоткрытое окошко автомобиля.

— Давайте — просто сказал Степан, он был к этому моменту абсолютно мокрый, волосы светлого окраса малость потемнели от пролитой на них влаги, по лбу быстро стекала холодная капля, за ней мгновенно появлялась следующая.

Степан бегом бросился под навес крытого двора, затем остановился, давая воде стечь с себя на деревянный настил, который был основательно и очень аккуратно уложен по всей длине и ширине закрывающего его сверху навеса. Осмотревшись по сторонам, без всяких помех со стороны хозяина, Степан отметил, что дед Прохор проживает совсем неплохо, конечно богатства нет, но добротность в сочетании с крепко посаженой основательностью смотрит на постороннего из-за каждого угла. Ещё приятно радует глаз идеальная чистота, совсем несоответствующая первоначальному впечатлению о деде Прохоре, который показался классическим пьянчугой деревенского пошиба.

— «Нет, видимо пьёт в меру или может бабка, какая хозяйство ведёт у него» — подумал Степан, соображая, где находится вход во внутренние апартаменты деда Прохора.

Открыв первую дверь, Степан оказался перед тремя похожими на ту, что открыл. Одна была напротив него. Две другие, располагались вправо и влево. Резонно рассудив, что вход должен быть прямо, Степан открыл дверь, но ошибся. Перед ним находился просторный тёмный сарай, из которого исходил запах чего-то старого, очень давно не видевшего, как солнца, так и простора чистого воздуха. Два зелёных глаза уставились на Степана, на уровне головы, из правого от двери угла. Чёрная кошка полностью сливалась с окружающей её темнотой, и даже недовольное подергивание хвоста было совершенно неразличимо для глаз Степана. Только зелёные глаза домашнего хищника выдавали её присутствие. Степан на какую-то долю секунды испугался неожиданной встречи. Кошка, ощутив опасность, сжалась, после чего издала предупредительный звук, состоящий из глухого рычания.

— Тьфу, ты, брысь бестия чертова — выразился Степан, закрыв дверь в сарай.

— Что шумишь? — раздался пьяный голос деда Прохора, и Степан теперь точно знал какая из двух оставшихся дверей ему нужна.

В доме было прохладно. Свежий охлажденный воздух проникал, по всей видимости, из подполья, а крытый двор надёжно защищал от беспощадных солнечных лучей, впрочем, сегодня их почти и не было. Дождь, судя по звуку об тонкий профнастил начал затихать, когда Степан ещё находился возле трёх дверей в сенях деда Прохора, и сейчас окончательно истратил свой запас влаги, отведённый на данный участок земной поверхности. Ветер сорвал всё же большую темную тучу, потащил её за собой в восточном направлении. Мелкие тучки, догоняющие основной фронт по-прежнему господствовали на небе, но имели в своих рядах не плотности, от этого спрятавшееся на время солнце потихоньку начало проглядываться сквозь мутную завесу уходящей непогоды.

— Ты что так долго Степан. Я уже подумал, не уехал ли ты с Выдышем.

— Осмотрелся малость, да и вход найти не мог — ответил Степан.

— С непривычки — оно понятно — ответил дед Прохор.

Степан снял свои туфли, что ещё продолжали натирать ему ногу, аккуратно поставил их в уголок, где находилась другая обувь принадлежащая деду Прохору. Ничего женского среди обувки Степан не увидел и версия, о присутствии какой-либо старушки, оставила его окончательно: — «Глупость в голову лезет. Какая разница мне от всего этого. Я и сам живу один, у меня тоже полный порядок, хотя и пью» — Степан зачем-то мысленно сравнил себя с дедом Прохором, вероятно, на это повлияла сказанная дедом фраза, когда они сидели еще в компании Выдыша: — ’’Мы с тобой почти родня».

— Давай сюда, я уже разлил помаленьку. Самогонка хорошая, ядрёная, на орешках настоянная — дед Прохор выглянул из проема, ведущего на кухню.

Степан промолчал в ответ, проследовав на зов деда.

На кухне возле большого по деревенским меркам окна, стоял обычный кухонный стол, накрытый старой, отсылающей память назад к временам перестройки скатертью. Желтоватый оттенок сразу бросался в глаза, многочисленные порезы были не так заметны издалека, но вблизи напоминали всё о том же, — в виде солидного возраста предмета, на котором уместилась бутылка необычной формы, порезанные дольками помидоры, чёрный хлеб и куски холодной вареной курицы.

— Странная бутыль — сказал Степан, присаживаясь на довольную низкую табуретку светло коричневого или кремового цвета.

— Из-под вермута венгерского — старинная. Я по путевке туда ездил в начале восьмидесятых, вот и осталась до сих пор — обстоятельно объяснил дед Прохор.

— Ну, давай за знакомство, служивый — дед Прохор добродушного улыбнулся и в этот момент Степан почувствовал, что возникший между ними при встрече холод растворился окончательно, как будто его и не было, а если и почудилось, то осталось лишь смешным напоминанием.

Степан с удовольствием заглотил внутрь дедовское угощение. Они, как полагается, чокнулись, издали кряхтящий звук, от обжигающего нутро напитка. Степан взял со стола дольку помидора, а дед Прохор смачно занюхал самогон чёрным хлебом.

— Давно на пенсию вышел? — спросил дед, Степана.

— Десять лет уже — просто ответил Степан.

— В охране, где работаешь? На пенсию одну только старики вроде меня могут жить, да и то, кое-где нахожу приработок. Самогон, — вот этот дачникам по вкусу, шибко, бывает.

— Хорош самогон, ничего не скажешь. Работаю в охране, ты дед прямо провидец, и на счёт пенсии ты прав, на такую сумму не проживешь, обидно даже иногда бывает.

— Не обижайся служивый. Таких как мы у царя много. Всем заплатить нужно, а где взять, если эти тунеядцы работать не хотят. У нас вся деревня на пенсию царскую существует, да парочка человек в город на своём авто ездят работать. Вот тебе и расклад, как хочешь, понимай. Только царю трудно, что раньше было, что сейчас.

— Вроде он еще и не царь, сам того не хочет — серьезно произнес Степан.

— Ты это не слушай, здесь всё яснее ясного. Сам посуди, лучше подобного расклада ничего быть не может. Спокойствие размеренность во всём. Главное преемственность во всех вопросах. Хорошо всём, всё одно не будет, а тем, кто родину не любит, не умеет её любить, то им и не нужно условия создавать. Потому что, сколько волка не корми, он всё одно в лес смотрит.

— Но многие из таких деятелей считают, что они любят родину, ещё больше нас настоящих патриотов.

— Ерунда, одна говорильня. Знаем, к чему приводит эта любовь. Упаси бог, от этого. Главное, взять всё, да и поделить, а потом — мы наш, мы новый мир построим. Для этого и заберут у нас с тобой всё в первую очередь и не потому, что мы самые богатые, а от того, что верой и правдой за царя-батюшку стоим. Как говорится, чтобы неповадно было.

— Это ты правильно говоришь. Я этих революций, как чёрт ладана боюсь, потому что с нас служивых первый спрос будет и не с вояк, а именно с нас, кто фундаментом, опорой режиму стоял и сейчас стоит.

— Мне не так страшно. Жизнь, как говорится, прожита, но голова всё одно анализирует. Душа тоже болит. Услышу где, как наши оборванцы не стесняясь, власть поносят, так дурно становится, а поделать ничего нельзя. Скажи, вякни слово поперёк, — то хай такой, подымут, что не знать будешь, куда убегать. И потом, как здесь существовать будешь. Терпишь эту сволочь, думаешь: «так вам и надо суки», но про себя, конечно.

Дед Прохор разлил уже третий раз. Степан почувствовал, как внутри потеплело. В голове расслабилось. Язык начал обретать обыденную, в таких случаях подвижность. Если бы Степан находился в привычной для себя обстановке, то очень близко было бы до извержения, так называемого словесного поноса, который он сильно любил. Перебивал любого говорящего, не мог спокойно реагировать на любое противоположное мнение, и даже созвучное с его мыслями нуждалось в его подтверждение. Происходило это не всегда, а в случае благоприятного стечения обстоятельств, сейчас же для него была очевидная помеха. Он в первый раз видел деда Прохора, поэтому уже несколько раз одернул себя от желания импульсивного комментария.

Голова же продолжала дурнеть, дед Прохор и вовсе набрался с избытком. Закуска стояла почти нетронутой. Погода за это время практически полностью восстановилась. Часы подвели свои стрелочки к трём часам дня.

— Автобусы, как ходят? — спросил Степан, вспомнив, то о чём хотел узнать в первую очередь.

— На пяти часовом поедешь, нормально будет, как раз вечерком дома и с новой шашкой — ответил дед Прохор.

— Шашку посмотреть нужно — серьёзно сказал Степан.

— Шашка хорошая. Сейчас сердечко запрыгает от радости — пьяно и странно произнёс дед Прохор.

Степан уже от этих слов, почувствовал сдавливающее нетерпение. Обладание настоящей шашкой было очень близко, от него и то, что дед сегодня расстанется со своим сокровищем, виделось делом решенным.

— Сейчас принесу — сказал дед Прохор, поднимаясь из-за стола.

Степан ожидал увидеть шашку сразу во всей красе, но дед притащил грязную тряпку сероватого оттенка, и лишь по форме Степан мог догадаться, что под старой грязной тряпкой скрывается его вожделенная мечта. Дед Прохор специально тянул время, что-то охал, скрипел. Степан не вытерпел дикого искушения.

— У меня есть десять тысяч и ни копейки больше.

В этот момент дед Прохор развернул тряпку и на белый свет, появилось чудо, которое отблескивало изяществом хорошей стали. Сделанная из дерева рукоятка притягивала руки, жадное углубление дола просило поскорее напиться досыта горячей и сладкой крови. Степан в прямом смысле этого слова потерял дар речи, он ничего не мог из себя выдавить, руки вцепились в долгожданную мечту, он перекладывал шашку из руки в руку, подносил ближе к глазам. Дед Прохор при этом, от чего-то отодвинулся от Степана подальше, его взгляд старательно уклонялся, чтобы лишний раз не встретится с начищенным до блеска металлом, который оказавшись на свободе всё больше, напитывался силой, сиял нехорошим самолюбованием, притягивал к себе, звал за собой.

Дед Прохор начал чувствовать дурманящий привкус крови, за которым стеной стояли образные видения, мелькали лица. Он несколько раз сквозь пелену пьяного тумана разглядел неприятное лицо Выдыша, тот противно улыбался, что-то говоря капитану Резникову, тот отвечал Выдышу. Позади них на невысокой осине болтался труп человека. Грязная и толстая верёвка передавила посиневшую шею. Руки несчастного неестественно сжались в застывшие кулаки, как будто он пытался усилием непоколебимой воли перебороть неизбежную смерть. Деду Прохору на секунду показалось, что Выдыш сейчас улыбается, от того, что рассматривает их со Степаном.

— Имя им легион — неожиданно для Степана произнёс дед Прохор.

— Не понял? Причём тут легион — спросил Степан.

— Ну, ты давай заканчивай, ложи её в футляр. По цене считай, договорились — голос деда показался Степану испуганным, сдавленным.

Дед Прохор к этому времени уже сильно устал, разыгрывать что-то вроде спектакля, который с каждой минутой давался всё труднее и труднее. Разговаривать со Степаном, что-то объяснять ему не хотелось, ни сейчас, ни ранее. Деваться было некуда, время же окончательно затянулось, и дед Прохор мечтал лишь об одном, как можно скорее закончить чужое для него представление, и отправить Степана в сторону автобусной остановки.

— Ты дедуля чего такой? — спросил Степан.

— Просто нервничаю малость — ответил дед Прохор.

— Хотел мне рассказать о шашке, говорил знатная она. До автобуса ещё почти два часа — Степан, произнося эти слова, отсчитывал десять тысяч рублей тысячными купюрами.

Дед Прохор спокойно и, даже безразлично запихал деньги в карман и быстро наполнил заскучавшую посуду.

— Я эту шашку недавно нашёл. Печку перекладывал и наткнулся на неё. Думал, гадал пока не вспомнил отцовский пьяный трёп. Я тогда ребёнком был, — невинная душа, но как, оказалось, отложилось это где-то на самом дне моей памяти, а когда шашку обнаружил, то и всплыло всё в одночасье. Батюшка мой покойный с ума сошёл. Впоследствии жил последние годы, богом отведенные, в специальном поселении для душевнобольных. Я сильно боялся, что и на меня с братом это дело, каким образом перейдёт, но бог миловал.

Говоря чистую правду, дед Прохор, не закрывая глаз, увидел внутри себя, улыбающегося капитана Резникова в начищенных сапогах с гладко выбритым лицом и подогнанной под фигуру формой защитного цвета. Золотом преломлялся солнечный луч, отражаясь от блестящих дороговизной жёлтого цвета погон.

— Дальше то, что? — не выдержал Степан, от того, что дед снова впал в задумчивость.

— Извини, напился я уже. Насчёт шашки — батюшка мой говорил, что — это большая реликвия. Ей на нашей земле был убит последний большевик.

— Ничего не понял, что значит последний, и когда это было — Степан действительно ничего не мог понять, ему требовалось более подробное объяснение.

— Всё просто Степан. Последний большевик в наших краях, во время боевых действий. Красные победили, но последний отправленный к своим праотцам на местной земле, был убит этой шашкой. На этом всё тогда и закончилось, сам должен понимать. Война дальше покатилась, а именем этого большевика одна из улиц в городке до сих пор называется.

— Подожди Прохор, а как же Колыванское восстание? — спросил Степан, пытаясь уточнить события.

— То восстание эсеровское, а я тебе про войну праведную, гражданскую говорю. Разные — это вещи. Одно недовольство жопошное, а другое возможности, упущенные на долгие годы, тоской безвозвратной ставшие для многих и многих несчастных. Так что имей ввиду Степан, какая тебе шашка досталась. Ты извини, но я хочу лечь отдохнуть. Иди на остановку, час остался. Я тебя не выгоняю, но пойми меня правильно — дед откровенно засыпал на ходу, при этом сильно осунулся и несомненно постарел лет на пять.

Степан не стал обижаться, возражать. Он напротив был даже рад покинуть деда Прохора, держа в руках свою драгоценную покупку. Только странными казались глаза деда Прохора, что-то ненормальное затянуло их тяжёлой паутиной, сделало безжизненными, уставшими и где-то в самой глубине проглядывался спрятавшийся от взора Степана тревожный нарастающий, как бурный поток воды в половодье страх.

Степан помахал деду рукой на прощание. Он стоял по другую сторону невысокой металлической калитки, дед Прохор с трудом переставляя ноги вышел проводить гостя.

— Давай дед Прохор, бог даст, обязательно увидимся — произнес, прощаясь, Степан.

— Не увидимся Степан — подавленным голосом ответил дед Прохор.

— Брось ерунду собирать. На рыбалку приеду, может с этим Пашей Выдышем — Степан отошёл от калитки на пару метров.

— Не Паша его зовут — произнёс дед Прохор, Степан отчётливо это услышал, хотел переспросить, но дед Прохор скрылся внутри дома.

Степан постоял еще секунд двадцать, после этого быстрым шагом двинулся в сторону остановки общественного транспорта.

* * *

Дом сразу окрасился в чужеродные тона, потянуло сильным неприятным холодом, откуда-то из-под самого низа. Привычные углы заметно углубились, вся имеющаяся грязь выползла наружу. Большой чёрный паук не испытывая никакого страха спокойно передвигался, по-хозяйски проверяя свои владения. Появилась, знакомая Степану, чёрная кошка легла напротив деда Прохора, несколько раз широко зевнула, обнажив острые белые клыки.

— Явилась Бестия — тяжело прошептал дед, сжавшись от пробирающего его холода.

Кошка не обращая внимания на слова деда, вытянулась на полу, изредка поглядывая в его сторону. На столе стояла недопитая бутылка, но дед не прикасался к ней, а посидев ещё минут пять в полной тишине прилёг на кровать, подогнув ноги к животу. Ещё через десять минут он заснул. Тревожный сон двигался сам по себе, лишь иногда вовлекая деда Прохора в свои сюжеты, которые носились на уровне далёких воспоминаний, смешивались с недавним разговором, уходили куда-то дальше, оставляя маленького Прохора где-то в стороне, от стоявшего возле забора живого и смеющегося отца.

— «Он не сошёл с ума. Это они его забрали к себе» — пронеслось в голове деда Прохора.

Улыбнулся отец, — родное, чистое, светлое — притягивало Прохора ему хотелось, как можно крепче обнять отца, прижаться к нему, даже в сто крат сильнее, чем в далёком безвозвратном детстве. Хотелось, чтобы они были вместе, хотелось сказать, что он всё знает, чтобы отец услышал его прямо сейчас в эту минуту — понял его, и Прохор вновь почувствовал сдержанную, но при этом очень глубокую любовь отца, которой нет, и не может быть предела ни здесь, ни там.

Отец чуть слышно позвал его, Прохору не было страшно. Напротив он обрадовался, когда отец повторил свой зов. Ласковый, низкий голос занял весь объём сна. Прохор быстрым шагом пошёл, затем перешёл на бег, стремясь к отцу, который всё ещё стоял у забора. Отец двинулся ему навстречу, он видел глаза отца, в них светилась неподкупная радость встречи, которая сумела разорвать оковы слишком долгой и казавшейся бесконечной разлуки. После всё замелькало, заспешило, покрылось непроглядным сумраком темноты пропитывающей всё вокруг. Темень продолжала сгущаться, дыхание малость успокоилось. Руки перестали что-то искать не обращая внимания на состояние сна, чёрная кошка забралась на табурет напротив лица деда Прохора, внимательно наблюдая за мимикой на его морщинистом лице…

Дед Прохор проснулся, когда и без того не очень активное сегодня солнце окончательно покинуло село, скрывшись за высокими макушками находящихся чуть в отдалении деревьев. Прохладный сумрак, поддержанный мелкими тучками быстро, опустился к земле, пока дед Прохор находился во власти беспокойного мельтешения своих снов. Он начал ворочаться с боку на бок, когда за окошками установилась слепая темнота. Ещё через несколько минут он тяжело открыл затекшие глаза. На кухне горел тусклый свет. Дед Прохор сел на кровати, сердце начало биться быстрее. Через проем не имеющий двери, дед хорошо видел сидящего за столом капитана Резникова. Тот что-то тихо говорил, иногда противно смеялся, почти так же, как и в тот злополучный день, когда он увидел его, и того, кто называл себя Выдышем в первый раз…

3

… Печка дымила, начиная с марта. Прочистка доступных колодцев и трубы не дала результата, поэтому он тогда с трудом дотерпев до мая, решил разбирать кирпичи в районе выхода газоходов к трубе. Сама печка была сложена очень давно, Прохор помнил её еще со времен невыученных уроков и казавшихся бесконечными, — долгих, тёмных, зимних вечеров.

Проработав от силы час, он наткнулся на потайной лючок совсем небольшого размера, который находился внутри основного газохода.

— «Это ещё что» — подумал он тогда.

Закурил сигарету, усевшись на стул. В голове одно за другим возникали различные по своей природе предположения. Все они несли с собой волнующее предвкушение тайны.

— «Что там может быть. Деньги — нет, откуда они. Хотя чем чёрт не шутит».

Очень осторожно, ощущая собственный пульс, он выломал глиняную обмазку, потянул жестяную крышку. Рука не проходила в пространство тайника, ободрав об кирпич кожу, он всё же проник внутрь. Рука нащупала предмет, обернутый в тряпку. Прохор потянул его наружу и, развернув тряпку, высвободил для обозрения настоящую казачью шашку. Долго обстоятельно рассматривал он её. Переворачивал, пробовал идеально наточенное острие. Прикоснулся губами к блестящему полотну металла, чтобы ощутить ни с чем несравнимый привкус стали, но в этот момент случилась первая неприятность. Привкус стали мгновенно наполнился чем-то сладким, знакомым. Прохор подумал на долю секунды, что порезал губу, но это было не так. Кровь вторглась в его вкусовые рецепторы вместе со сталью. Прохор отстранил от себя шашку, положил её на стол. Постоял, глядя на неё, пока неприятный привкус чужой крови не оставил его сознание в покое.

Воспоминания с большим трудом проникали к нему. Что-то мешало им, не пускало занять столь важное для них место. Преодолев препятствия, проглотив лишний, как казалось стакан самогона. Прохор вспомнил отца, затем себя мальчишкой, затем молодым парнем, сидящим на берегу дальнего озёра…

Дальше — хуже. Что-то незваное появилось в обычном обиходе его жизни. Хотя если честно, то первое время он списывал мелкие неурядицы на настигшую его чёрную полосу, которая очень хорошо знакома многим и Прохор не видел в собственной персоне какого-то особенного исключения. Дела привычные давным-давно не спорились всё валилось из рук. Появилось постоянное раздражение на самого себя, ещё большее раздражение на находящихся рядом людей, от этого очень скоро нарисовалась на его пороге замкнутость. Желание перебороть свалившиеся неизвестно откуда изменения, присутствовало лишь первое время. Он старался убедить себя, что всякое бывает. Нужно только суметь настроить себя на волну позитивного настроения и пусть для этого нужно какое-то время обманывать себя, закрывать глаза на что-то ненормальное. Иногда смеяться над странностями, которые всё чаще, и чаще стали гостить возле него.

То неожиданно упадёт со стола нож, хотя он лежал до своего падения почти на середине этого самого стола, то сама собой откроется входная дверь, закрытая на стальной, толстый крючок и ещё этот пресловутый крючок долго противно раскачивается на глазах напоминая о себе, и о своём странном поступке. Один раз он и вовсе услышал чужие голоса в гостиной своего дома. Осторожно прокрался с кухни, ещё осторожнее заглянул в гостиную, но там никого не было. Он хотел вернуться назад — сделал шаг, как в гостиной сам собой включился телевизор.

Эти события уже с трудом могли подстроиться под теорию о чёрной полосе. Новый этап заявил о себе испугом. Тёмная тень легла на лицо Прохора, о прояснение настроения не было и речи. Мысли скатывались к психиатрии, вспоминался несчастный отец. В одном из порывов он даже поехал в город, чтобы искать помощи у медиков по душевным недугам, но в последний момент струсил. Нашёл себе тысячу отговорок, установил контрольные сроки после которых, он уже не позволит себе никаких поблажек. С этим, хорошо напившись, вернулся домой и на его радость два дня прошли в полном спокойствии. Третий день тоже начался неплохо и до вечера ничего особенного не происходило. Перепилив целую стопку досок оставшихся от разобранного недавно старого сарая, Прохор удовлетворённый заслуженной усталостью поужинал, как и полагается, принял пару стаканов самогона, после чего сидя напротив включенного телевизора, заснул прямо в кресле. Сколько он проспал никогда не вспоминалось ему, но что ему снилось он запомнил, от того, что сон неожиданно получил продолжение с четким и ясным дополнением. Снился ему разговор, точнее диалог, в котором он не понимал сути, а лишь слышал громкие голоса, развязанный смех, чужие интонации. Ударялись об голову знакомые слова, всё те же русские, матерные и простые, но они имели одну немаловажную особенность. Они при всем старании не складывались во что-то общее понятное, до той поры пока сон не продвинулся в следующую по счёту плоскость. Телевизор продолжал говорить устами молодой красивой девушки, о прошедших где-то рядом и не очень событиях, экран позади девушки отсвечивал глубокой палитрой цвета, а на кухне кто-то говорил, и их голоса были несомненным продолжением, только что, как казалось закончившегося сна.

Прохор, тогда чуть дыша, появился на собственной кухне. Страх опутал его с ног до головы, охладил холодной испариной ладошки на руках, застрял тяжёлым с острыми краями комком в горле. Глаза видели чужаков, и они были непросто чужими людьми в его доме. Они являлись частью инородного мира. Мира, которого не должно было быть на его кухне, но он находился перед ним, не пытаясь даже хоть как-то спрятаться, или может замаскироваться на время. Прохору не было необходимости что-то домысливать, он всё понимал уже сейчас, как будто кто-то заложил в его сознание ответ заранее, пока он спал возле включенного телевизора. Чужаки вели себя так, как будто его появление возле них не было для них чем-то новым, а скорее напротив, вернулся к столу собутыльник, вышедший две минуты назад по малой нужде.

Капитан Резников, одетый в форму защитного цвета, посмотрел на Прохора, стоявшего в проёме только десять секунд спустя, а Выдыш и вовсе не повернул в сторону Прохора головы. Он смотрел в темноту за окошком настолько внимательно, что можно было бы подумать о том, что он способен видеть через эту темень, подобно чёрной кошке, которую сейчас увидел Прохор. Та крутилась возле ног капитана Резникова, натирая и без того до блеска начищенные сапоги последнего.

Лицо Резникова выражало залегшую в тонких складках морщин под глазами усталость. Спрятавшаяся в серости будней аристократичность, проявляла себя лёгкой чуть заметной для неопытного взгляда тенью. Врожденная тонкость загрубела, покрылась несмываемым налетом жесткости. Но, не смотря на приобретенную за не один год обыденность, лицо капитана не могло скрыть своей породы. Ещё сильнее, её выдавал взгляд открытых своей глубиной глаз, длинные ресницы дополняли глаза окантовкой красоты. Лёгкая синева тщательного бритья на упругих щеках хорошо сочеталась с правильной формой носа и губ. Короткая стрижка с вкраплениями седых волос, которые отблескивали скрытым серебром и напоминали о том, что тонкие морщины возле выразительных глаз не одиноки и суровые годы отразились не только на них.

— Проходи, не стой в дверях — обратился к Прохору капитан Резников.